Фото из СМИ
https://www.youtube.com/watch?v=FDKe4Y0D3cI
воскресенье, 24 марта 2024 г.
Нетаниягу: Мы войдем в Рафиах и добьемся победы. Мы уничтожим Синвара
Нетаниягу: Мы войдем в Рафиах и добьемся победы. Мы уничтожим Синвара
Нетаниягу выступил с небольшой речью, после прочтения свитка Эстер. Сначала Нетаниягу поблагодарил ЦАХАЛ, потом сделал краткий экскурс в историю… Имя президента США прозвучало вдруг.
“Сегодня мы отмечаем праздник Пурим. Более 2000 лет назад в древней Персии возник антисемитский тиран, злой Аман, который стремился стереть евреев с лица земли. Евреи восстали, объединились, сражались и одержали полную победу.
Сегодня в современной Персии возник новый угнетатель – иранский режим, стремящийся истребить еврейское государство. Мы уже видели, что сделал один из посланников этого тирана. 7 октября ХАМАС совершил то, что президент Байден также назвал величайшим злом.
Абсолютное зло невозможно победить, оставив его одного на плоту. Как и в древние времена, как наши братья, мы тоже объединяемся, мечтаем и побеждаем. Мы войдем в Рафиах и добьемся абсолютной победы. Мы уничтожили Амана, мы также уничтожим Синвара.
С праздником вас!”
Республиканцы бьют тревогу по поводу «операции под красным флагом» Байдена, направленной против владельцев оружия
Республиканцы бьют тревогу по поводу «операции под красным флагом» Байдена, направленной против владельцев оружия
Подключайтесь к Telegram-каналу NashDom.US Дата: 24.03.2024 07:34
Вице-президент Камала Харрис отправится во Флориду в субботу, где она будет рекламировать усилия администрации Байдена по предоставлению «обучения и технической помощи» лицам, «ответственным за выполнение законов, призванных не допускать попадания оружия в руки людей, которые представляют угрозу для себя или другие».
Новая программа сразу же вызвала негативную реакцию со стороны некоторых республиканцев, которые назвали ее «масштабной операцией под красным флагом».
Согласно субботнему пресс-релизу Министерства юстиции, Ресурсный центр Национального приказа о защите от экстремальных рисков (ERPO) будет оказывать помощь сотрудникам правоохранительных органов, прокурорам, адвокатам, судьям, врачам, поставщикам услуг по оказанию помощи потерпевшим и социальных услуг, общественным организациям и поведенческим организациям. медицинские работники.
«Законы ERPO, созданные по образцу приказов о защите от домашнего насилия, создают гражданский процесс, позволяющий правоохранительным органам, членам семьи (в большинстве штатов), а также медицинским работникам или другим группам (в некоторых штатах) обращаться в суд с просьбой временно запретить кому-либо из группы риска причинения вреда себе или другим людям в результате покупки и владения огнестрельным оружием на время действия приказа», — отметило Министерство юстиции.
Во время своего визита в среднюю школу Марджори Стоунман Дуглас в Паркленде, где в результате массовой стрельбы в феврале 2018 года погибли 17 человек, Харрис, как ожидается, представит эту информацию и призовет «штаты принять законы, вызывающие тревогу», и использовать федеральное финансирование для реализации существующих законов. по данным Белого дома.
Генеральный прокурор Меррик Гарланд заявил в своем заявлении, что эти усилия предоставят «ценные ресурсы» тем, кто стремится не допустить попадания огнестрельного оружия в руки тех, кого считают угрозой для себя и других.
«Запуск Национального ресурсного центра по защите чрезвычайных рисков предоставит нашим партнерам по всей стране ценные ресурсы, позволяющие не допускать попадания огнестрельного оружия в руки лиц, которые представляют угрозу для себя или других», — сказал Гарланд. «Создание Центра является последним примером работы Министерства юстиции по использованию всех инструментов, предусмотренных знаменательным двухпартийным Законом о безопасных сообществах, для защиты сообществ от насилия с применением огнестрельного оружия».
Через ресурсный центр и свой веб-сайт Министерство юстиции отметило, что «штаты, местные органы власти, правоохранительные органы, прокуроры, адвокаты, судьи, врачи, поставщики услуг для потерпевших, а также поставщики поведенческого здоровья и другие поставщики социальных услуг будут иметь прямой доступ к важной информации, которая повысит их способность снижать количество убийств и самоубийств с применением огнестрельного оружия».
«Веб-сайт будет поддерживаться и обновляться, чтобы включать недавно разработанные ресурсы в этой области, созданные Центром в партнерстве с [Бюро помощи юстиции]», — заявили в Министерстве юстиции. «Веб-сайт также предоставляет Центру платформу для освещения новых и многообещающих практик успешного внедрения ERPO и подключения штатов и населенных пунктов к инновационным стратегиям по сокращению насилия с применением огнестрельного оружия и спасению жизней».
Создание ресурсной операции быстро вызвало гнев некоторых республиканцев в Палате представителей, которые назвали эту операцию «федеральным центром красного флага», который Министерство юстиции будет использовать для «нарушения» прав американцев, предусмотренных Второй поправкой.
«Что это за зло? Федеральный центр Красного Флага; Мы не давали на это разрешения. Объявлено, конечно, всего через несколько часов после того, как проедет омнибус», — написал член Республиканской партии Кентукки Томас Мэсси в сообщении для X.
Вторя Мэсси, представитель республиканской партии от Джорджии Марджори Тейлор Грин в своем сообщении в социальных сетях выразила обеспокоенность по поводу того, как эти усилия могут быть использованы против определенных американцев.
«Меррик Гарланд только что объявил о масштабной операции «Красный флаг», которую Министерство юстиции будет проводить, используя КАЖДЫЙ шпионский инструмент, которым располагает правительство США, чтобы нарушить Вторую поправку Америки!! Это произошло сразу после того, как Джонсон полностью профинансировал вооруженное Министерство юстиции Байдена!» Грин написала на X.
Комментарий Грин по поводу этих усилий прозвучал через день после того, как она подала ходатайство об освобождении Джонсона, обвинив его в том, что он «предал» «доверие» Республиканской партии Палаты представителей, проведя законопроект о федеральном финансировании на сумму 1,2 триллиона долларов, чтобы избежать частичного закрытия правительства.
Администрация Байдена твердо придерживается своей миссии по осуществлению различных мер по контролю над огнестрельным оружием с тех пор, как президент Байден вступил в должность в 2021 году.
Во время обращения президента к нации в начале этого месяца Байден обратился к Национальной стрелковой ассоциации и потребовал строгих мер по контролю над огнестрельным оружием, таких как запрет так называемого штурмового оружия.
«Я горжусь тем, что благодаря этому Конгрессу мы победили НРА, когда я подписал самый важный закон о безопасности оружия за почти 30 лет. Теперь мы должны снова победить НРА. Я требую запрета на штурмовое оружие и магазины большой емкости. Пройдите всеобщую проверку биографических данных», — сказал тогда Байден.
«Ничего из этого — ничего из этого — я учил Вторую поправку в течение 12 лет. Ничто из этого не нарушает Вторую поправку и не порочит ответственных владельцев оружия», — продолжил он.
Что требовалось от мира 07/10
Что требовалось от мира 07/10
Совет Безопасности ООН, а также большинство стран мира резко осудили теракт в Крокус Сити.
Никто и не подумал утверждать, что этот теракт "возник не в вакууме" и не вспомнил о том, что РФ воюет в Украине, Сирии, Ливии, Судане и десятке африканских стран, уничтожает оппозицию и подавляет стремление народов к независимости.
Никто не поинтересовался мотивами террористов: а вдруг у них тоже есть политические цели, которых они пытались добиться.
Никто не обвинил жертв в том, что они сами виноваты в том, что их убили - "они не знали, что не надо ходить на концерты в такое время?"Никто не начал сомневаться в количестве жертв, и в том, что с ними произошло. И не стали принимать представителей террористов в своих столицах.
Страны, включая Израиль, просто осудили теракт и выразили соболезнования жертвам.
Что и требовалось от мира 07/10.
Среди тех, кто осудил теракт в Крокус Сити холле - палестинская группировка ХАМАС, которая училась у ИГИЛ на Синае и действовала ее садистскими методами против израильтян 7 октября.
Это просто ирония какая-то. Вот такая загогулина получается.
Блог автора в Telegram
Канада извинилась перед мужчинами, которых перепутали в роддоме 70 лет назад
Канада извинилась перед мужчинами, которых перепутали в роддоме 70 лет назад
Подаренный на Рождество домашний набор для анализа ДНК навсегда изменил жизнь двух канадских мужчин. Всю свою жизнь Ричард Бове считал себя коренным местным жителем Британской Колумии, но результаты ДНК-теста показали, что у него смешанные корни — украинские, еврейские и польские.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Почти на расстоянии в 2,4 тыс. километров от дома Ричарда Бове, сестра Эдди Эмброуза из Виннипега, выросшая в украинской семье, также решила пройти тест ДНК. Результаты теста показали, что она не связана с Эдди родственными узами, но установили связь с Ричардом Бове — его родным братом. Это привело к потрясающему открытию: оба родились в один день в одной и той же больнице города Арборг в 1955 году, но были перепутаны при рождении и попали к неверным биологическим родителям.
Почти 70 лет спустя Бове и Амброуз получили официальные извинения лично от премьер-министра Манитобы Ваба Кинью за травму, которую они пережили из-за путаницы в роддоме.
«Сегодня я выступаю, чтобы принести запоздалые извинения за действия, причинившие вред двум детям, двум родителям и двум семьям многих поколений», — сказал Кинью в законодательном собрании Манитобы.
«Иногда говорят, что для того чтобы понять, что такое сочувствие и сострадание, следует пройти милю в обуви другого человека, — продолжил Кинью. — Если это так, то наши почетные гости, собравшиеся здесь сегодня, возможно, понимают сострадание и сочувствие на таком уровне, к которому мало кто из нас сможет приблизиться».
В первые годы с рождения детей их родители вели совершенно разную жизнь, рассказал Би-би-си адвокат мужчин Билл Гандж.
68-летний Ричард Бове рос метисом — так называют представителей коренных народов Канады, имеющих смешанное происхождение — от коренных и европейских этносов. Его отец умер, когда Бове было три года, и ему пришлось нести ответственность за своих младших братьев и сестер, в то время как его мать тяжело переживала потерю мужа.
Ричард посещал дневную школу для детей коренных народов, а затем был насильно изъят из семьи в рамках «Облавы шестидесятых» — ассимиляционной политики Канады, когда детей из семей коренных народов отнимали у родителей и отдавали в приемные семьи.
Тем временем Эдди Эмброуз вырос на ферме в сельской местности Манитобы «в очень любящей и очень поддерживающей его украинской семье», где он слушал украинские народные песни перед сном, рассказал адвокат Билл Гандж.
В 12 лет Эдди Эмброуз стал сиротой и впоследствии был усыновлен, как и Ричард Бове.
На протяжении всей своей жизни Эмброуз никогда не знал о своем настоящем происхождении.
В течение многих лет Бове гордился тем, что управлял единственным рыболовецким судном, принадлежащим коренному населению у побережья Британской Колумбии.
«Теперь он понял, что коренными жителями были все, кроме него, — говорит адвокат Билл Гандж. — Их истории жизни очень сильно изменились».
«У них обоих отняли то, кем они себя считали», — добавляет Гандж.
В своем извинении Ваб Кинью сообщил, что, как ни странно, на протяжении жизни пути этих двух мужчин пересеклись.
В детстве Эдди Эмброуз попросил девочку из соседнего города взять его в свою бейсбольную команду, сказал Кинью, «не зная, что на самом деле она была его биологической сестрой».
А когда Ричард Бове был подростком, его любовь к рыбалке привела его на один берег с биологической сестрой, которая забрасывала удочку рядом с ним — оба они не подозревали о своей родственной связи.
Гороскоп на апрель 2024 года. Ретроградный Меркурий и солнечное затмение
Гороскоп на апрель 2024 года. Ретроградный Меркурий и солнечное затмение
Рубрику Занимательная Астрология ведет Анна Фалилеева, профессиональный астролог авестийской школы П.П.Глоба, писатель и парапсихолог, член Международного Общества геокосмических исследований.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Photo copyright: pixabay.com
Ах, Апрель, расцветают фиалки,
С гор сбегает весенний ручей.
Сердце, милый, отдать мне не жалко…
Только взять ты его сумей!
P.A.
И вот уже наступает апрель – чудесный весенний месяц, месяц тепла и расцвета. С начала апреля с весенней теплотой приходит детское чувство свободы, свежести, хочется найти применение своей энергии. В этом году апрель будет благоприятным месяцем для путешествий, поездок, но только не на слишком большие расстояния. Особенно хорошо путешествовать на машине, а также по морю, озеру, посетить места, находящиеся не слишком далеко от места вашего проживания.
В апреле Солнце в Овне включает новый цикл развития, дает новые возможности для роста. Наступает момент обновления и полного преображения как природы, так и Зодиака и человека. Солнце в знаке Огня – это огромный энергетический потенциал, который надо использовать для активного действия, работы, бизнеса, поиска партнера, осуществления всего, что вяло тянулось в предыдущий период Рыб.
Энергетика Овна как первого знака Зодиака одновременно очень добрая и светлая и в то же время слишком агрессивная и преобразующая. Она несет не только положительные изменения, но и резкие, оглушительные события, которые могут вызывать бурю эмоций и неадекватные реакции.
В апреле многие знаки оказываются вовлечены в состояние постоянной спешки, работы, активности, испытывают желание изменить привычный уклад своей жизни. Но в этом году особенно сильно почувствуют влияние Солнца в Овне знаки Воды – то есть Раки, Скорпионы и Рыбы.
Их существование будет буквально «взорвано» очищающей и преобразующей силой Огня. Они переживут и трудности, и сложности, и им будет казаться, что все эти перемены происходят слишком резко и неожиданно. Но все-таки изменения в их жизни в конечном итоге окажутся необходимыми и логичными.
Влияние Огня и взаимоотношения между огненной и водной стихиями скажутся не только на частной жизни различных знаков Зодиака, но и на общей ситуации в целом. С 1 до 25 апреля Меркурий будет двигаться ретро, до 8 апреля все еще продолжается начавшийся 25 марта коридор затмений, а 9–13 апреля Марс будет находиться в соединении с Сатурном в Рыбах.
Какое же влияние окажут звезды на нашу деловую жизнь? Когда Меркурий идет ретро, очень трудно надеяться на скорое завершение начатых дел. Обычно это время, когда молчит телефон, вокруг сгущается тишина, кажется, что ничего не происходит, все дела застревают и ничем не разрешаются.
В течение этого периода лучше всего завершать то, что было давно запланировано и отложено «на потом», размышлять о будущем и отдавать долги. Это период завершения, подведения итогов, разрывов и прощаний, но не начала новых связей. Если вы решили наконец выяснить отношения или порвать с партнером, настал ваш час – самое время делать это при ретроградном Меркурии.
Однако нельзя планировать и начинать новое, особенно подписывать договора, начинать любые новые дела и проекты. Во время ретроградного движения Меркурий из милого болтунишки превращается в злого и коварного вредителя, строго наказывающего тех, кто не обращает на него достаточного внимания.
Когда ретроградный Меркурий находится в «воинственной» фазе, он всем нам «вставляет палки в колеса». Особенно это касается работы, бизнеса, денег. Это означает, что если Вы не успели завершить уже начатое дело, то скорее всего оно так и не сможет закончиться до тех пор, пока Меркурий вновь не станет двигаться вперед.
Даже когда вы посчитаете, что поставили последнюю точку, через некоторое время она окажется всего лишь многоточием. Если вы задумали что-то новое, грандиозное, то не спешите, обдумайте все еще раз. Этот период годится лишь для небольших локальных дел, которые можно начать и тут же закончить.
Важные, большие дела, начатые в апреле, с большой вероятностью натолкнутся на серьезные проблемы, пойдут с осложнениями, задержками и ошибками. Зато вполне уместно возвращаться к старым проектам, доделывать текущие дела, заниматься наведением порядка в них, анализом и проверкой.
В первой половине апреля, особенно до полного Солнечного затмения в Овне, которое пройдет 8 апреля, планеты, нарушая привычный для нас уклад вещей, заставляют переживать и терпеть неудобства. В это время старайтесь оградить себя от конфликтов, не вступайте в выяснения отношений. Могут быть столкновения с уличными скандалами, хулиганством, шантажом, проблемы с транспортом, медицинской помощью, средствами связи, природные катаклизмы.
Наиболее благоприятный и спокойный период месяца – с 14-го до 23-го апреля. У нас появится время вернуться к прошлому, многое проанализировать, подвести итоги своей предыдущей деятельности, подготовиться к чему-то новому. Планеты создают атмосферу внутренней гармонии, ощущение комфорта, мира и радости.
Мы будем наслаждаться гармоничными отношениями с окружающим миром – с людьми, с природой, проявлять любовь ко всему живому. Укрепляются отношения с близкими, чувство любви к ним, мир становится светлее и чище, возникает внутреннее ощущение комфорта и самодостаточности; нас ничто не беспокоит, разрешаются многие конфликты. Это удачное время для любовных, семейных отношений, для более тесного общения с детьми.
Многие начнут вдохновенно планировать собственное будущее, но непредвиденные обстоятельства могут заставить их вернуться к реалиям текущего дня. И несмотря на некоторые сложности, оживится бизнес, очень продуктивными окажутся деловые встречи, увенчаются успехом давно начатые операции с недвижимостью.
Проявятся оптимистичные, многообещающие тенденции для людей творческих профессий. Главную роль возьмет на себя Юпитер, который формирует соединения, трины и секстили на протяжении всего месяца. Мы увидим некоторые положительные изменения в финансовой жизни. Юпитер будет оказывать также положительное влияние и на нашу личную жизнь, создавая благоприятные ситуации для встречи со второй половинкой.
24–25 апреля пройдет Полнолуние в Скорпионе, которое создаст атмосферу неуверенности, смятения и путаницы. Это очень неблагоприятное время для тех, кому есть что скрывать. Их тайны могут выйти наружу и разрушить привычное состояние дел. В это время все скрытое становится явным, разоблачаются тайны, появляются тайные враги, осложняются отношения с начальством, неразумно тратятся деньги.
Вокруг клевета, сплетни, обман, отчуждение, кража, пропажа, потеря кредита. Много путаницы и неприятностей. Могут быть проблемы с транспортом, морские катастрофы, различные неприятности и недоразумения, связанные с дорогой, почтой или документами.
Конец апреля связан с соединением Марса с Нептуном. После ретроградной фазы, когда Меркурий заставлял нас погружаться в самоанализ, с 26 апреля наступает полное преображение. Мир вокруг нас станет намного разнообразнее и веселее. “Прямой” Меркурий способствует оригинальному творческому мышлению, учебе и получению знаний.
Благоприятно начинать изучение какого-то нового предмета, активно общаться, совершать кратковременные поездки, двигаться, веселиться, заводить новые знакомства, писать, переписываться с кем-то, то есть проявлять активность во всех сферах общения. Венера в Близнецах тоже будет способствовать новым связям и отношениям и особенно – любви.
Сёгун Цунаёси Токугава и бездомные собаки
Сёгун Цунаёси Токугава и бездомные собаки
В эти дни исполнилось 315 лет со дня смерти крайне экзотического человека по имени Цунаёси Токугава – одного из самых гротескных и странных представителей династии военных владык-сёгунов Токугава, правивших в Японии с 1603 по 1868 год.
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
Photo copyright: pixabay.com
Наш герой был пятым в списке этих диктаторов, и далеко не все они остались в народной памяти. Однако Цунаёси Токугава прочно засел в ней благодаря своей невообразимой политике защиты бродячих собак, в изобилии бродивших тогда по улицам главного города страны Эдо, нынешнего Токио. Удивительно, но в какой-то момент покровительство бездомным псам было поставлено чуть ли не центр всей государственной деятельности пятого сёгуна из династии Токугава.
Современники рассказывали, что на Цунаёси оказало немалое воздействие то, что он сам родился в Год Собаки по дальневосточному астральному календарю. Однако решающее влияние на всесильного владыку Японии произвело знакомство с красноречивым буддистским монахом, который убедил сёгуна в том, что тот в предыдущем перерождении сам был благородным псом. Административным результатом общения с этим проповедником стал принятый правителем уникальный в своем роде Указ о сострадании к живым существам – в основном он был направлен на создание системы щедрой помощи бездомным собакам.
К ним было приказано обращаться только в самых изысканных вежливых выражениях, а клички давать исключительно благозвучные и почтительные. Население обязывали выставлять перед домами миски с едой для уличных собак, а плохое обращение с ними пообещали карать смертью. В серьезность намерений сёгуна жители Эдо поверили после того, как был подвергнут мучительной казни некий ремесленник, пнувший залаявшую на него бродячую шавку.
Все это привело к тому, что гигантский город (по некоторым оценкам, он был в те годы крупнейшим в мире) на стыке XVII и XVIII веков буквально захватили беспрепятственно размножавшиеся бездомные псы, ставшие там фактическими хозяевами. Сёгунская столица задыхалась от вони от собачьих экскрементов, на жизнь начали жаловаться даже прекрасные наложницы правителя, и он согласился скорректировать свое распоряжение. Бездомных собак в количестве, по разным данным, от 50 до 80 тысяч отловили и поместили в благоустроенные приюты в отдаленных пригородах. Там их кормили отборной вяленой рыбой и похлебкой из лучших сортов риса, а для финансирования проекта был введен особый налог с жителей Эдо.
Его размеры в нынешних ценах определить непросто, однако, по документам того времени, содержание собак в приютах вместе с закупкой для них продовольствия ежегодно обходилось в 100 тысяч золотых монет, на каждую из которых можно было купить риса для прокормления одного человека в год. Население, памятуя о жестокой казни неосторожного ремесленника, покорно выплачивало эту подать.
Отменена она была только после смерти правителя, который навеки вошел в историю Японии с сомнительным прозвищем «собачий сёгун». Кстати, долгое время считалось, что его зарезала официальная законная жена, которая перед этим отравила 3-летнего сына правителя от любимой наложницы. Однако в реальности все было прозаичнее – современные исследователи установили, что «собачий сёгун» умер от банальной кори, а многие тысячи его питомцев были беспощадно истреблены после кончины их сумасбродного покровителя.
Елена Клепикова | Невыносимый Набоков Повесть
Елена Клепикова | Невыносимый Набоков Повесть
Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.
…Проза бывшей ленинградки Елены Клепиковой в самом деле весьма любопытна. Прежде всего это не женская проза. Холодный ум, отсутствие всякой эмоциональности, острая наблюдательность, владение словом и стилем выводят ее из разряда женской.
…Талант Елены Клепиковой победил.
Ольга Кучкина. У Набокова появился наследник? «КП»
И – сработало, сработало отлично! Стайка особенно удачных фраз и целая золотая главка из Набокова прозвенели горестно недостижимым совершенством, но на этот раз они не задели его честолюбия, потому что, как он вдруг ясно осознал, цели Набокова в литературе были посторонними ему, как, впрочем, и набоковские средства для их добывания. Оттого, конечно, он так впустую промучился эти несколько месяцев, что пытался негодными для него – набоковскими – средствами добиться собственных, ни у кого не занятых целей.
Тут же вспомнил в лицо свою рукопись, пробежал с родительским пристрастием до неоконченной главы, которую, как он теперь понимал, и мудрено было кончить под ненароком усвоенную им чужую сурдинку. Одна фраза особенно резала слух своею выделанной фальшью. Фразу надо было немедленно истребить!
Упершись коленом, Коротыгин полез за рукописью в портфель, но встряли какие-то помехи, и он больновато проехался губой по металлическому обводу стекла. Автобус, о котором он напрочь забыл, мощно тряхнуло на скате с Литейного моста – неужели моя остановка? – и потрясенный Коротыгин обнаружил себя – не себя, конечно, а некий развинченный, суставами лязгающий автомат – на солнечно морозной набережной с портфелем, неумолимо соскальзывающим из-под локтя в пах, с букетом из смятых страниц в кулаке.
Постоял, тупо глядя вслед автобусу, который легко подскочил на горбатине Прачечного моста и сиганул раскатисто вниз, к зелененькой летней пристани, прыгаюшей, как пробка, под толчками льдин. Это было из худших испытаний: внезапный выпад из реальности, провал в памяти о том единственном мире, который он любил страстно, до похотливых касаний, знать ничего не желая о мире ином.
Резко, с болью мотнул головой, и рокот жизни вокруг него – сначала отдаленный, глухой, но все усиливающийся и вот уже – гортанный, звучный, как плеск прибоя, – пробил его ушные перепонки: Коротыгин с маху нагнал местное время и пошел с ним в ногу – было еще утро, и даже раннее утро, после семи, солнце не забралось высоко.
По Неве плыли яркие, арктической чистоты и крупности льдины, присыпанные сверху рафинадным снежком. Так прозрачен и пуст был этот ранневесенний простор, что Коротыгину удалось проследить, как бурно сразились с ветром деревья на той, Петроградской, стороне. Оттуда шло слитное сверкание стекол, шпилей, куполов, антенн, и коренастые красные трубы девятнадцатого столетия стояли на зеленых крышах, как грибы во мху. А совсем далеко, за Ботаническим садом, за фабричными трубами, водонапорными башнями и паровозными гудками, Коротыгин легко угадывал по вздутию ландшафта бурые сосны Поклонной горы и зелено-черные подвальные ели Шуваловского парка, где до сих пор по оврагам, наверное, полно зернистого жирного снегу.
Отлично знать свой город! – куда свернуть, в какую подворотню сунуться, в каком дворе укромно отсидеться, за какую колонну спрятаться. Он как-то задумал, да все не написал, рассказ из жизни среди колонн.
И точно: куда ни пойдешь в этом городе – непременно упрешься в колонну. Но не в южный лес колонн, спасающих от зноя, а в литой полярный столб упрешься, до него и дотронуться небезопасно – такой крутой лед излучает, так жутко сверкает в красном декабрьском солнце кристаллическим инеем и всем своим полированным гранитным составом! И местный житель, поскуливая как собака, кружит и кружит по ледяному городу в достижении войлочной двери, за которой – родимый чад коммунальной квартиры, а навстречу ему – все колонны, да обмороженные колоннады, да многоколонные снежные портики, и набережные – из одних колонн, и даже сортир колоннаден, и сам воздух, скрученный крещенским морозом, стал твердью, встал в улицах колонной, которую надо пропарывать лицом и дышать в воротник, чтобы не задохнуться от стужи, – и нет тебе жалости и пощады в беломраморных залах ленинградской полярной зимы!
Ведь что такое колонна? – приукрашенный столб. И каких только столбов нет в Ленинграде! – триумфальные и с рострами, штукатуренные и граненые, римские и советские, мещанские и дворцовые, курортные и – по кладбищам. При больнице, гараже, билетных кассах – полагаются колонны. И даже курчавых семитских колонн – невпроворот. Хоть и здорово им не по себе при здешней слякоти как в небе, так и у изножья. И можно услышать их стоны, когда посыплет снег в начале мая: «Как северно, мой друг, и как полярно!»
Много у него набралось впечатлений для этого рассказа. Как к весне грохаются на панель сосульки с коринфских капителей, как колюче, слюдой и кварцем, вдруг просияет колонна в желтом апрельском луче, как никогда не удалось северному солнцу не то что раскалить – хотя бы слегка нагреть колонну, как к лету местный житель обзаводится привычкой полуобнимать колонну на ходу, охлопывать ее учащенно по талии, колупать ее дикий камень, засматриваться ввысь – где, подсадив к небу ангела в бабьем платье либо крылатых гениев победы, колонна исполняет свое назначение и улетает – в сизость, сырость, рябь.
Да почти все зодческие фантазии здесь опирались на колонны, подымались с колонн. Как эта вот новоиспеченная четверка богов на римской колоннаде Биржи – девица Навигация с Меркурием и реками. Какая это была свежая, выпуклая, откровенно утилитарная мифология, застигнутая на полпути превращения – так что реки, Нева и Волхова, еще не успели отвердеть в поэтический символ, никакое воображение не справлялось с их текучим естеством, и северная железистая вода хлестала в прорехи аллегорической формы – вместе с тиной, щурятами и рачьей скорлупой.
И что за мука, хотя и отрадная мука – проходя случайно по набережной, напарываться у каждой выносной колонны на мальчишку, с которым если что и связывает тебя, так эта обезьянья сноровка, которую уже не к чему применить: обхватив руками граненый ствол, крепко вжаться в колонну щекой и отчаянно, умильно ждать – пальнут или уже нет петропавловские пушки, пока ты тут опасно балансируешь на цоколе дорической, каждой своей щербатинкой в лицо знакомой колонны.
Случалось также, и не раз, пережидать совместно с голубями дожди за попутными колоннадами – и вообще это отличное, почти идеальное укрытие, когда в эпоху полового созревания следуешь тайком за маршрутом напрочь забытой школьницы, перебегая от колонны к колонне: через страшную, с головой выдающую открытость солнечного проспекта до спасительного припадания к очередной колонне на той стороне.
Разумеется, в рассказе не будет ни давки впечатлений, ни сюжетной мозаики – он давно завязал с этой низкопробной придыхательной прозой. А будет молодой человек, патриот империи, ходить по вечерам на свидание то с одной, то с другой колонной, видя в них гранитные опоры, крепила державы, уже не охватной ни глазом, ни рассудком.
* * *
Рассказ был готов. Щурясь от удовольствия, Коротыгин исследовал его отзывчивое начало, его узловатую, но и вязкую сердцевину, засасывающую читательское нетерпение, его глуховатый, на низких тонах, как бы изнуренный конец, подкидывающий читателю по свойству всех удачных концовок – утешную иллюзию завершения, полного выдоха, родного тупичка куда приткнуться. Так самодельная плотина перегораживает речку ровно на момент зрительного обмана, и вот плотина уже подмыта, разъедена, сметена, и речка еще бурливей, еще сердитей бежит в свое старое русло, а перед читателем, благополучно разделавшимся с рассказом, выскакивают еще больней, еще пытливей вечные обиды и недоумения из общей жизни людей вроде чеховского незабываемого – «Мисюсь, где ты?» Господи, хоть бы достать ему эту Мисюсь!
Оставалось написать рассказ, но это уже мелочи. Название, пробное, – «Вид на Неву из-за Ростральной колонны». Снисходительно усмехаясь, Коротыгин полюбовался на свое детище (как любовно именовал свои «репортажи из коридоров Смольного» заведующий отдела публицистики в их журнале) в табачного цвета, экономических, листах «Авроры» с очень даже неплохими рисунками Вали Ушина, а впрочем, он бы еще поторговался за иллюстрации.
С авроровских страниц, не успев вовремя себя осадить, Коротыгин с ликующей стремительностью перескочил на второй этаж Дома книги, где дивно воняло свежим книжным коленкором. Прогулялся, сдерживая порхающий шаг, вдоль витрин с новинками, где оказалась и его только что вышедшая в типографии «Печатный двор» среднетяжеленькая книжка (сразу полез в Содержание, гордый своей способностью именовать главы, приметы, вещи). И его фамилия тисненым серебром лучилась с корешков книг, составленных на прилавке для продажи. Еще как бы расхватали – да в полдня! – и на миг стало трудно дышать от прилива авторского счастья, которое он слишком часто примерял к себе.
Болван! нудак! стыдно! – он подивился цепкости и убожеству своей утилитарной мечты. Неужели сотый раз твердить себе, что литература как такое ремесло вычеркнута из гроссбуха страны, вытравлена вчистую из всех углов, чердаков, подпольев и прочих смехотворных убежищ, куда она, бывало, мечтательно притыкалась и даже в виде прихоти или блажи уже не допускается, и вступать в борьбу за здешний чин литератора – все равно что с честолюбием и на полном серьезе тягаться с небытием. И пора ему, Константину Коротыгину, русскому писателю милостью божьей, признать, что с ним случилось, по этой самой милости, херово, когда он родился в стране, где просто отсутствовало поприще для применения его целенаправленных дарований, – как если бы природа изобрела новый подвид рыбы, пустив ее по ошибке в хронологии в то место, где теперь пустыня вместо моря.
Что оставалось ему, с его писательской страстью, которую никак не обменять на другое, более доходное влечение, как не съехать с советского материка на свой остров (что не мешало ему время от времени совершать мечтательные набеги на материк) и снабдить его кое-какими оборонными укреплениями? Потому что не видать ему здесь дружелюбного Пятницу, а только – в экстренном случае – десант вооруженных людоедов, но он сделает все мыслимое чтобы того не допустить.
Да и зачем ему услужливый, но невежественный Пятница, когда весь огромный материк, от Москвы до самых до окраин, сам того не ведая, населен исключительно его читателями, с которыми он поддерживает непрерывную, хотя и одностороннюю связь. «А тот, кто не надеется иметь миллион читателей, не должен писать ни одной строки». Кто это сказал? Кажется, Гете с его веймарской спесью. Что ж, у меня читателей гораздо больше. Хотя покалывало иногда холодноватое предчувствие, что литературный остров существует только в его корыстном воображении и вместе с ним испарится без остатка в виду ни о чем таком не подозревающего материка.
Ведь смог же врезать ему этот ханыга Довлатов, чьи рукописи он частенько в тот год таскал читать домой, экономя редакционное время на собственные тексты, – смог же этот сумрачный гигант-кавказец с глазом пугливой газели процедить ему сквозь зубы, упирая на каждый слог: «Вы никогда не писали, и потому не знаете, как до зарезу необходим иногда читатель. А вы предлагаете мне писать для себя и в стол. Не суйтесь куда не годитесь!» Так запросто он отмел Коротыгина с литературного порога. В ответ на вполне добрый и строго деловой совет ему похерить раз и навсегда надежду и, соответственно, стратегию напечататься в отечестве во что бы то ни стало и чего бы ни стоило.
Коротыгин тогда страшно растерялся. И не сумел отхамить Довлатова с ходу, хотя и держал в уме про чью-то корову, которая мычала. Недомычала. Он сознавал, конечно, что Довлатов не мог знать о его литературной опытности, добытой тайком и втихомолку, тем более – о его заграничной, таинственно и неуклонно крепнущей славе. Но что чуткий Довлатов не разглядел в нем родимых примет писательства – саднило до сих пор.
Может и стоит, прикинул он, так добиваться читателя, как это делает горемыка Довлатов, – разбиваясь в кровь обо все подряд углы советского непечатания. Трудно надеяться на любовь завтрашнего дня. Иначе, без живого читателя, кто же ты? – писатель-невидимка, обман собственного зрения, еще одна химера в стране сплошных химер, играющая в прятки сама с собой?
И все это грустное брюзжание неизбежно сводилось к одному крайне неприятному для Коротыгина итогу: он бездарен, или, скажем мягче, недостаточно талантлив для возведения собственного литературного замка, или – еще мягче – ему не вынулся, по тургеневскому определению судьбы, хороший нумер, а потому «щеголяй с пустым, да и не сказывай никому». Однако он тут же с негодованием обрывал свои малодушные сомнения: остров не перестанет быть природным явлением только потому, что его нет на карте, что он еще не открыт предприимчивым мореплавателем.
А ведь открыт! В том-то и дело, что открыт уже скоро четвертый год – пусть и не родным читателем, пусть и без его, Коротыгина, законного авторства, но какое ему дело, под чьим именем шикарно выпевал диктор «Голоса Америки» его собственную прозу!
Конечно, он крепко страдал вначале – едва сообразил, какая умопомрачительная беда над ним стряслась. Мучился обидой. Носил обиду, как бомбу, под сердцем, думал – она его разнесет. Не разнесла, но надолго окислила жизнь. Никак не мог переварить нормальное, как геморрой, предательство друга. Неутомимо выискивал пути – как вывести самозванца на чистую воду. И не находил ни одного. Ночами проигрывал под одеялом, как в бреду, один и тот же кошмар:
…вот он, испуганно озираясь, передает Юре кассеты со своей прозой, переснятой на фотопленку. Друг его, художник-нонконформист, отбывает на днях за границу – под диссидентским флагом, но в русле еврейской эмиграции. Так и быть, в память школьной дружбы он перешлет рукописи Коротыгина, туго скрученные в гуттаперчевых стаканчиках, – через американское консульство, где его хорошо знали, – в Нью-Йорк, куда и он, Юра, неизбежно в конце концов прибудет. Но ты особенно не надейся. Там своих графоманов невпроворот. Но рукописи твои, будет время, передам. Жди.
И Коротыгин терпеливо ждал. Но от Юры вестей не было, хотя и велел своей маме ежедневно слушать передачи «Голоса Америки» – чтобы узнавать о нем оттуда новое. А писем писать он не будет. Но голос из Америки ничего не сообщал о дерзаниях Юры, прибывшего в Нью-Йорк с миссией дивить и долбать тамошнюю богемную публику своими идейно-политическими, без капли иронии, коллажами. Он был глубоко совестливый человек, этот Юра. Со своим романтическим мраком, как у всех почти борцов за справедливость, которая, как известно, не входит в закон человеческой жизни. И он был дико, грубо – несоразмерно с коллажами – честолюбив.
Однажды – Коротыгин и думать забыл о Юре и его обещаниях – позвонила Юрина мама и, не таясь, нервно прокричала в трубку: «Включите “Голос”! Там Юрочкин роман передают!» И – закрутилось. Друг не только украл его авторство, но и наладил через туристов-иностранцев бесперебойное снабжение себя коротыгинскими новыми текстами. С полного согласия Коротыгина. Другого способа уберечь, да еще и напечатать свою прозу у него не было. А эмигрировать – даже если бы возникла такая невероятная возможность – он никак не мог. Не из принципа, конечно, а: в своем болоте и лягушка поет. Твердо знал, что без свежей словесной подкормки да без живого ощущения своего читателя под боком он за границей петь очень скоро прекратит.
Пока до него дошло: какое щедрое несчастье с ним стряслось! какой отменный удар судьбы его хватил! – редкостный, ни на что не похожий, на остром стыке вымысла и парадокса, накатывал на него, как гроза на город, сюжет. Спасибо, Юра! От полноты чувства Коротыгину показалось даже что-то очень трогательное в том, как Юра – каким-то опасным вывихом совести – продолжает считать, что покровительствует незадачливому и бесталанному – ему.
Он писал этот роман с почти непрерывным ощущением восторга, трясясь от нетерпения и страха (что накроют до прибытия Юриных гонцов) – оттого так с ума сводила постыдная заминка с Набоковым. Задумал весело: уличить Юрин хапок стилистически – да, да, простой уловкой стиля! – на фоне совершенно ослепительного сюжета.
Высосав до дна островную метафору, Коротыгин нехотя отрезвился и с интересом отметил, что пинает ногой парапет, пытаясь согреться, что набережная совершенно безлюдна и никто еще не пустился по мосту с той стороны на Литейную.
Но пока он тут стоял, что-то ощутительно изменилось вокруг: сизые пустоты за Невой потускли и как бы осунулись, грязно-серое пятно, дрожа и расширяясь, захватывало льдину за льдиной, скачками гася их острый блеск, – будто сверху все старались и не могли навести на фокус прожекторный луч. И вдруг пахнуло чистой пургой, крутым морозом, но снега не было, а только ледоходный ветер рванул из-под моста с некоторым даже завыванием, похоже – на целый день, и Коротыгин мгновенно продрог в своем весеннем плаще.
Пора, пора в редакцию. Как хочется писать – теперь, когда разделался с Набоковым. Глупо было принимать его всерьез за литературного гиганта, за наставника, когда он больше мастер – и очень крупный мастер – по поделочным работам. Ошибка по существу, не в пользу твоей интуиции. И уж совсем нелепо, с усиленной подсказки самого Набокова, признать его стильный, модерно портативный особнячок за единственную обитель позднейшей русской словесности. Это уже ошибка историческая, грубое скривленье перспективы, но простительная – при острой нехватке литературной продукции, которую Коротыгин ощущал катастрофически на родине вот уже без малого пятнадцать лет. Вот и клюнул сходу на набоковские вкусные, но малонасытительные приманки, и следуя за Набоковым по пятам, чуть не вышел из литературы вообще, в зыбкий край иллюзионных трюков и словесных химер.
Как долго он не мог очухаться от наркотического действия романа «Дар», когда все хотелось перечитать то здесь, то там, и снова здесь – мерцало и манило, нисколько не насыщая, – и отличалось, в корне отличалось от щедрой утоляемости натуральной прозы, которую носишь в себе как кровь, а тут непременно нужно сверяться с источником! Кто-то из эмигрантских ведунов сказал, что на Набокове, с его завершительным закатным блеском, кончилась русская литература. На-ка выкуси. Это я – законный наследник, последний писатель русской империи, хоть и здорово смахивает на бред гоголевского Прищипкина. И все-таки пора идти.
Переулок, куда он торопливо свернул, оглушил тишиной и погребной темью после румяного острого воздуха набережной. На месте вчерашней лужи лежал стекольный лед, треснувший с визгом под его каблуком. Расправил рукопись на чугунной тумбе и принялся читать на ходу, но поплыли все льдины, льдины – по лоснистой, будто салом смазанной воде, и снова – льдины, прыгавшие, как рыбы, с гулким рыком из-под моста.
* * *
До редакции было рукой подать. Он повернул, продолжая чтение, на еще пустоватый проспект, в трамвайный лязг и ксилофонный бег прохожих по подсохшему за ночь асфальту. Мелькали хмурые, с утренней заводкой на духовное ребята, все за тридцать, уткнув носы в кашне, – его ровесники, золотой фонд страны. Куда несло их в этот слишком ранний для службы час по административному центру города, где на каждый жилой дом приходится два казенных, и в каждом подъезде торчит милиционер с кобурой, часовой с ружьем, или обмундиренная баба, лютая как цепная собака, которой приказано никого не пущать?
Туда же, куда и ты, они навострились – в свои убежища, от коих ключ лежит у них в кармане, в гулкие пустоты советских канцелярий, дающих, хотя бы на эти два утренних часа, отличную иллюзию свободы и выбора, когда можно что-то написать, что-то вольно так прикинуть, что-то очень круто обсудить, а то и просто откинуться у окна в директорском кресле и проследить с улыбкой слабоумного счастья, как тускнеет над городом голубизна и плотные тени налегают на солнечную сторону улицы, отчего окна в домах моментально гаснут, а у домов вытягиваются физиономии; и вот уже крупный дождик с градом защелкал по цельным стеклам казенных зданий, напустив пузырчатого холоду, и понесся сломя голову вдаль – по линеечным улицам и циркульным площадям твоего возлюбленного Петербурга-Петрограда-Ленинграда.
Вход в редакцию был с улицы, но без защиты старинного козырька, который когда-то здесь полагался. И, провозившись с ключом в виде тонкой пилки с неравными зубьями, Коротыгин закоченел уже до бесчувствия и размашисто ринулся в прихожую, поминая мать и топая ногами. Но тотчас окоротился и судорожным рывком хлопнул и запер за собой дверь – убить момент паники, что кто-то (да кто? кто? ты посмотри: дождь, ни души на улице, кому ты нужен? – но никогда не убеждало) бандитским наметанным жестом перехватит у него дверь и втиснется с ним в редакцию, загнав его, таким путем, в отвратительную и совершенно безнадежную ловушку.
Пока он стряхивал плащ, кепку и по-домашнему, по-свойски скидывал промокшие ботинки – успокаиваясь, привычно злясь на себя, расправляя дыхание, – пока врубал свет и заваривал чай в редакционной кухне, блаженно урчащее чувство убежища – укрытия – угла распускалось в нем. И уже с легким сердцем пробежался в носках по коридору, толкая дверь за дверью и щелкая курками выключателей: сосновые столы и стеллажи с выползнем смолы в укромных углах, зеленые – прямиком из финского леса – пачки отличной рифленой бумаги, развал рукописей, рулоны гранок, стопки свежих номеров «Авроры»; гигантская, в полчеловека, цифра 58, выведенная красным фломастером над столом у художников – чтоб не забыли творчески обыграть на обложке в ноябрьском, на рождение, номере (и никого – под столами, за шторами, в поместительных конторских шкафах); забытая и страшно родная вязаная кофта, оседлавшая стул, и во всех подряд окнах – дождь, дождь, костяной стукоток градин по мутному стеклу. Коротыгин порадовался, что застал самый лучший, ребячий возраст утра с ковыляющим светом. Другие встанут, увидят – пасмурно, зябко, дождь идет – и решат, что это с ночи дождь. Забавно.
Еще забавней показалась ему новая рубрика на стенде в редакционном холле: «Выплывают расписные». Дальше шел репортаж с волжского побережья под Астраханью, куда патриоты-следопыты по наущенью и на средства «Авроры» отправились по весеннему солнышку разыскивать историческое место сбрасывания со струга персидской княжны русским богатырем Стенькой Разиным. Почему-то в рассказ о потоплении княжны разудалым Стенькой привлекался кольцовский стих о косаре «Раззудись, плечо! Размахнись, рука!», а сам поступок Разина, которому усиленно придавались неясные для Коротыгина патриотические ноты, аттестовался в одном месте «приподнято романтическим», а в другом «эмоционально лирическим», с типичной нуждой глухих к словарю людей в подпорочном слове – дабы основное не грохнулось навзничь.
С волжской хроники Коротыгин машинально перескочил на статью маститого писателя-либерала, отсидевшего сколько-то в сталинских лагерях (о чем не только не тужил, но и другим рекомендовал – для крепкой идейной закалки), – о нравственном облике молодежи под названием «Перед Родиной – вечно в долгу».
Завершал экспозицию лучших достижений апрельского номера «Авроры» косноязычно страстный и будто припадочный стих, принадлежащий матросу из действующего флота. Бедный автор клокотал от ненависти к никак не обозначенному, из цензурных соображений, врагу и совершенно озадачил Коротыгина сугубой фантастикой заключительных строк:
Враг не дремлет, он в море плывет,
Он как птица летит в самолете,
И врагов на подмогу зовет
Из пехоты, а также во флоте.
Я на это молчать не могу!
Ты, любовь моя, будешь свободной!
Я заткну амбразуру врагу
Своей грудью из лодки подводной.
Все еще посмеиваясь, Коротыгин и так и эдак попробовал отыскать лазейку для жертвенной миссии поэта. Однако очень скоро его веселье иссякло, уступив место кромешному разочарованию. Дело в том, что, принимаясь за свою секретную прозу в совершенном отдалении от материка, он бессознательно вычерчивал шкалу падения материковой прозы на какое-то время вперед. Так он хоть как-то, хотя бы насмешливым отталкиванием от похабства здешней литературы, налаживал с ней тем не менее тайную взаимопередаточную связь, которую считал необходимой для действующего автора. Однако реальность опережала, и намного, его самые осторожные и самые снисходительные выкладки. И так получалось – при выпяченном убожестве туземной прозы – что его принципиальная тяжба с Набоковым напоминала ленивую перебранку небожителей, возлежащих на курчавых древнегреческих облаках в позлащенной лазури вечности. Что, конечно, не очень-то вдохновляло.
Да брось, не здесь мне занимать вдохновения! Хотя пугал, конечно, этот неживой разреженный воздух, эта зыбкость колорита над тем, что около полутора столетий называли русской литературой. Похоже, и само понятие литературы выпало за ненадобностью из домашнего лексикона империи. Запрещались в печать уже не художественно сработанные политические брошюрки и не сочинения авторов, почитавших литературу гражданским орудием (вроде чугунной бабы, что можжит и можжит хребет державы), а вполне невинные упражнения в словесности – однако с печатью литературного цеха на каждой странице. И даже патологические создания семидесятых годов – сплошь шифрованные романы, где автор не решился, опять же из осторожности, сообщить читателю свой код, – даже эти трогательные уродцы, выполнившие все до одного условия легальности, передавались контрабандой и запрещались в государственные цензурованные типографии.
Немудрено, что молодые люди, мечтающие о славе, уже не шли в литературу, как хаживали раньше, даже в сталинские мертвые годы. Ведь это все равно что темпераментно и с риском для жизни ломиться в потусторонний мир. И если русской нации суждено протянуть хотя пару столетий, грядущему поборнику просвещения (если таковой найдется) придется уже насильственно внедрять литературу в обиход, как Екатерина под кнутом вводила кошек, Николай под пушками – картошку. И хотя за последние полвека русскую литературу отпевали неоднократно, тогда как она, бедняжка, то и дело впадала в затяжной летаргический сон, – на этот раз, похоже, похороны состоятся. Но только кто на них придет, вот что интересно!
Коротыгина забавляла мысль, что он – последний писатель на развалинах русской империи, как некогда Аммиан Марцеллин – на развалинах римской, как раз перед вторжением готов. Такое забубенное сиротство и не снилось Набокову в его эмигрантском курятнике, где он был все же видным петухом. А я, как и прежде, посылаю свои тексты без всяких ненужных посредников по прямому каналу связи – единственному своему читателю, кто ждет их с таким азартным нетерпением, что нет-нет да и приоткроется и задышит в затылок, читая из-под руки, а то и руку подтолкнет, если уж очень понравится. Вот здесь, например, на странице 147 в авторской нумерации.
И не забыть вставить там-то и там-то про «сухой древесный треск пищушей машинки. Так в лесу на солнцепеке потрескивают шишки, выпуская в бредовой надежде семена в сугроб».
Это тоже сгодится в хозяйстве: «Летний вечер был так кроток, лучист, нежно веснущат, что хотелось погладить его по щеке».
И т.д. и т.п. И кой-какие новые мысли.
И знаешь, хорошо бы развести этот сплошь серьез – смешным, из юмора, на который он, увы, не мастер. Неважно. Возьмем из накопленного, редакционного. Как автор с псевдонимом Рок, желая его задобрить, подарил малоношенный, но сверхпрочный шведский презерватив с усами – для вызывания женского оргазма. Как невежественная Люда, руководящая поэзией в «Авроре», определила «кентавра» в стихе Оси Бродского, предложенном в журнал: «Это который сидит на лошади?» И она же – в ответ на интеллигентный призыв отметить столетие Райнера Марии Рильке: «Ладно. Когда она родилась?»
Нет, не встает. И не встанет, с какого боку не подъезжай. Единственное, в чем он завидовал Довлатову – тот ворочал смешным как сюжетным рычагом. Забудь. Какой раз убеждаться, что юмор – самая животрепещущая из всех словесных штук. Однако не забудь о том, что у сирени на Марсовом поле такой сладкий дух, что уже и горький; что Саня Петров считал позывы к самоубийству нормальным состоянием человека, как похоть или желание славы, допускал чудеса загробных странствий и свои неоднократные попытки самоистребиться объяснял так (в песенном ритме): пора – в путь-дорогу! И что осинник в дожде имеет брезгливое выражение.
Он выжал из папиросы последний едко-горький жар и с полоумным рвением попытался ввинтить окурок в дверную скважину отдела публицистики. В нем будто сидел рой пчел, целый пчелиный улей – так гудело и пело на разные голоса счастье. Все, что скопил в эти пустопорожние месяцы: с полсотни отменных, бескорыстной зоркостью добытых наблюдений, сколько-то мыслей средней руки и две – золотого достоинства, с десяток пороховых, до упора закрученных метафор (как не терпелось им молниеносно распуститься и взорвать текст!) – и что лежало в нем совершенно мертвым грузом, вдруг ожило, зашевелилось и потребовало немедленного выражения.
В отделе прозы он закрылся на ключ, как делал всегда, удаляясь от материка. Достал свою многострадальную рукопись, уже зная, что поправить, что убрать, и глухо сдвинул шторы – уволь, Господи, от твоих восхитительных зрелищ, найди на время другого зрителя! Хотя где его взять – сегодняшнему утру с причудами я один свидетель, как и множеству твоих первоклассных представлений. И все-таки – прощай.
И очень скоро, промучившись самую малость над первым абзацем, он перекраивал главу в своем романе, попав наконец на тот ровный, глубокого дыхания ритм, к которому приучил себя за годы, с каким за окном валил на город первый весенний ливень.
Подписаться на:
Сообщения (Atom)