ПСЫ - ФИЛЬМ О ЛЮДЯХ

Этот жестокий и честный фильм был талантливо снят по моему сценарию Дмитрием Светозаровым 25 лет назад. Замечателен он двумя запретами. Фильм стал последней жертвой цензуры ГОСКИНО и был убран с теле-показа после разгона НТВ в 2000 году. Тогда ненависти во мне было больше, чем любви и прощения. Сегодня я бы такой сценарий не написал. И все-таки, счастливая судьба и счастливое было время почти абсолютной свободы.

http://www.youtube.com/watch?v=n_bt-iUZH5Y

ВОЗМОЖНО, РЕБЯТА ЖИВЫ !

ЦАХАЛ: похищенные подростки живы. Они недалеко от Хеврона

Троих израильских учащихся ешив похитили бывшие заключенные, сидевшие в тюрьмах

AA

Ян Голд

время публикации: 15.06.2014, 5:07 PM

ЦАХАЛ ищет похищенных подростков

Flash 90

Высокопоставленный представитель ЦАХАЛа сообщил в воскресенье днем израильским журналистам обнадёживающую новость – трое израильских подростков, похищенных в четверг вечером, по-прежнему живы.

Также военный сказал, что похищенные ребята находятся где-то в Иудейских горах.

«Мы не действуем слепо. Армия обороны Израиля хорошо знакома с инфраструктурой ХАМАСа в Хевроне.  Мы знаем, что те, кто причастен к киднеппингу – в прошлом заключенные, отбывавшие сроки в израильских тюрьмах», - сообщил представитель ЦАХАЛа.

До сих пор ни ХАМАС, ни кто-либо еще не взял на себя ответственность за похищение 19-летнего Эяля Ифраха и 16-летних Нафтали Френкеля и Гилада Шаера, возвращавшихся в четверг домой из ешивы «Макор Хаим» в Кфар-Эционе. Листовки, которые распространялись в пятницу в Хевроне о причастности к похищению неизвестной локальной террористической группировки, не считаются подлинными.

Ранее в воскресенье премьер-министр Биньямин Нетаньяху возложил в своем выступлении ответственность на ХАМАС за похищение подростков.

Силами ЦАХАЛа окружены и заблокированы несколько деревень в окрестностях Хеврона.

В самом Хевроне и на выездах из него установлены блокпосты ЦАХАЛа. Тщательно проверяются все машины.

Арестованы более 80-ти членов террористической группировки ХАМАС.

ТАЙНА СМЕРТИ ЭМИЛЯ ЗОЛЯ

2014 » Июнь » 15 Истории. Западня или тайна смерти Эмиля Золя Шрифт:  Больше ∧  Меньше ∨      Утром 29 сентября 1902 года в спальне парижского дома Эмиля Золя было обнаружено его бездыханное тело. Смерть писателя потрясла Францию и отозвалась болью во всем просвещенном мире.       Его жена Александрина, чудом оставшаяся в живых, рассказала полиции, что в середине ночи она проснулась от тошноты и сильной головной боли. Сделав шаг по направлению к ванной, женщина свалилась на кровать. Услышав ее стон, муж признался, что тоже чувствует себя плохо.       Александрина хотела позвонить прислуге, но Золя, по своей исключительной деликатности, попросил пока никого не тревожить. Вслед за этим она потеряла сознание.       Слух о самоубийстве писателя не подтвердился. Расследование велось с соблюдением принятых тогда процедур и в рамках закона. Но не все поверили в его полноту.       Полиция установила, что отравление было вызвано воздействием угарного газа, проникавшего из горевшего камина. В том месте, где лежало тело, возле кровати, скопление газа достигло смертельной концентрации. Из материалов следствия вроде бы напрашивался вывод о несчастном случае, который и был сделан, - но не получил объяснения странный факт: почему при наличии тяги угарный газ не уходил в трубу.       Во время допроса Александрина Золя сообщила, что ее муж в последние недели подозревал недоброе. Ночами он просыпался и говорил, что во сне видел себя и жену брошенными в горящую топку.       Подобные предчувствия объяснили больным воображением человека, подвергшегося преследованиям и ставшего чужим в собственной стране, - после его публичных выступлений в защиту капитана Дрейфуса.        «Дело Дрейфуса» началось, как известно, в сентябре 1894 года, когда в Париже уборщица, она же агент французской спецслужбы, выудила из мусорного ящика германского военного атташе подозрительное «бордеро» (препроводительное письмо). Из него следовало, что некто предлагал немцам ряд секретных сведений.       Автором этого документа мог быть один из сотрудников Генштаба, имевший доступ к перечисленной в нем информации. Хотя мнения экспертов-графологов по этому делу разошлись, был отдан приказ об аресте капитана Альфреда Дрейфуса.       По понятиям той среды, к нему отнеслись корректно: в камеру-одиночку доставили револьвер, чтобы офицер смог избавить себя от позора совершением самоубийства. Но поскольку капитан настаивал на своей невиновности, он был предан военному суду.         Не подкачал, в свою очередь, военный суд, приговоривший Дрейфуса к лишению чинов и званий, с отправкой его на каторгу.       Почти вся французская элита, включая и Эмиля Золя, тогда не испытывала сомнений в справедливости приговора. Но удерживалось в тайне, что этот приговор оставили в силе под давлением военного министерства. По секрету от обвиняемого и его защитника, министр Мерсье вручил судьям папку с обвинительными документами, - как позже выяснилось, подделанными майором Анри. Он потом это признал.  Остались свидетельства очевидцев зловещей процедуры публичного разжалования Дрейфуса 5 января 1895 года. Осужденного предателя показали огромной толпе. Когда с него срывали погоны и другие регалии, капитан кричал: «Клянусь, я невиновен! Да здравствует Франция!”       Писатель Эдмонд Гонкур ушел с площади Фонтенуа, где совершилась позорная казнь, глубоко потрясенным. Он написал в своем «Журнале», что сейчас посчитал для себя возможным заявить: «...Я не убежден в его измене».   В конце 1896 года, пока неподкупный глава разведки полковник Пикар заполучил и предал огласке документы, подтверждавшие измену Эстергази, а значит, и полную невиновность Дрейфуса. Но отверженный не вышел на свободу, а дело приобрело неожиданный оборот: Пикара посадили в тюрьму. 15 ноября 1897 года Матье Дрейфус официально обвинил Эстергази в измене, за которую был осужден его брат, - позаботившись о том, чтобы копия письма, отосланного военному министру, попала в ведущую парижскую газету. Решив пойти ва-банк, Эстергази потребовал созвать трибунал. Военные сомкнули ряды в поддержку подсудимого, и судебная коллегия поспешно оправдала Эстергази. Однако ни он, ни его  защитники из Генерального  штаба  не  успели даже вздохнуть  с  облегчением после  перенесенных  неприятностей, как  над  ними загремел  новый гром. 13 января 1898 года Золя направил открытое письмо в адрес Президента республики Феликса Фора. Под заголовком J'Accuse! («Я обвиняю!») его напечатали на первой странице «Авроры», либеральной газеты, издаваемой будущим премьер-министром Жоржем Клемансо.  Письмо это в тот же день облетело весь мир и вызвало везде бурю.      Господин президент! - писал Золя. - Каким комом грязи  лег на  ваше имя процесс Дрейфуса! А оправдание Эстергази  - неслыханная пощечина, нанесенная истине и справедливости. Грязный след этой пощечины пятнает лик Франции!..      Метко  и   зло  описывал  Золя,  как   пристрастно  и   недобросовестно подбирались улики против Дрейфуса:      Он знает иностранные языки - о, это преступник!      При обыске у него не обнаружено ничего компрометирующего - какой ловкий преступник!      Он смущается - ага, это преступник!      Он не смущается - еще бы, ведь это преступник!      Дальше шла необыкновенно сильно  и страстно  написанная часть письма: в ней перечислялись поименно все  те, кого Золя считал преступниками и кому он гневно бросал в лицо свое "Я обвиняю!":      Я  обвиняю  полковника  дю  Пати  де Кляма - он был дьявольским орудием судебной ошибки и делал это самыми преступными средствами!      Я  обвиняю  генерала  Мерсье:  он  был,  -   возможно  по  малоумию,  - соучастником величайшей подлости нашего века!      Я обвиняю  генералов Пеллье и Равари - они вели  негодяйское следствие, чудовищно пристрастное и несправедливое!      Я  обвиняю  оба военных  суда: один  из  них осудил невинного Дрейфуса, второй оправдал шпиона Эстергази! Завершая свое письмо, Золя заявлял: ...Я не хочу быть заодно с преступниками, скрывающими истину! Я с теми, кто не жалеет жизни, чтобы восторжествовала справедливость. Я жду! Золя закончил свое смелое выступление словами: "Я жду" (суда над собой за клевету). Действительно, противники Дрейфуса выдвинули против писателя обвинение в оскорблении всей армии и военного суда. Как и рассчитывал Золя, за сенсационные обвинения его привлекли к суду за клевету. У входа в зал суда по делу Э. Золя. После бурных судебных заседаний, полностью вскрывших двуличность армейских чинов, знаменитого писателя признали виновным. Приговор гласил: «Год лишения свободы и штраф в размере 3000 франков». 24 февраля премьер Ж.Мелин заявил в парламенте об исчерпанности дела А.Дрейфуса, Э.Золя и Ж.Пикара, обрушившись с угрозами на их защитников. Ж.Пикар был уволен из армии.  8 апреля военный трибунал потребовал лишить Э.Золя ордена Почетного легиона. 10 апреля националистически настроенная толпа совершила нападение на его дом в Медане. В ожидании повторного суда после опротестования решения суда Золя нашел пристанище в Англии, где и оставался до июня 1899 года. Эмиль Золя об этом процессе писал так: «Я не хочу, чтобы моя страна прозябала во лжи и несправедливости. Франция, заклинаю тебя, очнись!». Иными словами, Золя, по-видимому, впервые предупредил человечество об опасности появления в системе современного государства преступных организаций.    В августе 1899 года Дрейфус, в ходе пересмотра дела, вновь предстал перед военным трибуналом. 14 августа, во время перерыва заседания, несколько человек, среди которых был и его адвокат Лабори, вышли на улицу. Подбежавший к ним сзади человек лет тридцати в черном сюртуке произвел выстрел, после чего выкрикнул: «Я убил защитника предателя! Дорогу патриоту!» Ему дали возможность бежать. Ввиду ранения адвоката, суд был отложен. 9 сентября огласили приговор: пятью голосами против двух военные судьи вновь признали Дрейфуса виновным в государственной измене, на этот раз, правда, «со смягчающими обстоятельствами».По каковой причине сочли, что ему достаточно и десяти лет тюрьмы. «Бедная Франция, - сетовал художник - импрессионист Писсаро. - Она больна».    Для Золя приговор явился образцом «невежества, глупости, жестокости, лживости и злодеяния». Будущие поколения будут содрогаться, предсказывал он, добавляя, что «Иисуса осудили только раз».       В разных странах состоялось много демонстраций протеста. Английская королева Виктория телеграфировала своему премьер-министру: «…я слишком потрясена, чтобы сказать что-нибудь об этом чудовищном, ужасном приговоре…» Пожалуй, не было в те годы большого писателя (а французская литература переживала тогда невиданный подъем), который не вступился бы за Дрейфуса. Еще не имевший мировой известности Марсель Пруст собирал подписи знаменитостей из мира литературы и искусства под Обращением в поддержку «дрейфусаров». Анатоль Франс, впоследствии лауреат Нобелевской премии, поставил под Обращением свою подпись. Как и поступивший аналогично художник Клод Монэ.       Более 100 подписей стояло под этим, первым в истории, «Манифестом интеллектуалистов», - термин, изобретенный Жоржем Клемансо, будущим премьер-министром Франции.  Но и у другого лагеря не было нехватки в именитых, что подтверждено исследованиями (Bettina L. Knapp, Emile Zola). Среди других, на виновности Дрейфуса настаивали писатель Жюль Верн, корифеи импрессионизма Дега, Ренуар, Сезанн. Судя по воспоминаниям, они считали, что вступились за правое дело, но никто не обязан принимать за истину то, чем люди иногда оправдывают свои поступки. Поучительны и колебания. Ромен Роллан вначале встал на сторону противников пересмотра дела. Он полагал, что защита общенациональных интересов выше, нежели права какой-то личности. Затем писатель пересмотрел свое отношение к Дрейфусу и поддержал борьбу за справедливость.        Виднейший социалист Жан Жорес первоначально сомкнулся с теми из своих коллег, которые требовали смертной казни для Дрейфуса. Парламентарии-социалисты убеждали избирателей, что пресловутое «Дело» есть не что иное, как гражданская война между двумя крыльями буржуазии: еврейской и клерикальной. Для рабочего класса эта распря, мол, безразлична.       Правда, Жорес позже изменил свои позицию, за что противники обзывали его «грязный еврей», как, впрочем, они именовали и других, служивших им помехой. Поворотный момент в разбирательстве наступил, когда главный свидетель полковник Анри признал, что подделал документы, и покончил жизнь самоубийством. «Пришествие правды» (На облаке за Правдой стоят Золя, Клемансо, Дрейфус) «Дело Дрейфуса! - вспоминала Анастасия Цветаева. - Сколько бесед, сколько волнений! Протест против неправоты к нему, невиновному и преследуемому. Мы, дети, ненавидели угнетателей, ждали победы добра». Ироничный Чехов испытывал те же чувства: «У нас только и разговоров, что о Золя и Дрейфусе. Громадное большинство интеллигенции на стороне Золя и верит в невиновность Дрейфуса. Золя на целых три аршина вырос, от его протестующих писем точно свежим духом повеяло. Французские газеты очень интересны, а русские - хоть брось...»          Портрет Эмиля Золя (худ. Эдгард Дега)    И вот не стало самого Золя. На некоторое время Париж стал безутешен. Власти, как водится в таких случаях, сделали небольшие «подарки». В частности, Золя было возвращено членство в сообществе кавалеров ордена Почетного Легиона, а, значит, писатель вновь был удостоен права на погребение с воинскими почестями. Правительство подготовило пышную церемонию… Выступая на его похоронах, Анатоль Франс сказал, что письмом президенту республики «все было спасено». Можно было бы и завершить очерк этими прекрасными словами классика эссеистики. Но его собственный творческий путь учит воздержанию от поспешных оптимистических выводов.   Итак, осенний Париж в 1902 году хоронит Эмиля Золя. Членство покойного в сообществе кавалеров ордена Почетного Легиона восстановлено, а, следовательно, писатель вновь удостоен права на погребение с воинскими почестями. Правительство готовит пышную церемонию. Состояние здоровья его вдовы, пострадавшей от отравления газом, не внушает опасений. Все как будто в порядке, кроме одного: Александрина Золя сомневается, что обеспечена безопасность. Она просит, во избежание возможных осложнений, не приглашать на похороны освобожденного из заключения Дрейфуса.  С этим не может согласиться Анатоль Франс. Он выдвигает сильнейший аргумент: если не пригласят Дрейфуса, то не прозвучит и его, Франса, прощальная речь над гробом. Мадам Золя снимает свое возражение.  Панихида начинается своевременно и проходит без помех. …Она имела неожиданное продолжение, в связи с последующим решением французских законодателей о переносе праха Золя в Пантеон. В 1908 году прибывший на церемонию,  к тому времени реабилитированный, Дрейфус ранен выстрелами журналиста, фанатичного антисемита. Последний арестован, допрошен в соответствии с законом - и избавлен от наказания парижским судом присяжных.   Сказано было: все земное проходит. Кроме, возможно, некоторых традиций. Они неподвластны времени. Вот сведения, включенные, с большими или меньшими подробностями, в последние исследования по теме (David L. Lewis. Prisoners of Honor. The Dreyfuss Affair).  Накануне гибели Э.Золя в Париже была нанята группа рабочих, чтобы подремонтировать крышу соседнего дома. Подозрений об их причастности к трагедии тогда не возникло. И очень долго с ними было тихо, целых двадцать пять лет. Как вдруг один из этих рабочих, почувствовав, что жить ему остается недолго, решился облегчить душу перед близким другом. Признание же умирающего состояло в следующем. Осенью 1902 года от домашней прислуги до него дошел слух, что рядом живет ненавистный покровитель еврея - предателя Дрейфуса. Убедившись, что Золя заночует дома, рабочий со своим напарником с вечера заготовили щебень и другой материал, которым и заблокировали каминную трубу. Ночью угарный газ сделал свое дело. А рано утром они вернулись, чтобы очистить дымоход и тем самым устранить следы преступления.  Человека, услышавшего это последнее признание, почему-то охватил испуг. Он не решился сразу обратиться в полицию, и укрепился в своем страхе надолго. Понадобилось еще четверть века, чтобы и его молчание было нарушено. Возник, наконец, вопрос о том, что Золя все-таки был убит. Кого теперь винить, остается неясным.   Может быть, этот рабочий и впрямь считал, что это признание снимет с его души страшный грех. Но скольких увлекательных страниц своего мастера пера так и не дождались французы! Вот так иной раз эмоциональный порыв простого печника способен перечеркнуть ход развития литературы целой страны…

НЕСТОР МАХНО И ЕВРЕИ

Низведенный советской пропагандой до анекдотического персонажа, властелин Гуляй-Поля всеми силами боролся с юдофобией

О Несторе Ивановиче Махно, участнике гражданской войны, одной из ее самых видных и далеко не однозначных фигур, в советские времена писали откровенно плохо.

Пробираясь в Одессу, Константин Паустовский столкнулся с поездом махновцев. Ему удалось запечатлеть в памяти и самого Махно. Уловить, благо, что длилось это недолго (поезд не останавливался и, что называется, промелькнул перед глазами писателя), впечатляющие подробности: “На заднем сиденье из красной сафьяновой кожи полулежал в ландо щуплый маленький человек в чёрной шляпе и расстегнутом казакине, с зелёным землистым лицом. Он положил ноги на козлы, и вся его поза выражала лень и томный сытый покой. В опущенной руке человек этот держал маузер и поигрывал им, слегка подбрасывая его и ловя на лету.

Я увидел лицо этого человека, и тошнота отвращения подкатила к горлу. Мокрая чёлка свисала на узкий сморщенный лоб. В глазах его - злых и одновременно пустых, глазах хорька и параноика - поблескивала яростная злоба. Визгливое бешенство, очевидно, не затихало в этом человеке никогда, даже и теперь, несмотря на его вальяжную и спокойную позу”.

Дальше - больше: скорее всего, в силу омерзительных черт характера и врожденной склонности к убийству, Махно выстрелил из нагана в дежурного по станции и убил его.

У Алексея Толстого в его трилогии “Хождение по мукам” Нестор Махно - тип, несомненно, патологический. Озверелый маньяк. Нелюдь. “Махно гулял. В добытой после налета на Бердянск гимназической форме колесил на велосипеде напоказ всему городу, или вместе со своим адъютантом Каретником пел песни под гармонь, шатаясь по улице, или появлялся на базаре, злой и бледный, ища ссоры, но все от него прятались, зная, как легко у него из кармана штанов вылетает револьвер. Дюжие махновцы, не боящиеся ни бога, ни черта, увидев его около карусели, слезали с деревянных коней и пускались наутек... По всему Гуляй-Полю шли разговоры, что батька за последнее время стал много пить и как бы не пропил армии”.

В известной экранизации эпизод с катанием на карусели усилен. Махно не только катается на карусели, но и стреляет по прохожим из револьвера.

Столь же неприглядно выглядит Махно в поэме Багрицкого “Дума про Опанаса”. И напрямую. И опосредованно. Через главного героя “Думы” крестьянского сына Опанаса:

“Зашумело Гуляй-Поле

От страшного пляса, -

Ходит гоголем по воле

Скакун Опанаса.

Опанас глядит картиной

В папахе косматой,

Шуба с мертвого раввина

Под Гомелем снята.

Шуба - платье меховое

Распахнута - жарко!

Френч английского покроя

Добыт за Вапняркой.

На руке с нагайкой крепкой

Жеребячье мыло;

Револьвер висит на цепке

От паникадила.

Опанасе, наша доля

Туманом повита, -

Хлеборобом хочешь в поле,

А идешь - бандитом!

Полетишь дорогой чистой,

Залетишь в ворота,

Бить жидов и коммунистов -

Легкая работа!

А Махно спешит в тумане

По шляхам просторным,

В монастырском шарабане,

Под знаменем черным.

Стоном стонет Гуляй-Поле

От страшного пляса -

Ходит гоголем по воле

Скакун Опанаса...”

Нестор Иванович Махно родился 7 ноября 1888 года в селе Гуляй-Поле Александровского уезда Екатеринославской губернии. Семья бедствовала. С детских лет Нестору пришлось много и тяжело работать. В 1906 году Махно примкнул к “Союзу вольных хлеборобов”. Ещё этот “Союз” именовался “Крестьянской группой анархистов-коммунистов”.

В составе группы Махно участвовал в разного рода экспроприациях. Его несколько раз арестовывали. В том числе за хранение оружия и участие в покушении на жизнь местных стражников. Сессией Одесского военного окружного суда Нестор Махно 22 марта 1910 года был приговорен к смертной казни через повешение. Смертную казнь заменили бессрочной каторгой.

Наказание Махно отбывал в каторжном отделении Бутырской тюрьмы в Москве. Там он поднаторел и в идеологическом плане. Наставником Махно был однокамерник, известный анархист Петр Старшинов. И в общеобразовательном.

Малограмотный Махно брал в тюремной библиотеке книги. И с их помощью пополнил свои знания по истории, литературе и математике. В тюрьме Махно основательно подорвал своё здоровье.

Нрав у будущего “Батьки” был ещё тот. Он участвовал во всех акциях протеста, недовольных условиями содержания заключенных. Многократно помещался на длительные сроки в карцер. И как следствие заболел туберкулезом легких.

После Февральской революции Махно вышел на свободу. И вернулся в Гуляй-Поле. Там его встретили, что называется, “на ура”. Как-никак, признанный борец и жертва режима. Избрали председателем Гуляйпольского крестьянского союза. На волне народного обожания и массовой поддержки Махно объявил себя комиссаром Гуляйпольского района. Ещё он возглавил Комитет по спасению революции. И приступил к радикальным революционным преобразованиям.

25 сентября 1917 года Махно подписал декрет уездного Совета о национализации земли и разделе её между крестьянами. Что, разумеется, с радостью было встречено народными массами. И обеспечило поддержку и самому Махно и его движению.

В начале апреля 1918 года Екатеринослав и прилегающие к нему районы были захвачены австро-германскими войсками. Немцев поддерживали воинские соединения Центральной Рады.

С небольшим отрядом единомышленников Махно сунулся было на защиту революционных завоеваний. Серьезного противодействия отряд махновцев в ту пору не оказал и был расформирован после бегства с поля боя.

Оставшись не у дел, Махно уехал из Гуляй-Поля. Он добрался до Москвы, где встретился с лидерами российских анархистов П.А.Кропоткиным, А.А.Боровым, И.С.Гроссманом, П.Аршиновым, Л.Чёрным (Турчаниновым). Его приняли руководители советского правительства В.И.Ленин, Я.М.Свердлов и Л.Д.Троцкий.

Говорят, что на Ленина Махно произвел большое впечатление. Дескать, правильный, революционно настроенный товарищ. И от него можно многого ожидать в борьбе за народное дело.

В июне 1918 года Махно принял участие в Московской конференции анархистов. На конференции была выработана тактика борьбы против гетманщины и австро-германских войск на Украине.

Идейно окрепший и утвердившийся в своем желании вести борьбу с многочисленными врагами крестьянства, Махно вернулся из Москвы.

Довольно быстро ему удалось организовать партизанский отряд. Отряд этот со временем перерос в многотысячную повстанческую армию, способную решать не только тактические, но и стратегические задачи.

Махно то ли сам себе, то ли идя навстречу пожеланиям соратников, видевших в нем чуть ли не отца родного, присвоил себе не имевшее аналога в других армиях воинское звание “Батько”. И в этом качестве вошел в историю - “Батько Махно”.

27 ноября 1918 года отряд Махно занял Гуляй-Поле. Махно объявил Гуляй-Поле своей столицей. И возглавил “Гуляйпольский революционный штаб”.

Большевики не могли не считаться с Батькой. Идейно близкий товарищ, хоть и с заворотами. Много недопонимает. Но как временный союзник подходит. Воюет  правильно. Можно сказать, геройски.

Армию Махно попытались объединить с Красной Армией. Сначала это была Третья бригада. Затем Третью бригаду переименовали в Первую Революционно-повстанческую украинскую дивизию. Позднее дивизия стала называться Революционной Повстанческой армией Украины (махновцев).

В середине февраля 1919 г. Махно выступил против войск Деникина, наступавших на Москву. И одержал несколько впечатляющих побед. Советская власть высоко это оценила и наградила Махно высшим в ту пору орденом - Красного Знамени. В апреле 1919 года войска Махно приняли участие в подавлении мятежа командарма Красной Армии Григорьева. Именно части Махно, а не героическая Красная Армия, о чем долгие годы утверждалось и в исторических трактатах и в литературных произведениях и в песнях, форсировали Сиваш и положили начало разгрому войск Врангеля.

Махно обладал незаурядными полководческими способностями. Это признавали и враги его, и союзники. Он совершал смелые рейды. Появлялся в неожиданном для противников месте и времени и наносил чувствительные удары.

Ему, а не Буденному, принадлежит ввод в строй одного из наиболее действенных орудий гражданской войны - легендарной пулеметной тачанки.

Деникин в своих воспоминаниях более чем откровенно говорит о полководческих талантах “Батьки”, его военных успехах. И признает, что его наступление на Москву остановила именно армия Махно:

“Махно решился на смелый шаг: 12 сентября он неожиданно поднял свои отряды и, разбив и отбросив два полка генерала Слащева, двинулся на восток, обратно к Днепру. Движение это совершалось на сменных подводах и лошадях с быстротой необыкновенной: 13-го - Умань, 22-го - Днепр, где, сбив слабые наши части, наскоро брошенные для прикрытия переправ, Махно перешёл через Кичкасский мост, и 24-го он появился в Гуляй-Поле, пройдя за 11 дней около 600 верст.

В результате в начале октября в руках повстанцев оказались Мелитополь, Бердянск, где они взорвали артиллерийские склады, и Мариуполь - в 100 верстах от Ставки (Таганрога). Повстанцы подходили к Синельникову и угрожали Волновахе - нашей артиллерийской базе... Случайные части - местные гарнизоны, запасные батальоны, отряды Государственной стражи, выставленные первоначально против Махно, легко разбивались крупными его бандами. Положение становилось грозным и требовало мер исключительных. Для подавления восстания пришлось, невзирая на серьёзное положение фронта, снимать с него части и использовать все резервы... Это восстание, принявшее такие широкие размеры, расстроило наш тыл и ослабило фронт в наиболее трудное для него время”.

Союз Махно с большевиками был непрочным. Махно то рвал отношения с советским правительством, то вновь заключал его. Помимо чисто военных нестыковок, помимо того, что махновцы плохо вписывались в общеармейскую дисциплину, мешали разные политические платформы. Убежденный сторонник “уравнительного землепользования на основе собственного труда”, Махно не принял проводимую большевиками пресловутую продразверстку.

Он требовал свободы слова и печати. Возможности собраний для всех партий. Ещё Махно настаивал на соблюдении прав личности, обеспечении её неприкосновенности. А также стоял за свободу выборов в Советы трудящихся крестьян и рабочих. И отказ от диктатуры коммунистической партии: “Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжелой борьбе с контрреволюцией, мы должны сказать им: “Добро пожаловать, дорогие друзья!” - заявил Махно. - Если они идут сюда с целью монополизировать Украину, мы скажем им: “Руки прочь!”.

Окончательный разрыв наступил в конце 1920 года. Большевики взяли от Махно всё, что могли. В военной помощи его армии они больше не нуждались. Как политический деятель он их ни в коей мере не устраивал. Более того, мешал.

Противостояние длилось до середины 1921 года. Силы были неравными. 28 августа 1921 года остатки отряда во главе с Махно бежали в Румынию. Махно какое-то время жил в Румынии. Затем в Польше. В 1923 году переехал в Париж. 

В Париже он бедствовал. Работал сапожником, типографским рабочим. Ещё он занимался литературным трудом. Написал несколько книг, представляющих большой интерес для историков. В том числе: “Под ударами контрреволюции” и “Украинская революция”.

Умер Махно в 1934 году в Париже от туберкулеза легких.

Сам Махно антисемитом не был. И как убежденный анархист, и в силу личностных свойств и качеств. Под знаменами Махно сражалось много евреев.

Стараниями доктора Абрама Лося был открыт лазарет. И создано несколько санитарных отрядов. Махновскую артиллерию возглавил Абрам Шнейдер.

Обороняя Гуляй-Поле во время наступления деникинцев в июне 1919 года, артиллеристы и солдаты еврейской же полуроты прикрытия сражались до последнего снаряда и погибли. Ещё была сформированная так называемая “еврейская рота”.

Среди руководства движения евреи также были достаточно широко представлены. Заместителем председателем Гуляй-польского ВРС (военно-революционного совета) был некий Коган.

По одной из версий махновской разведкой, по другой - контрразведкой; а скорее всего и тем и другим вместе руководил легендарный Лёва Задов (Зиньковский). Культпросветотделом заправляла Елена Келлер.

Членами культпросвета армии были Иосиф Эмигрант (Готман), Яков Алый (Суходольский) и некоторые другие.

Культпросветработники махновской армии не занимались художественной самодеятельностью. Это были комиссары, старавшиеся придать махновской вольнице соответствующий идейный дух.

Махно пресекал любые проявления антисемитизма. И строго наказывал. В мае 1919 года за убийство в Александровском уезде 20 евреев-колонистов было расстреляно 7 крестьян села Успеновка. По свидетельству П.Аршинова, на одной из станций Махно увидел плакат следующего содержания: “Бей жидов, спасай революцию, да здравствует батько Махно!”

Автор плаката был найден. И тут же, на месте, расстрелян. В назидание другим. Ещё Махно организовывал в еврейских земледельческих колониях отряды самообороны и вооружал их.

Это, разумеется, влияло на общее положение, но не останавливало в полной мере. Настолько сильным было желание убивать и грабить еврейское население среди части махновцев. В сущности, тех же украинских крестьян, убивавших и грабивших евреев в составе петлюровских войск. Идеология для них, будь то “жовто-блакiтна” петлюровская; будь то анархистская махновская, мало что значила.

С приближением немцев к Гуляй-Полю в еврейской общине наметился раскол.

Какая-то часть состоятельных евреев, жителей Гуляй-Поля и его окрестностей, не слишком доверяла как самому Нестору Махно, так и тем силам, которые стояли за его спиной: публика несолидная, трудно управляемая, анархисты. Центральная Рада казалась им более основательной. Тем более что за её спиной стояли немцы. И эти “лица еврейской национальности” старались проявить свою лояльность, выказать посильную поддержку. В том числе - материальную.

До Гуляй-Поля доходили слухи, что немцы на своем пути громят места проживания евреев, где им было оказано сколько-нибудь серьезное сопротивление. Пугала серьезная ответственность за дела, к которым большинство не имело никакого отношения. В полном соответствии со сказанным по аналогичному поводу главным московским раввином Яковом Мазе: “Революцию делают Троцкие, а расплачиваются за неё Бронштейны”.

Менее обеспеченные граждане, точнее их революционно настроенные дети, были против. Они видели в этом откровенное предательство.

Судя по воспоминаниям Махно, дальнейшие события развивались следующим образом. В ожидании прихода немецких войск и гайдамаков часть еврейского населения была готова их встретить, что называется, с хлебом и солью. Особо отличился бывший идейный анархист, некий Лёва Шнайдер. Махно рассказывает:

“Под руководством “анархиста” Лёвы Шнайдера, владевшего, помимо еврейского языка, и украинским, было разгромлено бюро анархистов. На украинском языке он обратился к шовинистическим бандам:

- Брати, я з вами вмру за нэньку Украину!

С такими словами вскочил этот “анархист” в бюро анархистов, начал хватать и рвать черные знамена, срывать со стен портреты Кропоткина, Бакунина, Александра Семенюты, разбивать их и топтать. Даже шовинисты украинцы не делали того, что делал он, этот новоиспеченный украинский патриот, - говорили мне очевидцы...”

Избежать погромов не удалось. Первое время немцы поддерживали какой-то порядок. Но довольно скоро власть в свои руки взяли “сичевики-украинцы”. Начались издевательства над евреями, грабежи и убийства. Досталось всем, вне зависимости от политических взглядов и рода занятий. Махно писал:

“В те же дни, по провокации “социалистов” и шовинистов... поймали молодого славного революционера анархиста из бедной еврейской среды, Горелика, и зверски мучили его. Ударяли его... плевали ему в глаза, заставляли раскрывать рот и плевали в рот. При этом ругали его за то, что он - неподкупный еврей. И, в конце концов, убили этого славного юношу революционера”.

Это был, несомненно, яркий и ужасающий, но далеко не единичный случай.

Как бы там ни было, антисемитские тенденции, и без того значительные, усилились. Махно, судя по написанному им годы спустя, пытался повлиять на них. Пытался как-то образумить своих соратников. И по возможности унять.

“Я убеждал крестьян и рабочих в том, - утверждал Махно, - что еврейские труженики, - даже те из них, которые... были прямыми участниками в контрреволюционном деле, - сами осудят этот свой позорный акт. Буржуазия же, причастная к провокационным делам в Гуляй-Поле, свое получит, независимо от того, к какой национальности она принадлежит... Я тревожился. Передо мною вставал грозный призрак антисемитизма. Я собирался с силами, чтобы преодолеть эту заразу в массе крестьян: заразу, привитую преступлением одних, и глупостью других... Я... подчеркнул истинную роль и громадную опасность антисемитизма”.

Его усилия, как показали дальнейшие события, были не слишком успешными.

Был ли Батько Махно еврейским батькой? Едва ли. Но он был идейным борцом с антисемитизмом и где мог упреждал его проявления. Что в те тяжелые времена дорогого стоило.

Валентин ДОМИЛЬ

ОТПУСК 2000 гола.

 Двигаться необходимо. Неважно куда и зачем – просто двигаться: погрузить себя в новую среду, оказаться среди незнакомых людей. В любой дороге есть шанс и самому стать другим, понять то, что не понимал раньше. Помню, говорил когда-то о цыганах с одним артистом из театра «Ромен». Спросил:

-          Почему вы так любите путешествовать?

-          Все просто, - улыбнулся артист. – Нам, цыганам, почему-то кажется, что в дороге нельзя умереть. Мы бежим от смерти. …

 Бормочу с утра, переделав стих Маяковского на свой лад: « Мама, и испорченный          Арафатом отпуск…. Война объявлена…». Нам, вдали от Израиля, и в самом деле кажется, что это так – дома воюют. А мы отрезаны. По телеку только одна информация от СNN – гнусная и лживая. Будто дела в этой телевизионной компании вершат призраки совковой прессы брежневского разлива.

 Показывают нам не ту страну, откуда мы только что прилетели, а нечто невообразимое, чужое. Первая мысль: нужно возвращаться. Звоним домой. Нас успокаивают, нас уговаривают не спешить. Даже юмор проскальзывает в ответах:

-  Наконец-то поймем, где решили поселиться. Все уляжется. Не волнуйтесь.

 Мы пробуем «не волноваться», но окружающее воспринимаем оголенными нервами.

 В странном месте мы отдыхаем: курорт словацкий, но пациенты образуют горючую смесь: евреи, немцы, арабы. Флаги висят в входа в отели – все в одном ряду полощутся на ветру : Германия, США, Израиль, Кувейт, Ливия…  Звуковой фон: немецкий язык, иврит, арабский. Невозможное – возможно.

 Каждое утро немцы, аккуратные и ухоженные, входят в лифт и вежливо, с улыбкой, кивают:

-          Гутен морген!

Ненавижу эту приторную вежливость. Ненавижу этот язык. Я знаю, что этим людям порядка повелели свыше улыбаться мне и приветствовать, но завтра им снова могут отдать приказ убивать евреев. Везде, где только можно их встретить. И в лифте в том числе.

 Это бред. Хромые чистенькие старички не способны на убийство. Этих тебе нечего опасаться. Возможно, когда-то они маршировали в гитлерюгенде, но и ты был в комсомоле. Прости их.

-          Гутен морген! – улыбаются немцы.

И я, совершенно неожиданно для себя самого, тоже улыбаюсь и послушно повторяю за ними: «Гутен морген!».

 Мне стыдно, мне невыразимо стыдно. Я чувствую себя предателем. Я улыбнулся этим людям и ответил им на языке убийц. Будто я сам стал убийцей, предателем. И проиграл свою маленькую войну. Будто предал я память о моих стариках, убитых нацистами.

 Дед мой и бабка понимали команды палачей, могли разговаривать с ними вполне свободно. Им немецкий язык казался почти родным. Евреям так хотелось полюбить немца. Не английский, французский или итальянский взяли они за основу жаргона, а немецкий, будто знали, откуда придет опасность и заклинали судьбу:

 « И вы полюбите нас. Мы почти такие же, как вы. Вот и говорим почти на таком же языке».

 «Почти»! Это проклятое словечко вечно тянется за нами, как приговор. Так стараемся, так трудимся, чтобы переродиться, стать такими, как все. И желаемое всей душой  п о ч т и  получается. Всегда  п о ч т и.  Выше наших сил – избавиться от этих пяти букв в нехитром слове.

 Мне так необходимо покаяние, искупление греха отступничества. Я не хочу быть «почти», особенно сейчас, когда гитлерюгенд Арафата швыряет камни в Стену плача, а штурмовики готовят войну террора.

 На следующее утро знакомые немцы входят в лифт.

-          Гутен морген!

-          Шалом! – киваю сдержанно. – Бокер тов!

И немцы смотрят на меня с немым изумлением. …

 Здесь, у дверей процедурного кабинета, полный порядок. Каждого вызывают в назначенное время, но люди зачем-то приходят раньше и сидят, ожидая, в удобных креслах.

 Я тоже сижу, читаю. Рядом занимают места две хромые бабули. Немки, судя по разговору. Дело обычное, но мне на этот раз почему-то не по себе. Одна из немок так похожа на мою маму. И голос ее похож, и хромает она точно также. И, слова! Господи, я улавливаю в ее речи слова моей мамы: « Горништ», - говорит немка. Я помню, что значит это слово: «Достаточно». «Ву ду гейст?» – это, кажется, «куда ты идешь?»… «Шейн подем», - говорит старушка. И это я понимаю. Когда-то, давным – давно, мальчишкой, я старался догадаться, о чем шепчутся мои родители на идиш.

 «Вас херцех бабир? – спрашивает старушка, так похожая на мою маму.

 Идиш  - жаргон – отчаянная попытка от веры в силу и могущество немецкой культуры. Веры в возможность вечно жить рядом с немцем. Глубочайший компромисс на уровне культуры.  Лихорадочная попытка ассимиляция, а следом грубая и жестокая насмешка Бога над "избранным народом", только за то, что попытался он говорить не на своем языке. На чужом. П о ч т и  на чужом…

 Зачем? Чтобы потом понимать команды палачей на пути к газовым камерам.

 Фрау рядом со мной так похожа на мою маму. Она жива. Она лечит свою хромоту. Мамы давно нет на свете. В глубине души я даже благодарен этой немке за невольную память о маме, и за слова знакомой, из моего детства, речи. И нет во мне в  то утро ненависти к немецкому языку. Я готов полюбить этих стариков из Берлина и Дрездена, и особенно вот эту старушку, так похожую на мою маму.       

  Мы едем в близкий, средневековый городок на поезде. Мы тоскуем по поездам. Мы к ним привыкли. Россия вся стоит на рельсах и шпалах. В Израиле немного железных дорог. В основном, мы передвигаемся по асфальту.

 День солнечный, теплый. И палестинцы, если верить телевидению, как будто присмирели.

 Мы  весело отправляемся в дорогу. Мы уверены, что дома все будет хорошо. Будто мы были когда-то, на этой железнодорожной станции провинциального городка. И запахи здесь так знакомы. Точно в срок подходит состав из нескольких, допотопных вагонов. Мы торопимся занять места в пустом купе… Потом был замок другого городка, улочки « пряничных» домиков под красной черепичной крышей, обед в кабачке, уставленном пивными бочками и тележными колесами. Все было, как  обычно. Мы просто раскрыли толстую, зачитанную книгу и оказались в томе сказок братьев Грим. Поразило не это путешествие, а заурядное, пыльное окно в коридоре вагона, на обратном пути.

 Было душно. Мы опускали его, а окно медленно, но упрямо поднималось. Мы снова дергали ручку к низу, и окно вновь ползло наверх. Мы привыкли жить в мире порядка, а тут такой вопиющий, ужасающий беспорядок. Окно было обязано слушаться пассажиров, честно заплативших за билет, но оно  своевольничало, будто получило тайный приказ уберечь нас от сквозняка и простуды.

 И я позорно начал дергаться – к окну и обратно. Пассажиры, в глубине души, посмеивались надо мной. Их не волновала духота в купе. Я же всегда и люто ненавидел спертый воздух. И потому затеял войну с окном, и, наконец, придумал, как заставить его подчиниться: втиснул между рамой и стеклом скомканный носовой платок. Окно застыло. Свежий, прохладный воздух проник из коридора в купе.

 Я торжествовал, чувствую себя победителем. Пели фанфары, и легионы победителей шли через триумфальную арку моего имени…. Это было так глупо. Нашел, чем гордится. И все-таки…

 Окно, впрочем, не подчинилось. Окно из милости и уважении к гостю пожалело меня, и ползло наверх еле заметно. Так медленно, что закрылось только на тормозном пути к нашей станции.

   Вот прошло время. Помню городок тот, по имени Тренчин. Чудный городишко. И угрюмый замок над ним помню. Но в этой памяти моей нет ничего интересного, необычного, необходимого …. Так, еще один день доброго отдыха.

 А вот память о том строптивом окне – нечто другое. Окно то не забуду, надо думать, никогда. И тот пустяшный поединок со стеклом в раме буду помнить. И гордость победителя. И милость ко мне того окна, не терпящего свою открытость, не забуду.

 Как причудлива память человеческая, и как, порой, важны для нас сущие пустяки, мелочи, когда многое значительное, важное проходит и уходит незаметно.

  Вена, Художественно-исторический музей. Он не так богат, как Эрмитаж, к примеру, но в нем целый зал картин великого голландца! Зал Брейгеля.

 Как же шел он за правдой, своей правдой, с помощью неукротимой фантазии. Не нравились художнику равнинные пейзажи родины. Он украсил их фантастическими горами. Только в этом мире горного пейзажа он смог существовать в радости.

 Брейгель всегда подпускал меня к себе. Не гнал прочь отторжением непонимания. Века прошли, а он все еще рядом с нами. Я хочу быть его учеником, придумывая людей, с которыми жить не страшно. Тот  мир «человеков», где можно существовать без страха и отчаяния.

  Охотники, уставшие собаки,  жены у очага. Все обычно. Но обычное погружено в пейзаж невозможный, немыслимый. И кажется, что в огромном этом мире такое незначительное событие, как заурядная охота, становится явлением космическим.

 Ложь? Пусть. Бывает, что и правда становится нашим палачом. Я не хочу жить в реальном мире, если дана мне Богом способность преображать его хоть в какой-то степени.

 Помню, еще в школе никак не мог понять, что такое «критический реализм». Мало того, что реализм, да еще и критический. Зачем? Столько плескалось реальной дряни вокруг этого грязного, подлого реализма. Еще и он был рядом, и мучил своей неотвратимостью. Только гений силой своего дара был способен осветить мрак сущего. Не было никакого «критического реализма». Был Рабле, Свифт, Бальзак, Пушкин, Толстой, Чехов…. Имена были, «измов» не было.

 «Измы» эти, как мне всегда казалось, изобрели бездари моды, только затем, чтобы как-то примазаться, примкнуть к великим именам. «Мы с Гогеном постимпрессионисты». Звучит!

 Брейгель, как и Рембрант, Босх, Пикассо или Дали, остался в одиночестве гордым, одиноким мудрецом, вспомнившим, как выглядела Вавилонская башня и рухнул с неба Икар, Брейгель, сотворившим новый, несуществующий пейзаж своей родины. 

 Мне кажется, что в мире существуют всего лишь два художественных течения в искусстве: фантастический и апокалипсический реализм. Все остальные «измы» от лукавого.

 Евреи – народ фантастического реализма. Можно сколько угодно ругать «миротворцев» Израиля, но за всеми этими «процессами» после Осло и Кемп Дэвида стоит не только глупость и корысть, но и несокрушимая вера в гармонию и доброту окружающего мира. Евреи сами себе пишут пейзаж, где нет ничего, кроме покоя, благоденствия и любви. Они так хотят забыть, что живут в пустыне и под беспощадным солнцем испепеляющей ненависти.

 «Щ». Похоже, ни в одном языке, кроме русского, нет этой буквы. Дежурная медсестра никак не может произнести мою фамилию: «Красинников, Красичиков, Краснильчиков…» И, наконец, ее озаряет: « Мистер Калашников!».

 Это знакомо и понятно. Я и не думаю обижаться.  Весело уверяю девушку, что не ношу эту страшную фамилию. Она мне охотно верит .

 За этой оговоркой целая эпоха. "Эпоха  Калашникова» . Эпоха Советской империи, куда входила и эта маленькая страна - Словакия.

 Думаю, та девушка мало что знала о России. Прошло десять лет свободы, и в школах Словакии не преподают русский язык, и не учат историю своего славянского соседа. Вряд ли этой милой медсестре знакомы фамилии Менделеева, Чехова или Мусоргского…. Сила отторжения  очень велика. Словакия стремится забыть как можно быстрее все, что было с ней на протяжении 45 лет.

 Но память о «Калашникове» осталась. Страшная память. Вот и я высматриваю в толпе  фанатиков из Газы знакомые очертания автоматической винтовки, сконструированной, как говорят и пишут, добродушным  изобретателем из города Ижевска.

 Каждое время оставляет потомкам свои знаки. И этот недобрый знак тоже застрянет в памяти поколений надолго.

 Вот и я превратился в Калашникова. И буква Щ» приковывает меня к России невидимыми цепями. Повторюсь, ни в одном языке, кроме русского, нет в алфавите этой странной буквы.

 Вечером СNN показывает все ту же толпу бандитов в черных масках. Газа грозит Израилю его же оружием. Словаки не включают этот канал. Словаки живут спокойно в центре благополучной Европы. Впрочем, есть и у них и свои военные анекдоты.

 Шофер такси рассказывает, что министр обороны из Братиславы предложил правительству купить истребители Сухого. У министра спросили, с кем он собирается воевать? Не знаю, честно ответил генерал.

ЗВЕЗДА НАТАЛЬИ ФАТЕЕВОЙ

Одна из первых красавиц советского кинематографа, русская Лиз Тейлор – как ее называли – сейчас редко появляется на экране. Активно занимается спортом, освоила йогу, ведет здоровый образ жизни. «Я живу сейчас так, чтобы успевать радоваться жизни. Хочу, чтобы люди знали правду обо мне, моих мужьях, поклонниках, работе в театре и кино. Раньше я не имела права писать об этом… Ведь только сейчас научилась просто, мудро жить, обрела гармонию. Поняла, что самое мерзкое слово – выживать. ЖИТЬ нужно!» Наталья Фатеева родилась 23 декабря 1934 года в Харькове. Ее мама, Екатерина Васильевна, работала в легкой промышленности - директором ателье мод. Отец - Николай Демьянович был военнослужащим. Хотя в семье Фатеевых никто и никогда профессионально с искусством связан не был, многие родственники были людьми артистичными и музыкальными. Так отец Натальи мог запросто подобрать любую мелодию на фортепьяно, а его сестры пели в церковном хоре. Наталья тоже от природы была наделена и слухом, и голосом. С ранних лет она мечтала о карьере актрисы. Девочка буквально не вылезала из оперного театра, пересмотрев и переслушав не раз все спектакли. Некоторые арии она знала наизусть.Родители не очень приветствовали увлечение дочери сценой, считая актерство занятием малопригодным для жизни. Они все время напоминали ей, что главное - хорошо учиться. Впрочем, с учебой особых проблем у Натальи не было, а вот в школьный драматический кружок ее не взяли из-за слишком высокого роста. Видя склонность дочери к музыке, родители отдали Наталью в музыкальную школу. Отец даже за две пары сапог выменял для нее пианино. Но в музыкальной школе, по словам самой Натальи, ей не повезло с педагогами… Зато в спорте юная Фатеева достигла немалых успехов. Ее без труда приняли в секцию легкой атлетики на стадионе «Динамо», и вскоре она стала чемпионкой города по прыжкам в высоту, в длину и даже по толканию ядра. И все же в душе у разносторонне способной девочки теплилась лишь одна мечта - сцена. В 1952 году Наталья Фатеева вопреки воле родителей и отговорам друзей решила поступать в Харьковский театральный институт. Это ей удалось с первого же захода: у нее одной из всех абитуриентов по всем экзаменам были отличные оценки. Первоначально все у Натальи складывалось замечательно. За отличную учебу она стала получать именную стипендию. Была замужем за актёром Леонидом Тарабариновым (1928—2008), родилась дочь, которая после развода родителей осталась жить с отцом. Вскоре Наталью Фатееву, как одну из самых красивых и талантливых студенток, пригласили работать диктором на местное телевидение. И тут, как это часто бывает, нашлись завистники, которые не смогли пройти мимо успехов начинающей актрисы. Произошла какая-то неприятная история, в результате которой Фатееву отчислили из института, и она, чтобы не видеть и не слышать своих врагов, отправилась в Москву, поступать во ВГИК. На дворе стоял 1953 год. Как и следовало ожидать, экзамены во ВГИК Наталья сдала блестяще и была зачислена студенткой первого курса в мастерскую С. Герасимова и Т. Макаровой. Причем зачислили ее сразу на 4-й курс, чего не случалось за всю историю института. 1956 год принес Наталье Фатеевой удачу. Она дебютировала на Киностудии имени Довженко, сыграв Таню Оленину в фильме «Есть такой парень». Тогда же Наталья Фатеева познакомилась с начинающим режиссером Владимиром Басовым. В 1957 году он пригласил ее на одну из ролей в свою картину «Случай на шахте восемь». Вскоре они поженились, и в 1959 году на свет появился мальчик, которого назвали Владимиром. Однако этот брак продержался всего несколько лет. Актриса вспоминает: «Этого человека я очень любила. Термос ему носила на съемки. Меня восхищала его одержимость. Когда мужчина любит свое дело и выкладывается, его не ревнуешь к этому делу... Но вот он... Он ревновал меня к моей внешности, нервно реагировал на робкие успехи в кино и театре. Вы не поверите, но он любил мрачно приговаривать: "Когда же ты постареешь, когда тебе будет наконец тридцать лет..." Я очень долго не решалась расстаться с Басовым, он душу мою привязал к себе, но так меня мучил в последнее время, что я на это скрепя сердце пошла... Он же и после развода не успокоился, бегал по киностудии, хлопотал, чтобы меня больше не снимали... И при этом сына своего не видел целых десять лет, хотя мы и жили на одной улице...» Загруженность Натальи Фатеевой в кино и необходимость воспитания сына привели к невозможности работы в театре Ермоловой, и в 1961 году актриса вновь вернулась в Театр-студию киноактера, где впоследствии проработала много лет. Тем временем режиссеры обратили внимание на молодую актрису, посыпались предложения. Правда, приглашали Фатееву в традиционные советские фильмы, как принято говорить – репертуарные, отличавшиеся общим средним уровнем. Красотой и талантом Натальи Фатеевой режиссеры попросту прикрывали слабость драматургии. Актриса все это прекрасно понимала, но вынуждена была сниматься, отказывая лишь в тех случаях, если материал казался ей неприемлемым по этическим соображением. Между тем неудача не обескуражила Фатееву. «В нашей профессии главное - ждать!» - повторяла она про себя и ждала лучшей роли. И дождалась. В 1962 году режиссер Генрих Оганесян пригласил ее на одну из главных ролей - Зои - в картину «Три плюс два». Дуэту двух самых красивых актрис советского кино (причем обе- Наташи) - Фатеевой и Кустинской в этом фильме противостояло трио обаятельных мужчин - Г. Нилов, Е. Жариков и А. Миронов. Во время съемок фильма между Натальей Фатеевой и Андреем Мироновым вспыхнул роман. Актриса признавалась: «С Андреем мы очень подружились. Он был именно хорошим другом, были долгие и теплые отношения, после тяжелого разрыва с Басовым он мою душу очень отогрел. Вот Андрюша, хоть и не имел тогда такого богатства, опыта душевного, - с ним было очень хорошо, он интеллигент настоящий, прекрасный сын своих родителей, я ему за многое благодарна...» А вот, что рассказывала мама Андрея, актриса Мария Миронова: «Когда они расстались, он страдал. Эпистолярный жанр почти исчез в наши дни - и Андрей тоже в основном звонил мне. Но иногда и писал. Почти все его письма относятся к периоду любви и расставания с Наташей. Он писал о своих чувствах к ней. И как писал... Я до сих пор отношусь к этой женщине с огромной нежностью...» После выхода фильма все его герои стали мгновенно популярны. Особенно полюбились зрителям две красавицы, две Наташи – Фатеева и Кустинская. Всем казалось, что подружки по фильму, они являются подругами и в жизни. На самом деле некоторое время они поддерживали дружеские отношения, но продолжалось это недолго. Причиной стал мужчина… Наталья Фатеева никогда не испытывала недостатка от внимания мужчин. В середине 60-х, когда фильмы с ее участием выходили один за другим, она была особенно популярна. По ее же словам: «Бывало, на фестивале танцуешь с замминистра, и он шепчет в ухо: «Я тебе все-все сделаю, все куплю, ни в чем нуждаться не будешь...» А я притворяюсь глухой...» Отказывая многочисленным поклонникам, Наталья внезапно увлеклась сама. Ее избранником стал летчик-космонавт, 30-летний Борис Егоров. В октябре 1964 года он совершил полет в космос на корабле «Восход» и получил за это звание Героя Советского Союза. С Егоровым Фатеева познакомилась случайно на вечеринке у подруги. Красивый, умный, настоящий герой того времени, он сразу же вскружил голову Наталье. То, что Егоров уже был женат, не стало для нее преградой. Вскоре Борис развелся и женился на Фатеевой. А в 1969 году у них родилась дочка, которую назвали Наташей. Этот брак оказался таким же непрочным, как и предыдущие. Супруги оказались совершенно разными людьми, чужими друг другу. Фатеева вспоминает: «…Разные стремления у нас были, даже книги по-разному мы с ним читали. Его любимая тема для разговоров была - машины и их лошадиные силы, часами мог об этом говорить...» Первую трещину брак дал в 1969 году, когда Фатеева уехала в Румынию на съемки музыкального фильма «Песни моря». В нем она снималась в главной роли вместе с популярным румынским певцом Даном Спатару. Плененный красотой советской актрисы, певец, который всегда считался донжуаном, решил за нею приударить. По словам самой Натальи Фатеевой: «Спатару - блистательный актер, совершенно уникальный человек, там как раз все самое интересное осталось за кадром...» Конечно же, нашлись «доброжелатели», которые сообщили все Егорову. Отношения становились все более холодными. Чтобы как воскресить былые чувства, Фатеева решила на очередное празднование Нового Года пригласить Наталью Кустинскую с ее мужем Олегом. Ей казалось, что двум семейным парам будет веселее за праздничным столом. Она еще не знала, чем все это окончится. Тогда Борис Егоров впервые обратил внимание на Наталью Кустинскую, но совершенно не подал виду. А спустя полгода он признался ей в любви. Их вторые половины были тогда в отъезде. Порвав со своими семьями, Кустинская и Егоров начали совместную жизнь, прожив вместе два десятка лет… С годами проявилась еще одна грань таланта актрисы - ее многоплановость. Фатеева доказала, что может сыграть в комедии, в мелодраме, в фильме на «производственную» тему, в мюзикле, в исторической картине, и даже в детективе. Она играла учительниц и экономисток, инженеров и спортсменок, колхозниц и княгинь. Много и успешно Наталья Фатеева занималась дубляжом иностранных картин. Их в ее биографии более двухсот. Ее голосом говорили Софи Лорен, Леа Массари, Беата Тышкевич, Невена Коканова, Барбара Брыльска и многие другие. Личная жизнь актрисы так и не сложилась: она еще два раза вышла замуж, и оба раза неудачно. Почему? Сама она так отвечает на этот вопрос: «Все мои браки были примерно одинаковой продолжительности. Три года люблю, два года терплю. Пятилетка, все по-советски. В браках я была обычной женой. И носки стирала, и готовила, все как у всех. Быт советский - это пытка. А в моей профессии - так и вдвойне: мне же надо следить, чтобы руки не страшные были, чтобы лицо не старело... Вся страна любила, а того, кто мне нужен, не было. Идешь, бывало, и думаешь: "Господи, да что ж это такое: обожают многие, а где же тот единственный, который будет любить меня больше, чем себя?"» На рубеже 80-90-х годов Фатеева, как и многие ее коллеги-артисты, не желающие сниматься в "чернухе", была выброшена из кино. В одном из своих интервью в марте 1992 года она признавалась: «Мне очень страшно. Как жить, как играть? В Театре киноактера - раздоры, свары и отсутствие зрителей. В кино - неизвестно, когда и что будет... Я не вписываюсь в новые времена, тут все чужое. У меня впервые в жизни начались депрессии. Я очень трудно сейчас живу и стараюсь больше быть одна. Где-то я прочла: жизнь надо пережить, а не перестрадать. Нельзя зацикливаться на страданиях, распускаться ... И я держусь...» Когда началась перестройка, Наталья Фатеева оказалась в первых рядах общественных деятелей, активно поддерживающих преобразования в стране, ратовавших за новую жизнь в свободной России. Подлинным гражданским поступком стало ее обличительное заявление в адрес В. В. Жириновского и ЛДПР во время празднования так называемого «нового политического года» в Кремле в декабре 1993 года. Одно время не очень благополучно складывались отношения Фатеевой с детьми. Володя рос без отца и с детских лет был предоставлен самому себе. С 5-го класса начал курить тайно, с 8-го - открыто. Видя все это, мать в 1972 году пристроила сына в кино - он снялся в фантастическом фильме «Москва-Кассиопея». Через год в его продолжении - «Отроки во Вселенной». В 18 лет надумал жениться на дочери дипломата, привел ее в родительский дом. Мать не одобрила этого шага сына и вскоре попросила молодых жить отдельно. Какое-то время они скитались по снимаемым квартирам. Однако выдержали это испытание и, главное, не расстались. В 1992 году В. Басов-младший снял свою первую полнометражную картину под названием «Бездна. Круг седьмой». Страшная, мистическая история. У В. Басова- младшего растет сын Иван. Дочь Наташа трижды поступала в институт, хотела стать журналистом, но все три раза проваливалась на экзаменах. В конце концов, она устроилась работать в инофирму, вместе с мужем они построили дом за городом, где им хорошо живется. В среде киношников Фатеева всегда считалась большой любительницей животных. Когда она появляется в Болшевском доме отдыха кинематографистов, персонал уже знает, что в свой номер она обязательно будет приводить несчастных животных, ухаживать за ними. Однажды в ее номере жили сразу шесть бездомных собак! Главной отличительной особенностью этой женщины всегда была ее красота. Даже сейчас, когда она далеко не девушка, выглядит она прекрасно. Каким образом ей удается этого достигать? Сама она объясняет это следующим: «Секреты очень простые: я слежу за собой всю жизнь. Не ем мяса, практически не употребляю спиртного (изредка стаканчик красного вина не в счет), не курю... В юности занималась легкой атлетикой, долгие годы бегала, плавала, ходила на лыжах. Сейчас вот посещаю бассейн, делаю по утрам гимнастику по системе йогов. Кроме того, слежу за лицом: регулярно делаю массаж, пользуюсь хорошими кремами - не теми, что продаются в магазинах, а специально подобранными составами. Их делают для меня люди, знающие в этом толк. Еще один секрет: несмотря на все передряги жизни, я всегда исповедовала философию действенного добра, оптимизма. Как ни странно, это тоже благотворно отражается на внешности... Я очень люблю дисциплинированно жить. То, что я есть, я выстрадала своей жизнью. Я считаю, я прожила достойно. Мне не стыдно за мою прожитую жизнь... ...Сейчас я такая, какой должна быть, и меня ничто и никто не раздражает. Конечно, абсолютно свободных людей не бывает. Но я чувствую, как освободилась от многого, что меня все время заставляло идти на компромиссы. Я так устала от этих чудовищных компромиссов, которые давили всю жизнь. Могу позволить себе не работать, не общаться с теми, с кем не хочу. Занимаюсь без конца какими-то благотворительными делами, и ко мне люди относятся с доверием. Делать что-то для других всегда гораздо приятней и удобней, чем для себя самой. Себе я ничего сделать не могу, а вот для других - получается, и мне это очень нравится. Я совершаю это с легкостью и знаю, что у меня от Бога есть такой дар. Ко мне в руки всегда "идут" те книги, которые в данный момент нужны. Вообще жизнь всегда приносит то, что необходимо именно тебе, надо просто уметь это видеть и с благодарностью принимать.» …Пожалуй, самая скрытая сторона жизни актрисы – ее отношения с детьми. Никто, кроме Фатеевой и ее близких, на самом деле не знает правды. Но в прессе регулярно появляются откровения разных людей, которые с уверенностью заявляют, что у Натальи есть еще и старшая дочь – будто бы ее актриса оставила в Харькове, первому мужу. И будто бы ее общая с Егоровым дочь в раннем возрасте родила сына... и отказалась от него по настоянию матери. Якобы мальчика воспитали родители молодого отца, служившего в армии, – как своего сына… Но сама Фатеева не комментирует эту информацию, повторяя: «В моей жизни случались такие неожиданные повороты сюжета, что практически любой бы на моем месте не выдержал, сдался. Но, поверьте: каждому воздается по заслугам. Мне не стыдно за прожитую жизнь, я многое выстрадала. И всегда исповедовала философию добра и действенного оптимизма. Кстати, это весьма благотворно отражается на внешности!» С этим трудно спорить: Фатеева выглядит прекрасно!