ВНОВЬ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ?

Либеральный фашизм, потому и фашизм, что навязывает свои догмы силой. Арабские страны готовы к демократии так же, как волки к вегетарианской диете. Россия не была готова к той же же демократии и рыночному хозяйству. Понимаешь это, когда сам, своими глазами, видишь, во что превратила страну очередная революция сверху. Снова, по сути, получилась она большевицкой: с полным отказом от традиций, трудовых связей, наработанных, худо-бедно, принципов бытия.  Кремль в начале девяностых стал рубить с плеча, с большевицким нетерпением и верой, что "кто был ничем, тот станет всем". Открытие границ убили неконкурентную российскую продукцию, но вместе с тем и убили, или заставили переродиться в воров и бандитов, тех, кто эту продукцию производил. Всевышний пощадил бывшую империю, одарив ее ценами на энергоресурсы, но вместе с тем окончательно разрушил трудовые связи и лишил квалификации людей труда, превратив народонаселение России в торгашей. Вместе с тем, были утрачены остатки национальной этики и морали. Капитализм, вместо того, чтобы заставить людей трудиться, жить настоящей работой, растлил их халявой, легкими деньгами.

 Мы снимали фильм в городе, который был попросту ничтожен перестройкой. Город труда живет ныне на одной купле-продаже, в каком-то абсурдном мире. Кто-то торгует мебелью и продает ее тому, кто продает ему телевизор или холодильник. Город, где прежде было с десяток заводов и фабрик, практически ничего не производит.

 Сегодня Путин делает лихорадочную попытку заставить народы России работать, понимая, что халява, рано или поздно, кончится, но и эта попытка грозит стать революционным переворотом - следствием все той же большевицкой, разрушительной нетерпимости, замешанной на агрессивном психозе. А тут еще Запад и Белый дом, ничего не понимающие в том, что происходит вокруг Кремля  и  в Украине. Как, кстати, ничего не смыслящие в реалиях Израиля, где навязанные  силой либеральные ценности работают на разрушение Еврейского государства, а не на его защиту.

 Натура человеческая сопротивляется бреду, практически любой, революции. Человек, вопреки разным схемам и догмам: большевицким, нацистским, либеральным -  стремится жить в простоте и покое, пусть эта простота и покой не дают ему возможность опередить по доходам  банкиров Швейцарии или программистов США.

 Вот уже почти сто  лет русскому человеку на дают жить в  том, в чем он привык жить и так, как он привык, а все попытки заставить его существовать по чужим образцам приводят к вспышкам указанного и хронического, агрессивного психоза, в поисках врагов.

  Россия не была готова к открытому обществу и рыночным отношениям. Либерализм, выработанный Западом, ей чужд и враждебен. Мне скажут, что это ужасно. Возможно, но еще ужасней насильственные опыты, в ходе которых упомянутого волка заставляют жрать траву.

ОТ ВОЛОДИ ФРОМЕРА

       

                            ИСТОРИЯ  ОДНОЙ  БОЛЕЗНИ

 

                                            Актриса Ирина Алферова сказала в   

                                            интервью, что она любит Путина и    

                                            готова   идти за ним куда угодно.

 

       Известная актриса Ирина Алферова, когда-то первая красавица страны, не утратившая с возрастом былого шарма, вошла рано утром в кабинет к мужу Сергею с трагическим выражением лица. Она была в халате, непричесанная  и несчастная.

       - Что с тобой? - спросил муж.                  

       - Сережа, я, кажется, заболела. Только не пугайся, пожалуйста. Дело в том, что мне  стал нравиться Путин.

        - Быть такого не может! - ахнул муж. Только этого  нам не хватало!  Ты  просто устала. Мы съездим на курорт. Ты отдохнешь, и это пройдет.

        -  В Крым? С надеждой спросила Ирина.  

        -  Ну, почему же обязательно в Крым?

        - Потому что Крымнаш! Ах, Сережа, Как он произнес эти слова! Каким дивным светом сверкнули при этом его глаза…

       -  Успокойся, Ира.   И давно это у тебя?

       - С тех пор, как я, случайно включив телевизор, услышала, как он сказал: «Мы будем мочить их в сортире». Во мне словно что-то оборвалось.  Голова закружилась, и я  чуть не потеряла сознание. Боже мой!  Мною овладел гибельный восторг. Я почувствовала, что пропадаю.

     Ирина заплакала. Муж нежно обнял ее и отвел в кровать. Дал ей рюмку коньяка, и она  уснула.

     Когда она пробудилась, было уже утро. У ее кровати стояли Сергей и врач - психиатр. Лица у них были встревоженные.

      - Ну-с, как мы себя чувствуем? – спросил врач.

      - Плохо, доктор. Я вновь переживала во сне пронзительное Его заявление о том, что мы будем спасать всех русских, где бы они ни находились. Не только на Украине, но  даже на Аляске. Ах, какая судорога восторга и вдохновения прошла по его лицу! Он был так прекрасен!

    - Что будем делать ?  - шепотом спросил муж.

    -  Скверно,- сказал врач. -  Болезнь прогрессирует. Нужны сильно действующие средства. Необходимо удалить радио и телевизор. Никаких газет! Читайте ей вслух « Остров Крым» Аксенова. Я через два дня вас навещу.

   Когда доктор вновь пришел,  на муже лица не было. Жалостно небритый,  с темными кругами под глазами,   он был в отчаянии.

    - Совсем плохо доктор, сказал он. Ирина уже монархистка и говорит, что не успокоится, пока ее кумир не будет коронован в   церкви Христа Спасителя. 

    Когда они вошли в комнату Ирины, то увидели, что она стоит на коленях перед портретом Путина и поет «Боже Его храни» .

    - Все,- сказал доктор. – Надо вызывать неотложку.  Это конец. 

 

 

 

                                   ВСТРЕЧА

 

   В самом начале минувшего века  популярность Константина Бальмонта достигла апогея. Сборники его стихов выходили один за другим большими тиражами и мгновенно раскупались. Публика  восхищалась блистательной отделкой стиха, великолепными  аллитерациями, победительным ритмом,  порывистостью строк, гордым жизнеутверждающим пафосом.

  На   поэтических концертах Бальмонта  засыпали цветами. Курсистки бились в истерике. Он был тогда на гребне своих творческих возможностей и словно парил над русской литературой.     Поэтический метод Бальмонта – импровизация, или, как считал Брюсов, «импрессионистическая кристаллизация творческих мгновений».

   И действительно,    Бальмонт был, пожалуй, единственным подлинным поэтом-импрессионистом в русской поэзии. Его лучшие стихи это  красочная и страстная попытка зафиксировать трепетные мимолетные впечатления, связанные с постижением мироздания собственной душой. 

    Он был интуитивным поэтом, или, как он сам себя называл, «стихийным гением».   Мысли в его стихи  заглядывали редко. Музыкальность заменяла глубину. Отсюда главная его беда- бедность поэтического языка.  Из сборника в сборник переходили одни и те же любимые слова: луна, солнце, ветер, чары,  волна, море и т.д..     Но тогда , в начале века, он покорил всю читающую Россию.  О нем сплетничали, рассказывали анекдоты. Его осаждали женщины, хотя красотой  он не отличался. Маленького роста, с надменно вскинутой головой,  с сухими губами, обрамленными огненно-красной  бородкой, он не ходил, а словно врезался в пространство, повсюду приковывая к себе внимание.

    Лишь один  кумир был у Бальмонта – Лев Толстой. Лишь его  одного считал он выше себя. Лишь в нем одном видел живое божество, и страстно мечтал с ним встретиться.  И такая встреча состоялась осенью 1901 года в  Ялте, где Толстой тогда отдыхал.

     Извозчик-татарин на быстрых и звонких лошадях привез Бальмонта к заветному дому. Слуга сухо сообщил, что  «граф изволили пойти погулять» . «Не беда,- сказал Бальмонт,- я подожду». Слуга пожал плечами , и проводил его в приемную комнату. Долго сидел там Бальмонт, чувствуя себя, как в тюремной камере. Но вот в комнату вошел освеженный прогулкой Толстой,  поздоровался, и спросил:

    - Чем могу быть полезен?

    - Лев, Николаевич,  - волнуясь сказал Бальмонт., мне просто необходимо с вами поговорить. Я хочу.   Я должен.

   - Да это-то хорошо,- сказал Толстой  очень ласково,- только не вовремя вы пришли, мне нужно сейчас отдохнуть.

    - Ну, конечно же , боже мой, я понимаю. Я уйду и буду гулять. Только позвольте мне придти к вам, когда вы отдохнете.

    - Ну, вот и хорошо,- сказал Толстой,- пойдите,  погуляйте, а через час приходите.    Бальмонт никуда не пошел. Он сидел в приемной и ждал, думая о странной притягательной силе этого человека.

  Толстой возник внезапно, - быстрый большой, седобородый, с кустистыми насупленными бровями, придающими его лицу сердитое выражение, и произнес: «Ну вот, пойдемте теперь ко мне».     Они вошли в его комнату и остались вдвоем.

  «Расскажите о себе», -  попросил Толстой.

   Почувствовав магнетический толчок в сердце,  Бальмонт в течении получаса рассказывал Толстому о своей жизни  так образно, сжато и ярко, как еще никогда никому не рассказывал.

     Толстой слушал  внимательно,  не перебивая. Бальмонт перевел дыхание: «А теперь, Лев Николаевич. послушайте мои стихи»   

       Он стал читать в своей привычной манере, певуче  растягивая слова. Выслушав несколько стихов, Толстой  вдруг засмеялся, но сразу оборвал смех и сказал: «Простите меня, голубчик, но я не воспринимаю поэзию такого рода. Я вообще считаю, что  слово должно служить для выражения мысли, и высветления истины  духа. Стихотворство, на мой взгляд, даже когда оно хорошее, есть занятие бесполезное».

   Видя растерянность Бальмонта, и почувствовав его искреннюю  устремленность к нему, Толстой сказал очень ласково: «Вы изменитесь. Это все в вас пройдет».

    После встречи с Толстым, Бальмонт  поехал к Чехову. Антон  Павлович сразу спросил:

    - Вы были у него?

    - Да,-  ответил Бальмонт. – Старик ловко притворился, что мои стихи ему не нравятся.

КАК ЯША КЕДМИ ПОПАЛ В ИЗРАИЛЬ?

©"Заметки по еврейской истории"

№9(178)

сентябрь 2014 года

 

Марк Львовский

Яков Кедми (Казаков)

Тот, кто всегда ходит сам по себе...

 

Человек стоит столько,

во сколько он сам себя ценит.

Франсуа Рабле

 

Согласился Яша на интервью сразу, без кокетства, ломания, ссылок на занятость и так далее. Но не пригласил к себе домой, хотя именно к приглашениям в дома интервьюеров я привык после уже, слова Богу, двадцати интервью, а предложил встретиться в кафе каньона Азриэли на третьем этаже. Моё, признаться, жадное желание увидеть дом бывшего директора НАТИВа, таким образом, удовлетворено не было.

Не скажу, что это кафе идеальное место для интервью. Было довольно шумно, то и дело распахивались двери, выходящие наружу на смотровую площадку, и в кафе вваливалась очередная стайка галдящей молодёжи. Другая стайка в это же время из кафе вываливалась. На всех лицах было упоение молодостью и здоровьем.

Долго ждать себя Яша не заставил. Правда, когда мы уже двинулись к выбранному столику подальше от хлопающих дверей и молодого гула, его остановили двое пожилых мужчин, сидящих за столиком с чашками кофе. «Яша!» – радостно закричал один из них. Яша остановился, и беседа его со знакомыми заняла минут десять. Я, естественно, остановился поодаль и нервничал. Когда Яша освободился, он извинился и небрежно бросил мне, что это генерал, знакомый ещё со времён войны 1973 года. Мы уселись за столик, заказали по чашке кафе, и два с половиной часа, прервавшись несколько раз на краткие ответы по мобильнику, Яша рассказывал о себе. Прерывать его вопросами почти не было необходимости.

Несмотря на все свои регалии, он, как само собой разумеющееся, разрешил называть его «просто Яшей», ну, а где «просто Яша», там и, естественно, обращение на «ты».

Как я уже говорил, в кафе было шумно, но благодаря тому, что Яша все два с половиной часа добросовестно держал микрофон у своих губ, с технической стороны интервью прошло просто прекрасно.

Яша был деловит и суров. Улыбнулся он только два раза. Я отдельно сообщу, в каких местах его рассказа это произошло.

И ещё. Так как слово «НАТИВ» в интервью упоминалось в количестве не меньшем, чем слово «Израиль», то я сообщу вам, господа, несколько основополагающих данных об этой небезызвестной организации.

НАТИВ – израильское государственное учреждение, подчиняющееся Главе правительства. Другое название этой организации – Лишкат Ха-кешер (Бюро по связям), в простонародье - Лишка. Создан НАТИВ Бен-Гурионом в 1952 году. Целью создания НАТИВа было укрепление связей Израиля с евреями Советского Союза и стран Восточной Европы, координация борьбы евреев за право выезда в Израиль и непосредственно организация их выезда. НАТИВ начал свою деятельность в рамках Мосада (разведслужба Израиля) под руководством основателя Внешней разведки Израиля (Мосал) Р. Шиллоаха. В 1953 г. главой  НАТИВа был назначен и до 1969 г. оставался им легендарный Ш. Авигур.

Во второй половине 1953 года группа сотрудников НАТИВа во главе с Н. Леваноном прибыла в СССР и работала в штате израильского посольства. Сотрудники НАТИВа встречались с евреями в синагогах, на концертах, даже на курортах. Распространяли среди евреев информацию об Израиле и сионизме, снабжали изданиями на идише и на иврите, поставляли из-за границы религиозную литературу и мацу. Привлекали к своей деятельности туристов из стран Европы и США. Использовали для наглядной агитации пребывание в СССР спортивных и культурных организаций из Израиля. Задачей сотрудников НАТИВа было также получение информации о положении советских евреев, об их отношении к Израилю, сионизму, иудаизму, а также о политике властей по отношению к евреям. Подобную же деятельность НАТИВ осуществлял и в странах Восточной Европы.

С момента создания и до 2000 года НАТИВ был одним из компонентов израильских разведывательных служб, но не занимался сбором общей разведывательной информации или антисоветской деятельностью.

В 1959 г в рамках НАТИВа был создан отдел «Бар», который координировал и организовывал борьбу в странах свободного мира за право советских евреев на выезд в Израиль.

С 1969 по 1981 годы НАТИВ возглавлял Н. Леванон, с 1981 по 1985 годы – профессор И. Лапидот. В эти годы руководство НАТИВа считало, что евреи Советского Союза должны заниматься только еврейскими проблемами и не сотрудничать с диссидентами.

С 1985 по 1992 годы НАТИВом руководил Д. Бартов.

После распада Советского Союза отдел «Бар» был ликвидирован. Представители НАТИВа после получения евреями разрешения на выезд осуществляли выдачу им виз на репатриацию, как и всегда во все годы своей деятельности во всех странах Восточной Европы. Были также открыты Израильские культурные центры при посольствах Израиля.

С 1992 по 1999 годы НАТИВ возглавлял Яков Кедми – интервьюируемый нами Яша Казаков.

А теперь перейдём непосредственно к интервью.

 

Яша: -  Родился я в 1947 году. Семья жила в Москве, недалеко от Ульяновской улицы. Возле Землянки. Мама – коренная москвичка, вся её семья жила в Москве с конца девятнадцатого века. Папа приехал в Москву из Смоленска. Обычное детство еврейского мальчика пятидесятых-шестидесятых годов прошлого века. Семья ассимилированная, правда, папа иногда говорил на идише со своей мамой. Моя мама вообще идиша не знала.

До девятнадцати лет моя жизнь, как я уже сказал, была обычной – школа, институт. У меня были ещё младшие брат и сестра, материально было несладко, так что мне пришлось работать и учиться. Учился я в заочном Институте инженеров транспорта.

А в девятнадцать лет я совершенно случайно от знакомого еврейского парня получил в подарок израильский календарик за 1965 год. И с этой минуты во мне всё перевернулось.

- Так бывает?!

Яша: – Как видишь, бывает... Так, во всяком случае, случилось со мной. И пришла мне в голову простая мысль – если есть такая Еврейская страна, то что я здесь делаю? Почему я не там? Выяснил, где находится израильское посольство, и в феврале 1967 года подошёл к нему, посмотрел, как там и что, и составил план, как прорваться в него. Я же был в полном убеждении, что никто мне просто так войти в посольство не позволит. Для советского человека было диким само понятие прийти в иностранное посольство.

Как же я прорвался? Возле каждого посольства прохаживаются следящие за порядком милиционеры. И когда милиционер подошёл к концу вверенного ему участка и ещё не успел развернуться, я бросился к воротам посольства – милиционер именно в этот момент развернулся – и через мгновение был уже на территории посольства. Зашёл внутрь, меня встретил работник посольства, как оказалось позже, это был представитель НАТИВа. Его звали Герцль Амикам. Позже я узнал, что живёт он в Израиле с 1939 года, был в Лехи (Лохамей Херут Исраэль – Борцы за свободу Израиля - боевая подпольная организация, возникшая в подмандатной Палестине в 1940 году), после создания государства работал в Мосаде, занимался розыском нацистских преступников, в частности, известного латышского нациста офицера СС Цукерса. Кстати, в современной Латвии чтят память о нём как о национальном герое. Цукерса нашли и ликвидировали; эта сволочь уничтожала евреев с особым садизмом.

Герцль спросил меня о причине моего прихода в посольство. Я ответил, что хочу уехать в Израиль и пришёл узнать, что мне для этого надо сделать.

- Яша, ты не знал, что есть ОВИР, что существует законный порядок подачи документов?

Яша: – Нет, ничего этого я не знал. Откуда? Герцль мне разъяснил, что Израиль, конечно, меня примет, так как есть закон о возвращении, но, к сожалению, уехать из СССР он помочь мне никак не может. И объяснил, что есть такая организация, которая называется ОВИР, туда надо подать документы на выезд и так далее. Но документы принимают только, если есть вызов, а вызов можно оформить только, если в Израиле есть родственники... Мы мило поговорили, и на прощанье он мне сказал: «Если после нашего разговора ты останешься при том же желании уехать в Израиль, то приходи через неделю». Ему легко было сказать «приходи»... Но главное, что я понял, – помочь в выезде они мне не могут. Ну, хорошо. Я попросил и получил брошюры об Израиле, учебники иврита, рассовал всё это по карманам и вышел. И меня уже ждал целый наряд милиции. Допросили, проверили паспорт, «пробили» меня – всё чисто. Я им сочинил историю, что вот, дедушка у меня во время войны пропал без вести, и я слышал, что часть без вести пропавших попала в Израиль. И решил это выяснить в посольстве. На самом деле мы знали, где похоронен дедушка, погибший в войну. Но неважно – звучала моя версия вполне кошерно. Милиционеры очень были сердиты:

- А почему не обратились в «Красный крест»?

- Обращался, но они ничего не знают!

- Больше чтоб это не повторялось! Обращайтесь в «Красный крест»! Понятно?!

И меня отпустили, даже забыв обыскать. А через неделю я проделал точно такой же трюк, но при другом милиционере. Герцля не было, он отбыл в командировку, а встретил меня Давид Бартов, бывший тогда, кажется, полномочным посланником. Он был в это время руководителем отделения НАТИВа в СССР. Тогда я, конечно, всего этого не знал. Но он уже знал обо мне, мы поговорили; как и в первый раз, я взял литературу, распрощался и вышел. Когда выходил, милиционер сказал мне:

- Зачем ты бегаешь? Ты вот бегаешь, а меня потом прогрессивки лишат! Понимаешь, вообще-то я не имею права не дать тебе войти в посольство. И если придёшь в следующий раз как человек, я не могу  не дать тебе пройти. Понял?

Я всё понял, и через неделю, придя к посольству, направился прямо к милиционеру, уже другому, здоровенному мужику, показал ему паспорт. Он посмотрел на меня ошеломлённо:

- Ты чего хочешь?

- Хочу зайти в посольство.

- А что тебе там делать?

- Я не собираюсь отчитываться вам, зачем мне нужно зайти в посольство, и не спрашиваю вас, можно ли мне зайти в посольство. Вот вам мой паспорт, выпишите из него всё, что вам нужно, и больше ничего от меня требовать вы не имеете права.

Он обалдел. Странная сцена - перед огромным «шкафом» стоит еврейский мальчик, худой, роста сам видишь какого, и требует пропустить его в посольство. Он пошёл к телефону, позвонил, вернулся всё такой же обалдевший. Переписал данные из моего паспорта и проговорил: «Проходите...»

Я вошёл. Герцль уже вернулся. Он раздумывал: «Может быть,  для того, чтобы подать документы в ОВИР, достаточно просто вызова, не от родственников? Такого мы ещё не делали, но попробуем. В следующий раз придёшь и получишь вызов из Израиля». Пришёл через неделю, и мне вручили документ: такому-то в случае получения разрешения на выезд в Израиль настоящим дано разрешение на въезд в Израиль на постоянное местожительство.

- Государственный вызов? 

Яша: – Нет такого понятия «государственный вызов». Просто разрешение на въезд в государство Израиль, то есть страна готова была меня принять. По международным правилам ни одна страна не может дать своему гражданину разрешения на выезд в другую страну на постоянное местожительство без того, чтобы другая страна не гарантировала принятие этого гражданина.

Кстати, через полгода, уже через посольство Нидерландов, я попросил предоставить мне израильское гражданство. Через месяц я получил из Израиля ответ, что по израильскому закону мне нельзя предоставить израильское гражданство. Когда я приехал в Израиль, я предложил принять соответствующий закон. Депутат Кнессета Халеви – он был судьёй на процессе Эйхмана – подал в Кнессет законопроект о том, что евреям, желающим приехать в Израиль, но не получающим от властей страны проживания права на выезд, можно по их ходатайству предоставить израильское гражданство. Закон был принят, и впоследствии, благодаря этому закону, Израиль предоставил гражданство более чем 200 отказникам.

Я взял этот документ, пришёл в районный ОВИР, но у меня его отказались принять. Объяснили, что у них нет оснований принять просьбу на выезд не к прямым родственникам. Но, воспитанный в СССР, знакомый с его бюрократией, иерархией, я спросил, кому они подчиняются. Оказалось, городскому ОВИРу. И я подал в городской ОВИР жалобу на районный, что там, в нарушение закона, не приняли у меня просьбу на выезд в Израиль. И к жалобе приложил этот вызов. 

- А родители?

Яша: – В тот момент они ничего ещё не знали. Оставил своё письмо-жалобу в городском ОВИРе – знал, что жалобу не имеют права не рассмотреть. Фактически, подача мною документов на выезд была осуществлена через эту жалобу. И потом обо всём рассказал родителям. Шок... Нормальная семья: папа - инженер, работал в системе междугородних железнодорожных перевозок, а мама была начальником цеха на трикотажной фабрике. Брат и сестра учились в школе. И вдруг такое! Родители долго не могли придти в себя. Но быстро поняли, что меня не разубедить, что с этого момента начинается для всех нас новая жизнь... Много времени заняло у них переварить всё произошедшее. И посыпалось: «А тебя не посадят? А на что ты там будешь жить? Там же война! У тебя никого там нет! Ты бросаешь учёбу, семью... Капитализм... Социализм...»

Ну, а дальше началась обычная тяжба с советской властью. Они мне, конечно, в выезде отказали. Я апеллировал во всесоюзный ОВИР.

Я понял, что формальный этап мною пройден, жалобами я ничего не добьюсь, надо искать неординарные шаги. Стал взвешивать, каким образом я могу давить на них. Между тем началась Шестидневная война. Когда Советский Союз порвал дипломатические отношения с Израилем, я порвал свои отношения с Советским Союзом. Пришёл в приёмную Верховного совета СССР и подал им заявление с отказом от советского гражданства, мотивируя это тем, что, во-первых, не согласен с антиизраильской, антисемитской политикой СССР, и тем, во-вторых, что меня лишают моего законного права выехать в Израиль. Поэтому я не желаю оставаться советским гражданином.

И меня начали таскать, вызывать, объяснять, что такого рода заявления ещё никто не подавал, но я отвечал, что они ошибаются, что такое заявление подал в 1938 году Раскольников, правда, сделал он это, будучи в Париже (Раскольников Фёдор Фёдорович – видный русский советский партработник, журналист, дипломат. В 1938 году стал «невозвращенцем». Отказался от советского подданства. Написал разоблачительное письмо о сталинских репрессиях по отношению к старым большевикам. «Случайно» выпал из окна своей квартиры. В 1963 году был реабилитирован). Но всё равно можете считать меня первым. Я согласен. Потом мне сообщили, что мою просьбу не удовлетворят, нет, мол, для этого никаких оснований... Обычный советский ответ.

- И рядом не было никого из единомышленников?

Яша: – Я был один.

- И не интересовался, есть ли кто-нибудь ещё, стремившийся уехать в Израиль?

Яша: – Я видел активистов. Давида Хавкина и многих других из них знал в лицо. Но в контакт с ними не входил. Иврит я решил учить сам – книги у меня были, а слушать еврейские песни я мог и по радио. Заниматься их делами мне было неинтересно, я занимался только своим выездом. Они меня тоже видели, но подробностей моей жизни не знали.

Я уже тогда понимал, что оставаться один на один с советской властью не стоит. Как они умеют скручивать головы, я прекрасно знал. Нужна была внешняя защита. И я решил прорваться в посольство США, передать копию моего заявления об отказе от советского гражданства. Прорвался я в американское посольство уже испытанным способом, правда, было труднее – и охрана жёстче, и расстояние до ворот больше. Но прорвался. Попал к консулу и попросил передать копию моего заявления об отказе от Советского гражданства  в ООН, в Комиссию по правам человека.

Едва я вышел из американского посольства, как меня взяли, и довольно круто. Ждал меня целый милицейский наряд. Говорил я с ними резко. Меня продержали около семи часов в «кутузке» на Садовом кольце, недалеко от американского посольства. Я тогда не знал, не понимал, что почти всё в посольстве прослушивалось. Меня обыскали, раздели. Сообщили, что отвезут в суд, что мне гарантировано 30 суток тюрьмы. И это только на первый раз. Я не отреагировал. Взял газету, стал читать... Однако пришло указание освободить меня. Предупредили, что в следующий раз выселят из Москвы за 101 километр. И мы расстались.

После этого я начал искать связи с диссидентами. Именно с ними, потому что я знал, что у них есть контакты с западными журналистами. Я хотел, чтобы на Западе знали, что есть такой Яша Казаков, отказавшийся от советского гражданства. Вышел я и на Павла Литвинова, пришёл к нему домой. Принял он меня настороженно – вполне понятно, пришёл незнакомый еврейский мальчик...

- А как ты нашёл его?

Яша: – Очень просто. Когда по «вражеским голосам» передавали заявления диссидентов, то прочитывали всё, включая телефоны и адреса. Я рассказал ему свою историю. Но не больше. Он ответил, что чисто по-человечески мне сочувствует. Я ему сказал, что у нас разные цели и сотрудничества быть не может.  Я объяснил, что с моей  точки зрения евреи, покидающие Советский Союз, вмешиваться в его дела уже не имеют никакого права. Диссидентское движение считало своей целью изменения в Советском Союзе. Я настаивал, что отказ в выезде есть не что иное, как нарушение прав человека в СССР. И в область деятельности диссидентов это да входит.  Мы поговорили и разошлись. Я просто проинформировал его. Я, собственно, и не просил его сделать что-либо для себя. Потом познакомился я с Петей Якиром, бывал у него дома. Петя Якир был знаком с Додиком Хавкиным, рассказал ему обо мне. Но  в контакт с ними я не вступал. Так, иногда встречались у Центральной синагоги по праздникам. На вопрос, как у меня идут дела, отвечал: «Бодаемся...» Смысл всех моих контактов был один – они должны были знать обо мне; власти должны понимать, что я не одинок, что меня знают, что бесследно убрать меня трудно, будут проблемы...

- Ты продолжал учиться?

Яша: – Пока что меня не трогали... С той же целью стать известным в диссидентских кругах я пошёл на процесс Галанскова. Крутился там, меня фотографировали. Там я вплотную столкнулся с работой «наружки» (наружного наблюдения КГБ). Так, когда я направился домой, возле Октябрьского вокзала, недалеко от городского суда, где проводился процесс, ко мне подошёл милиционер и сказал: «Вот, тут карманник ограбил женщину, и вы очень похожи на него по описанию потерпевшей. Пройдёмте, я проверю ваши документы». Я вначале ничего не понял, но вдруг подходит ко мне молодая женщина, милиционер даёт ей мой паспорт, она просмотрела его и попросила милиционера записать все мои данные. Мне стало понятно, что она из КГБ. Я понял, что за мной иногда следят. Кстати, я часто посещал и голландское посольство, узнав, что оно представляет интересы Израиля в СССР после разрыва дипломатических отношений его с Израилем. Первый раз я туда прорвался известным способом, а потом уже проходил свободно – знакомые милиционеры из закрытого израильского посольства были переведены на охрану голландского посольства. Мы постоянно обменивались одними и теми же шутками: «Всё ходишь?» «Хожу»... Понятное дело, НАТИВа в голландском посольстве не было. Знаком я был с консулом, занимавшимся еврейскими делами, и двумя любезными советскими работницами консульства.

И продолжал свою тяжбу с властями. Меня регулярно вызывали, объясняли, что для меня лучше, чтобы я ничего не делал, никуда не ходил, угрожали всякими карами...

Незадолго до всей этой истории, в возрасте 18 лет я уступил уговорам одной девушки, секретаря комитета ВЛКСМ научно-исследовательского института, в котором я тогда работал, - она буквально умоляла меня вступить в ряды ВЛКСМ. Я, оказывается, был единственным молодым, не вступившим в эту организацию, которая была мне до большой лампочки, и её, беднягу, «утюжили» за это на каждом их собрании. Она не только умоляла меня, но даже готова была платить за меня взносы. Девушка просит – ну почему не уступить ей? Ну, я и вступил в этот комсомол. Но когда я подал документы на выезд, то немедленно пошёл в комитет ВЛКСМ моего НИИ и подал заявление о том, что в связи с отказом от советского гражданства и намерением выехать в Израиль не считаю себя вправе оставаться в рядах славного комсомола. Когда они оправились от первого шока, то созвали открытое комсомольское собрание – случай в московском НИИ экстранеординарный. Собралась масса народу, евреи, кажется, прибыли в полном составе. Актовый зал был забит до отказа. В коридорах люди стояли! Дело новое, год-то был только 1967-й. Выступали, обличали, а потом предложили высказаться в своё оправдание. Я встал и в течение целого часа объяснял им, почему я хочу уехать.

- Часа?!

Яша: – Представь себе. И ещё два часа я отвечал на вопросы. Эта была картина совершенно сюрреалистическая – сионистская лекция с ответами по всем вопросам, касательно сионизма, Шестидневной войны, антисемитской политики СССР, причинам, по которым я хочу покинуть Советский Союз. Все были в шоке, потому что сама форма изложения в виде пресс-конференции была в Советском Союзе совершенно незнакома, и, самое главное, мои ответы абсолютно были отличны от официальных советских версий.

Надо сказать, что я был хорошо начитан по вопросам сионизма. Ходил в Ленинку (библиотека им. Ленина), но в ней к нужным мне материалам я пробиться не смог, потому что надо было принести документы о том, что я пишу диссертацию или занимаюсь в аспирантуре по этой тематике. А в общем зале подходящей литературы не было. Тогда я направился в Историческую библиотеку и отыскал всю антисемитскую литературу на русском языке, начиная от Тойнби (Арнольд Тойнби (1889-1975), историк, философ, автор теории локальных цивилизаций, считавший евреев народом не однородным, «окаменелым», не вписывающимся ни в одну из локальных цивилизаций), изданного ещё до революции, плюс всё, что писали по поводу сионизма и евреев вообще Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин-Горький и другие мыслители. Прочитал и классиков сионизма – Пинскера, Нордау, Ахад-Ха-Ама, Герцля. Прочитал и их критиков. Просиживал в библиотеке многие вечера. Уже после меня все эти книги перевели в спецхран. Меня они прозевали. Да и кому был тогда интересен «какой-то» Герцль?.. Так что книги, прочитанные в «историчке», и книги, полученные мною в израильском посольстве, позволяли мне совершенно спокойно вести дискуссию.  А наглости, воспитанной на московских улицах, мне было не занимать. Ну и сработали определённый дар красноречия и умение владеть собой перед лицом публики. В общем, представление, на мой взгляд, было великолепным. Потом ходили легенды, как еврейский мальчик в течение трёх часов разложил по полочкам и положил на лопатки советскую политику, и никто ничего не смог с ним сделать. На самом деле, этот успех был предопределён не какими-то моими особыми качествами и знаниями, а исключительно полной бездарностью моих оппонентов. Но самое интересное произошло в конце этого представления: обалдевший народ предложил следующую итоговую резолюцию - меня из комсомола исключить и обратиться в компетентные организации с требованием немедленно выкинуть этого отщепенца из СССР в Израиль. Я тихо себе думаю – великолепно! Простой народ присоединяется к моему справедливому требованию отпустить меня в Израиль! Что ж ещё? Но тут я увидел, что райкомовские работники совсем побелели, и один из них, наконец спохватившись, вылез на трибуну и объявил, что «мы, товарищи собравшиеся, не имеем права давать советы компетентным органам». И предложил оставить решение вопроса о моём выезде в Израиль этим самым органам. «Выбросить, – добавил он, – это хорошо, но не нам это решать, дорогие товарищи. Давайте оставим только решение об исключении его из комсомола». Раз райком сказал, народ ответил немедленным и дружным согласием. «И ещё, – добавил выступавший, – надо немедленно сообщить о нашем решении по месту учёбы этого отщепенца». Но, заметь, с работы меня не уволили.

Я в это время сдавал в институте экзамен по политэкономии. И сдал первую её часть – капитализм, после чего мне сказали, что вторую часть я не сдам. Я им ответил, что всё понимаю и что оставляю несданный мной социализм им, а мне он не нужен. И тут же подал заявление об уходе, забрал документы и ушёл из института до того, как меня исключили. А то бы и в моих документах записали «исключён» и причину исключения. Поскольку я работал в НИИ, занимавшимся бетоном, я тут же подал документы в заочный строительный институт и при приёме заявил, что мой переход к ним связан с профилем моей работой в НИИ. Это было логично, подозрений не вызвало, и меня зачислили.

Когда же мой НИИ потребовал от меня справку с нового места учёбы, я подумал, что, получив её, начальство с удовольствием и со всеми подробностями сообщит по месту моей новой учёбы о прошедшем недавно собрании. И тотчас написал заявление об увольнении «по собственному желанию», и устроился простым бетонщиком на завод, который находился недалеко от моего дома. Моя зарплата была там в два раза выше, чем зарплата в НИИ. Я был единственным евреем, единственным москвичом, единственным студентом – все остальные были лимитчики, в основном женщины. Мужики работали бригадирами. Еврейский мальчик, студент третьего курса – и бетонщик...

А теперь история с призывом в армию. Как призывник я два раза в год получал повестки явиться в военкомат. Я предъявлял справку, что учусь в институте, и получал очередную отсрочку. Вдруг я вторично получаю повестку. Прихожу и говорю, что я учусь, дорогие товарищи. А мне говорят, что по закону при переходе из одного высшего учебного заведения в другое человек теряет право на отсрочку. Спрашиваю – а где это написано? Мне отвечают, что написано, но не обнародовано. И показали мне инструкцию – всё правильно. Так что, сказали мне, придётся служить... Что делать? Снова получаю повестку, затем вторую, третью – я не являюсь.

В своё время у меня был такой разговор с «товарищами» из КГБ:

- Ваши действия, гражданин Казаков, связанные с отказом от советского гражданства, могут быть расценены как неадекватные, и, может быть, вас захотят отправить на психиатрическое обследование.

- У вас сила, - отвечаю, - делайте, что считаете нужным. А я буду делать то, что я считаю нужным.

- Ну, зачем же так грубо... Но смотрите, Казаков, вы призывного возраста, что вы думаете о службе в Армии?

- Я буду служить только в одной армии – армии государства Израиль. В вашей армии я служить не буду.

- Как это?!

- Очень просто – почему я должен служить в армии государства, гражданином которого я не хочу быть?

- Вот как! А если Китай (как раз происходили события на острове Даманском) нападёт на Советский Союз, вы и в этом случае не пойдёте в армию?

- Нет! Меня не интересует ваш конфликт с Китаем! Это ваша проблема.

- А если Израиль нападёт на Советский Союз?

- Я не думаю, что Израилю есть дело до Советского Союза. Но если вы нападёте на Израиль, я буду защищать Израиль!

Я знал, что служить не пойду. Но какова перспектива? Отсидеть за отказ от службы три года и снова получить повестку? Законы я уже знал. УК и УПК (уголовный и уголовно-процессуальный кодекс) изучил очень хорошо. Стал искать способы избавления от армии. Встретился со знакомым парнем, отец которого был врачом, и стал выяснять, как можно сломать руку, чтоб не пойти на призыв. Врач отказался мне помочь. Круг сжимался, но не было бы счастья, да несчастье помогло. Год шёл 1968-й... И 19 августа того года страны Варшавского договора вошли в Чехословакию. Я в те дни в Москве не был, и слава Богу, так как многих моих знакомых, в частности, Павла Литвинова, арестовали. Но произошло вот что: демобилизацию, в связи с военными действиями, отменили: для военной операции против Чехословакии было задействовано ни много ни мало около 600 тысяч военнослужащих, и, таким образом, пришлось отменить осенний призыв в армию: негде было взять обмундирование, еду, казармы и прочее для нового призыва. Проще говоря, с отменой демобилизации в армии оказалось 600 тысяч «лишних» солдат. Вышел приказ о тотальной отмене осенней мобилизации. Все повестки были заморожены. И моя тоже. Повезло...

Ещё в начале 1968 года я начал думать, как ещё передать о себе информацию на Запад. Я написал ещё раз резкое письмо в Верховный совет СССР, где просил «освободить меня от унижения считаться гражданином СССР».

Это письмо стоит прочесть, господа, чтобы понять характер Яши Казакова, понять, с кем «связалась» бедная советская власть:

«Граждане депутаты (заметьте, не «товарищи», а «граждане»), я снова обращаюсь к Вам, и буду обращаться до тех пор, пока моё требование не будет удовлетворено...

Я отказываюсь от советского гражданства и с момента подачи первого моего заявления гражданином СССР себя не считаю.

Я еврей, родился евреем и хочу прожить жизнь, как еврей...

Я считаю своей родиной государство Израиль и, как и любой другой еврей, имею неоспоримое право жить в этом государстве.

Я не желаю быть гражданином страны, где евреи подвер­гаются насильственной ассимиляции, где под предлогом борьбы с сионизмом ликвидирована всякая культурная жизнь еврейского народа.

Я не желаю быть гражданином страны, проводящей поли­тику геноцида по отношению к еврейскому народу. Если фа­шисты уничтожали нас физически, то Вы уничтожаете евреев как нацию.

Я не желаю быть гражданином страны, которая вооружает и поддерживает недобитых фашистов и арабских шовинис­тов, жаждущих стереть Израиль с лица земли и к 6 миллио­нам погибших добавить еще 2,5 миллиона убитых (тогдашнее население Израиля).

Я отказываюсь от советского гражданства и требую изба­вить меня от унижения - считаться гражданином Союза Со­ветских Социалистических Республик. Я требую предоставить мне возможность покинуть Советский Союз.

             Казаков 20.3.68 г.»

 

Яша: - Сделал с этого письма три комплекта копий, один из них решил послать в «Нью-Йорк Таймс», второй – в лондонскую «Таймс» и третий – в Израиль, в газету «Давар». Почему именно в газету «Давар»? Потому что из передач «Голоса Израиля» создавалось впечатление, что она является главной газетой Израиля. Как я передал один из комплектов, это интересно. Я решил занести его в Британское посольство. Чтобы проникнуть туда, я надел импортный плащ, пошёл в гостиницу «Метрополь», где продавали иностранные коммунистические газеты, купил воскресную «Юманите» с цветными приложениями, взял эту газету подмышку самым ярким цветным приложением наружу и прошёл мимо милиционера, охранявшего британское посольство, как мимо столба. Милиционер рассеянно посмотрел на меня, «натурального иностранца»; ему и в голову не могло придти, что нормальный советский гражданин напрямую пройдёт в зарубежное, да ещё империалистическое посольство, не обращая внимания на милиционера. Зайдя в посольство, я спросил секретаршу, где принимают почту, мне показали, и я отдал им первый комплект с тремя копиями.

Потом я решил найти иностранца, готового взять у меня такой же комплект. Около ресторана «Арагви» увидел группу ребят, оживлённо говорящих по-немецки. Я подошёл к ним, спросил на английском, не из Германии ли они. Оказалось, из Германии, и, слава Богу, из Западной. Я отозвал одного из них, приглянувшегося мне, в сторону и попросил передать комплект моих копий на Запад. Объяснил, что у меня есть проблемы с советской властью. Он не отказался. Когда я приехал в Израиль, то узнал, что копия, направленная в газету «Давар», пришла именно из Германии.

Через некоторое время я получил из Израиля посылку – грампластинку с песнями Геулы Гил - и понял это как реакцию на моё письмо.

В ночь на 1 января 1969 года, перед тем, как пойти в ночную смену, я почувствовал себя плохо – приступ аппендицита. Отправили меня в больницу, тут же сделали операцию, а утром пришла меня навестить мама и говорит: «Отец одного моего знакомого слышал «Голос Америки» на идише, в передаче упоминались твои имя и фамилия и какое-то твоё письмо. В чём дело?» «Ну, всё, мамуля, – ответил я ей, - твой сын точно поедет на Восток, но на какой – Дальний или Ближний – пока неизвестно».

Я прекрасно понимал, что вывел власти на ту стратегическую черту, когда надо принимать решение – или сажать, или выпускать. Но сажать было уже не очень-то удобно. Так я думал. Я уже был достаточно известен, чтобы было невозможно провести процесс надо мной втихую. И я оказался прав – прихожу из больницы домой, а меня ждёт на столе повестка: явиться в ОВИР для оформления документов на выезд в Израиль. Прихожу в ОВИР, мне говорят, чтобы заполнил анкеты и пришёл с родителями – нужно их формальное разрешение на мой выезд. Но, подумав, отказались от требования заполнить анкеты, шутливо объяснив это тем, что и так у них есть все данные обо мне. Так что я, наверное, единственный человек, выехавший в Израиль и при этом не заполнивший сам ни одной анкеты. Через неделю я пришёл с родителями, получил выездную визу, и мне было велено в течение двух недель покинуть СССР. И добавили, что я никогда больше не смогу въехать в СССР. Помню, я ответил, что как бы ни тяжело это было для меня, постараюсь без СССР обойтись. И ещё они сказали:

- Мы надеемся, что вы будете хорошо вести себя в Израиле, не станете заниматься антисоветской деятельностью.

- Если что-то произойдёт с моими родителями, тогда не обессудьте. Я этого так не оставлю. Обещаю вам, - ответил я

- Родители ехать тогда не собирались?

Яша: – Куда?.. Зачем?.. На них же всё это просто свалилось. Потом, уже после моего отъезда, они пришли к выводу, что им лучше уехать, понимали, что житья в СССР у них уже не будет. А по отношению ко мне их логика была проста: уж лучше сыну уехать в Израиль, чем сидеть в тюрьме.

И 15 февраля 1969 года я покинул СССР. Прилетел в Израиль 19 февраля. Иврит я уже немного знал, изъясняться мог. Самолёт приземлился в Лоде, все олим вышли, собрались в кучу и чего-то ждут. Олим всегда ждут, чтобы их взяли. А я вышел с остальными пассажирами, прошёл полицейский контроль, мне поставили печать на въездной визе – иди... И я пошёл. Один... Хожу себе и спрашиваю, где здесь служба Министерства абсорбции. Никто ничего не знает. Через полтора часа возвращаюсь в здание аэропорта. Нахожу в конце концов эту контору, захожу в неё, минуя очередь, подхожу к чиновнику и объясняю, кто я и что я. Тот несколько обалдел, а потом закричал: «Мы тебя уже полтора часа ищем!» Меня оформили и сказали, что завтра поеду в кибуц Ревивим, а сейчас могу идти спать в гостиницу.

...«Ревивим» – это «капли дождя» на иврите; кибуц Ревивим находится в 25 километрах к югу от Беер-Шевы; основан в 1943 году...

Яша: – Но спать я не пошёл. До этого, еще будучи в Советском Союзе, я получил письмо от одного «оле хадаша» из Америки,  паренька из Иерусалимского университета, который в своё время отказался от американского гражданства в знак протеста против войны во Вьетнаме. Узнав мою историю, он написал мне и пригласил посетить его в Иерусалиме. Я сел в автобус и поехал в Иерусалим. Нашёл я этого паренька ночью, он был вместе с ребятами из Чехословакии.  Приняли, надо сказать, они меня не очень – я для них всё ещё был советским человеком, оккупантом, - но посидели, поговорили. Мой американец очень мне обрадовался, он думал, что меня сгноят в Сибири. На обратном пути я заехал к Стене плача, вернулся в свою гостиницу утром, и меня тотчас на такси отправили в кибуц Ревивим. Едва приехал, как мне объявили, что меня переправляют в Кармиэль. В Кармиэль, так в Кармиэль. Вернулся на том же такси в Лод, а утром меня и ещё нескольких ребят, которых подобрали по дороге, через Рош Ха-Никра привезли в Кармиэль. Так что я за 24 часа побывал в Иерусалиме, Беер-Шеве, Хайфе, Нагарии, был на ливано-израильской границе в Рош Ха-Никра – при этом был поражён, как беззащитно выглядела эта граница с Ливаном, - и, наконец, прибыл в Кармиэль. Тогда там жило всего около двух тысяч жителей.

Оказалось, что это был ульпан для семейных. И поэтому меня одного поселили в трёхкомнатной квартире. Я тут же написал родителям – там был шок: как же так, они годами выбивали трёхкомнатную квартиру на шестерых, а этот мальчишка, едва приехав, получил трёхкомнатную квартиру на одного! Во время обеда подошла ко мне группа олим из России и спрашивают, знаю ли я такого Казакова? Не арестован ли он? «Да нет,  - отвечаю, - вроде бы жив он и здоров». «И где же он сейчас?» «Да вот, перед вами...»

А дальше началась обычная израильская история – учёба, встречи в НАТИВе, - кстати, мне удалось за то время встретиться почти со всеми его функционерами, начальником НАТИВа тогда был Шауль Авигур. Как ты понимаешь, не я был инициатором этих встреч, они сами вызывали меня. Говорил я уже на иврите свободно, через месяц пребывания в ульпане начал читать израильские газеты, так что проблем контакта с израильтянами у меня не было. Из разговоров с функционерами НАТИВа я понял, что они мало понимают, что происходит в России. Просили меня не давать никаких интервью. Но вдруг в Кармиэль нагрянули двое журналистов и таки взяли у меня интервью. Один из них после интервью сказал: «Первый раз беру интервью у человека, который, говоря, ничего не сказал». Тем не менее, мне позвонили из НАТИВа и отругали за интервью, которое они, конечно, запретили к печати...

 - Но почему? Ты же ещё не занимал никакого поста!

Яша: – В Израиле в это время была введена абсолютная цензура на любую информацию о положении евреев в Советском Союзе. Был запрет на любую публикацию. Даже на то, что есть небольшая алия оттуда. Это было инициативой именно НАТИВа.

- И с чем это было связано?

Яша: – Они безумно боялись, что любая информация об алие из Советского Союза заставит арабов надавить на руководство СССР, и даже этот маленький ручеёк прекратится. Я тогда всего этого не знал, но, узнав, не принял этого довода категорически. Когда арабы спрашивали, почему вы даёте своим евреям приезжать в Израиль, советы очень резонно отвечали: «Если вы осуждаете нас за 200-300 евреев, отпущенных нами в Израиль, то почему вы дали возможность приехать туда миллиону собственных евреев? Мы-то отпускаем только в рамках объединения семей». В общем, решение НАТИВа было непрофессионально, но оно было. Было ещё вот что: НАТИВ, да и весь Израиль находились всё ещё в шоке после того, как Бен-Гурион в конце пятидесятых годов объявил, что в Израиль приезжают евреи из Румынии. На следующий день румыны прекратили выпускать своих евреев. Прекратили, но, к счастью, деньги для них были важнее, и очень скоро они возобновили алию. У румын даже были определённые цены на евреев, в зависимости от образования, возраста, состава семьи – от 2500 до 10 000 долларов за «штуку». Я в своё время хорошо знал этот прейскурант. Интересно, что в конце каждого года производился полный перерасчёт – мы всегда надували их на пару сот тысяч долларов. И перед каждым новым годом всегда заново проходили обсуждения о новых расценках – по какой цене они продают и по какой цене мы покупаем. Как-то, ещё в шестидесятые годы, Израиль попытался поставить на ту же основу и алию из Советского Союза. Ответ был таков: «Мы не румыны, мы своими людьми не торгуем». На самом деле, прекрасно торговали, например, с Германией немцами СССР. Но не за наличные. Но это не так  важно...

Итак, ульпан. Формально я числился в нём три месяца, но основное время ушло на многочисленные встречи, на которые меня таскали как «героя». Я действительно был редким явлением в Израиле – ведь до меня никто не выезжал не к родственникам; к тому же один, молодой, да ещё из Москвы! И после такой борьбы за выезд!

Начал учиться в хайфском Технионе. Со временем мне становилось всё яснее, всё более очевидно, что израильская политика по отношению к евреям СССР совершенно неадекватна их положению там.

- В чём это выражалось?

Яша: – Во-первых, в самой постановке вопроса. Израиль утверждал тогда, что проблема евреев СССР – это проблема культуры, проблема отсутствия литературы, театра на идише, мацы и так далее. О выезде, о праве на выезд тогда вообще старались не говорить. Итак, главное – мы должны дать евреям СССР еврейскую культуру. И разрешить выезд в Израиль в рамках объединения семей. Во-вторых, такая постановка вопроса не противоречила тогдашнему мнению мирового, в частности, американского еврейства. В-третьих – все разговоры о сионизме ставят под угрозу не только выезд евреев в Израиль, но и саму их судьбу в Советском Союзе и, в особенности, судьбу тех евреев, которые там активно занимаются культуртрегерской деятельностью. Иную же трактовку проблемы, а именно, что еврей имеет право жить в еврейской стране, не принимали, отбрасывали как вредную и опасную. Особенно – открытую, бескомпромиссную борьбу за выезд в Израиль. Израильскими функционерами владела чистая прагматика. Идеологии не было и в помине.

В Советском Союзе за выезд тогда почти не боролись, документы на выезд почти не подавали. После меня начали подавать, поняв, что отъезд – это реалия, а не только мечта, поняв, что за отъезд можно и нужно бороться. Но поскольку именно такой борьбы и боялось израильское правительство, то оно боялось и любой публикации на эту тему. Мы же, находясь в Израиле, видели всё в противоположном свете и считали информацию не только важным рычагом давления на власти СССР, но и способом защиты евреев от репрессий. В этом было основное противоречие, но власть была у них, и цензура была составной частью этой власти.

Тут началась борьба и между активистами, приехавшими из СССР. Разделились на два лагеря – часть по советской привычке заявила, что с властью спорить не собирается, что необходимо найти с ней общий язык; часть пошла на борьбу, но было общее соглашение: не вступать ни в какие политические партии. У тех, кто пошёл на борьбу с израильским истеблишментом, не было какой-то единой идейной концепции, но было понимание того, что каждый, говоря о некомпетентности властей, о необходимости отмены цензуры, о необходимости публичной поддержки евреев, активно занимающихся в Советском Союзе алией, может внести свой вклад в дело разрушения доминирующей тогда, но вредной, на наш взгляд, концепции. Что и произошло, что и принесло первые успехи – отъезд Додика Хавкина и других активистов.

В СССР в это время начался второй этап – массированная подача документов, массированное получение вызовов и, главное, распространение общественных петиций с требованием о выезде, например, письма́ грузинских евреев. Поскольку такого рода письма стали поступать всё чаще, начались и более интенсивные телефонные контакты между приехавшими евреями и оставшимися; информация стала накапливаться, и попытка правительства и НАТИВа удержать распространение её наталкивалось на всё большее сопротивление. Все стали требовать публикаций, и под влиянием этого постепенно началось ослабление цензуры; потом она вообще была раздавлена. Голда Меир, тогдашний премьер-министр, была вынуждена присоединиться к общему требованию и обнародовала письмо грузинских евреев. Это было первое письмо, в котором было заявлено об исторической и религиозной связи евреев диаспоры и Израиля, было заявлено, что авторы письма хотят жить еврейской жизнью, хотят уехать в Израиль. Оно не было столь антисоветским, как моё письмо, но зато оно было коллективным!

Потом пошли другие письма, то есть начался новый этап борьбы за выезд, куда более яркий, более интенсивный, чем раньше, уже со спорадической поддержкой как газет, так и общественных организаций и на Западе, и в Израиле.

А у меня параллельно происходили следующие события – родители подали документы на выезд (сестре тогда было 10 лет, брату – 14). Они убедились, что в Израиле жить можно, а в Советском Союзе у них нет никакого будущего. Мы постоянно переговаривались по телефону, но не по домашнему - далеко не у всех в Израиле в то время были домашние телефоны. Я сказал папе: иди к начальнику Московского ОВИРа, передай ему привет от меня и скажи, что если ему до́роги интересы его страны, пусть не препятствует вашему выезду. Отец потом позвонил мне и сказал, что сделал в точности, как я просил. Но ответ – отрицательный.

В это время я дал серьёзное интервью Геуле Коэн (Геула Коэн - одна из наиболее эмоциональных, ярких фигур в израильской политике, в 17 лет была членом Лехи, дважды судилась, бежала из тюрьмы, впоследствии - одна из основателей и руководителей правой партии Тхия, депутат Кнессета, инициатор Закона о Иерусалиме, согласно которому Иерусалим был провозглашён «вечной столицей Израиля») – она была тогда журналисткой газеты «Маарив». Цензура публикацию запретила. Тогда Геула в беседе с Голдой Меир заявила, что подаст в суд. Власть сломалась, и интервью со мной было напечатано  в двух субботних номерах на двух полных разворотах газеты. Прочитавшие получили шок – оказывается, в Советском Союзе есть евреи, которые борются за выезд (у меня уже было достаточно данных из рассказов приехавших). Была помещена и моя фотография. И моя жизнь после этого интервью превратилась в свадебный кошмар – люди меня останавливали на улице, поздравляли, при проверке документов по тому или иному поводу проверяющие поднимали глаза и произносили: «А, это ты!..» Один подошёл ко мне на улице: «Я знаю тебя, ты – Яша Хейфец!» «Увы, - ответил я ему, - если бы у меня был такой талант, как у Яши Хейфеца...» Но в Израиле всегда так: если машина - то «Субару», если Яша – то Хейфец.

Интервью перевели на английский язык. В это время в Израиль приехал американский еврей, близкий к кругам Херута, и ему дали прочитать это интервью. Он немедленно решил, что его должны прочитать американские евреи, так как, по его мнению, это может совершить полный переворот в их сознании. Он сказал, что хочет, чтобы я, рижанин Дов Шперлинг (активист еврейского движения, узник Сиона, приехавший в Израиль в 1969 году) и Геула Коэн поехали в Америку и выступили перед американскими евреями. Это было очень кстати – так как мои родители получили отказ, то я мог говорить во всеуслышанье о примере немотивированного отказа, о нарушении общего принципа воссоединения семей. Тогда мало кто мог и был готов открыто сказать: «Моим родителям не дают выехать к сыну». Это было в июне 1969 года.

- На что ты жил в это время?

Яша: – Как на что? Я же был студентом. Все студенты-олим получали стипендию. Я учил химию на факультете научной химии в хайфском Технионе. Естественно, и перебрался я в Хайфу. По своей глупости я решил начать учёбу с самого начала, думал, что советское образование никуда не годится. Много позже я понял, что оно годится, и ещё как! Хочешь сначала – иди на первый курс. Мне многие говорили, что я делаю ошибку. Но моё упрямство было непобедимо, и я пошёл на первый курс, хотя мог идти сразу на третий! Но знаешь, я не жалею.

От платы за обучение мы, репатрианты, тогда естественно, были освобождены; всем, кто был без семьи, предоставляли общежитие. Жил я там вместе с одним американским парнем. Да  плюс стипендия – существовать было можно. Можно было и подрабатывать, и я работал в охране, и всё, что я зарабатывал, тратил на посылки домой. Вот так получилось, что без всего уехавший в Израиль мальчишка не только сам сносно существует, но и помогает семье. Все друзья моей семьи думали, что жизнь в этом Израиле просто малина, рай...

Но вернёмся к поездке в США. Об этом узнали в НАТИВе, и Нехемья Леванон, тогдашний его начальник, пошёл к Бегину (кстати, я уже был тогда знаком с ним, бывал у него дома, знал его семью) и попросил его повлиять на нас с тем, чтобы мы не ехали в США, так как это может повредить алие из Советского Союза. Бегин ответил ему: «Извини, Нехемья, но они сами приехали, и им самим решать, как вести себя».

Параллельно с этим, сразу же после публикации интервью, на меня вышли студенты Техниона. Председателю ассоциации израильских студентов, нынешнему мэру Хайфы Йоне Яхаву, офицеру запаса ВДВ (воздушно-десантные войска), всё это было страшно интересно, он заявил, что полностью поддерживает меня, и скоро отрывки из интервью появились в студенческой газете. После этого Яхаву позвонил Цви Нецер (Цви Нецер тогда возглавлял в НАТИВе отдел «Бар», который координировал борьбу в странах свободного мира за право евреев Советского Союза на репатриацию): «Что вы делаете?! Вы подрываете устои государства! Я тебя в лагере сгною!» Более «умное» сказать израильскому парню, родившемуся здесь, офицеру, прошедшему войну, было трудно придумать. Йона просто взорвался: «Ах, ты меня в лагере сгноишь?!» И немедленно собрал в Тель-Авиве и Иерусалиме студентов, показал им меня, рассказал, как эти сволочи (ясно, кого он имел в виду) вводят в Израиле сталинские порядки. И осенью 1969 года было решено организовать студенческую демонстрацию в поддержку евреев СССР, и Голда Меир согласилась выступить, но поставила условие: «На трибуне не должно быть Яши Казакова, и он не должен выступать».

У них была со мной проблема. Они кому угодно могли говорить: «Вы приехали сюда благодаря нашей умной политике, там сидели тихо, не боролись, а теперь кричите, изображаете больших героев». Кому угодно они могли бросить это в лицо, но не мне. Кроме того, моя семья находилась в отказе. Я сознательно громко и везде говорил о своей семье. Я видел в этом помощь моей семье. Мне сообщили об условии, выдвинутом Голдой. Я принял это совершенно спокойно: самое главное, чтоб была демонстрация. Факт присутствия на ней руководителя государства – важнейшее дело. А я не буду присутствовать, так что? И первая грандиозная демонстрация состоялась на нынешней площади Рабина.

Все трое - Дов, Геула и я - поехали в США за счёт упоминавшегося уже мной Берни Дойча. Каждый рассказал о том, о чём считал нужным. Дов, в частности, рассказал о ширящемся еврейском движении в Риге. Он, между прочим, успел отсидеть в тюрьме. Но что мы обнаружили? Представитель НАТИВа в США Цви Динштейн от имени государства Израиль обратился к еврейским организациям США с разъяснением, что мы провокаторы, подозрительные личности, вероятно, сотрудничающие с КГБ, и израильское правительство просит не принимать нас, не выслушивать нас, не встречаться с нами. Это было указание, полученное непосредственно от Цви Нецера. И что произошло? Евреи таки побоялись встречаться с нами, а неевреи заявили, что они свободные граждане свободной страны и будут встречаться с теми, с кем захотят. Самой интересной была реакция журналиста из газеты «Крисчен сайенс монитор», одной из самых влиятельных газет в США: «Я не понимаю – ведь то, что вы делаете, является самым полезным для евреев России и для Израиля! Так почему же израильский представитель выступил с такими обвинениями в ваш адрес?» Мы, в свою очередь, в своих выступлениях и встречах придерживались простой тактики – ни слова плохого об израильской политике в любой сфере. На самые каверзные вопросы мы отвечали, что не занимаемся критикой своего правительства за границей. Разберёмся дома.

Официальный еврейский истеблишмент с нами не встречался, но всё, что мы говорили, до них дошло. Многие наши интервью были напечатаны в газетах.

Встретились мы во время нашего турне и с молодым руководителем одной из еврейских организаций Меиром Кахане (родился в 1932 году, убит арабским террористом в1990 году в Нью-Йорке, основатель Лиги защиты евреев, основатель движения Ках), у которого было маленькое бюро в Нью-Йорке. Ему наши выступления понравились, и он тоже решил вступить в борьбу за советских евреев. Он заявил: «Бить морду неграм-антисемитам за евреев – важно, но бороться за советских евреев куда важнее».

 В конце нашего визита я предложил устроить голодовку у здания ООН с требованием выпустить моих родителей. Но выяснилось, что американские власти дали нам разрешение на въезд в США при условии, что мы не будем устраивать никаких политических демонстраций. И если бы мы нарушили это условие, у нас возникли бы серьёзные проблемы. Тогда мы договорились с теми, кто привёз нас в Америку, что сейчас мы страну покинем, но они смогут помочь мне в организации голодовки, когда мы решим её провести в другое время. Мы вернулись в Израиль.

В один прекрасный день в советской газете «Известия» появляется жёсткая статья с резкой атакой  на нескольких еврейских активистов, включая и моего отца. Я понял, что это может плохо кончиться. Такие статьи иногда являлись предварительным шагом перед арестом. И я решил не ждать помощи, а немедленно вернуться в США и начать голодовку. Геула Коэн полностью меня поддержала. И я вернулся в США. Голодовку проводил напротив здания ООН. Мы подготовили плакаты, на одном из них было написано на английском языке: «Свободу моей семье! Свободу моему народу!» Это было в марте 1970 года. Израильское правительство было в шоке...

- Сухая голодовка?!

Яша: – Нет, конечно, с водой...

- Полиция не гнала?

Яша: – А с полицией было так. На первую ночь подогнали фургончик, чтобы я мог поспать. Но на вторую ночь подошёл полицейский и сказал: «Я очень сочувствую тебе, но разрешения на присутствие фургончика у тебя нет. Я сам еврей, я всё понимаю, но фургончик надо убрать». А на другую ночь пришёл другой полицейский, ирландец, и на мой вопрос о фургончике заявил: «Пусть стоит, и ночуй в нём сколько хочешь».

А днём я сидел на стульчике, прохаживался, снова садился, и всё... На второй день стали собираться любопытствующие. Помню, даже негры-таксисты, проезжая мимо меня, кричали: «Парень, мы с тобой! Ты правильно делаешь!» Поддержали меня даже американские индейцы, проводившие свои демонстрации на том же месте. На третий или на четвёртый день голодовкой заинтересовались газеты, начали печатать материалы. Каждый новый день голодовки сопровождался рассказом по радио и в телевизионных новостях; «Голос Америки» начал передачу о голодовке на всех языках. Уже через пять дней меня с утра до вечера осаждали журналисты, корреспонденты, всякие делегации, представители еврейской общественности, учащиеся йешив. Перед субботой, помню, подошли ко мне представители Любавичского ребе и попросили от его имени... прекратить голодовку. Я ответил, что очень уважаю ребе, но я не лезу в его святые дела и голодовку не прекращу даже в субботу. Они обалдели – ответить отказом самому ребе!

Тем временем в Израиле студенты устроили настоящий бунт: «Он там голодает, а мы?!» И прошла большая студенческая демонстрация возле Кнессета. В ней приняли участие и многие политики, били себя в грудь. На заседании правительства Голда Меир сказала: «Хабахурчик шавар оти» («Этот паренёк сломал меня»).

Выхода у них не было... Пришёл ко мне Йосеф Текоа, тогдашний представитель Израиля в ООН и пообещал поговорить с тогдашним генсеком ООН У Таном. Потом вернулся и передал мне привет от У Тана, который по просьбе консула обратился к советским властям, и те ответили, что дадут моим родителям разрешение и попросили передать мне, чтобы я прекратил голодовку.  У Тан присоединился к их просьбе.

Продолжалось всё это ровно девять дней. Я прекратил голодовку. Я понимал, что если Советы пообещали, то, скорей всего, своё обещание выполнят. Вернулся в Израиль. Встречи в аэропорту, герой, молодец, телекамеры, интервью – всё это очень интересно, но главное – главное в том, что борьба за выезд вышла на новую стадию. В мире увидели, что существует проблема советских евреев. Причём не теоретически, а совершенно наглядно. Было разоблачено уверение Советов, что препятствий к выезду нет, что евреев, желающих выехать в Израиль, почти нет. Другими словами, голодовка была классическим и успешным пропагандистским актом.

Мне же очень скоро всё это надоело. У меня было неприятное чувство, что мои знакомые служат в армии, ходят в «милуим» (военные сборы резервистов), а я не принимаю в этом никакого участия. Через месяц после приезда, в апреле, я пришёл в военкомат и заявил, что хочу оставить учёбу и идти в армию. Мне: «С ума сошёл?!» «Да нет, - отвечаю, - всегда таким был». И летом, 4 августа 1970 года я начал прохождение срочной службы в танковых войсках. Всё нормально... Родителям ничего об этом не сообщил. Кстати, их выпустили в феврале 1971 года, то есть прошёл почти год от данного Советами обещания. Они не хотели показать миру, что их так быстро сломал какой-то там парнишка. Но и так неплохо...

Ну что... Окончил танковую школу, потом курс командиров танков, офицерские курсы. Однажды ночью, в перерыве во время учебных стрельб я услышал по радио, что мою маму и ещё двух женщин задержали во время их демонстрации, но через час выпустили. Сумасшедший мир – я в Израиле стреляю из танкового орудия, а мою маму в Москве арестовывают за участие в демонстрации...

Во время одного из учений у меня случилась лёгкая контузия из-за разрывов миномётных снарядов, однако в результате проверки оказалось, что у меня перебиты слуховые нервы. Я из-за этого не смог продолжать специализацию как офицер танковых войск и сделал специализацию в военной разведке – был направлен в школу офицеров военной разведки. Я к тому времени находился в Израиле всего два с половиной  года, а для поступления в школу военной разведки требовался срок пребывания в Израиле не менее десяти лет. Но было указание начальника Военной разведки Арье Ярива, и меня приняли.

- А что со слухом?

Яша: – Так и осталось. Мне запретили быть в зоне военных действий, на стрельбищах, я не имею права слушать даже звук танкового двигателя -  в противном случае я могу вообще оглохнуть. И это не лечится. Перебитый слуховой нерв вылечить нельзя.

Я окончил школу офицеров военной разведки, был направлен в разведотдел штаба танковых войск. Через несколько месяцев получил сообщение, что по закону я должен был служить... только шесть месяцев. Я явно «переслужил» - три года вместо шести месяцев! -  и, таким образом, мог в любой момент демобилизоваться из армии.

За это время я женился...

- На ком?

Яша: – Я познакомился со своей будущей женой в Технионе, она тоже училась на химическом факультете. Случилось, что мои друзья студенты из Греции рассказали мне, что на химфаке учится девушка из России, и у неё трудности с ивритом. Хорошо, я согласился помочь. И однажды встретил её, она искала аудиторию, где проводятся занятия по английскому языку. Я вызвался проводить её и допровожался... Она приехала из Черновиц летом 1969 года. В октябре 1971 года мы поженились, а летом 1972 – как полагается – у меня родился сын Шарон, так сказать, её дипломный проект... На роды я приехал в офицерской форме.

- Жена красивая?  

Яша (в первый раз Яша улыбнулся): – А как ты думаешь?.. Очень красивая, до сегодняшнего дня красивая. Я думаю, что она одна из самых красивых женщин, которых мне довелось видеть...

Я демобилизовался, начал работать в службе безопасности авиакомпании «Аркия» - внутренние линии, аэропорт «Дов», аэропорты в Эйлате, Шарм Аш-Шейхе. В наши обязанности входила охрана зала ожидания, фильтрация всех входящих в зал, я должен был уметь действовать в случае нападения на зал ожидания и так далее. Но охрана самолётов во время полёта нас не касалась. Мы были охраной только на земле. Такая служба была тогда только ещё в стадии становления.

Пришёл 1973 год... Я демобилизовался в июле 1973 года, меня как офицера запаса ещё не успели распределить в воинскую часть, а 6 октября началась война Судного дня. В день, когда началась война, я подскочил в Дом танкиста - там был пункт явки резервистов и там были  знакомые офицеры. Они сказали, что идёт общая мобилизация, но большего толком объяснить не могли.  Раз так, то я немедленно поехал домой, собрал вещи и прибыл в тот штаб танковых войск, где служил в разведотделе. Это был также штаб 162-ой танковой дивизии. Приехал, зашёл в разведотдел, ребята говорят, что действительно началась война, но, по их мнению, продлится она не более недели... Я остался.

- Но тебе нельзя было слышать даже шум танкового двигателя...

Яша: – Мне было наплевать на это... И меня оставили при штабе... офицером для  связи. Я спросил – а что это такое? Мне объяснили, но только в общих чертах. В ту же ночь 162-я танковая дивизия отправилась в Синай. Я просидел в штабе два дня, и мне это здорово надоело – делать было практически нечего, только принимать донесения. Я приходил в оперативный отдел и видел списки погибших, видел имена ребят, с которыми служил. В танковых войсках мы в те времена поимённо знали друг друга... И я не выдержал. Сказал шофёру, чтобы он довёз меня до последней остановки перед Рафиахом (Рафиах – арабский город на юге полосы Газа) в Синае. Дальше решил добираться тремпами. Добрался до Рифидим, пришёл в штаб дивизии. Все ребята там знакомые, и они пообещали дать мне танк из тех, что выходят из ремонта. Как только появится танк – а он должен был, по их сведениям, появиться на следующий день, - я смогу взять трёх ребят в экипаж, и меня прикомандируют к танковому полку. Я только просил сообщить начальнику кадров танковых войск, где я сейчас нахожусь. Дозвонились до него, но он потребовал немедленного моего возвращения. «Я формирую танковый батальон, который должен подняться на Голаны, и ты предназначен быть начальником разведотдела этого батальона. Немедленно возвращайся!» Я извинился перед ребятами. Но, слава Богу, никого не подвёл: десятки офицеров на Южном фронте глотки были готовы перегрызть друг у друга за очередь на танк, даже простым членом экипажа. Были танки, весь состав которых состоял из одних офицеров!

Утром я на транспортном самолёте вернулся в штаб. Захожу к начальнику кадров, докладываю: «Я явился. Куда ехать?» А он мне: «Никуда ты не поедешь! Будешь здесь!» Что делать – он был подполковником, а я всего лишь лейтенантом... Отдал честь, развернулся, вышел и лицом к лицу столкнулся с Эхудом Бараком. Ещё в самом начале своей военной карьеры, когда я служил в танковом батальоне, он был у меня командиром роты. Потом он вернулся в «Сайерет раматкаль» (элитное подразделение, проводящее военные операции в тылу врага и подчиняющееся только Генеральному штабу ЦАХАЛа), и с тех пор мы не виделись, но друг друга помнили. Я удивился: «Эхуд, что ты здесь делаешь? Ты же должен быть в Стэнфорде, в университете!» Эхуд сказал, что формирует танковый батальон, и спросил меня, что я делаю в штабе. Я ему ответил, что ищу батальон. Эхуд тут же отреагировал: «Иди со мной. Поможешь мне формировать батальон». И добавил: «Будешь в моём танке». Он сказал, что у него нет ни офицера оперативной части - то есть начальника штаба батальона, - ни офицера разведки, и мне пришлось совмещать обе должности. Начали формировать батальон. Танки были знакомые - М-48, на которых служили на срочной службе. В батальоне собрались в основном танкисты мотопехоты, которые вернулись с началом войны из-за границы, плюс «милуимники» из разведки генштаба и других спецподразделений. По большей части это были опытные танкисты, прошедшие «Войну на истощение». Но скоро обнаружилась проблема – не хватало бронетранспортёров, так как все бронетранспортёры мы отдали роте мотопехоты, что была в составе батальона, да один бронетранспортёр предназначался врачу. Ни для разведчасти, ни для командира бронетранспортёров уже не было. Тогда решили, что командование батальоном будет осуществляться с одного танка. Отправились на Южный фронт. Сначала были «батальоном специального назначения» в подчинении командующего фронтом. Батальон планировали использовать в специальных операциях, вероятно, потому, что Эхуд был бывшим начальником Спецназа Генерального штаба, и потому, что внушительную часть батальона составляли выходцы из Спецназа. Ребята были действительно качественными. В конце концов нас прикомандировали к 406-й танковой бригаде – это была бригада, сформированная на базе танковой школы, - в качестве танкового батальона. Большинство Спецназа забрали на другие операции. 14 октября нам объявили приказ о форсировании Суэцкого канала. 15 октября мы начали двигаться на боевые позиции. 16 октября, ночью, когда мы должны были начать движение к каналу, нам дали приказ идти на выручку батальону десантников,  попавшему ночью в тяжёлое положение. Вот так случилось, что нашему батальону пришлось участвовать в бою у так называемой «Китайской фермы». Бой был очень тяжёлым, долгим, было подбито пять наших танков, погибло восемь человек, в том числе и майор, друг Барака, стрелявший из дополнительного пулемёта, установленного мною на башне нашего танка. В первом же бою он был ранен в сонную артерию и скончался на моих руках. Участвовали в бою все: Эхуд стрелял из своего пулемёта, я – из своего, погибший майор – тоже из своего, дополнительного...

... Два слова о знаменитом бое за «Китайскую ферму», о самом жестоком, кровопролитном бое той войны, до сих пор не получившем должную оценку, до сих пор укрытом странным покровом таинственности. Страшная штука история – ей ничего не стоит превратить подвиг в преступление, преступление в жертвенность, жертвенность в глупость...

Вот один взгляд на это событие:

«Решающие события развернулись в ночь на 15 октября. Израильская разведка нашла стык между 2-й и 3-й египетскими армиями. Дивизия Арика Шарона проделала сложнейший маневр, который стал классическим в военной стратегии, вышла к Суэцкому каналу и начала переправу на западный берег. Успех операции обеспечил бой, самый кровопролитный в истории ЦАХАЛа, произошедший в ночь на 16 октября в районе так называемой «Китайской фермы» на подходе к Суэцкому каналу.

«Китайская ферма» была насосной станцией в районе Большого Горького озера, построенной египтянами перед Шестидневной войной. Оборудование на ней было японского производства, но солдаты ЦАХАЛа ошибочно решили, что иероглифы китайские, и потому дали станции такое имя. В этом районе египтяне выкопали глубокие оросительные каналы, а землю свалили вдоль каналов в валы. Из-за валов и каналов, а также из-за того, что земля в этом районе была заболоченной, местность была труднопроходима для танков. В битве за «Китайскую ферму» с превосходящим их в несколько раз противником израильтяне потеряли 50 танков, 300 убитых и сотни раненых, египтяне - 150 танков, сотни боевых машин, массу раненых и убитых.

Каждый год в октябре собираются те, кто был там. Среди них Эхуд Барак (который получал тогда второй диплом в Стэндфордском университете и через 2 часа после начала войны был уже в самолете, а через несколько часов принял командование бронетанковым батальоном), Ицик Мордехай, Липкин-Шахак, Эфраим Снэ.

Вот несколько иной взгляд:

«Бой за «Китайскую ферму» на Синайском полуострове был одним из самых тяжелых и самых кровавых за всю войну Судного дня. Для того чтобы обеспечить прорыв танков Шарона через Суэц, нужно было отвлечь внимание противника и ввести его в заблуждение относительно направления главного удара. Именно с этой целью было организовано движение крупного подразделения пехоты в сторону Китайской фермы. Египтяне открыли прицельный огонь по подразделению, считая, что именно там и будет направление главного удара. Пока наши бойцы истекали кровью на «Китайской ферме», танки Шарона без потерь преодолели Суэцкий канал и вышли в тыл противнику, закрепившись на его западном берегу.

Такова последняя официальная версия этого боя.

На самом деле речь шла о просчетах оперативного планирования. «Китайская ферма» не была задумана как отвлекающий маневр, напротив, Ариэль Шарон должен был прикрыть бойцов в случае неудачи, но Ариэль Шарон этого делать не стал, поставив перед собой задачу переброски танков через канал. Только когда стало ясно, что бой за «Китайскую ферму» провалился и наши войска несут слишком большие потери, возникла версия об отвлекающем маневре.

Благодаря броску через Суэц Шарон заслужил звание «спасителя отечества», но мало кто знает, что план форсирования Суэцкого канала был разработан и подготовлен еще в 1971 году, и в центре страны на военных складах хранились конструкции понтонного моста. Нужно было доставить в считанные дни конструкции этого понтонного моста из центра страны на Синай, провести его по всем узким дорогам полуострова, забитыми войсками и техникой. Этот подвиг совершили интендантские войска, инженерные войска и военная полиция.

Другой подвиг совершил батальон, закрепившийся на плацдарме на восточном берегу канала, откуда начиналось строительство моста. Почти все бойцы этого батальона полегли в бою, защищая плацдарм для будущего броска. Поэтому слава Шарона была оплачена кровью сотен бойцов. В том же бою за «Китайскую ферму» составил себе имя и Ицик Мордехай, ставший впоследствии начальником генштаба и министром обороны.

Основную тяжесть удара на «Китайской ферме»  принял на себя 89-й батальон. Он потерял 45 бойцов. Об этом батальоне пишут 32 года, и «... в ЦАХАЛе до сих пор не нашлось ни одного человека, который бы отметил подвиг батальона и его вклад в спасение канала и в бой на Китайской ферме».

Яша: - Барак – очень способный, очень спокойный, очень профессиональный командир. Правильно умеет рассчитывать свои действия.

После целого дня, к ночи этот тяжёлый бой был закончен, десантников вывели из окружения под дымовой завесой и под огневым прикрытием. А утром 18 октября мы вышли к Суэцкому каналу и в тот же день форсировали его, перейдя на египетскую территорию...

Вообще-то дело обстояло так: на Южном фронте воевали три наши дивизии – одна на северном участке фронта, другая – на южном, третья – на центральном. План был такой – дивизия Шарона, поскольку она стояла в центре и Шарон был хорошо знаком с местностью, должна была форсировать канал и навести мосты, расположившись на обоих берегах канала. Наша дивизия форсирует канал по этим мостам и начинает бои на западном берегу, двигаясь сначала вперёд по направлению к Каиру, а потом на юг по направлению к Суэцу, другими словами, главная цель – занять широкий плацдарм и отрезать 3-ю армию египтян. После того, как мы форсировали канал, мы начали движение на север, по направлению к Суэцу, и отрезали 3-ю армию египтян. Бои на том берегу канала были весьма успешными. Мы, не дойдя до Суэца, перерезали шоссе Суэц-Каир.

... Хорошо было – светило солнышко, танки шли на полном ходу, египетской авиации уже не было – по ходу мы своими танковыми рейдами уничтожали системы египетских ПВО: врывались в их расположение, расстреливали командные пункты и локаторы и катили дальше. Уничтожили мы и главный их локатор, контролировавший большую территорию по обе стороны канала. Как только мы сделали это, тут же появились наши самолёты, и та египетская авиация, которая принимала участие в воздушных боях, была уничтожена. Помню, как однажды над нами появился самолёт «Сухой», сбросил напалмовую бомбу, промахнулся, пошёл на второй заход, появился прямо над нами и получил что надо – три трассирующие линии пуль с пулемёта нашего танка и с пулемётов двух бронетранспортёров вошли в него, как в масло. Он загорелся, взорвался... Красота, в общем. Сбили мы и два вертолёта.

Вышли к Суэцу и получили приказ брать город. Почти трое суток воевали. Жуткая, скажу тебе, вещь воевать на танках в городе.

- Египтяне хорошо дрались?

Яша: – Хорошо. Бои в Суэце были тяжёлые... А 25 октября, наконец, вошло в силу прекращение огня с египтянами, провозглашённое ещё 22 октября.

Меня продержали в «милуиме» ещё 273 дня – я уже был офицером запаса, и меня могли держать в армии сколько угодно. Потом я вернулся на свою работу офицера безопасности в авиакомпанию, началась более или менее нормальная жизнь. Сын подрастал...

Вскоре я оставил свою работу, стал работать на частном предприятии. В Технион уже не вернулся – надо было кормить семью.

Потихоньку стал возвращаться к общественной жизни. На выборах 1977 года я выступил в поддержку Бегина. Но в партию не вошёл. Вообще я никогда не был ни в одной партии. Моя поддержка Бегина проходила в одном ключе – изменение государственной политики в отношении поддержки борьбы евреев Советского Союза за выезд в Израиль. Поскольку Бегин и его партия Херут в целом поддерживали наши требования, то и мы поддержали их. Выступал я и по радио - на иврите и по-русски. В мае 1977 года Бегин пришёл к власти. В августе я попросил встречи с ним. Встретились. Было очень приятно видеть его в кабинете премьер-министра; кроме него, на встрече присутствовал советник Бегина. Я сказал Бегину: «Мы поддержали тебя на выборах, и ты обещал, что политика в отношении евреев Советского Союза изменится. Теперь ты – власть. Так меняй политику!» Но политику нельзя менять так просто, потому, что политику проводят вполне определённые люди. Например, Нехемья Леванон, тогдашний начальник НАТИВа, проводил определённую политику, и невозможно было изменить эту политику, не убрав его с этого поста. Поэтому первым признаком того, что политика меняется, будет назначение на этот пост другого человека. Примерно так я сказал Бегину. Он выслушал меня и неожиданно предложил мне... работать в НАТИВе. Я поначалу даже оскорбился. Сказал, что не пришёл просить у него «джоб», пришёл призвать его к изменению политики. А он мне ответил: «Я – глава правительства, если я прошу тебя идти туда работать, ты не можешь сказать мне «нет»! Я считаю, что можешь и должен там работать, и мне это нужно». Я ответил, что ответ дам через неделю. Наглый был, молодой...

Я уже говорил, что на встрече присутствовал советник Бегина - это был советник по вопросам диаспоры Иуда Авнер. Основная его функция была писать премьеру речи на английском языке. Как потом выяснилось, Авнер в ту же ночь позвонил Нехемье Леванону и сказал ему: «Яша Казаков был у Бегина и требовал твоей отставки. А Бегин предложил Яше идти работать в НАТИВ». Как ты понимаешь, это не было ложью, это был лишь в грубоватой форме пересказ нашей с Бегиным беседы.

Через неделю я позвонил секретарю Бегина и попросил передать ему, что принимаю его предложение. Ещё через неделю звонит мне Нехемья Леванон и просит придти. Прихожу... Он мне говорит, что получил указание от главы правительства взять меня на работу. И добавляет: «Давай поговорим, что бы ты хотел делать в НАТИВе».

- Яша, а на какой срок назначается начальник НАТИВа?

Яша: – Нет каденции. Сидит, пока не поменяют или сам не уйдёт. На вопрос Леванона я ответил: «Я не хочу работать с евреями Запада; меня это не интересует. Меня интересует только то, что происходит с евреями Восточной Европы и, главным образом, с евреями СССР. И второе – я не буду работать с Цви Нецером». Нехемья ответил, что понимает меня, что должен подумать и что вызовет меня через неделю. Через неделю вызвал и сказал: «У нас есть проблема. Как ты знаешь, часть евреев, выезжающих из Советского Союза по израильской визе, в Израиль не едут. Тех, кто приезжает в Израиль, мы подробно расспрашиваем обо всём, получаем от них информацию. А от тех евреев, что едут мимо, мы не имеем никакой информации. Мы её просто-напросто теряем. И мы хотим начать опрашивать их тоже. Вероятно, тебе придётся работать в Вене, и мы организуем дело так, что ты получишь возможность говорить с каждым евреем, не едущим в Израиль. Твоя задача – только сбор информации. Уговаривать их ехать в Израиль в твою задачу не входит».

Я согласился. Началась проверка – надо было получить допуск. И 1 мая 1978 года я уехал с семьёй в Вену.

Работа с евреями в Вене была поставлена так: сразу же по прибытии все они поступали в распоряжение Джойнта (American Jewish Joint Distribution Committee – Американский объединенный еврейский комитет по распределению фондов, еврейская благотворительная организация, основанная в 1914 году), и те, кто не желал ехать в Израиль, поступали затем в руки ХИАСа  (аббревиатура Hebrew Immigrant Aid Society – Общество помощи еврейским иммигрантам и беженцам, всемирная еврейская благотворительная организация, основанная в 1909 году). ХИАС оформлял их бумаги, и через неделю они вылетали в Италию. Процесс эмиграции в США, Канаду, Австралию проходил уже в Италии. И мы сразу же договорились, что евреи, прежде чем поступать на оформление в Джойнт, встретятся со мной. Таким образом, я обеспечил себе встречи со всеми евреями без исключения, стал их первой инстанцией. Договорились и с Сохнутом, который должен был послать своих людей для бесед с теми, кто не едет в Израиль, в попытке уговорить их отказаться от своего намерения. Израиль решил, что это поможет решить проблему «неширы» ( נשירה- отсев). Американцы на это согласились. Так что порядок установился такой: прежде всего евреи попадали ко мне, потом к представителю Сохнута, и если не удавалось уговорить его ехать в Израиль, то он поступал в Джойнт и оттуда в ХИАС. Итак, первый человек, которого видели евреи, был я. Очень скоро все поняли, что со мной всё очень просто: пришёл – садись и, как на духу, без всяких там выкрутасов, без еврейских штучек отвечай на мои вопросы.

 - Но как ты мог наказать человека в случае, если он не хотел отвечать на твои вопросы?

Яша: – Неважно... Через два месяца в Одессе – я получил такое сообщение – говорили, что в Вене, в такой-то комнате сидит паренёк из Израиля, в очках, бывший москвич, и не дай Бог ему соврать!

Так я начал собирать информацию. А поскольку отсев всё больше увеличивался, информации у меня становилось всё больше. Я составлял отчёты и правильно определил, какова будет система выезда из СССР в 1978 году, и довольно правильно предсказал размеры алии 1979 года. Я пришёл к выводу, что в 1979 году Советский Союз начнёт сокращать выезд евреев, и ещё в январе 1979 года я, согласно своему анализу, определил, что с апреля 1979 года в СССР будут введены новые правила – выезд только к прямым родственникам, и начнётся это с Одессы. Рассчитал, когда и в каких советских городах введут новые правила. Ошибся, кажется, только в отношении одного города. Согласно моему анализу, начиная с августа 1979 года, уровень алии должен был упасть и я даже указал, в каком темпе это будет происходить.

Все мне говорили, что это глупости. Ко мне в Вену приехал Нехемья и сообщил, что передал мои данные в США, и там ответили, что ничего этого не будет. Я никогда не переоценивал аналитические способности ЦРУ, и у меня всегда было своё собственное мнение, даже если оно противоречило мнению ЦРУ. Оказалось, что произошло в точности так, как я и предсказал, и американцы долго не могли понять, что это за «агентура» у Израиля работает в России.

- И ты всё это продела один?!

Яша: – Нет, не один, с женой, которая печатала мои отчёты. Через мои руки прошло за два года около 50 000 человек, и была возможность правильно оценивать ситуацию. Кроме того, я дал свой собственный анализ, почему евреи вообще уезжают из СССР - кстати, антисемитизм здесь оказался совершенно ни при чём, - и почему едут или не едут в Израиль. Мне было очевидно, что если не прекратить отсев, то в конце концов в Израиль, кроме отдельных, частных случаев, вообще никто не поедет. Было очевидным и то, что если завтра откроют ворота, скажем, Швейцарии, то туда ринутся евреи ещё в большем количестве, чем в США. Причины были совершенно бытовые. Евреи, как и все, поедут туда, где лучше, и вся эта идеологическая пропаганда – пустая трата времени и денег. Самообман, короче.

В 1980 году меня попросили вернуться в Израиль, потому что общая ситуация, благодаря собранным мною данным и моему анализу, достаточно прояснилась, а кроме того, в НАТИВе стали вводить систему компьютеризации, и руководство НАТИВа хотело, чтобы именно я возглавил этот процесс. Из Вены вернулся я на должность заместителя начальника отдела НАТИВа, который занимался евреями Советского Союза; вскоре начальник этого отдела ушёл на пенсию, и я занял его место. Потом ушёл на пенсию Нехемья Леванон. На его место был назначен проф. И. Лапидот, один из бывших командиров ЭЦЕЛя (аббревиатура Иргун Цваи Леумми – национальная военная организация; еврейская подпольная вооружённая организация в подмандатной Палестине, основанная в 1931 году). Я с ним немало конфликтовал. Лапидота скоро «ушли» - надо сказать, что вообще его назначение было делом совершенно неподходящим. Он не имел никакого отношения ни к НАТИВу, ни к проблемам СССР, ни к еврейству СССР. На его место пришёл Давид Бартов. Я же спокойно продвигался по служебной лестнице и вскоре стал начальником Управления, занимавшегося не только евреями Советского Союза, но и евреями всей Восточной Европы.

В 1988 году по моей инициативе в Россию выехала группа, работавшая при голландском посольстве. Мы организовали всю работу на месте, включая выдачу виз.

В 1989 году я положил на стол главы правительства Ицхака Шамира и министра финансов Шимона Переса анализ, в котором указал на вероятную возможность в 1990 году алии из Советского Союза в размере более чем  100 тысяч человек. В анализе был дан примерный расчёт её количества и распределения по полу, возрасту и по 120 специальностям. Приложил и анализ по требуемому количеству жилья, социальных и других услуг, и анализ необходимых изменений в области медицинской страховки. В общем – полный анализ. Америка ворота ещё не закрыла, но я предполагал, что по внутренним причинам она это очень скоро может сделать. Так и случилось – большая алия началась в 1990 году, а в сентябре 1989 года Америка закрыла свои ворота. Они ввели новые правила въезда на их территорию, другими словами, перенесли процесс эмиграции в США из Рима в Москву, то есть те, кто хочет ехать в США, пусть подают документы в Москве в американское посольство и, в случае разрешения, поедут в Америку по американской визе, а не по израильской. Вроде бы всё хорошо и правильно. Но они ничем не изменили уже существующий порядок, по которому еврей, получивший израильскую визу, может приехать в Вену, сказать «не хочу в Израиль», и его, как и прежде, направляют в Рим. Американцы сказали, что закроют свои пункты в Вене и Риме, когда всё рассосётся. Я предполагал, что будет наоборот – ещё большее скопление евреев в Вене. И тогда и Германия, и США начали бы принимать всех и в ещё больших количествах. И я спланировал «операцию», основанную на фикции: я объявил всем, что поскольку американцы изменили свои правила, мы будем выдавать визы в Израиль только тем, у кого будут билеты на вылет через  Бухарест или Будапешт. Я знал, что там трудно будет найти того, кому можно заявить, что «я не хочу ехать в Израиль». Ещё за несколько лет до этого мы организовали выезд евреев через эти столицы, возмещая им транспортные расходы по  почти официальному курсу доллара. Так, еврей, потративший 300 рублей на дорогу, в Израиле получал компенсацию около 600 долларов. Это были тогда бешеные деньги. С определённой даты израильскую визу получали только те, которые уже имели авиационные билеты в Бухарест или Будапешт. А билеты мы им покупали сами и объявили, что таков теперь порядок. Ну и, кроме того, евреи уже знали, что Америка «закрыта». И хотя каждый мог, получив выездную визу, отправиться в аэропорт, послать нас к такой-то матери и купить билет в Вену, кто мог на это решиться? Советский человек есть советский человек, и бегать с визой в австрийское посольство, зная, что Америка «закрыта», никто не собирался. Я хорошо знаю психологию своего народа.

- Но это же насилие!

Яша: – Не думаю. Я заявил, что тот, кто хочет в Америку, пусть и подаёт на эмиграцию в Америку! Извините, но Израиль не контора по перевозке евреев из одной страны галута в другую. Для того чтобы получить разрешение на реализацию своего плана, я приехал в Израиль, пришёл на приём к тогдашнему премьер-министру Ицхаку Шамиру. Он не совсем понял, что я хочу, но сказал «добро», только попросил получить разрешение у голландского посольства, представлявшего тогда интересы Израиля в Советском Союзе. Я вернулся, пришёл к голландскому послу, сказал, что был у своего главы правительства, и с завтрашнего дня он вводит такой-то порядок в деле выезда евреев из СССР. И добавил, что моё сообщение является чисто информативным.

- Тебе никто не собирался мстить за то, что попал в Израиль вместо Америки?

Яша: – А я и не скрывал своих действий. Короче, с введением новых правил все выезжающие по израильским визам поехали в Израиль. Так и началась Большая, Великая Алия.

Спустя некоторое время мне предложили пойти учиться в колледж национальной безопасности при Генштабе – что-то вроде Академии генштаба в СССР. Это высшее учебное заведение армии, но там учатся и представители гражданских служб – Мосада, Шабака, военной промышленности, МИДа. Я согласился. Учёба продолжалась год. Давид Бартов ушёл в отставку через полгода после того, как я закончил учёбу. Он был уже старше 65 лет – пенсионный возраст, - и 1 мая 1992 года я стал начальником НАТИВа.

Занялся внутренней реформой НАТИВа, созданием инфраструктуры на территории СССР, вообще изменением подхода и приоритетов. Занимался я этим до 1999 года... А всего я проработал в НАТИВе 21 год, пройдя практически все должности...

Но в 1999 году обострился мой конфликт с тогдашним премьер-министром Биби Натаниягу. Собственно, не раз возникали у меня конфликты, но всегда в случаях, когда я считал себя правым. У меня были конфликты и с Шабаком, и с Мосадом по поводу их концепций, связанных с работой в России, в вопросах российского сотрудничества с Ираном в области ядерного оружия и так далее. Их подходы я нередко расценивал как непрофессиональные, а иногда даже и безграмотные, наносящие ущерб интересам нашей страны. Как показало время, прав в итоге оказывался я. Были у меня разногласия и с нашим МИДом, поскольку я делал то, что считал нужным, и подчинялся премьер-министру, а не указаниям нередко безграмотных и бездарных мидовских чиновников. Небольшим примером моих разногласий с МИДом может служить разборка очередной жалобы одного из представителей Израиля в СССР на меня. Я присутствовал на этом совещании. Моше Аренс, тогдашний министр иностранных дел, спросил:

- Чем деятельность Яши мешает Вашей работе?

- Он встречается со многими людьми.

- Он вам докладывает о своих встречах?

- Докладывает.

- Так в чём проблема?

- Например, он встречается с Бовиным.

- А вы не встречаетесь с ним?

- Встречаемся, но с Яшей он говорит, как с товарищем, а с нами официально.

- Так в чём же вред Израилю? Пользуйтесь этим, а не ревнуйте!

В 1994 году был опубликован отчёт Государственного контролёра о деятельности НАТИВа. Отчёт совершенно бездарный, полная глупость! Я заявил, что не принимаю выводов контролёра. Например, там было написано, что НАТИВ субсидирует издание журнала на русском языке, не проведя конкурса, то есть вопреки закону. О каком же журнале шла речь? Об израильском журнале на русском языке «Голос инвалида войны». Мы покупали только часть тиража, несколько сот номеров этого журнала, для посылки в страны бывшего СССР. И это расценилось контролёром как «скрытая субсидия названного журнала». Поскольку это назвалось не простой покупкой, а «скрытой субсидией», значит, налицо нецелесообразный расход государственных денег, попросту - растрата. Я им ответил, что в Израиле есть только одна организация инвалидов войны и партизан и только она издаёт журнал на русском языке. Но говорить было бесполезно.

Потом контролёр «решил», что Советский Союз распался в 1989 году! Там было много ещё всякой подобной ерунды. Эти умники заявили, что «после распада Советского Союза в 1989 году выдача виз на репатриацию в Израиль перестала быть тайной работой, и НАТИВ не должен ею заниматься». В ответе я написал, что неужели вы в такой степени идиоты, что думаете, что мы тайно, скрываясь от КГБ и милиции, ловили евреев в подворотне и вручали им визы?

В своё время было создана комиссия по определению функций НАТИВа под руководством бывшего директора Мосада, генерала Ицхака Хофи. Мы работали в рамках функций, определенных этой комиссией и утверждённых премьер-министром Ицхаком Рабином. Но умники из учреждения Государственного контролёра, чтобы обосновать свои заключения, заявили, что выводы комиссии Хофи не были утверждены. Они даже не удосужились спросить об этом ни в канцелярии премьер-министра, ни у самого Хофи. Но это голословное утверждение позволило им утверждать, что мы действуем не в рамках законных разрешений.

 Как всегда в Израиле, чтобы уйти от ответственности за решения, создали ещё одну, очередную комиссию. На самом деле шла мерзкая закулисная возня всех тех, кому мешал НАТИВ, мешала его деятельность. Я заявил, что если будут приняты решения об изменениях в функциях НАТИВа, которые не позволят организации осуществлять те цели, для которых она создана, я уйду в отставку и не буду покрывать своим именем это безобразие. Я послал Биби очень резкое на этот счёт письмо. Но тут начался правительственный кризис, и объявили о новых выборах. Биби опасался скандала перед выборами, вызвал меня, сказал, что на полгода он откладывает решение по этому вопросу, и попросил меня остаться на своём посту. Поскольку мои условия были приняты, я остался. Но моё письмо к Биби попало к журналистам, и через полгода, в апреле 1999 года, отрывки из него прочитали по телевизору. Немедленно начался скандал, и от имени Биби позвонил мне Арик Шарон и спросил, могу ли я заявить, что всё, прочитанное по телевизору, - ложь. Я ответил: «Арик, я не могу этого сделать, потому что это документ. Но что можно сделать – пусть Биби заявит, что у нас были разногласия, но они преодолены, и мы продолжим работать вместе, и я подтвержу это. Я не могу сказать на чёрное, что оно белое, и наоборот...»

Биби требуемого от меня заявления не сделал, и я положил ему на стол заявление об отставке.

 - И чем ты сейчас занимаешься?

Яша: – Ничем. Ушёл на пенсию. Я сейчас простой израильский пенсионер. Поскольку должность начальника НАТИВа приравнивалась по зарплате и рангу к должности и званию генерала в ЦАХАЛе, то у меня неплохая армейская пенсия.

- Знаешь, у нас всегда было ощущение, что НАТИВ – это вроде полушпионской организации...

Яша: – Нет, нет. Наша работа была комплексной. НАТИВ отвечал непосредственно перед главой правительства за всё, что было связано с евреями Восточной Европы. НАТИВ был создан для того, чтобы в соответствии с интересами Израиля вести работу с евреями Восточной Европы, исходя из интересов государства Израиль. В своё время в Мосаде было два подразделения - одним из них был НАТИВ, который занимался евреями Восточной Европы, другое подразделение занималось евреями арабских стран. Со временем произошло разделение – НАТИВ, оставаясь в рамках Мосада, получил некоторую самостоятельность. А в 1972 году произошло полное отделение НАТИВа от Мосада. Поскольку работа шла за «железным занавесом» и против интересов СССР и стран Восточной Европы, мы должны были уметь работать против КГБ и всех подобных служб и систем в странах коммунистической диктатуры. Это и предписывало определённые способы и навыки в работе... Не забывай, что вся наша работа  - сбор информации, оценка её, выдача рекомендаций и прочие действия, совершаемые вопреки власти этой страны, - шла на территории этих стран и против их интересов. И работать надо было так, чтобы не подвергнуть евреев опасности, помочь им и в то же время не нанести вред интересам своего государства.

На разных исторических этапах и в разных странах наша работа была очень разной. Например, с Чаушеску НАТИВ договаривался и расплачивался. А вот многих евреев Чехословакии НАТИВу удалось вывезти во время вторжения туда советских войск. Вся репатриация из Польши, Болгарии, даже из Албании была работой НАТИВа. И каждая такая операция осуществлялась в зависимости от обстоятельств, сложившихся в той или иной стране. НАТИВ не только не упускал «счастливые» случаи, но и тщательно их готовил.

В отношении Советского Союза... Одна сторона деятельности носила чисто политический характер: сбор и оценка информации, разработка рекомендаций израильскому правительству в определении его политики относительно евреев СССР, а также рекомендаций еврейским и международным организациям; другая сторона деятельности – это непосредственная связь с евреями СССР и оказание им помощи, как моральной, так и финансовой, а иногда и юридической. В основном такая связь осуществлялась через евреев США, Англии, Франции, Скандинавии, даже стран Латинской Америки, а также через израильтян, имеющих двойное гражданство. Мы инструктировали их и засылали в качестве туристов. Давали точные задания, к кому пойти, что передать, что спрашивать и так далее.

- Другими словами, вы знали о нас всё?

Яша: – Мы знали довольно много о каждом отказнике, о каждом «подаванте». Оценивали, кто что может, у кого какие слабые и сильные стороны. Информация скапливалась по частям и, как пазл, в конце концов складывалась в полную картину. Многих отказников я знаю лучше, чем они знают самих себя. А о самых активных отказниках лучше нас был информирован, и то не всегда, только их куратор из КГБ. Чтобы составить мнение о человеке, наших данных было вполне достаточно. Всё было систематизировано, на каждого был свой файл в компьютере. Велась систематизация и по группам отказников – чем та или иная группа занимается, с кем связана, кем финансируется, каковы отношения внутри группы и с другими группами.

- Имея такую информацию, вы могли и направлять деятельность таких групп в нужном вам направлении?

Яша: – Не столько направлять, сколько влиять, но далеко не всегда это делалось. Всё-таки нашей главной задачей было изучать и помогать. Был у нас свой аналитический отдел.

- Яша, как ты отнёсся к созданию Натаном Щаранским олимовской партии?

Яша: – Это было за пределами нашей компетенции, мы этим не занимались. Но когда Натан вместе с Эдиком Кузнецовым в первый раз захотел создать партию за несколько недель до выборов, мы его убедили, что на тот момент создавать партию не следует, потому что дело было перед самыми выборами: он не успеет как следует «разыграться», а неудача преследовала бы его вплоть до следующих выборов. Лучше спокойно организоваться и идти на следующие выборы. Так Натан и сделал.

- А что за попытка создания партии была у тебя? Нам всем было непонятно.

Яша: – Да не было у меня никакой попытки! Меня как-то спросили, что я думаю о сложившейся политической ситуации в стране. Я подробно объяснил, как я её на тот момент оценивал, и добавил, что без создания реальной партии, которая будет защищать права олим, мы не добьёмся необходимых им изменений. Нужно создать такую партию. Меня тут же спросили:

- А ты сам можешь это сделать?

- Если смогу, то создам.

- От чего это зависит?

- Во-первых, от того, есть ли у меня достаточно на это способностей; а во-вторых – от реального финансирования.

Такой был разговор.

Так вот, в отношении своих способностей, я не уверен, но думаю, что проблема была бы решена. Но в отношении второго – финансирования новой партии в рамках существующих законов – эту проблему я не решил. Поэтому практических шагов для создания партии я и не предпринимал. Я встречался со многими людьми, многие хотели идти со мной, я объяснял, как вижу проблемы Израиля, чем должна заниматься партия, начал даже разрабатывать партийную программу, советовался со многими людьми. Но не сделал практического шага, так как не видел реальных денег, которые могли бы пройти все финансовые и юридические комиссии. Я не стал дёргать людей, потому что без денег партию не создать. Дело в том, что к тому времени были изменены законы финансирования партий, и то, что в своё время было дозволено Щаранскому, а потом и Либерману, теперь не проходит; поэтому от самой идеи партии в то время пришлось отказаться.

- Яша, нам не совсем ясны твои политические взгляды...

Яша: – Понимаешь, в Израиле нет истинного понятия «левые» и «правые». У нас эти понятия смещены и извращены. Если же говорить об истинном значении этих слов, то я за рыночную экономику, но, с другой стороны, считаю, что у государства есть обязанности по отношению к своему населению. Определённые нужды населения не должны зависеть от его материальных возможностей, например, образование, здравоохранение. Права рабочих должны быть защищены законом. Возвращаясь к образованию – настоящее качественное образование сейчас доступно лишь богатым. Нельзя, чтобы часть населения восполняла то, что недодаёт школа, дорогостоящими частными преподавателями. Это одна из самых больших бед Израиля. Только потому, что у меня были материальные возможности, моя дочь окончила школу Бецалеля (академия художеств и прикладного искусства в Иерусалиме, созданная в 1906 году и названная так в честь легендарного библейского мастера Бецалеля; находится под эгидой Национального совета высшего образования), а сыновья учились там, где учились.

Что ещё чрезвычайно важно – помогать людям, которые не по своей вине оказались в бедственном материальном положении, например, олим, которые многие годы отработали в СССР и, если бы остались там, имели бы пенсию.

Рыночная экономика не абсолютна. Например, государственные учреждения, целью работы которых не является зарабатывание денег, не должны быть приватизированы. В частности, тюрьмы. Частного владельца интересует выгода, и только. А цели государства в совершенно другой плоскости. Делать выгоду из наказания – сомнительное предприятие.

Сейчас же суть израильской экономики такова: сильный выживает, слабый погибает. Но я не хочу, чтобы мы выглядели, как американское общество.

Так что левый я или правый – решай сам.

У нас же, как я уже говорил, «левые» и «правые» резко отличаются по отношению к территориям и национальным вопросам.

Проблема территорий, на мой взгляд, очень проста: у Израиля практически нет никакой возможности, сохранить за собой территории, завоёванные в 1967 году. Независимо от того, считать справедливым их завоевание и удержание или нет.

- Отдать и Ариэль, и Маале-Адумим, и...?

Яша: – Нет, это исключения. Я говорю по большому счёту. Завоёванные территории невозможно сохранить ни с экономической точки зрения, ни с внешнеполитической, ни с военной, так как за все эти годы мы не создали реальность, позволяющую их удержать. Основная проблема этих территорий – арабское население. Избавиться от этого населения мы не можем, а пока оно там остаётся – эти территории не наши. Поэтому, так или иначе, но нам придётся вернуться к границам 1967 года. И это было определено частично ещё Менахемом Бегином, который готов был уйти не только с Синая, но и с Голанских высот. Это было определено и Ицхаком Рабином, и Биби Натаниягу, которые тоже готовы были уйти с Голанских высот. Отдать Голаны до линии воды или нет – семантика, почва для журналистской казуистики и политической демагогии. Сто метров в ту или другую сторону не определят судьбу Израиля. Это не имеет никакого значения.

Уход из Иудеи и Самарии – почти свершившийся факт. Но поскольку мы там создали новые реальности, – Ариэль, Маале-Адумим, Гуш-Эцион, - мы должны договориться с арабами по принципу адекватного обмена территориями. Насколько мне известно, на это есть принципиальное согласие арабской стороны. И в этом направлении надо работать, а не тратить силы и время и терять авторитет в мире. Никуда от этого не уйти. Надо смотреть правде в глаза.

Теперь о Газе... Первая наша ошибка была в том, что мы в своё время отказались от того, чтобы Газа стала египетской. Создание в Синае поселенческого центра Авшалом с главным его городом Ямит было определено политикой Моше Даяна и Игаля Алона, заключавшейся в идее создании буферной зоны между Египтом и Газой. Когда же мы согласились на передачу Газы Египту, было уже поздно – это был уже другой Египет. Это первая наша ошибка.

Вторая наша ошибка... Мы должны понять, что если не будет эффективной власти на территориях, то всё скатится к обычному бунту, во главе которого будут стоять силы, с которыми мы не сможем сосуществовать. Поэтому идиотская попытка уничтожить власть автономии, которую предпринял Шарон, и привела к тому, что власть в Газе захватил ХАМАС. Если бы мы, уходя из Газы, не просто бросили её, а передали бы власть Палестинской автономии, не было бы того, что есть. Если мы правильно оценим ситуацию, мы поймём сильные и слабые стороны развития событий. Но мы не оцениваем, а делаем под влиянием личной политической конъюнктуры, а потом смотрим, что из этого получилось. Всегда надо знать, к чему могут привести наши действия.

Сегодня ситуация в Газе такова: если мы в состоянии справиться с ХАМАСом, то надо его уничтожить, потому что ХАМАС как политическая сила является угрозой всему Ближнему Востоку. Ведь это только вопрос времени, когда ХАМАС и ему подобные организации попытаются овладеть и Иорданией, и Египтом, и Сирией. И это самый большой кошмар, который можно только себе представить. Один Бог знает, как мы тогда будем жить... Другими словами, не уничтожив ХАМАС как политическую силу, мы ставим под угрозу всё будущее Ближнего Востока. Если же кто-то говорит, что армия не в состоянии этого сделать, то организуйте другую армию! Но если о невозможности уничтожить ХАМАС говорят и армия, и Шабак, и политики, и общественность, тогда надо с ним договариваться! Как было испокон веков: не можешь победить – разговаривай!

Вся сегодняшняя глупость – не воевать и не разговаривать. И это самая большая и опасная глупость! Мы платим за эту глупость и кровью, и престижем, навлекаем на себя гнев всего мира.

Доказывать, что мы правы – бесполезно. Что бы мы ни делали, что бы ни говорили, фотография убитого арабского ребёнка в Газе или десятилетнего палестинского подростка с камнем в руке, стоящего против новейшего израильского танка, пересилит все наши попытки объяснения нашей правоты. Что можно противостоять этим фотографиям? Своей пропагандой мы можем уговаривать только самих себя. Евреев за два года погибло восемь человек, а палестинцев – несколько тысяч, и треть из них – дети. И никому в мире не объяснишь, что из-за того, что бабушка в Сдероте получила шок от взрыва «Касама», мы имеем права снести жилой квартал в Газе. Заранее проигрышный вариант. Надо решать проблему в корне: или уничтожить ХАМАС – а я считаю, что это возможно, - или договариваться с ним.

- Но чем ты можешь объяснить нерешительное поведение, например, Барака? Ты же сам говорил о его решительности, прозорливости...

Яша: – ... на поле боя. В политике - не знаю. Что происходит сейчас со всеми ними – сложная проблема. Я не знаю нынешнего политического расклада. Не знаю, что происходит внутри партий. Знаю только одно – сегодня у нас нет иного выхода, кроме уничтожения ХАМАСа. И не надо ждать, пока бомба упадёт на детский сад. Войти в Газу, оккупировать её и физически ликвидировать ХАМАС как политическую силу.

- И снова гибель невинных детей... Там же всё – ХАМАС! Мы уже наступали на эти грабли...

Яша: – Ничего подобного, бред, обывательщина! Кто может утверждать, что в Газе все за ХАМАС? Люди в Газе подчиняются силе. ХАМАС ведёт свою политику предельно просто – несогласные с ним получают пулю в лоб. Поэтому все проявляют лояльность. Жить-то хочется. Когда я слышу, что «вся Газа – ХАМАС», мне это напоминает мнение израильтян о евреях Советского Союза: «Они все коммунисты». Это всё равно, что судить о лояльности советских граждан по первомайским демонстрациям. Но мы-то знаем, как это происходило на самом деле.

Я разговаривал с арабами. Ещё до появления на политической арене Абу Мазена многие из них говорили: «Ты думаешь, что ХАМАС – это угроза для вас? Нет, это для нас угроза. Когда они придут к власти, то их боевики повесят нас на первых столбах!» Арабы боятся ХАМАСа. ХАМАС – религиозная власть, которую боятся. Старик Асад убил 30 тысяч исламских экстремистов в Холмсе и избавил Сирию от исламского экстремизма! Он знал, что если он не сделает этого, то убьют его. Когда власти Египта подавляют с жестокостью «Мусульманских братьев» - а ХАМАС их дочерняя организация, -  то они знают, что если эти «братья» однажды доберутся до них, то устроят настоящую кровавую баню.

Если же дать им свободно развиться, то произойдёт то, что произошло в Иране. Хомейнистская революция - не историческое развитие событий, а результат головотяпства и тупости тогдашнего президента США Картера и нескольких других ему подобных в Европе. Иран не должен был стать хомейнистским и, если бы не эти кретины, Иран был бы сегодня нормальным, сравнительно демократическим - по восточным меркам, - процветающим государством. И большая часть сегодняшних проблем Ближнего Востока просто не существовала бы. А мы спешим по следам тех горе-политиков – мало того, что ХАМАС был создан при нашей поддержке, мы разрешили не только эти дурацкие выборы на фоне отступления из Газы, но и позволили ХАМАСу навязать нам ту систему выборов, при которой они сумели создать свои структуры, и в итоге мы получили то, что получили.

ХАМАС должен быть ликвидирован, после чего надо помочь умеренно настроенным арабам придти к власти на всей территории автономии и начать с ними серьёзные переговоры. А с остатками ХАМАСа пусть Дахлан разбирается, он это сумеет сделать лучше нас.

- Яша, положа руку на сердце, по прошествии многих лет, можешь ли ты сказать, что абсорбция русскоязычных евреев в Израиле провалилась?

Яша: – Нет, не провалилась. Она оказалась не так плоха, как я в своё время предполагал, но много хуже, чем должна была быть при другой организации дела.

- Расскажи немного о своей семье.

Яша: – У меня трое детей. Старший сын окончил Иерусалимский университет, потом Тель-Авивский, у него вторая степень по экономике и финансированию. Несколько лет работал журналистом в экономической газете «Глобс», потом в газете «Де маркер», а сейчас работает профессиональным консультантом по проблемам энергетического хозяйства Израиля  у министра инфраструктур. У него двое сыновей. Его жена – юрист... Я сумасшедший за моими внуками.

... И Яша Казаков позволил себе во второй раз улыбнуться...

Яша: - Дочь - ей 29 лет – окончила, как я уже говорил, школу Бецалель, занимается тем, что любит, – дизайном; получила несколько международных призов за свои работы... Говорят, что она очень талантлива... Но я здесь явно ни при чём – всё от её мамы.

Младший сын заканчивает вторую степень в междисциплинарном колледже в Герцлии по государственному управлению и праву. Он сам будет решать, чем заниматься в дальнейшем. Ему 25 лет...

- Не женат?

Яша: – Зачем ему это нужно в 25 лет?! Это мы торопились – война, надо было успеть сделать детей. Знаешь, когда я был в бою, мне согревало душу, что у меня есть сын в Израиле, что если со мной что-то случится, по крайней мере что-то своё я на этой земле оставляю. Я очень надеюсь, что у моих детей жизненные планы и расчёты будут иными.

- Есть всё-таки шанс, что в будущем ты основательно займёшься политикой? Ты стремишься к этому?

Яша: – Нет, совершенно не стремлюсь. Но меня страшно злит и печалит то, что происходит в стране, и моя оценка такова: если в ближайшие десять лет мы не придём к коренным изменениям в этой стране, то вряд ли Израиль сохранит жизнеспособность. Слишком серьёзны структурные пороки в стране...

Понимаешь, я прожил в стране почти сорок лет, я знаю эту страну не понаслышке, не по радио РЭКА. Я знаю, кто такие Бен-Гурион и Менахем Бегин не по книжкам, я виделся с ними, я беседовал с ними. Я знал Ицхака Рабина, Арика Шарона, Эхуда Барака, Биби Натаниягу, Шауля Авигура, который в возрасте 18 лет вместе с Трумпельдором оборонял Тель-Хай. Эта цепочка лидеров и идей – не только книги и чьи-то воспоминания, это часть моей жизни, эта часть жизни страны, в которой и я участвовал, и порой активно участвовал. И я вполне отдаю отчёт своим словам, когда говорю, что меня порой страшит будущее моей страны...

- Видишь ли ты сейчас человека, способного стать лидером?

Яша: – Нет... А когда я смотрю на нынешних лидеров, то понимаю, что действительно «каждая кухарка может управлять государством»...

- Ты часто бываешь в России?

Яша: – У меня нет права въезда в Россию с 2001 года. ФСБ России боится меня, как самого страшного врага. Считают, наверное, что степень моего проникновения в российские дела и способность оперативно реагировать на действия  их властей намного превосходит их способности противостоять этому. Что я могу сказать? Насчёт моих способностей они, наверное, правы. Я с ними на эту тему не спорю. Вообще-то говоря, это проблема государства Израиль.

- Есть ли у тебя хобби?

Яша: – Ничего такого нет... Спичечные коробки не собираю... Люблю читать... Люблю копаться в книгах по истории, военному делу...

... Строгий взгляд на ручные часы, и я понял, что пора закругляться. Он встал, коротко бросил мне, что расплатится за кофе, засим последовало рукопожатие, и Яша Казаков быстро растворился среди израильтян, всё в большем количестве и с большим шумом наполнявшим наше уютное кафе...