КНИГА НЕПРОЩАНИЯ

 

Книга непрощания

Ольга Балла‑Гертман 21 мая 2023

Поделиться73

 

Твитнуть

 

Поделиться

 

ЖАН‑КЛОД ГРЮМБЕР
Жаклин Жаклин
Перевод с французского Нины Хотинской. — М.: Книжники, 2023. — 280 с.

Можно было бы, конечно, сказать, что «Жаклин Жаклин» — книга прощания. Только на самом деле никакая это не книга. Разве что формально: напечатано, в обложке, переведено на другие языки…

Формальные признаки обманывают, как им и положено.

На самом деле это сплошной крик.

И никакого не прощания, а наоборот: его невозможности, неприемлемости. Крик отчаянного, категорического, упрямого отказа прощаться вопреки очевидности. Продолжение разговора тогда, когда разговор уже немыслим, — но без него еще более немыслимо.

Весь текст, уместившийся под эту обложку, представляет собой письмо (почти дневник, хроника внутренней жизни, даже даты кое‑где стоят, — но дневник, обращенный к единственному адресату). Письмо это совершенно личное, полное интимных подробностей, которые внешним читателям было бы неловко видеть, если не иметь в виду, что все это общечеловеческое. Письмо, предназначенное той, которая уже никогда его не прочитает, — любимой жене автора. О ней ни разу не сказано «она». Всегда «ты».

Жан‑Клод Грюмбер — драматург, сценарист, прозаик, один из самых известных современных французских писателей — о себе говорит здесь совсем мало: главным образом о ней, о том, что с ней связано, — а связано с ней, получается, все: Грюмбер прожил со своей Жаклин шесть десятков лет.

«В сущности, я занял твое место, оставив мое собственное вакантным».

Она умерла от неизлечимого рака, когда он был в отъезде, представляя где‑то очередную свою книгу («Самый дорогой товар»: трогательная сказка о чудесном спасении еврейской девочки во времена Холокоста, «притча о победе жизни над смертью»; получившая всемирное признание, эта книга вышла в издательстве «Книжники» в русском переводе в 2020 году). Не в силах простить себе, что не был рядом в момент ее смерти, не готовый с этим смириться, Грюмбер снова и снова возвращается памятью и воображением в тот майский день 2019 года, когда, как он чувствует, провалил важнейшее испытание своей жизни.

«Как бы то ни было, я не сидел подле тебя в 23:20 4 мая <…> Чтобы сдать экзамен, чтобы перейти в выпускной класс, надо было всего лишь быть спокойным, все принять, сесть подле тебя, ласково взять тебя за руку и прижаться губами к твоим холодеющим пальцам, потом к твоему запястью, пока оно не станет ледяным, и прошептать тебе, что я… Ты была права, как всегда, ты была права, лучше бы мне уйти первым, ты осталась бы подле меня и сдала бы этот экзамен».

Он вообще постоянно возвращается в любую из точек их общей утраченной жизни, какая только вспомнится. Поэтому у книги‑письма нет жесткой структуры, линейного сюжета — текст растет во все стороны сразу. А название книги — не столько название, сколько окликание, заклинание, усилие вызвать из небытия единственного адресата.

Вся эта книга — усилие отменить время. И это усилие в каком‑то смысле удается: автор говорит о любимой в настоящем времени, даже вспоминая о ее похоронах («был чудесный весенний день, как ты любишь», рассказывает он Жаклин о том дне). Их отношения не были идиллическими, автор честен с собой и с нами: в их долгой жизни было немало конфликтного и трудного, и он это помнит.

«На каникулах, где‑то, в Греции или в Андалусии, все вокруг прекрасно, погода отличная, жизнь хороша, живи да радуйся, вот только у нас с тобой все плохо. Мы не ссоримся, мы просто игнорируем друг друга. Я говорю белое, ты говоришь черное. Ты говоришь да, я говорю нет. Когда я приближаюсь, ты удаляешься».

Теперь настала пора увидеть, насколько все это было неважно и не имело отношения к любви и глубокой связи людей друг с другом.

В книге две переплетающиеся друг с другом тематические линии: разговор с любимой (он же — личная, биографическая память, восстановление прожитого) — и память надличная, семейная, родовая, трагическая еврейская память XX века.

Вторая линия пробивается не сразу и крепнет постепенно: основательная, последовательная еврейская рефлексия начинается ближе к концу второй сотни страниц.

Вообще тема еврейства основополагающе важна и для автора, и для его адресата. Разговоры с Жаклин на эту тему Грюмбер продолжает по сию пору, возвращаясь к тем, что были начаты больше полувека назад, когда собеседники далеко не во всем соглашались друг с другом: «Мы много спорили… — вспоминает он. — Спорили обо всем и особенно о нас. “О нас” — это значит о нас, евреях».

В молодости Жаклин утверждала, ссылаясь на Жан‑Поля Сартра, что «евреи всегда остаются евреями из‑за антисемитизма или благодаря ему». Независимо от того, писал ли подобное Сартр (Грюмбер в этом сомневается), автор «Жаклин Жаклин» категорически против такой точки зрения.

«Евреи есть евреи, ответил я тебе не задумываясь, потому что их родители были евреями, и родители их родителей тоже, и так далее до начала истории евреев, которое, так уж вышло, является и началом западной цивилизации. И в силу этой истории, прожитой предыдущими поколениями, евреи и есть евреи, по своей культуре, своей древней религии, разумеется, вот по всему поэтому еще и сегодня есть люди, на словах и без них считающие себя евреями. Антисемиты же все это время способствовали лишь уничтожению евреев».

И далее: «Сегодня я знаю, почему мы сделали выбор остаться евреями, что не дало нам сбросить груз иудаизма после войны, после геноцида: мы сыновья и дочери этой истории, даже если ничего не знаем о религии — о Талмуде, каббале, Торе, — мы первое поколение после геноцида, те, кому повезло случайно выжить, кто, как мы с тобой, был на волосок от этой мясорубки. Те, которые могли бы вовсе не жить. Нам понадобилась почти вся наша жизнь, чтобы наконец признать, что мы — выжившие в великой бойне, и это тоже нас с тобой связало».

Надо сказать, само еврейство он, выросший без отца, в каком‑то смысле прочувствовал в полной мере, только соединившись с ней: «Благодаря твоему отцу, твоей матери и тебе я тоже смог вкусить жизни в полной еврейской семье, говорившей на идише, семье, открытой жизни, будущему и надежде, семье дружной и щедрой <…> Нет, решительно, это не антисемиты делали меня с годами, с десятилетиями все больше евреем, это любовь, твоя любовь, наша любовь».

В целом тема еврейской судьбы не главная в рассказанной истории, она то и дело отходит на второй план, но ее присутствие не перестает ощущаться.

Катастрофу европейского еврейства оба героя книги застали, будучи детьми: оба родились незадолго до Второй мировой войны, оба потеряли в ней родных. Более того, Катастрофа связала их, как оказалось, задолго до встречи: «…изучая в подробностях тот состав, что увез моего отца в Освенцим, — пишет Грюмбер, — мы обнаружили, что в том же составе ехали твои дядя и тетя, родная сестра твоей матери».

Затронувшая, казалось бы, самый край сознания, его «сумерки», Катастрофа стала решающей для мировосприятия обоих — только по‑разному.

Для французского еврея Грюмбера тема еврейских судеб в годы нацизма стала ведущей темой размышлений и писательской работы (русскоязычные читатели имеют об этом представление не только благодаря «Самому дорогому товару»: в «Книжниках» в 2010 году выходили его пьесы «Дрейфус…», «Ателье» и «Свободная зона»).

В случае Жаклин, варшавянки по рождению, утратившей в Катастрофе весь мир своего детства, ее влияние оказалось парадоксальным: соприкосновение со смертью в самом начале жизни вызвало дерзкое, страстное, принципиальное жизнелюбие. Любовь к своим еврейским корням, к языку идиш составляла важную часть этого жизнелюбия.

Отождествляя любимую с самой жизнью, автор прав: Жаклин всей своей личностью спорила со смертью и победила даже тогда, когда смерть ее забрала. Книга об этом: о жизни и счастье. О страстной любви — до гроба, за гробом, вопреки гробу, — с которой ничего не могут поделать, как бы ни старались, ни старость, ни телесная немощь, ни смерть: «…за всю свою жизнь, — говорит автор, — я не был так счастлив, как в те несколько месяцев, когда твой рак отпустил нам с тобой еще немного жизни». И еще о том, что жизнь переполнена самой собой в каждой своей точке, даже в последней, даже в точке своей невозможности.

Прощается ли Грюмбер этой книгой с жизнью? Пожалуй, да. «Нет, нет, я не вернусь в школу жизни, я исключен из нее навсегда, я возвращаюсь в школу смерти». Но с любимой — нет. По всем приметам нерелигиозный, лишенный, кажется, всяких надежд на личное бессмертие и загробное утешение, автор заканчивает книгу встречей: «Спрыгнув с поезда со шляпой в руке, я крикну во все горло: “Жаклин! Жаклин!” — и ты бросишься в мои распахнутые объятия, шепча своим грудным голосом: “Жан‑Клод, Жан‑Клод…”»

Книгу Жан-Клода Грюмбера «Жаклин Жаклин» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»

В США растет количество детей, занятых на опасных работах в нарушение законов о детском труде

 

В США растет количество детей, занятых на опасных работах в нарушение законов о детском труде

Подключайтесь к Telegram-каналу NashDom.US

---

 Дата: 22.05.2023 01:44

Три оператора сети McDonald's, управляющие 62 ресторанами в Кентукки, Индиане, Мэриленде и Огайо, были оштрафованы Министерством труда США за то, что наняли более 300 детей, которые работали дольше, чем разрешено законом, и выполняли запрещенные для несовершеннолетних сотрудников обязанности. Так, в ресторане в Луисвилле два десятилетних ребенка работали до двух часов ночи и, помимо прочих обязанностей, даже управляли фритюрницей, при этом не получая зарплату.

Инспекторы Минтруда также ранее обнаружили более сотни детей, занятых на опасных работах на мясокомбинате в Висконсине крупнейшего в мире мясопереработчика JBS.

Как выяснили журналисты Reuters, на заводах автозапчастей Hyundai и Kia в Алабаме работали 12-летние дети вместо того, чтобы учиться в школе.

Журналисты The New York Times обнаружили незаконный детский труд в американских цепочках поставок таких крупных брендов, как Ford, General Motors, J. Crew, Walmart, Target и Whole Foods.

Вышеописанные случаи - это лишь несколько примеров гораздо более масштабной социально-экономической проблемы. Всего за 2022 год Минтруда США зафиксировал 688 случаев, когда дети были заняты на опасных работах - самый высокий показатель с 2011 года.

По данным Института экономической политики, число несовершеннолетних, вовлеченных в трудовую деятельность в нарушение законодательства, в период с 2015 по 2022 год выросло почти в четыре раза - с более одной тысячи случаев до почти четырех тысяч.

«Национальный институт охраны труда и здоровья составил список видов работ, которые слишком опасны для детей определенного возраста, - объясняет Дебби Берковиц, научный сотрудник Инициативы Калмановица по труду и работающему бедному населению при Джорджтаунском университете. - В него включены добыча полезных ископаемых, работа на мясокомбинатах и различных заводах, кровельные работы, рытье траншей, работа с ленточными пилами, со взрывчатыми материалами и другие виды работ. Случаи с детьми, работающими в McDonald's в Кентукки или на мясокомбинатах в Висконсине, были обнаружены департаментами труда. Мясокомбинаты стали нанимать маленьких детей на работу, начиная с 2019 года, а это - одна из самых опасных отраслей промышленности с самым высоким числом зарегистрированных случаев ампутаций конечностей».

Одной из главных причин проблемы эксперты видят в иммиграционном кризисе. Только за последние два года в США прибыло более четверти миллиона детей-иммигрантов без сопровождения взрослых. Родители отправляют их в Штаты, спасая от нищеты и опасностей в своей стране. Но часто эти дети попадают в другую ловушку. В Америке они становятся теневой рабочей силой, несмотря на законы о детском труде.

«Эти дети отчаянно нуждаются в работе и доходах, чтобы отправлять деньги родственникам обратно в Центральную Америку и Мексику, - считает директор по вопросам детского труда Коалиции детского труда Рид Маки. - Кроме того, им приходится платить "койотам", то есть проводникам, доставляющим нелегальных мигрантов в США через границу. И я должен сказать, что сами компании потерпели фиаско. Какие бы стандарты и процедуры они ни приняли для защиты детского труда, они явно не сработали».

По данным Ассоциации программ по предоставлению возможностей работникам фермерских хозяйств, от 400 до 500 тысяч детей в возрасте от 12 до 17 лет работают в сельском хозяйстве. В некоторых штатах законы разрешают детям в возрасте от 10 лет работать на ферме. Помимо этого, сельское хозяйство освобождено от федеральных законов о минимальной заработной плате.

«К сожалению, этой проблеме в США не особо уделяется внимание, - говорит Маки. - Наши законы по защите детского труда и так очень слабы по сравнению с международными стандартами. К тому же в них есть исключения. Эти исключения позволяют детям в возрасте 12 лет или даже младше работать на сельскохозяйственных полях неограниченное количество часов при условии, что они не пропускают школьные занятия. Летом и в выходные дни они могут работать по 12 часов в 40-градусную жару, в основном собирая фрукты и овощи, зарабатывая очень мало денег. Причем они работают по сдельной оплате, то есть, чем больше ведер фруктов и овощей ты собираешь, тем больше ты заработаешь. Эта эксплуатация детского труда происходит в течение очень долгого времени. Были законодательные попытки исправить это, однако они так и не материализовались».

Эксперты говорят, что многие уволенные в результате расследований дети в итоге находят новую работу на других предприятиях из-за безвыходной ситуации, в которой они оказались. Поэтому нужно не только удалять пробелы в трудовом законодательстве, но и решать более масштабные проблемы, такие как иммиграционный кризис и бедность.

«Во-первых, следует подумать о некоторых законодательных мерах, которые, например, защищали бы работников компаний в случае, если те сообщают о случаях нарушений законов о детском труде, чтобы при этом они не подвергались репрессиям со стороны работодателя и не рисковали потерей работы. Во-вторых, конечно же, необходимо устранить основные причины бедности. Мы должны задаться вопросом, почему дети вообще должны работать, чтобы содержать себя и свои семьи, и что мы можем сделать для устранения этой нужды, которая толкает их на работу, причем в опасные условия труда?» - считает Энни Смит, профессор права в Клинике по борьбе с торговлей людьми при Школе права Университета Арканзаса.

По данным НПО «Национальный центр помощи детям в бедности», более 11 миллионов детей в США живут за чертой бедности.

Еврейское царство

 

Еврейское царство

Ламед Шапиро. Перевод с идиша Исроэла Некрасова 21 мая 2023

Поделиться

 

Твитнуть

 

Поделиться

Поэт и прозаик Ламед (Лейви-Иешуа) Шапиро (1878–1948) прожил трудную и беспокойную жизнь, со множеством переездов между Киевом, Одессой и Варшавой, а далее Лондоном, Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. Творческое наследие оставил камерное. В этом наследии велика была роль русской литературы, в частности Достоевского. И среди рассказов Шапиро попадаются настоящие жемчужины. Они впервые переведены на русский язык и готовятся к выходу в свет в издательстве «Книжники».

Крылья

К Сукес  отец ничего не строил, но все равно мы справляли святой праздник в куще, причем в великолепной. Весь год это был погреб, самый обычный. Вы нашли бы там мешок картошки, связку лука, горшок борща и т. п. Ни намека на святость! И никто бы не догадался, что это куща. Вернее, если закинуть голову и посмотреть наверх, можно заметить, что погреб способен превратиться в кущу: потолок сделан из перекрещенных реек. Но кто будет задирать голову в погребе? Так что все думали, что погреб — это всего лишь погреб.

Но за день до праздника он превратился в кущу. Мой старший брат забрался на крышу, что‑то там сделал, и вдруг над погребом поднялись два огромных черных крыла… Потом на решетку уложили зеленые ветви, картошку и лук убрали, горшок с борщом прикрыли белой салфеткой. Появились стол, табуреты и кушетка: отец выполнял все праздничные заповеди как должно — и ел в куще, и пил, и спал. Весь год дом был выше, а тут стал ниже погреба, который гордо распростер свои крылья, будто говоря: «Я — куща!» и собираясь взлететь в голубые небеса к золотистому солнцу.

Во время Суккот. Начало XX века.Из альбома The Jewish Family Album. The Life of a People in Photographs. Boston, Toronto: Routledge & Kegan Paul, 1974

Первый день праздника прошел отлично. Куща служила домом; в ней и ели, и спали — жили, но, главное, она удостоилась услышать в своих стенах слова Торы, причем о себе. Отец с братом обсуждали законы праздника: какой высоты надо строить кущу, чем покрывать и т. д. А куща слушала и думала: «Даже смешно! Да мною бы самый строгий талмудист остался доволен…» И была права.

Но на второй день случилась беда. С утра сгустились тучи и низко нависли над кущей, будто решили ее раздавить. Ветер трепал ее крылья, и они жалобно поскрипывали. Все огорчились, отец каждые пять минут хмуро и беспокойно выглядывал в окно и качал головой…

Обедать все‑таки собрались в куще: еще надеялись… Но когда сидели за столом, сверху послышался шорох, будто по веткам забегало какое‑то маленькое, невесомое существо. Все подняли глаза к потолку и опять уткнулись в тарелки. Заторопились, теперь ели молча. Вдруг кто‑то из нас вытер ладонью щеку. Блестящая капля сорвалась с потолка и плюхнулась в миску. Потом еще и еще. Отец поднялся из‑за стола:

— Протекает! Мойше, опускай крылья…

Брат встал и отвязал веревку, которая тянулась вниз с потолка. Над головой что‑то натужно заскрипело и рухнуло, как подрубленное.

Налетела серая, совсем не праздничная тень, вытянулась, расширилась и заняла всю кущу. Белоснежная скатерть, серебряные подсвечники, весь роскошно накрытый стол — все стало лишним и неуместным, как новая серебряная вышивка на старом, грязном талесе . Из‑под салфетки высунулся горшок с борщом и посмотрел ядовито и насмешливо, как злобный раб на униженного господина.

Торопливо и смущенно, не глядя друг на друга, мы выбрались из кущи.

И она снова стала погребом.

 

Ицикл‑Ублюдок

Шамес  Борух‑Эля стоит посреди Большой синагоги и думает идти домой.

— Ну и метель! — глядя в окно, ворчит он сердито. — Хоть оставайся, но все ж таки дома лучше…

Немного поразмыслив, он открывает ящик омеда . Среди вырванных книжных страниц, клочков бумаги и стеариновых свечных огарков валяется старый, ржавый замок. Борух‑Эля берет его, залезает на скамью и гасит лампу, что висит напротив печи. В синагоге становится темно, только на печи горит маленький огонек в стакане с маслом — поминальный светильник. Боруху‑Эле так неохота идти домой, что он застывает на скамье с замком в одной руке и толстой самокруткой в другой. Странно выглядит его фигура в тусклом свете поминального огонька. В конце концов Борух‑Эля все‑таки решает, что здесь и лечь‑то негде, слезает со скамьи и открывает дверь. Вместе с ветром в синагогу врывается Ицикл‑Ублюдок.

— Куда прешь? — сердится Борух‑Эля. — Двери открыть не успел, а он уже тут как тут.

— А куда мне еще? — так же зло отвечает Ицикл. — На улице ночевать, что ли?

— Ладно, — ворчит Борух‑Эля. — Держи замок, закроешь изнутри. И не смей печку топить, понял? Выблядок!

Ицикл сверкает глазами, но ничего не отвечает и закрывает за шамесом дверь.

Прекрасно помня слова Боруха‑Эли, что нельзя топить печку, Ицикл лезет под скамейку, где лежат приготовленные на утро дрова, вытаскивает несколько поленьев, кладет их в топку и поджигает. Вскоре в печи начинает весело потрескивать, сухие дрова горят, как солома. Ицикл достает из кармана картофелины, которые он сегодня, рискуя жизнью, украл в лавке у Зельды, и закапывает их в золу.

Еврейский мальчик. Начало XX века.Из альбома Yiddishland. Paris: Hazan, 1999

Кто он, этот Ицикл?

Нашли его под забором, и судьба Ицикла ничем не отличалась от судьбы всех беспризорников. Зимой его нянчили снег и ветер, летом — палящее солнце. Ицикл испытал все удовольствия, которые выпадают на долю нищих еврейских детей: жил в богадельне, учился в талмуд торе , разносил на Пурим  подарки, продавал на Кущи ивовые ветки  или просто клянчил кусок хлеба. Ицикл — это так, прозвище, а его настоящее имя было Ублюдок. Он немало натерпелся от «добрых» детишек: «Ублюдок!» — кричали они ему вслед и называли непристойными словами его мать, которой никто не знал. Впрочем, он в долгу не оставался. Хотя Ицикл рос под открытым небом, а может, именно поэтому, он был парень крепкий, здоровый, и приличные детишки получали от него куда больше, чем сами могли ему предложить.

Взрослые тоже привыкли к его «красивому» имени и иначе как Ублюдком не называли, да и на оплеухи не скупились. Иногда было за что, а иногда награждали затрещиной просто так, смеха ради.

А он был еще и растяпа порядочный. Никак не мог без этого: в одном доме случайно горшок разобьет, в другом ушат с помоями опрокинет. Камень кинет — обязательно кому‑нибудь в стекло попадет. В общем, жилось ему веселее некуда.

От постоянных преследований его характер все больше портился. Ицикл стал злым, жестоким и грубым. Довольно красивый парень, но попробуй это разгляди под лохмотьями и толстым слоем грязи. Ко всем своим достоинствам еще и лентяй ужасный. Скорей три дня не есть согласится, чем работать.

Года два‑три назад, когда Ициклу было лет десять‑двенадцать, в одном доме он находил обед, в другом ужин, в третьем ночлег. Жалели ребенка, сирота все‑таки. Хоть и слишком живой, но ведь сирота. Не раз пытались его куда‑нибудь пристроить, но, когда отдали пекарю, а Ицикл и оттуда сбежал, все стали говорить, что ничего хорошего из него не вырастет, видно, суждено ему стать вором, не иначе. И не ошиблись. Понравилось Ициклу прибирать к рукам все, что плохо лежит, а за это его еще больше возненавидели, и настали для Ицикла тяжелые времена. Постоянно голод мучает, редко удается поесть досыта. Ночевать не пускают, боятся. Вот и приходится спать в синагоге на скамейке, а то и под открытым небом.

 

Стоя у открытой печной дверки и заталкивая картофелины поглубже, чтобы скорей поспели, Ицикл чувствовал, как по телу растекается сладостное тепло. В животе урчало, сосало под ложечкой, но запах картошки, которая уже чуть‑чуть спеклась, успокаивал и многое обещал… Ицикл ворошил палкой угли и думал о Хайке, служанке шинкаря Янкла. Ицикл тосковал по ней. По‑своему…

Приятным мыслям помешали чьи‑то шаги. Он услышал, как кто‑то поднимается на крыльцо синагоги, и тут же раздался стук в дверь.

— Кто там? — сердито крикнул Ицикл.

Он разозлился, что его отвлекли от приятных размышлений.

— Ицикл, открой! Я промерз насквозь.

Он узнал голос своего злейшего врага. Арл докучал ему больше, чем все мальчишки, вместе взятые, кричал ему «Ублюдок!» и, что еще сильней оскорбляло Ицикла, честил последними словами его мать. Арл был куда более родовит, его‑то родителей знали. Отец, злой человек и страшный невежда, был извозчиком. Мать имела привычку брать под свою опеку все, чего никто и не думал отдавать ей по доброй воле. Оба давно на том свете.

Поэтому Арл считает себя куда благородней Ицикла и вечно ему печенки переедает. Ицикл безжалостно лупит его, Арл всякий раз обещает, что больше не будет, но, едва вырвется из рук Ицикла, тут же опять за старое.

И вот выпадает случай поквитаться с заклятым врагом. Ицикл и не думает открывать.

— Посиди на крыльце! — кричит он со злорадством. — Когда совсем в ледышку превратишься, тогда посмотрим.

— Ицикл, ну впусти! — плачет Арл. — У меня уже пальцы закоченели!

— Будешь еще меня Ублюдком называть?

— Нет, клянусь! Никогда в жизни!

— «Никогда в жизни!» Сейчас обещаешь, а потом опять начнешь орать «Ублюдок!». Нет, теперь надолго запомнишь…

Арл рыдает во всю мочь, а Ицикл говорит, что откроет минут через пятнадцать. Хочет — пускай ждет, не хочет — может убираться куда глаза глядят… Ничего не поделаешь, приходится Арлу ждать. Через пятнадцать минут он опять начинает просить: «Ну открывай уже!», а Ицикл с хохотом отвечает: «Еще маленько поскули, как собака, тогда подумаю».

Все‑таки когда Арл, всхлипывая, уже спускается с крыльца, Ицикл подбегает к двери, открывает и кричит:

— Входи, черт с тобой! Но только попробуй еще раз меня Ублюдком назвать… — добавляет он с угрозой.

Вытирая слезы, Арл бросается к печке, прижимается к ней и аж рот открывает от удовольствия.

Тем временем Ицикл совсем забыл про картошку. Только сейчас спохватился: совсем обуглилась, наверно. Ну да ничего, так даже вкуснее.

При виде картошки глаза Арла вспыхивают, как у голодного волка. Он не решается попросить, но его жадный взгляд раздражает Ицикла. Отвернувшись от Арла, он вынимает из золы картофелины, все, кроме одной, почти сгоревшие, раскладывает их на скамейке, достает из печурки соль в ржавой жестянке и принимается за еду.

Запах печеной картошки ударяет Арлу в ноздри. Он чувствует, что у него кишки сводит, рот переполняется слюной. И Арл не выдерживает.

— Дай мне тоже. — Он протягивает руку, и его глаза горят диким огнем.

Ицикл считает ниже своего достоинства предлагать Арлу, но еда в глотку не лезет, и он даже рад, что тот сам попросил.

— На, подавись! Прямо в рот смотрит, как… свинья!

Он сует Арлу две картофелины. Тот хватает их, разламывает, запихивает в рот, обжигается, перекатывает за щекой языком и жует: «Ам‑ам‑ам!»

Поминальный огонек слабо освещает двух мальчишек, занятых едой. По синагоге разливается вкусный запах. А через час раздается громкий храп двух неприкаянных душ.

На улице трещит мороз.

ШАХЕР-МАХЕР НИБЕЛУНГОВ

 

Шахер‑махер нибелунгов

Григорий Хавин 22 мая 2023

Поделиться

 

Твитнуть

 

Поделиться

210 лет назад родился немецкий композитор Рихард Вагнер

Гений и злодейство — вещи несовместные. В каком‑то высоком смысле фраза Пушкина, вероятно, отражает истину, но в приземленной реальности это не всегда так. Гении бывают не самыми хорошими людьми. Изучая биографии и взгляды деятелей искусства, зачастую видишь перед собой ограниченных людей, обуреваемых страстями и пороками с силой, неведомой обывателю.

О конфликте между этикой и эстетикой, между гением и моралью, даже обычным здравым смыслом, размышляли многие. Пушкин так описывал парадокс творческого человека: когда «В заботах суетного света / Он малодушно погружен; / Молчит его святая лира; / Душа вкушает хладный сон, / И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он».

Нет в истории музыки другой столь же спорной фигуры, как Рихард Вагнер. На протяжении полутора столетий личность Вагнера, соединившая художественный гений с ограниченностью и доктринерством, будоражит умы. Сочетание великой музыки с «протонацистским» мировоззрением, каким оно известно публике, порождает самые противоречивые мнения и неутихающие дебаты. О композиторе написаны сотни книг, предметом которых является не музыка, а общественно‑политический резонанс, вызываемый его взглядами.

Вагнер сам положил этому начало, заявив, что его музыка несет в себе более широкие идеи, чем собственно музыкальные: он видел себя продолжателем античной традиции синтетического искусства. Фридрих Ницше, близко общавшийся с композитором, писал: «Был ли Вагнер вообще музыкантом? Во всяком случае, он был больше чем‑то другим… Его место в какой‑то другой области, а не в истории музыки».

Вагнер был невероятно популярен в начале ХХ века. Поклонниками его были Томас Манн, Бодлер, Пруст, Джойс, Гершвин, Малер, Эйзенштейн и Ленин. Популярность оперных композиторов и исполнителей тогда была подобна популярности поп‑звезд современности. Опера была очень обсуждаемым зрелищем, а Вагнер являлся выдающимся драматургом и режиссером. «Он мастер в гипнотических приемах, он валит даже самых сильных, как быков», — писал о его постановках Ницше. Эти музыкальные драмы — вариации на темы германской мифологии — сродни популярной саге «Властелин колец»: они десятилетиями владели вниманием европейской публики.

Рихард Вагнер. Франц фон Ленбах Фрагмент. Около 1870

Любопытно, что среди любителей Вагнера был и Теодор Герцль, отец сионизма. Вспоминая о работе над «Еврейским государством», он пишет: «Я работал над книгой ежедневно, до полного изнеможения. Моим единственным развлечением была музыка Вагнера по вечерам, особенно “Тангейзер”. Я ходил на спектакли так часто, как они шли. Лишь в те вечера, когда оперы не было, у меня появлялись какие‑то сомнения относительно правоты моих идей» . Именно увертюра из «Тангейзера» открывала Сионистский конгресс в Базеле в 1898 году…

Но Рихард Вагнер действительно был антисемитом. Отрицать это невозможно. Он не только написал теоретический труд под названием «Еврейство в музыке», но периодически выдавал антисемитские пасквили, письма и высказывания той или иной степени эксцентричности.

Нелюбовь к евреям, отчетливая у композиторов‑романтиков — кроме Вагнера можно упомянуть Шопена и Листа, — объясняется просто: в то время евреи массово вошли в музыкальную жизнь Европы и составили серьезную конкуренцию представителям «титульных наций». Болезненная реакция Вагнера на успех Мендельсона и особенно Мейербера, когда сам он еще не добился признания и терпел нужду, подпитывала его антисемитизм. «Еврейство в музыке» не называет фамилий, но обращено против Мейербера и Мендельсона. Вагнер также отдельно обвинял Мендельсона в том, что тот якобы специально «потерял» партитуру его первой симфонии, чтобы препятствовать ее успеху. Антисемитизм Вагнера оказался не просто бытовым — под него была подведена идейная база.

Логично, что композитора причисляют к идейным вдохновителям нацистов. Между тем сами нацисты никогда не упоминали его «изысканий» по еврейскому вопросу. Об этом пишет американский музыковед Алекс Росс в книге «Вагнеризм: искусство и политика в тени музыки» (2020).

Взгляды Вагнера идеологи нацизма считали скорее декадентскими. Росс приводит интересную иллюстрацию: карикатуру на Вагнера из венского антисемитского журнала, называвшегося «Эволюция Дарвина». Карикатура представляет собой четыре последовательных изображения, на которых происходит «эволюция» персонажа: на первом — еврей в кипе, с большим носом, держит шофар, на следующих двух его облик постепенно меняется: кипа исчезает, шофар превращается в какую‑то дудку, лишь нос сохраняет форму и размер, а на четвертом перед нами уже… Рихард Вагнер, с тем же большим носом, держит дирижерскую палочку. Карикатура демонстрирует отношение сторонников расовой теории к одержимости Вагнера еврейским вопросом: они считали столь горячую заинтересованность свидетельством еврейства самого Вагнера. Такой же примерно фигурой был Карл Маркс.

Эволюция Дарвина Карикатура на Рихарда Вагнера в антисемитском журнале Der Floh. 1869

Предпринимая убедительную попытку дистанцирования Вагнера от нацизма, использовавшего славу композитора в своей пропаганде, Алекс Росс не говорит об истоках идей «вагнеризма». Книга его имеет очевидную задачу — сделать композитора политкорректным и исполняемым в условиях cancel culture, культуры отмены. Но именно потому, что антисемитизм Вагнера органично вписывается в новый «прогрессивный» идеологический контекст, Росс уходит от обсуждения его истоков.

А Вагнер в сегодняшних терминах был идейным левым прогрессивным социалистом. Он принял активное участие в революции 1848–1849 годов; вместе с Бакуниным участвовал в вооруженном майском восстании в Дрездене; после поражения восстания бежал из Саксонии в Швейцарию. В Цюрихе, в политической эмиграции, Вагнер пишет музыку и либретто тетралогии «Кольцо нибелунга».

Социально‑политические убеждения Вагнера — это идеи младогегельянцев, левых последователей Гегеля. Фейербах и Карл Маркс идеологически определили взгляды Вагнера, в том числе его антисемитизм. Статья «Еврейство в музыке» (1850) буквально повторяет и разрабатывает темы статьи Маркса «К еврейскому вопросу» (1843).

Титульный лист издания Рихарда Вагнера Das Judentum in Der Musik («Еврейство в музыке»). Лейпциг, 1869

Чтобы оценить творческий подход Вагнера к тексту Маркса, эти сочинения надо читать параллельно. «Что есть мирской культ еврея? Торгашество. Что есть его мирской Бог? Деньги. Эмансипация от торгашества и денег, а следовательно, от практического, реального иудаизма, станет самоэмансипацией нашей эпохи»  (Маркс). У Вагнера: «Еврей сегодня более чем эмансипирован — он правит, и он будет править до тех пор, пока деньги остаются властью, перед лицом которой все наши дела и свершения теряют силу» . Затем, после «вариации», снова цитируется «тема» Маркса: современной буржуазной цивилизации «необходима эмансипация от ига еврейства, Das Judentum».

Пытаясь привнести в музыку социально‑философские идеи, Вагнер сделал прямо противоположное: привнес в политическую публицистику и в дальнейшем в политику музыкальную безотносительность категориям морали.

Влияние его художественного стиля можно видеть и у Ленина. В статье «Партийная организация и партийная литература» явно отзывается статья Вагнера «Искусство и революция» — разница в оценке авторами позиции Прудона в вопросах текущей повестки несущественна. Ленин был большим поклонником Вагнера. На его похоронах исполнялся любимый вождем марш из «Зигфрида».

Первым, кто обратил внимание на то, что Вагнер хотел выразить в своих операх некую внемузыкальную идею, был Ницше. «Вагнер половину своей жизни верил в революцию <…> Он искал ее в рунических мифах, он полагал, что нашел в лице Зигфрида типичного революционера <…> в этом пункте он поправил сагу» («Казус Вагнера»). Современный английский философ Роджер Скрутон отмечал, что идея «Кольца нибелунга» — эмансипация от буржуазного порядка богов, построенного на сделке, контракте, формальном законе, «отчуждении», превращении личности в товар. Американский историк Пол Лоуренс Роуз в работе «Вагнер: раса и революция» (1992) писал, что для младогегельянцев, сформировавших мировоззрение Вагнера, пороки буржуазной Европы были следствием «иудаизации» Запада. Буржуазная цивилизация в рамках этой революционной идеологии воспринималась как цивилизация еврейская. Эмансипация человека от пороков буржуазного «порядка богов» в операх Вагнера — это опять же эмансипация цивилизации от еврейства.

Идея еврейской природы буржуазных ценностей не была изобретением Фейербаха и Маркса. Можно сказать, что на этот счет существуют две «школы мысли»: согласно одной, буржуазная этика — это «еврейская зараза», разъедающая европейскую цивилизацию; согласно другой, протестантская буржуазная этика противостоит «еврейской заразе», разъедающей европейскую цивилизацию.

Генеалогия этих школ уходит корнями в эпоху Реформации и религиозных войн, когда католики обвиняли протестантов в «иудейской ереси», культе денег и прочих язвах капитализма, а протестанты, в свою очередь, клеймили католиков продажностью, лицемерием и декадентством — еврейскими, разумеется. И те, и другие использовали антисемитизм как способ консолидации сторонников вокруг своей, часто мало понятной массам идеологии. В новейшее время одна «школа мысли» трансформировалась в марксизм, другая — в фашизм. Оставив религию за скобками, они сохранили антисемитизм и положили его в основу идеологии.

Вернемся к Вагнеру. В интереснейшей работе «Вагнер и антисемитизм “Кольца”» (2022) гарвардский профессор, историк и политический философ Эрик Нельсон проводит текстологический анализ либретто Вагнера. К примеру, в «Золоте Рейна» Вотан, верховное божество, заключает сделку с великанами, Фазольтом и Фафнером: они строят для Вотана крепость, а за это получают в качестве платы прекрасную богиню Фрейю. Вотан просыпается и видит, что Валгалла, новый дом богов, построена. Нужно уплатить по контракту. Жена Вотана Фрика обличает его:

 

Бесстыдно и нагло ты продал мою сестру, прекрасную Фрейю, довольный своим удачным Schachergewerb! Что есть святого и ценного для вас, когда все вы жаждете власти?

 

Нельсон обращает внимание на сложное слово Schachergewerb. В английских вариантах либретто оно обычно переводится как «сделка». Но «сделка» — это только вторая часть, Gewerb. Schacher остается без перевода.

В Немецком словаре братьев Гримм (в 1‑м томе, вышедшем в 1854 году) приведено такое значение Schacher: «торгашество; в частности относительно еврейской мелкой торговли». Слово пришло в немецкий из идиша, а в идише восходит к ивритскому сахáр (торговля).

Таким образом, верховный Вотан в своей Валгалле делает шахер‑махер с богами и великанами.

Вотан. Карл Эмиль Дёплер. Рисунок костюма к первой постановке «Кольца нибелунга». 1876

Вообще‑то слово Schacher — чрезвычайно редкое в немецком языке XIX века, поэтому оно и не переводится в либретто Вагнера. Зато в памфлетах левых гегельянцев встречается повсеместно для обличения еврейской сути буржуазного общества. Так, у Карла Маркса именно Der Schacher — «мирской культ еврея»: «Эмансипация от Schacher и денег, от практического, реального иудаизма, станет эмансипацией общества от Judentum — еврейства <…> Организация общества, которая уничтожит условия для Schaher, сделает Schaher невозможным, сделает невозможным и еврея». Пока же, в буржуазном обществе, «человек относится к другим людям как к средствам, сводит себя к средству и становится игрушкой чуждых сил» .

Человек и человеческие отношения становятся товаром: именно в таком шахер‑махере, по‑марксистски принципиально, уличает Фрика своего мужа Вотана в «Золоте Рейна». Эрик Нельсон анализирует либретто опер цикла о нибелунгах и приходит к выводу, что Вагнер фактически положил на музыку программные статьи Маркса. Именно от буржуазного Judentum, царящего в Валгалле, должно эмансипироваться человечество у Вагнера.

Понятно, что такие взгляды на Валгаллу и пантеон германской мифологии для нацистов были неприемлемы. Поэтому антисемитские идейные построения Вагнера ими не упоминались. Они придерживались как бы противоположной, правой традиции антисемитизма. У Вагнера же — антисемитизм левых.

Еврейство, Judentum марксизма — не национально‑расовая принадлежность, а социальный конструкт.

Еврей — это, в свою очередь, эксплуататор, колонизатор и расист‑«сионист» современного левого дискурса.

Таким образом, новый интерес к Вагнеру оказывается интересом не музыковедческим и культурологическим, а скорее, политическим. Книга Алекса Росса удаляет Вагнера от нацизма, но замалчивает левопрогрессивную природу его антисемитизма. Работы Роджера Скрутона, Пола Лоуренса Роуза и Эрика Нельсона интересны для понимания марксистских истоков взглядов Вагнера, но фактически достигают того же результата: вписывают Вагнера в современный идейно‑политический контекст.

«Кольцо нибелунга» совершает, таким образом, очередной идеологический виток по замкнутому кругу. За скобками оказывается музыка. Но очевидно, что именно в музыке, а не в идейной «начинке» либретто и тем более не в «партийной публицистике» сила Вагнера, влекущая к нему широкую и разнообразную аудиторию.

Мелодия и ритм несоотносимы с идеологией, не оперируют ее понятиями и смыслами. Утверждения о социалистической, прогрессивной или упаднической музыке — выдумка тоталитарных режимов, стремящихся регламентировать все, включая искусство. Утверждать, что Вагнер — фашистский или марксистский композитор, то же самое, что утверждать, будто Малер — еврейский упаднический композитор, у Шостаковича буржуазный сумбур вместо музыки, а джаз — музыка толстых. Идейный смысл всегда привнесен в музыку извне.

Согласно традиционному еврейскому взгляду, смысл привносится в музыку интерпретатором и исполнителем. То, что сообщит слушателю произведение, зависит от его намерений, мыслей и эмоционального состояния. Музыка является идеальной формой, которая может наполняться любым содержанием. Интересно, что «музыкальный инструмент» на иврите — кли (сосуд).

Исполнение Вагнера в Израиле вызывает протесты со времени Хрустальной ночи, когда Артуро Тосканини, тогдашний дирижер Палестинского симфонического оркестра (ныне Израильский филармонический), вычеркнул Вагнера из программы.

В 1981 году Зубин Мета с тем же оркестром, предупредив аудиторию, исполнил фрагмент из «Тристана и Изольды». Часть слушателей при этом покинула зал. На концерте присутствовал Бен‑Цион Лейтнер, узник Холокоста, герой Первой арабо‑израильской войны. Он подошел к сцене, обнажил свой изрезанный шрамами живот и выкрикнул: «Будете играть Вагнера через мой труп!» Протестами и скандалами в СМИ сопровождалось также исполнение Даниэлем Баренбоймом увертюры из «Тристана» в 2001 году в Иерусалиме. Об этом пишет Наама Шефи в «Книге мифов: израильтяне, Вагнер и нацисты»: здесь обсуждаются дебаты и скандалы вокруг Вагнера в Израиле.

Оркестровая музыка из оперы Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» в исполнении Нью‑Йоркского филармонического оркестра. Дирижер Зубин Мета Обложка пластинки. 1983

Несколько лет назад Тель‑Авивский университет и дирижер Ашер Фиш подготовили целую программу с музыкой Вагнера. В СМИ разгорелся очередной скандал, университету пришлось концерт отменить. В своем выступлении по этому поводу Ашер Фиш заявил, что исполнение Вагнера в Израиле для него вопрос личной значимости. Его мать выжила в Холокосте, выбравшись из Вены в 1939 году. По словам Фиша, для нее, как и для многих других, исполнение Вагнера в Израиле знаменует окончательную победу над гитлеризмом.

Дирижер Ашер Фишisrael‑opera.co.il

Хасидский мудрец рабби Нахман из Брацлава писал: «Очень хорошо исполнять мелодии и песни народов, угнетающих евреев. Когда еврей исполняет такие мелодии, они возносятся вверх и приносят избавление всему Израилю».

Музыка — выражение на нашем уровне той высокой истины, в которой отсутствует зло. Поэтому при правильном, чистом исполнении через музыку происходит исправление и избавление. В этом свете ясно, почему для дирижера Ашера Фиша исполнение Вагнера — это победа над гитлеризмом. Особым смыслом наполняется и тот факт, что Вагнер был любимым композитором Герцля.

За обладание силой музыки Вагнера, как за «золото Рейна», до сих пор идет борьба, идеологическая и политическая. Очевидно, что философские и идейные взгляды композитора были вторичными: музыкальный гений в них предстает ограниченным человеком, продуктом своей среды и обстоятельств. В музыке он выше политики и идеологии. А слушая Вагнера, нам каждый раз приходится очищать музыку от шелухи, плотно ее покрывающей. Впрочем, и шелуха эта интересна и поучительна.