15 лет назад был осуществлен план Ариэля Шарона по размежеванию с Газой и ликвидации находившегося там блока еврейских поселений Гуш-Катиф.
Одним из наиболее активных противников ухода Израиля из Газы в те дни был Юлий Эдельштейн. Мы попросили его вспомнить о происходившем в те дни.
— Я хорошо помню, как в тот день стоял на первом этаже Кнессета, когда ко мне подошел кто-то из депутатов и сказал: «Только что Шарон выступал по радио и сказал, что у него есть план одностороннего ухода из Газы». Помню, как я ответил: «Да не может этого быть!», — сказал Юлий Эдельштейн в интервью «Деталям». — Но спустя два или три часа состоялось заседание фракции «Ликуда», на котором выяснилось, что Ариэль Шарон в самом деле это сказал.
По окончании заседания я вышел в коридор и в сердцах довольно громко сказал сам себе: «Это — тот день, когда мне хочется уйти из политики!». Фраза была услышана, и потом в интервью журналисты самых разных СМИ спрашивали меня, действительно ли я собираюсь оставить политическую жизнь. А я отвечал, что эта была первая реакция, душевный порыв. Но когда я стал ее обдумывать, то понял, что сейчас, наоборот, не только нельзя уходить из политики, а нужно сделать все, чтобы организовать противодействие этому плану! Сделать все, чтобы не допустить его осуществления…
— Как развивались события после того как Шарон объявил о своем плане?
— В первые дни после этого многие депутаты «Ликуда» находились в состоянии полного шока, замешательства. Затем началось разделение — на тех, кто решил поддержать план ухода из Газы, и его противников. Первыми с открытой резкой критикой одностороннего размежевания выступили два министра — Узи Ландау и Натан Щаранский. Затем я, Гилад Эрдан и Эхуд Ятом собрались в доме последнего и решили объединить депутатов для противодействия этому плану. Так появились «бунтовщики» — группа депутатов, для которых размежевание было категорически неприемлемо, и которые создали своего рода внутреннюю оппозицию в «Ликуде». Всего в группу вошло 13 из 40 депутатов фракции. Но, помимо этих 13, были еще и сочувствующие — те, кто не решился войти в группу, но поддерживали нас во время голосования.
— А почему вы были против этого плана? Ведь многие и до Шарона говорили, что в Газе нам делать нечего. Может, стоило его обдумать? Ведь в этом плане было и что-то положительное…
— Я изначально понимал, что попытка вот так, одним ударом, разрубить этот гордиев узел, обречена на полный провал. Было совершенно по-детски думать, что если мы закроем глаза, то Газа исчезнет и вместе с ней — все наши проблемы. Было очевидно, что такая страусиная политика лишь усугубит эти проблемы, превратит сектор Газы в нашу постоянную головную боль. Так оно, собственно говоря, и произошло.
Я помню, как политики и журналисты смеялись над нами, когда мы говорили, что из-за этого ухода ракеты будут падать на Ашкелон. Они называли нас глупцами, оторванными от реальности. Мы и в самом деле были глупцами — но лишь в том смысле, что не могли даже представить, что под ракетными обстрелами окажется не только Ашкелон, но Беэр-Шева, Ашдод, Ришон ле-Цион, Тель-Авив… Мы были тогда большими оптимистами. Но все наши прогнозы в итоге сбылись.
— А можно ли было остановить план Шарона? И если да, как вы сегодня объясняете, почему это не получилось?
— Я и сегодня думаю, что это было возможно, поэтому накануне праймериз в «Ликуде» всегда призываю членов партии голосовать за будущих депутатов с открытыми глазами, выбирая тех, в чьей верности идеологии они действительно уверены, и кто сохранит эту верность до конца. Вспомните: Шарон тогда был настолько уверен в своей непобедимости внутри «Ликуда», что согласился на проведение партийного референдума по своему плану. Эта форма не очень принятая, но, тем не менее, вполне законная и существующая в разных странах. По всем тогдашним прогнозам, он должен был с большой помпой этот референдум выиграть, а мы, «бунтовщики» — с треском его проиграть. Накануне референдума тележурналистка Рина Мацлиах пришла на заседание нашей группы, чтобы сделать репортаж, и закончила его такими словами: «Это — не те люди, которые смогут в эту ночь потревожить сон Ариэля Шарона». Но в итоге, как известно, мы выиграли референдум со счетом 60:40. Это была удивительная победа. Это и есть ответ на ваш вопрос. Если бы тогда депутаты «Ликуда» приняли итоги референдума и потребовали от премьер-министра того же, все могло пойти по-другому. Но я до сих пор помню, как некоторые депутаты (часть из них уже ушла в мир иной, и я не хочу тревожить их память) выговаривали мне за то, что я пытался на этом настоять. Обвиняли в том, что я иду против решения премьера и фракции. Затем было найдено объяснение для продолжения выполнения плана: дескать, результаты референдума ни к чему не обязывают, сам референдум имел не решающее, а лишь совещательное значение, и т.д. И в результате все депутаты, кроме «бунтовщиков», пошли за Шароном. Но если бы в «Ликуде» нашлись еще хотя бы 4-5 депутатов, заявивших, что они уважают волю рядовых членов партии, направивших их в кнессет — тогда, возможно, никакого отступления из Газы не случилось бы.
— Намерения Шарона вызвали волну демонстраций протеста по всей стране. Чем они схожи с сегодняшними и чем отличаются?
— Разница есть, и существенная. Демонстрации 2005 года преследовали предельно конкретную политическую цель: предотвратить размежевание с сектором Газы. Часть демонстрантов, действительно, требовала сменить Ариэля Шарона на посту премьера, но исключительно законным путем, на выборах — за резкое нарушение собственных предвыборных обещаний, а отнюдь не потому, что Шарон им просто не нравился. Причем, обратите внимание: большинство участников этих демонстраций составляли как раз те, кто голосовал за Шарона. Участники демонстраций против размежевания тоже нарушали закон. Потому что, когда люди ложатся на автотрассу и перекрывают шоссе, это нарушение закона. Но делали они это несколько иначе, чем сегодня: подростки дожидались, когда зажжется красный свет светофора, и тогда высыпали на шоссе. То есть своими действиями они не подвергали опасности жизни людей. И я, в отличие от некоторых своих соратников, никогда не спорил с тем, что речь идет о нарушении закона, за которое должно последовать наказание. Но вопрос в том, каким должно быть такое наказание. Это может быть штраф, исправительные работы — но ведь тогда заговорили о том, что за участие в подобных акциях протеста следует чуть ли не сажать в тюрьму на пять лет. Судебная и правоохранительная системы вели себя в те дни куда жестче, чем сегодня. Я уже не говорю о том, что в стране была создана самая настоящая атмосфера преследования противников размежевания. Хорошо помню, как мой сын и его сверстники после участия в одной из демонстраций захотели поесть пиццу, и их не пустили в торговый центр только потому, что они были в оранжевых майках.
Хочу подчеркнуть: участники тех акций никогда не были замечены в каких-либо насильственных действиях против полицейских или военнослужащих. В этом нас не может упрекнуть никто. Хотя атмосфера преследования противников плана Ариэля Шарона и уже бывших поселенцев Гуш-Катифа сохранялась еще долго. Этим людям нередко отказывали не только в полагающейся им помощи, но и в решении простых бытовых вопросов, связанных с самыми насущными нуждами.
— Вы лично участвовали в акциях протеста?
— Да, разумеется, постоянно. Если не во всех, то уж точно в большей их части. Как депутат Кнессета, я стоял обычно не в толпе, а находился на трибуне, но безусловно был частью этого протеста и чувствовал себя «одним из…» Так, во время массовой демонстрации в Кфар-Маймоне, мне, Эфи Эйтаму и еще десятерым депутатам пришлось встать стеной между демонстрантами и надвигавшейся на них колонной полицейских и пограничников, чтобы предотвратить возможное насилие.В последние месяцы перед сносом поселений я переехал жить в одно из них — в мошав Гадит, где мне выделили маленький домик. В этом мошаве жили очень теплые люди. Большинство из них переселились в Гуш-Катиф из городов развития, были очень далеки от политики и сосредоточены в основном на своем хозяйстве и своих семьях. Поэтому, когда меня приехали навестить Натан и Авиталь Щаранские, и мы вместе с Натаном пришли в субботу в синагогу поселка, все были очень удивлены: неужели они такие важные люди, что политиков интересует их судьба?!
К чему я все это говорю? Я из тех людей, которые не любят бурного проявления чувств. Обычно я в такие проявления просто не верю, мне кажется, что речь идет о своего рода театре. Но в тех людях не было и тени актерства. Я видел, как они плакали, обнимая те деревья, которые посадили и вырастили — и это был уже совсем не театр, а самая настоящая человеческая трагедия без тени фальши. Это была вечная боль любого крестьянина по земле, в которую он вложил силы и душу, и ее невозможно было придумать и сыграть. Я видел, как они почти до последнего дня производили посадки новых деревьев, веря, что все еще можно предотвратить…
Потом было 9 Ава 2005 года. Снос поселений, как известно, начался на следующий день, 10 Ава, и в день разрушения Храма было ясно, что ничего изменить нельзя. Стояла страшная жара — и мои соседи на этой жаре, соблюдая пост, собирали вещи. Так как у меня вещей было немного, то я сидел возле своего домика, постился и наблюдал за происходившим. И вдруг сын соседей, молодой парень, подошел ко мне и со слезами на глазах спросил: «Юлий, но почему? За что?! Для чего?!». А у меня не было ответа на эти вопросы.
У меня нет на них ответа до сих пор.
— Некоторые лидеры поселенческого движения говорят, что одностороннее размежевание можно было предотвратить, если бы противодействие не было столь мирным. Дескать, окажи тогда его противники силовое сопротивление армии и полиции, операцию по сносу поселений свернули бы, и именно так следует действовать в будущем…
— Не думаю. Не верю, что это помогло бы. Я вообще не верю в эффективность насилия, которое порождает обычно лишь еще большее насилие. Но во что я действительно верю — это в то, что если бы жители Ашкелона, Ашдода и других городов поняли тогда, что уход из Газы ставит под угрозу их собственную безопасность, и десятки тысяч из них тоже вышли бы на дороги, чтобы перекрыть путь к Гуш-Катифу — вот тогда все могло, и в самом деле, пойти иначе. Но сейчас об этом рассуждать бессмысленно.
— Вы немало сделали, чтобы помочь бывшим жителям Гуш-Катифа получить положенную им помощь. А также для прекращения уголовных дел, возбужденных против участников акций протеста…
— Я начал вплотную заниматься этим уже в ходе выселения, после того как ко мне обратился депутат Цви Гендель, который сам был жителем Гуш-Катифа. Он рассказал, что нарушаются данные этим людям обещания, попираются их элементарные права, касающиеся получения компенсации, получения жилья и т.д. «Как ты понимаешь, я не могу с этим бороться, так как скажут, что я выбиваю деньги для себя», — сказал Гендель. Я был тогда членом законодательной комиссии и старался продвигать интересы выселенцев, координируя одновременно свои действия с финансовой комиссией. Права этих людей, в самом деле, были нарушены. Могу сказать, что в итоге они так и не получили всего, что им было положено и обещано. Не были восстановлены порушенные Шароном общины, а для них это было очень важно. Да и на то, чтобы добиться амнистии для участников протеста, ушло несколько лет.
— Недавно вы заявили, что подобное разрушению Гуш-Катифа никогда больше не повторится. Но откуда такая уверенность? Разве исключено, что к власти придет правительство, которое выдвинет новый подобный план — на этот раз в Иудее и Самарии? Да и нынешнее правительство вполне может принять решение о сносе отдельных поселений…
— Давайте скажем честно: в 2005 году у нас не было большинства в народе Израиля. Многие были тогда ослеплены и верили в целесообразность плана Шарона. Сегодня тоже находятся люди, продолжающие талдычить, что это был правильный шаг, но подавляющее большинство народа уже осознало его гибельность и вряд ли согласится на повторение чего-то подобного. Отсюда — моя уверенность.
Беседовал Ян СМИЛЯНСКИЙ
mnenia.zahav.ru
