Кавказский пленник
Сергей Параджанов: «Я первый поднял меч, чтобы изгнать из кинематографа комиссаров, надушенных «Красной Москвой»
9 января исполняется 90 лет со дня рождения кинорежиссера Сергея Параджанова. Его называли армянином, родившимся в Грузии и отсидевшим в русской тюрьме за украинский национализм. Про его картины «Тени забытых предков», «Цвет граната» («Саят-Нова»), «Легенда о Сурамской крепости», «Ашик-Кериб» говорили, что они непонятные и безыдейные. А сам Параджанов считался лицом, враждебно настроенным по отношению к советской действительности.
В 2011 году в Киеве рассекретили архивы КГБ, свидетельствующие о том, что каждый шаг Параджанова отслеживался. Досье на него завели еще в 1963 году. На Киевскую киностудию постоянно приходили чекисты, выведывали, насколько он адекватен, хотели упечь в психбольницу. 17 декабря 1973 года арестовали, а 24 апреля 1974-го осудили по статьям, предусматривающим наказание за мужеложство, изготовление, сбыт и распространение порнографических материалов. Параджанов дружил с 20-летним сыном зампреда Совмина Украины. На парня надавили, он наговорил лишнего, а придя домой, повесился. Всё свалили на Параджанова. Но главное — его вольная речь в Минске 1 декабря 1971 года перед творческой молодежью.
В документах КГБ фигурирует указание — опорочить Параджанова, распространять информацию о его гомосексуализме. В газете «Вечерний Киев» появилась статья о его половой распущенности, квартире, ставшей притоном. В Москву отправлялись отчеты о том, что в его картине звучит «Отче наш». В одной из справок КГБ он характеризуется как морально разложившаяся личность, превратившая свою квартиру в место сборищ сомнительных лиц, занимающихся пьянством, развратом, антисоветскими разговорами.
Долгие годы его имя не произносилось вслух. 15 лет он не снимал кино, а из тюрем, где оказывался, доходили слухи о его смерти. При этом сами зэки уважительно прозвали его старой хитрой рысью. Когда Параджанову запретили снимать фильмы, он начал делать коллажи из всякого сора — найденных на помойке вещей, осколков посуды, бусин.
В архивах КГБ также есть сообщение о том, как в феврале 1966 года Параджанов, разговаривая с сыном своего знакомого, сказал: «Как поживаешь, мальчик? Я тебе подарю саблю, хочешь? Большую такую саблю подарю. Будешь убивать ею коммунистов!» А своим гостям он говорил: «Я первый поднял меч, чтобы изгнать из кинематографа красных комиссаров, надушенных «Красной Москвой». Я первый вырыл могилу соцреализму своими фильмами».
Параджанов был непредсказуемым, свободным человеком. Мог бесстрашно написать своему влиятельному коллеге Льву Кулиджанову телеграмму после просмотра его фильма «Преступление и наказание»: «Смотрел ваше «Преступление» как наказание». В 1964 году он проходил кинопробы у Григория Рошаля, приступавшего к съемкам фильма о Карле Марксе. Параджанов сидит за столом, изображает Маркса, пишет фразу: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И вдруг неожиданно начинает разыгрывать, как из его бороды выпадают блохи, давит их. На этом работа над образом Маркса для него закончилась.
Сергей Параджанов ушел из жизни в 1990 году после неизлечимой болезни. Многие его замыслы так и остались незавершенными.
Вот что рассказал нам кинодраматург Павел Финн («Всадник без головы», «Объяснение в любви», «Роль», «Фурцева. Легенда о Екатерине») о своих встречах с Сергеем Параджановым.
— Познакомились мы в 1963 году. Параджанов начинал «Тени забытых предков» и пригласил моего тогдашнего друга оператора Юру Ильенко, недавно закончившего ВГИК. Юра сказал мне, что некий режиссер из Киева, сделавший две-три картины, произвел на него невероятное, но очень странное впечатление. Он хочет мне его показать и посоветоваться, стоит ли с ним работать. В смысле, не сумасшедший ли он? И вот мы с Ильенко отправились на встречу. На левой стороне улицы Горького, ближе к Пушкинской площади, недалеко от магазина «Армения», на чемоданчике сидел бородатый человек довольно дикого вида. Он посмотрел на меня и спросил у Юры: «А он гений?» Видимо, считал, что можно знакомиться только с гениями. Не помню, что ответил, наверное, признался, что гением, увы, не являюсь. А вот Сергей Параджанов был гениален, я в этом убежден. Совет мой Юре был такой: он, безусловно, сумасшедший, но работать с ним необходимо.
Тогда Юра Ильенко, вдохновленный работой с Сережей, уже сам решил стать режиссером. И я, совсем еще молодой сценарист — без единой картины, — писал для него сценарий сказки под названием «Стрелок из лука». Мы даже заключили договор на Ялтинской студии. По тем временам это было событие! В Киеве бывают такие теплые снежные дни, когда город приобретает необычайную красоту. В такие дни я и приехал в Киев вместе со своим другом, поэтом Валерием Туром, которого мы с Юрой решили привлечь к работе. Красоту нарушило только то, что нас выставили из гостиницы, поскольку нужно было уступить места делегации польских комсомольцев. Мы оказались на улице, и Юра пристроил нас на постой в знаменитую двухкомнатную квартиру Параджанова недалеко от цирка. Вся эта квартира была, как музей, полна предметов гуцульского быта, которые он вывез с Карпат — со съемок. Среди них знаменитая кафельная печка. Сережа знал толк в таких вещах. Когда начался судебный процесс над ним, все это пришлось кому-то отдать. Кажется, была надежда откупиться. Но она не сбылась.
Так мы с Валей и поселились в этой квартире и провели там замечательные дни, каждый из которых превращался в представление. В Сереже была какая-то удивительная детскость, даже простодушие. Он в эти дни монтировал картину «Тени забытых предков», обычно по ночам, и повел нас на студию смотреть отснятый материал. Тогда я понял, что имею дело не просто с яркой художественной личностью, но с человеком, который в кино делает то, что до него никем и никогда не делалось. А потом был день, который мы провели в ветхом особнячке. На первом этаже жил художник картины «Тени забытых предков» Жора Якутович. Сережа специально для нас вызвал друзей-гуцулов с Карпат. Они приехали в своей национальной одежде, со странными инструментами. Гуцулы обожали Параджанова и готовы для него были петь и играть целый день. Это был невиданный спектакль. И в центре — Параджанов. Он всем этим управлял, как корифей хора.
Масса разного рода и достоинства людей проходила через его квартиру в Киеве. Это был проходной двор. Ему привозили из Грузии все грузинское. Он все время варил глинтвейн, что-то готовил. И, конечно, квартира была набита стукачами.
Тогда или чуть раньше у нас даже возник разговор о совместной работе. У него же всегда было полно идей. Он хотел поставить «Маленького принца» и предложил мне написать сценарий. К счастью, он очень скоро об этом забыл. Я никогда не смог бы для него писать. Ему, собственно, никто и не писал сценарии. Свой мир он создавал сам.
А через два года накануне Московского фестиваля 1967 года я, пользуясь тем, что был заместителем главного редактора журнала «Спутник кинофестиваля», устроил себе командировку по трем закавказским городам. Хотелось увидеть Тбилиси и Баку, где я никогда не был. Ереван хорошо знал, даже когда-то там учился в школе. До Баку, впрочем, я так и не добрался. А в Ереване встретился с Сережей. Такого Еревана, каким он предстал в наших ночных блужданиях по каким-то закоулкам, я больше не видел. Сергей показал мне пробы фильма «Киевские фрески». А потом посадил в машину «ЗИМ» и отправил в Тбилиси. Как он меня провожал! Что он обо мне придумывал! Когда я ехал потом в машине, спутники смотрели на меня с большим напряжением.
Параджанов всегда вытворял бог знает что. Когда — на пике славы — его хотели сделать руководителем объединения на киностудии им. Довженко, он сказал, что примет предложение, если к его ногам положат партийные билеты. Для той жизни это было невероятно. В киевском Доме кино при большом стечении публики он нес такое, что мог позволить себе только совершенно свободный и бесстрашный человек. А он и был абсолютно свободным. В конце концов, его посадили. Состоялся гнусный киевский процесс. Известно стало поведение некоторых его друзей и благородное поведение Романа Балаяна, с которым мы тогда еще не были знакомы. Юра Ильенко не очень благородно себя повел, но Сережа простил его. Когда Сережа сидел, он присылал с выходящими из тюрьмы зэками письма своим знакомым. Зэк приходил и говорил: «Я от Параджанова». Один такой появился в доме у Киры Муратовой. Если память мне не изменяет, произошло это на моих глазах. Я ведь долгое время жил в Одессе и иногда бывал у Киры.
В апреле 1986 года мы с женой решили поехать в Пицунду не в сезон. В апреле не было драки из-за путевок в Союзе кинематографистов. В Доме творчества отдыхали в основном шахтеры и дагестанские журналисты. Как-то в столовой я увидел сидящего у окна верхом на стуле человека, очень похожего на Параджанова. Но этого быть не могло, потому что встретить Сережу в Доме творчества — все равно что представить его президентом США. На второй день, проходя мимо меня, этот человек сказал: «По-моему, это Паша Финн». Он тогда работал над «Демоном». Его номер был завален эскизами. Каждый день я к нему заходил, и он показывал новые наброски.
В эти дни случилась авария в Чернобыле... Тогда мы еще не представляли себе размеров этой мировой катастрофы. У нас была замечательная фиеста. Он полюбил мою жену Ирину. Она красивая, а для Сережи красота — это главное. В этом он был сродни Оскару Уайльду, который воспринимал мир и тело как воплощение красоты.
Незадолго до своей смерти из Мексики вернулся Илья Авербах. Там он должен был с Эдуардом Радзинским делать российско-мексиканский фильм. И привез оттуда своей жене, сценаристке Наташе Рязанцевой, красно-белое национальное платье. И Наташа дала его Ире — поносить на курорте. Платье ей действительно очень шло. Сережа увидел ее в этом наряде и обезумел, сказал, что просто не представляет, чтобы мы не приехали к нему в Тбилиси и не показали всем этим тбилисским кикелкам, как надо одеваться.
Единственное, что у меня от Сережи сохранилось, — это выцветшая фотография, сделанная уличным фотографом во время нашей совместной поездки на озеро Рица. И записка с планом, как его найти, на тот случай, если он нас не сможет встретить. Но он нас встретил и устроил на вокзале цирк в своем обычном стиле. Вырывал у носильщиков наши вещи, гонялся за ними, а они за ним. Он вообще обожал клубить вокруг себя вихрь бреда, из которого создавал свою жизнь, ее внешнюю сторону. Мы поселились на три дня в его знаменитом доме, Коте Месхи, 9. Сумасшедшие дни! Была Пасха, и мы поехали на крестный ход в церковь, построенную на излучине Куры, как утверждал Сережа, князем Сумбатовым-Южиным специально для самоубийц. Они бросались в воду, и их выносило на берег именно там. Скорее всего, он все придумал и сам в это поверил. Потом мы поехали в главный храм, в Сиони, где служил Всенощную католикос Грузии. В храме собралась предельно возбужденная молодая толпа. Было такое ощущение, что так начинается революция. Католикос, проходя со свечами и крестя ими толпу, случайно коснулся копны волос армянской девочки, которая была с нами, и они загорелись. Как будто это тоже придумал Параджанов.
Вспоминаю, как мы сидели вдвоем ночью среди всех его коллажей, сундуков, картин, шалей, драгоценностей. Сейчас все это можно увидеть в Ереване в музее, которым заведует Завен Саркисян, страстный фанатик памяти о Параджанове. В тот вечер Сергей одной рукой колол себе через штаны инсулин, а другой ел сладости. Я пытался его остановить, но он не обращал на мои слова внимания. И делился замыслом «Демона». Я ему сказал: «Ты единственный человек, который может поставить «Слово о полку Игореве», передать на экране ощущение эпической красоты и силы этого мира».
Планов у него было много. Он ими жил. Его творчество раздваивалось, существовало в том, что реализовывалось, и в том, что так и оставалось фантазиями. И это тоже было творчеством, как и сами его рассказы. Это и было его кино, не снятое на пленку. Ощущение летящего с Тамарой Демона, битва с Ангелом — это все его кино.
Тогда в Тбилиси мы посмотрели «Легенду о Сурамской крепости» в Доме кино. Потом он показывал нам с Ириной город, привел к Верховному суду Грузии, где его незадолго до этого судили, и там снова устроил цирк. Охранники не знали, что с ним делать, сердились и смеялись. Но главным был поход на рынок, чтобы купить нам в Москву зелень для пира с друзьями и фрукты для нашей маленькой дочки Кати. Тут уж Сергей устроил оперу-буфф. Он шел по рынку со свитой молодых адъютантов, среди которых был и Шурик Атанесян. Когда Параджанов возник на рынке, торговки стали грудью закрывать прилавки. Они знали, что он все ворует. Тогда Сережа, чтобы показать им, что помыслы его чисты, заложил руки за спину и так осматривал товар. А потом вдруг цапнул что-то зубами и побежал. Торговки гнались за ним, вопили и умирали от хохота. Это было чудное и последнее представление.
 |
Когда в Грузию поехал Саша Зельдович, с которым мы тогда делали фильм «Закат», я передал с ним письмо для Сережи, фарфоровую головку, которую Ира нашла где-то на помойке, и старинную серебряную солонку, оставшуюся от бабушки. Он же все это собирал для коллажей. Сережа был необыкновенно щедр и всегда любил дарить подарки. Как же было приятно сделать подарок ему.
В последний раз мы встретились в Москве на премьере его фильма «Ашик-Кериб» в Доме кино. Он был взволнован. На лестнице поставил мальчиков в черкесках, у каждого был рог с вином и поднос с фруктами. Тогда он произнес со сцены знаменитую фразу о том, что хотел бы снять в роли Гамлета Генерального секретаря ЦК Михаила Горбачева, потому что у него невероятной красоты ноги. Зал ошалел от этих слов.
Параджанов оставил невероятный след в моей жизни. К поэтическому кино я отношусь сдержанно. Но его кино не поэтическое. Это сверхкино, как у Феллини, что-то стоящее над кинематографом. Он со временем обретал все большую творческую силу. Но, к несчастью, все сказалось на нем — и процесс по приказу первого секретаря ЦК компартии Украины Щербицкого, и тюрьмы, и унижения…
Музей Сергея Параджанова в Ереване — уникальное собрание творчества художника. Дом-музей был открыт в 1991 году, через год после его смерти. Двухэтажный музей расположен близ Разданского ущелья. Дом строился для Сергея Параджанова, но режиссер ушел из жизни за год до завершения строительных работ и так и не успел пожить в нем.
В музее показаны более 1400 экспонатов, в числе которых коллажи, эскизы, куклы и шляпы. В музее две мемориальные комнаты, постеры и награды, письма Федерико Феллини, Лили Брик, Андрея Тарковского и многих других знаменитостей. Неповторимым гением Параджанова являлось то, что он превращал в искусство все, к чему прикасался. С невероятной фантазией он декорировал стулья, игральные карты. Множество из своих работ он создал, будучи в тюрьме.
Сегодня Дом-музей Сергея Параджанова является культурным центром, в котором проводятся множество выставок и приемов. Это место является обязательным пунктом в программе в любом туристическом маршруте по Армении…
материал: Светлана Хохрякова
Готовый фильм на бумаге. Так снимать кино умел один Сергей Параджанов. Не даром он выбрал прозу Лермонтова "Ашик – Кериб" для своего фильма.
В начале семидесятых годов прошлого века Параджанов пускал всех желающих в свою киевскую квартиру. Вот и нас пустил. Он мечтал тогда снять фильм о крушении Вавилонской башни. Сценарий был почти готов, записан в тетрадь и проиллюстрирован отличной графикой. Параджанову было все равно, кому читать свой сценарий. Он читал его нам. Потом вдруг отвлекся и сказал: "Хочу увидеть на экране "Ашик – Кериб".
- Сережа, - сказал тот, кто привел нас к знаменитому режиссеру. – Зачем тебе ислам? Ты же христианин.
- Ислам, - улыбнулся Параджанов. – Это восток. Это Библия. Я люблю восток.
Пройдет 17 лет. Художник, не сломленный тюрьмой, снимет классический фильм о талантливом музыканте из города Тифлиса. Шесть страничек сказки Лермонтова. Шесть странных для поэта страничек, скупая запись рассказа, услышанного по дороге. Параджанов совершил невероятное: он сделал за Лермонтова то, что не успел довершить поэт.
Перечитывал эту сказку и вспомнил слова режиссера о Востоке и Библии. Перед вами отрывок, будто взятый из "Песни песней": "Вот раз он лежал в саду под виноградником и, наконец, заснул; в это время шла мимо Магуль-Магери со своими подругами; и одна из них, увидав спящего ашика (балалаечник), отстала и подошла к нему: "Что ты спишь под виноградником, - запела она, - вставай, безумный, твоя газель идет мимо".
Корни пророчества Лермонтова лежали в его бесспорном восприятии мира через Книгу Книг, и Сергей Параджанов никогда не декларируя свою веру, был удивительно религиозным художником.
