"ОТЦЫ" ИЗРАИЛЯ

       «Оставим в стороне версию об умышленном предательстве национальных интересов со стороны тогдашнего министра иностранных дел Шимона Переса и премьер-министра Ицхака Рабина, ибо они оба неизмеримо много сделали для обретения Израилем независимости. Перес является «отцом» израильской атомной бомбы, а Рабин – «отцом» победы в войне 1967»

                                                               Вл. Поляк

 Ничто так не мешает нормальному развитию государств, как мифы, утвержденные  и затверженные официальной пропагандой. Историческая память народа, идущая за этими мифами, обречена на фатальное повторение прежних ошибок.

 Но я не беру на себя смелость опровергать то, что выбито «кайлом» в школьных учебниках Израиля. Я лишь хочу сказать, что взрослые люди должны с большой осторожностью относиться к попыткам  ваяния идолов любого размера и веса. Боюсь, что сама практика раздавать высокие титулы и звания, не просто далека от духа нашего народа, но и выглядит не совсем достойно на фоне политического, экономического и военного положения Израиля летом 2002 года.

 Но вернемся к «отцам». Даю слово Дену Равиву и Йоси Мелману – журналисту газеты «Гаарец»: « Поворотный момент настал 21 сентября 1956 г. На живописной вилле в сотне миль к югу от Парижа Перес встретился с министром обороны Бурже-Манори, который планировал войну с Египтом. Французы рассчитывали на участие Израиля в этой войне и надеялись, что израильская армия сделает за них «грязную» работу – вытеснит египетскую армию с Синайского полуострова.

 В этот осенний день Бурже-Манори добился согласия Израиля, уступив настойчивым требованиям Переса в ядерном вопросе. От имени французского правительства министр обороны предложил Израилю «пряник» в виде атомного реактора…

 3 октября Бурже-Манори и Пиню подписали два совершенно секретных документа с Пересом и Бен-Натаном. Это были политический пакт о сотрудничестве в научной сфере и техническое соглашение о поставке в Израиль атомного реактора мощностью в 24 мегаватта вместе с персоналом и необходимой технической документацией…

 Семь из восьми членов Комиссии по ядерной энергии Израиля в конце 1957 года в знак протеста подали в отставку. Они заявили, что израильские ядерные исследования приняли слишком явный военный характер и создали Комитет за «деатомизацию» ближневосточного конфликта… Это не беспокоило Переса и Бен-Гуриона. У них оставался профессор Бергман, к о т о р ы й  о д и н   м о г    з а м е н и т ь  в с ю  я д е р н у ю  к о м и с с и ю ( разрядка моя )».

 Израиль выполнил условия сделки. 29 октября ЦАХАЛ атаковал египетские силы на Синайском полуострове. Через неделю вся южная часть Синая была освобождена от египтян. 6 тысяч солдат Насера были взяты в плен, захвачено огромное количество трофейного оружия. Выходит, еврейские солдаты, погибшие в той войне тоже , и с полным правом, могут считаться «отцами» атомной бомбы Израиля, а не только Шимон Перес, который никогда в армии не служил.

 Двинемся дальше. Кем же тогда был отмеченный профессор Бергман благополучно принявший «роды» ядерного потенциала Еврейского государства? «Мамой» ядерной бомбы? Нет, я бы не торопился с оценками.

 Можно вспомнить, как эффективно руководил Л. Берия атомным хозяйством в СССР. Однако, никто не называет этого человека «отцом» советской ядерной бомбы. А почему? Просто потому, что государственная мифология  пошла по другому пути.

 Достоинства Шимона Переса признает человек, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к нему – Ури Мильштейн. Он пишет: «Перес был слишком левым для Израиля. Никто не отрицал его талантов в области администрации, но он имел имидж «махера», живущего партийными интересами».

 Итак, «талантливый администратор», много хорошего сделавший для Израиля, но и, отягощенный грузом партийных интриг, ставших причиной и многих несчастий нашей страны. В этом правда об «отце», далекая от предвзятости некоторых сторонников этого человека.

 Вл. Фромер в своем очерке о Пересе, изданном в 1996 году писал: «Началась новая эпоха, в которой Шимону Пересу уже не было места. Время старой гвардии, создавшей имперский Израиль и определявшей его историю почти полвека, прошло…».

 Талантливый журналист, писатель и историк ошибся. «Старая гвардия» снова у власти в Израиля. И это, как мне кажется, закономерно. Но беда наша и Шимона Переса в том, что этот замечательный администратор, хозяйственник и финансист вновь занимается не тем, в чем он доказал свое мастерство. Законы Питера нерушимы. Амбиции людей власти поднимают их на ту ступень карьеры, на которой они, как правило, начинают приносить вред своей стране, а не пользу.

 Разговоры о каком «умышленном предательстве» Переса – просто глупость. Действительность гораздо сложнее, противоречивей и может привести к более серьезным последствиям для Израиля.

 Об «отцовстве» Ицхака Рабина говорить еще сложней. Начну с цитаты из очерка Вл. Фромера «Рабин на все времена» из его книги «Хроники Израиля». Повторю, этого автора никто не заметил в поддержке «правых» в Израиле. «Народы, как и люди, предпочитают жить иллюзиями. Легенда Рабина непотопляема, как крейсер «Аврора».

   Все прощалось Рабину».

 Видимо, и утверждение об «отцовстве» победы в Шестидневной войны тоже из разряда «иллюзий». Фромер пишет и об этом, но точно, ярко и коротко высказался на затронутую тему Ури Мильштейн: « По всем законам, слава должна была достаться Вайцману и Даяну. Но для этого пришлось бы рассказать правду. Партийно - политическая логика диктовала молчание: правда не могла ограничиться только авторством Вайцмана. Она коснулась бы всего комплекса военно – политического руководства и, наконец, самого Вайцмана, который участвовал в разработке и утверждении обанкротившихся концепций.  Уроки войны 1967 г. не были изучены. Вместо этого были созданы мифы, которые поделили почести между членами клана. Так и Рабин попал в герои. Тем не менее, кое-кто знал и помнил реальный ход событий. В конце 1967 года Вайцман в гневе бросил Рабину: «Ты только нарядился в плащ Макковея, ты – самый большой блеф государства»».

 Ури Мильштейн историк, на мой взгляд, излишне горячий. Иногда его бескомпромиссность только вредит делу, но в любом случае, и любому непредвзятому историку ясно, что у победы в Шестидневной войне было много «отцов».

 Пишу же я эти заметки вовсе не за тем, чтобы развенчать роль какого – либо политического деятеля в истории Израиля.

 Реальность такова, что работа всех предшествующих правительств не привела к миру и спокойствию в нашей стране. Израиль по-прежнему находится в состоянии войны, вынужден содержать огромную армию и мириться с  бедностью части населения. Выходит, рано нам вешать бляхи на мундир наших «отцов» и «матерей». Последний конфуз с «солдатом номер один» – прямое тому доказательство.

 Нам не к лицу ставить памятники «героям», создавать мифы, и даже спорить о достоинствах - недостатков того или иного политика в истории Израиля. Подождем до лучших времен в надежде, что великий эксперимент с возрождением Еврейского государства  закончится благополучно.

                                                          2000 г.

ПЕСНИ ХОРОМ Проблемы образования

 Не думаю, что за прошедшую дюжину лет школы Израиля изменились настолько, что заметки эти утратили свою злободневность.

 В эйфории первого года пребывания в Израиле случился один момент крайне неприятный. Для меня, по крайней мере.

 Директор ульпана, где пришлось овладевать азами иврита, очень любила хоровое пение. Практически каждый день нас собирали в большом зале, давали бумажки с текстом на иврите, записанном русскими буквами, и начинались часовые, и то и больше, уроки пения хором.

 Все это было крайне унизительно. Народ, по большей части немолодой, покорно открывал рот, не понимая ни слова в том, что предлагалось исполнить.

 Никого, естественно, не заботило качество пения. Фальшивые, вымученные голоса не вызывали у нашего директора протеста. Протест, и в резкой форме, вызывал отказ принимать участие в хоре.

 Догадывался, что песни нас заставляют петь хорошие, патриотические, но сама форма такого насильственного воспитания взрослых людей вызывала резкую реакцию отторжения.

 Никогда не любил петь хором. Не любил на уровне рефлекса на подобное занятие, выработанного советской школой. Там мне подобное времяпрепровождение казалось одной из форм круговой поруки. Мне не хотелось «вставать, заклейменным проклятием», не хотелось думать о том, что «вихри враждебные дуют над нами» и верить, «что я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек».

 А в последние годы вспоминались страницы из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова, кадры из одноименного фильма, где несчастные безумцы, вместо того, чтобы работать или учиться, послушно голосили революционные, похоронные марши.

 Наконец, не выдержал, восстал и отказался ходить на спевки. И тогда директор объяснила мне через переводчика, что подобное образование утверждено методическим советом ульпанов, и, кроме всего прочего, я получаю уроки иврита бесплатно и просто обязан слушаться своих педагогов. В противном случае, я имею полное право учить иврит самостоятельно.

 Этим правом я и воспользовался. И должен отметить, что мои соученики, одолевшие весь курс, петь хором, возможно, и научились, но с ивритом у них те же проблемы, что и у меня.

 К чему это я? Бог с ними, с этими несчастными ульпанами. Но все дело в том, что и школа в Израиле действует по тому же принципу «хорового пения», по бумажке, с заранее написанным, и чаще всего непонятным детям, текстом.

 Рождение детей, браки, свадьбы, похороны  находятся под контролем людей религиозных. Подобный контроль вызывает массу нареканий со стороны кругов светских. Возможно, есть основания к этому. Но иудаизм в Израиле командует м и г о м нашей жизни. В то время, как новые левые, г о д а м и  превращают  детей в невежд и хамов.

 Учителя – государственные служащие. Они боятся своей собственной тени. Особенно новоприбывшие, те, кому вопреки всему, удалось подтвердить свою профессию. Вот монолог учителя по истории. Он долго разговаривал со мной, но убедительно попросил не называть его фамилию и даже адрес школы.

-         Прежде всего, меня поразила разнузданность учеников, полное отсутствие дисциплины. В моем присутствие они делали все, что хотели. Как ты понимаешь, я говорю с акцентом. Отвечая на вопросы, они пародировали мое произношения, под одобрительный хохот всего класса.

 Меня поразила сама программа обучения, рассчитанная на детей с интеллектов дебилов. Поразили требования к ученикам, основанные на зубрежке, а не понимании самого исторического процесса. Мне всегда казалось, что в такой маленькой, окруженной врагами стране, как Израиль, патриотическое воспитание должно быть на особом, высоком уровне. В школе я столкнулся с преступным, на мой взгляд, отношением к этой стороне воспитания наших детей.

 Наш директор член партии «Мерец». Я сам, своими ушами, слышал его выступление перед активом родителей и учителями, в котором он сказал следующее: « Наши дети должны знать, что палестинский народ ведет справедливую борьбу за свою независимость, и достичь мира с соседями мы сможем только тогда, когда поймем это, и сделаем в свою очередь все, чтобы народ этот добился своих законных прав».

 Я совершил оплошность, напомнив на том же собрании нашему директору, что во всех арабских школах детей учат ненависти к Израилю и евреям, их там не заботят наши права.

 Директор ничего мне не ответил, но с тех пор я стал чувствовать за собой постоянную, открытую или тайную, слежку. С тех пор и живу в нервном предчувствии увольнения. Знаешь, в 1987 году меня, совсем еще молодого парня, выгнали из советской школы за то, что  посоветовал ученикам прочесть «Архипелаг ГУЛАГ». Здесь, в Израиле, я тоже начинаю бояться своих мыслей и своей собственной совести.

 Вот моя старая запись разговора с преподавателем математики:

 « К десятому классу наши дети знают по моему предмету гораздо меньше, чем знали дети России в восьмом. Но дело даже не в количестве знаний, а в их качестве. Сегодня нет необходимости знать даже таблицу умножения, но кто сказал нынешним хозяевам нашей школы, что отпала необходимость учить наших детей думать?

 И потом, мне кажется наша государственная система образования крайне расточительной. По сути дела, настоящая учеба начинается только в последних, двух классах. В ходе первых десяти наши дети только растлеваются бездельем и попустительством. Верно, далеко не каждый ученик должен получать багрут, но превращать школу в заведение по простому надзору за детьми – совсем уж нелепо.

 Программа должна быть составлена равномерно, без пауз и внезапных провалов. Интерес к техническим дисциплинам следует воспитывать в наших детях с первых классов.

 Я по наивности составил такую программу и послал, в свое время чиновникам нашего министерства. Еще тогда, когда там командовал Амнон Рубенштейн. Хочешь ответ прочесть? Я в нем ничего не понял, хоть и закончил аспирантуру МГУ и свободно говорю, пишу и читаю на иврите…. Я бы давно ушел из этой школы, а куда податься? Везде все одинаково».

 А вот исповедь, на мой взгляд, самая интересная. Исповедь человека,  которому пришлось уйти из школы. Теперь он метет улицы и не боится назвать свое имя фамилию: Рафаил Коган, но школу просит не называть. Там еще остались работать его друзья, и он не хочет их подводить.

 « Больше всего меня поразила в этой школе атмосфера всеобщей склоки и доносительства. Директор всеми силами старалась, чтобы противоречия между педагогами и учениками, педагогами и родителями оставались крайне недоброжелательными, даже злобными.

 Расскажу тебе одну, типичную историю. Поставщик наркотиков попал в полицию, раскололся и показал, кому гашиш поставлял. На допрос вызвали чуть ли не половину  класса. Каждого допрашивали по отдельности. Все, кроме одного, сознались в содеянном и показали на своих друзей. Только один признал, что гашиш курил, но друзей не предал. Он сказал, что покупал зелье и потреблял его в одиночестве.

 Один из десяти! И именно на этого одного и обрушились все кары. Остальные осознали свой грех и помогли карательно-воспитательной системе. Только один восстал, не захотел в нее вписаться.

  Наша директор, в конечном итоге, попыталась обвинить парня в сбыте наркотиков и отдать его под суд. Выходит, он совершил преступление, гораздо более страшное, чем потребление гашиша: он отказался стучать на своих друзей. Он покусился на святая святых – на  С и с т е м у…. Тогда, как раз, и не выдержал, заступился за парня. Не побоялся сказать, что он настоящий герой, и я горжусь, что такой человек учиться в моем классе. Я еще имел неосторожность сказать, что попытки заставить учить наших детей стихи арабских фашистов напрямую связаны с практикой насаждения антипатриотизма в государственных школах, с атмосферой всеобщего доносительства, с разнузданностью, хамством и вандализмом наших учеников.

  И знаешь, что произошло на следующий день? В своей папке  я нашел пакетик с наркотиком, и понял, что уйти из этой школы мне придется самому. Потом месяцев шесть искал новую работу. Не нашел. В итоге, навожу чистоту на улице нашего прекрасного города».

 Кризис школьной системы Израиля подтверждает еще одно немаловажное событие: очевидный паралич учебной студии телевидения. Когда семья Ротшильда дала деньги на возведение студии и телецентра, было решено, что студия эта станет работать на детей, на воспитание, на образования, что при нашем чадолюбии показалось нормальным. Долгие годы директором студии был человек в кипе, пока тот же мерецник, министр образования - Амнон Рубинштейн не подписал приказ о его уходе с работы, формально по собственному желанию. Было оно это желание. Директор просто устал бороться с Системой.

 Еврейское государство вдруг решило, что образовательные, культурные программы не имеют права на дотации  в таком, весьма скромном, размере. Даже большевики в нищей России  понимали необходимость этой статьи расхода бюджета. Нашему, далеко не бедному государству, в век компьютеров и телевидения становится жалко сущих грошей на воспитание подрастающего поколения.

  Не стоит ли за этим разочарование, усталость, скепсис, равнодушие  властей. Полное нежелание, с подачи новых левых, поддерживать в обществе национальную идею, принципы сионизма. «Женской» и социалистической системой образование, похоже, готовится то, что метко зовется «капитуляцией духа нации».

 Ничего не поделаешь – это реальность, но в таком случае каждый гражданин Израиля имеет право на выбор. На святое право направить своего ребенка в то учебное заведение, которое ему нравится по своей программе, интенсивности, качеству обучения, идеологическому направлению. Только приватизация  школ даст такую возможность.

 Мы можем подождать с автобусными компаниями, как – нибудь перебьемся. Состояние  школ Израиля требует немедленной реформы.

 Это вовсе не значит, что все  учебные заведения страны должны превратиться в частные пансионы или колледжи. Опыт многих государств доказывает, что бесплатное, государственное обучение необходимо для определенной категории учащихся.

  Но отсутствие права на выбор просто делает сомнительной демократию в Израиле. Право на определенный характер образования и воспитания в цивилизованных странах считается одним из священных прав человека.

 Религиозные и «русские» школы  лишь в небольшой степени решают эту проблему. Они только «спускают пар». Эти школы полезны, здесь спорить не приходится, но и приносят определенный вред в конкуренции со светскими, государственными учебными заведениями, раскалывая общество и работая на общинный характер страны.

 «Русские» школы Израиля появились, словно от отчаяния и не от хорошей жизни. Уверен, что приватизация системы образования сделает их ненужными, или реформирует в должном направлении сами эти школы.

 С ужасом жду конца лета, когда, перед обязательной забастовкой учителей, почти во всех учебных заведениях Израиля начнутся спевки учащихся, когда не станет покоя от хамских воплей, доносящихся из мощнейших усилителей.

 Я не хотел петь хором в ульпане. Хором заставили петь моих детей. Я не хочу, чтобы та же участь ожидала моих внуков. Вот и все.

                                                                               2000 г.

ПЕРЕМЕНА МЕСТА Дорожный дневник

 Двигаться необходимо. Неважно куда и зачем – просто двигаться: погрузить себя в новую среду, оказаться среди незнакомых людей. В любой дороге есть шанс и самому стать другим, понять то, что не понимал раньше. Помню, говорил когда-то о цыганах с одним артистом из театра «Ромен». Спросил:/

-         Почему вы так любите путешествовать? /

-         Все просто, - улыбнулся артист. – Нам, цыганам, почему-то кажется, что в дороге нельзя умереть. Мы бежим от смерти. /

 В ЛИФТЕ

 Бормочу с утра, переделав стих Маяковского на свой лад: « Мама, и испорченный Арафатом отпуск…. Война объявлена…». Нам, вдали от Израиля, и в самом деле кажется, что это так – дома воюют. А мы отрезаны. По телеку только одна информация от СиэНэН – гнусная и лживая. Будто дела в этой телевизионной компании вершат призраки совковой прессы Брежневского разлива. /

 Показывают нам не ту страну, откуда мы только что прилетели, а нечто невообразимое, чужое. Первая мысль: нужно возвращаться. Звоним домой. Нас успокаивают, нас уговаривают не спешить. Даже юмор проскальзывает в ответах: 

-         Наконец-то поймем, где решили поселиться. Все уляжется. Не волнуйтесь. 

 Мы пробуем «не волноваться», но окружающее воспринимаем оголенными нервами./

 В странном месте мы отдыхаем: курорт словацкий, но пациенты образуют горючую смесь: евреи, немцы, арабы. Флаги висят в входа в отели – все в одном ряду полощатся на ветру : Германия, США, Израиль, Кувейт, Ливия…  Звуковой фон: немецкий язык, иврит, арабский. Невозможное – возможно.

 Каждое утро немцы, аккуратные и ухоженные, входят в лифт и вежливо, с улыбкой, кивают: /

-         Гутен морген! /

Ненавижу эту приторную вежливость. Ненавижу этот язык. Я знаю, что этим людям порядка повелели свыше улыбаться мне и приветствовать, но завтра им снова могут отдать приказ убивать еврея. Везде, где только можно его встретить. И в лифте в том числе. /

 Это бред. Хромые чистенькие старички не способны на убийство. Этих тебе нечего опасаться. Возможно, когда-то они маршировали в гитлерюгенде, но и ты был в комсомоле. Прости их. /

-         Гутен морген! – улыбаются немцы. /

И я, совершенно неожиданно для себя самого, тоже улыбаюсь и послушно повторяю за ними: «Гутен морген!». /

 Мне стыдно, мне невыразимо стыдно. Я чувствую себя предателем. Я улыбнулся этим людям и ответил им на языке убийц. Будто я сам стал убийцей, предателем. И проиграл свою маленькую войну. Будто предал я память о моих стариках, убитых наци./

 Дед мой и бабка понимали команды палачей, могли разговаривать с ними вполне свободно. Им немецкий язык казался почти родным. Евреям так хотелось полюбить немца. Не английский, французский или итальянский взяли они за основу жаргона, а немецкий, будто знали, откуда придет опасность и заклинали судьбу: /

 « И вы полюбите нас. Мы почти такие же, как вы. Вот и говорим почти на таком же языке». /

 «Почти»! Это проклятое словечко вечно тянется за нами, как приговор. Так стараемся, так трудимся, чтобы переродиться, стать такими, как все. И желаемое всей душой  п о ч т и  получается. Всегда  п о ч т и.  Выше наших сил – избавиться от этих пяти букв в нехитром слове. /

 Мне так необходимо покаяние, искупление греха отступничества. Я не хочу быть «почти», особенно сейчас, когда гитлерюгенд Арафата швыряет камни в Стену плача. /

 На следующее утро знакомые немцы входят в лифт. /

-         Гутен морген! /

-         Шалом! – киваю сдержанно. – Бокер тов! /

И немцы смотрят на меня с немым изумлением. /

 В ОЧЕРЕДИ ( продолжение темы). Здесь, у дверей процедурного кабинета, полный порядок. Каждого вызывают в назначенное время, но люди зачем-то приходят раньше и сидят, ожидая, в удобных креслах. /

 Я тоже сижу, читаю. Рядом занимают места две хромые старушенции. Немки, судя по разговору. Дело обычное, но мне на этот раз почему-то не по себе. Одна из немок так похожа на мою маму. И голос ее похож, и хромает она точно также. И, слова! Господи, я улавливаю в ее речи слова моей мамы: « Горништ», - говорит немка. Я помню, что значит это слово: «Достаточно». «Ву ду гейст?» – это, кажется, «куда ты идешь?»… «Шейн подем», - говорит старушка. И это я понимаю. Когда-то, давным – давно, мальчишкой, я старался догадаться, о чем шепчутся мои родители./

 «Вас херцех бабир? – спрашивает старушка, так похожая на мою маму./

 Идиш  - жаргон – отчаянная попытка от веры в силу и могущество немецкой культуры. Веры в возможность вечно жить рядом с немцем. Глубочайший компромисс на уровне культуры.  Лихорадочная попытка ассимиляция, а следом грубая и жестокая насмешка Бога над нами, только за то, что попытались говорить не на своем языке. На чужом. П о ч т и  на чужом…

 Зачем? Чтобы потом понимать команды палачей на пути к газовым камерам./

 Фрау рядом со мной так похожа на мою маму. Она жива. Она лечит свою хромоту. Мамы давно нет на свете. В глубине души я даже благодарен этой немке за невольную память о маме, и за слова знакомой, из моего детства, речи. И нет во мне в  то утро ненависти к немецкому языку. Я готов полюбить этих стариков из Берлина и Дрездена, и особенно вот эту старушку, так похожую на мою маму.  

 ОКНО. Мы едем в близкий, средневековый городок на поезде. Мы тоскуем по поездам. Мы к ним привыкли. Россия вся стоит на рельсах и шпалах. В Израиле немного железных дорог. В основном, мы передвигаемся по асфальту. /

 День солнечный, теплый. И палестинцы, если верить телевидению, как будто присмирели. /

 Мы  весело отправляемся в дорогу. Мы уверены, что дома все будет хорошо. Будто мы были когда-то, на этой железнодорожной станции провинциального городка. И запахи здесь так знакомы. Точно в срок подходит состав из нескольких, допотопных вагонов. Мы торопимся занять места в пустом купе… Потом был замок другого городка, улочки « пряничных» домиков под красной черепичной крышей, обед в кабачке, уставленном пивными бочками и тележными колесами. Все было, как  обычно. Мы просто раскрыли толстую, зачитанную книгу и оказались в томе сказок братьев Грим. Поразило не это путешествие, а заурядное, пыльное окно в коридоре вагона, на обратном пути. /

 Было душно. Мы опускали его, а окно медленно, но упрямо поднималось. Мы снова дергали ручку к низу, и окно вновь ползло наверх. Мы привыкли жить в мире порядка, а тут такой вопиющий, ужасающий беспорядок. Окно было обязано слушаться пассажиров, честно заплативших за билет, но оно не своевольничало, будто получило тайный приказ уберечь нас от сквозняка и простуды. /

 И я позорно дергаться начал – к окну и обратно. Пассажиры, в глубине души, посмеивались надо мной. Их не волновала духота в купе. Я же всегда и люто ненавидел спертый воздух. И потому затеял войну с окном, и, наконец, придумал, как заставить его подчиниться: втиснул между рамой и стеклом скомканный носовой платок. Окно застыло. Свежий, прохладный воздух проник из коридора в купе. /

 Я торжествовал, чувствую себя победителем. Пели фанфары, и легионы победителей шли через триумфальную арку моего имени…. Это было так глупо. Нашел, чем гордится. И все-таки… /

 Окно, впрочем, не подчинилось. Окно из милости и уважении к гостю пожалело меня, и ползло наверх еле заметно. Так медленно, что закрылось только на тормозном пути к нашей станции. /

   Вот прошло время. Помню городок тот, по имени Тренчин. Чудный городишко. И угрюмый замок над ним помню. Но в этой памяти моей нет ничего интересного, необычного, необходимого …. Так, еще один день доброго отдыха. /

 А вот память о том строптивом окне – нечто другое. Окно то не забуду, надо думать, никогда. И тот пустяшный поединок со стеклом в раме буду помнить. И гордость победителя. И милость ко мне того окна, не терпящего свою открытость, не забуду. /

 Как причудлива память человеческая, и как, порой, важны для нас сущие пустяки, мелочи, когда многое значительное, важное проходит и уходит незаметно. /

 БРЕЙГЕЛЬ. Вена, Художественно-исторический музей. Он не так богат, как Эрмитаж, но в нем целый зал картин великого голландца! /

 Как же шел он за правдой, своей правдой, с помощью неукротимой фантазии. Не нравились художнику равнинные пейзажи родины. Он украсил их фантастическими горами. Только в этом мире горного пейзажа он смог существовать в радости./

 Брейгель всегда подпускал меня к себе. Не гнал прочь отторжением непонимания. Века прошли, а он все еще рядом с нами. Я хочу быть его учеником, придумывая людей, с которыми жить не страшно. Тот  мир «человеков», где можно существовать без страха и отчаяния. /

  Охотники, уставшие собаки,  жены у очага. Все обычно. Но обычное погружено в пейзаж невозможный, немыслимый. И кажется, что в огромном этом мире такое незначительное событие, как заурядная охота, становится явлением космическим./

 Ложь? Пусть. Бывает, что и правда становится нашим палачом. Я не хочу жить в реальном мире, если дана мне Богом способность преображать его хоть в какой-то степени. /

 Помню, еще в школе никак не мог понять, что такое «критический реализм». Мало того, что реализм, да еще и критический. Зачем? Столько плескалось реальной дряни вокруг этого грязного, подлого реализма. Еще и он был рядом, и мучил своей неотвратимостью. Только гений силой своего дара был способен осветить мрак сущего. Не было никакого «критического реализма». Был Рабле, Свифт, Бальзак, Пушкин, Толстой…. Имена были, «измов» не было. /

 «Измы» эти, как мне всегда казалось, изобрели бездари моды, только затем, чтобы как-то примазаться, примкнуть к великим именам. «Мы с Гогеном постимпрессионисты». /

 Брейгель, как и Рембрант, Босх, Пикассо или Дали, остался в одиночестве гордым, одиноким мудрецом, вспомнившим, как выглядела Вавилонская башня, рухнул с неба Икар и сотворившим новый, несуществующий пейзаж своей родины. /

 Мне кажется, что в мире существуют всего лишь два художественных течения в искусстве: фантастический и апокалипсисический реализм. Все остальные «измы» от лукавого. /

 Евреи – народ фантастического реализма. Можно сколько угодно ругать наших «миротворцев», но за всеми этими «процессами» после Осло и Кемп Дэвида стоит не только глупость и корысть, но и наша несокрушимая вера в гармонию и доброту окружающего мира. Мы сами себе рисуем пейзаж, где нет ничего, кроме покоя, благоденствия и любви. Мы так хотим забыть, что живем в пустыне и под беспощадным солнцем испепеляющей ненависти.

 БУКВА «Щ». В шесть утра смотрим новости. Маршируют арабы, потрясая оружием. Стреляют в воздух. Вглядываюсь, кто дал им эти автоматы? Россия, Израиль? У воинства Арафата налажено только производство пращей и рогаток. Все остальное получено со стороны. Большая часть палестинцев потрясает автоматом М-16, взятым на вооружение Армией Обороны Израиля. Но вот у этого парня, в глубине колоны, «калашников» - боевой оружие партизан и террористов всего мира. /

 «Щ». Похоже, ни в одном языке, кроме русского, нет этой буквы. Дежурная медсестра никак не может произнести мою фамилию: «Красинников, Красичиков, Краснильчиков…» И, наконец, ее озаряет: « Мистер Калашников!». /

 Это знакомо и понятно. Я и не думаю обижаться.  Весело уверяю девушку, что не ношу эту страшную фамилию. Она мне охотно верит . /

 За этой оговоркой целая эпоха. Эпоха « Калашникова» . Эпоха Советской империи, куда входила и эта маленькая страна. /

 Думаю, та девушка мало что знала о России. Прошло десять лет свободы, и в школах Словакии не преподают русский язык, и не учат историю своего славянского соседа. Вряд ли этой милой медсестре знакомы фамилии Менделеева, Чехова или Мусоргского…. Сила отторжения  очень велика. Словакия стремится забыть как можно быстрее все, что было с ней на протяжении 45 лет./

 Но память о «Калашникове» осталась. Страшная память. Вот и я высматриваю в толпе  фанатиков из Газы знакомые очертания автоматической винтовки, сконструированной добродушным карликом из города Ижевска. /

 Каждое время оставляет потомкам свои знаки. И этот недобрый знак тоже застрянет в памяти поколений надолго. /

 Вот и я превратился в Калашникова. И буква Щ» приковывает меня к России невидимыми цепями. Повторюсь, ни в одном языке, кроме русского, нет в алфавите этой странной буквы.

 Вечером СиэНэН показывает все ту же толпу бандитов в черных масках. Газа грозит Израилю его же оружием. Словаки не включают этот канал. Словаки живут спокойно в центре благополучной Европы. Впрочем, есть и у них и свои военные анекдоты. 

 Шофер такси рассказывает, что министр обороны из Братиславы предложил правительству купить истребители Сухого. У министра спросили, с кем он собирается воевать? Не знаю, честно ответил генерал.

                                                               2001 г.

ПЕРЕМЕНА УЧАСТИ рассказ для газеты

   В России Семен Минц считался гением химии. Школьный диплом вундеркинд получил в 14 лет, университетский в 18. В 22 года Минц стал кандидатом наук, в 30 – доктором и автором удивительного изобретения, способного перевернуть мир. /

 Минцу удалось получить особо прочную пластмассу, годную для постройки многоэтажных зданий. Причем пластмасса эта пропускала воздух, как дерево и была совершенно безвредной.  Разного рода санитарно-биологические исследования компетентных институтов  доказали, что материал «Пласт – М» - можно использовать вместо бетона и кирпича. Была даже разработана система домостроительных комбинатов, где здания могли отливаться, по сути, целиком. Изобретатель обещал возводить пятиэтажные дома с лифтом и улучшенной планировкой дешево и с фантастической скоростью. Тем не менее, свою революцию в домостроении юный гений решил совершить на родине предков, потому что нежно любил Израиль, посетил его несколько раз и твердо решил избрать нашу страну постоянным местом жительства. /

 К 32 годам Минц счастливо женился. Жена, Изабелла, родила ему ребенка – мальчика, и с грудным дитем они и поселились, решительно оборвав все российские корни, в отличной, но съемной квартире, на севере Тель-Авива. /

 Изобретатель явился в Израиль «зряче». Он вел предварительные и успешные переговоры насчет внедрения своего проекта. Он знал, что получит серьезный пенсион от фонда и ассигнования на дальнейшие исследования в «теплице». /

 Минц с головой окунулся в работу, но как-то так, незаметно вышло, что через год с небольшим все вокруг него затихло. И наш изобретатель к ужасу своему убедился, что никому в Израиле не нужны его дома из высокопрочной пластмассы. Поначалу Минц дергался, старался удержаться на завоеванных позициях, но судороги сопротивления привели только к тому, что узел безразличия еще крепче затянулся на его шее. /

  К 1 января 1998 года новый репатриант убедился, что пора любым способом кормить свое возросшее семейство. Жена Изабелла родила Минцу второго ребенка, на этот раз девочку, и не могла, по вполне понятным причинам, работать с интенсивностью, необходимой, чтобы прокормить семью из четырех человек. /

    Новый репатриант чудом пристроился в одно проектное бюро ( ивритом он овладел в совершенстве), но через год пал жертвой замысловатой интриги и был уволен без объяснения причин. Были попытки взяться за «черную» работу, но и они оказались безуспешными./

 В конце концов, вышло так, что семейство Минца просрочило квартирную плату. И хозяин помещения решил посетить репатриантов, чтобы выяснить причину неуплаты и дальнейшие перспективы сотрудничества с ними. /

 У хозяина было много квартир и надежный ресторанный бизнес. Человек не злой по натуре и веселый, по причине чрезмерного здоровья, он внушал окружающим симпатию и желание исповедоваться. /

  Вот и на этот раз Минц затеял долгий и подробный рассказ о своей судьбе, о неудачах в Израиле, о возможностях своего замечательного открытия. А хозяин бродил по квартире, приглядываясь к разным предметам обстановки и думал, что от семейства Минца надо бы быстрей освободиться, пусть и с потерей невыплаченных по договору денег. /

 Он был подвижен, хозяин, шарил по углам шустро, будто пришел сюда с обыском, но вдруг резко остановился в углу холла, у мощного компьютера. Компьютер этот приобрел Минц сразу же по приезде в Израиль. Он делал на нем все необходимые расчеты и проявил блестящее мастерство в графике, моделируя свои архитектурные изыски. /

 Впрочем, хозяина поразила не сама электронная машина, а то что было приклеено к стене, над монитором. А на стене была сотенная шекелевая бумажка с портретом жены Минца – Изабеллы, вместо положенного изображения Ицхака Бен-Цви. Наш президент, как известно, красавцем не был, а Изабелла была женщина хоть куда. /

-         Это как? –задохнувшись от изумления, спросил хозяин и сделал попытку отлепить фальшивую банкноту от стены. /

  Минц без промедления помог ему это сделать, и объяснил, что чудо это он сотворил на компьютере, совместив два изображения, а отпечатал с помощью принтера.

-         Только твою жену можно так? – спросил хозяин. /

-         Любого человека, - снисходительно объяснил Минц. /

-         И мою жену? /

-         Хоть любовницу, - пошутил Минц. /

Хозяин шутку не принял. /

-         Любовницу зачем? – нахмурился он. – Жену бы хорошо. У нее скоро день рождения. /

-         Сделаю, - сказал Минц. – Давайте фотографию. /

-         Пришлю … Сколько тебе времени надо для работы. /

-         Дня хватит. /

-         Заеду, - сказал хозяин. – А фото получишь сегодня вечером. /

 Он никак не мог расстаться с фальшивой банкнотой, вертел ее в пальцах, встряхивал. /

-         Как живая. – сказал хозяин и неизвестно к чему это относилось: к банкноте или к портрету красавицы - жены Минца. /

 В любом случае серьезный и неприятный разговор о деньгах закончился к обоюдному удовольствию. Минц получил неожиданный заказ, а хозяин убедился, что его квартиросъемщик хоть на что-то годен. /

 Через день банкнота с изображением жены хозяина была готова. Художник, как мог, подретушировал не совсем симпатичное лицо немолодой дамы и остался доволен портретом на деньгах. /

  Хозяин явился ранним утром. С нетерпением схватил банкноту, но лицо его тут же исказила брезгливая гримаса. /

-         Что это? – спросил он. /

-         Портрет вашей супруги на банкноте, - смутился доктор наук. – Как договаривались. /

-         Там было сто шекелей! – потряс бумажкой хозяин. – А здесь - двадцать. /

-         Не было дома других денег, - совсем уж раскраснелся от стыда Минц. /

Хозяин вытащил из кошелька бумажку в двести шекелей. /

-         Завтра сделаешь на этой, - сказал он, и вышел, ни слова не говоря. /

Назавтра хозяин явился не один, а с другом, шустрым старичком в молодежном наряде и потрепанных туфлях, некогда модных в России под названием «прощай молодость». /

  Гости восторженно рассматривали произведение Минца. Хозяин бережно спрятал банкноту в бумажник. Изобретатель пластмассового дома сделал попытку вернуть заказчику его банкноту в двести шекелей, но тот решительно отвел руку своего нерадивого квартиросъемщика. /

-         Любой труд должен быть оплачен. Правда я говорю, Моше? /

Голос у Моше оказался неожиданно басовитым и чистым. /

-         Делаю заказ, - сказал он. – Нужен другой размер: тридцать на сорок. Сделаешь? /

-         Для этого необходим другой принтер: широкий и цветной, - сказал Минц. – Только он дорого стоит. /

-         Сколько? – спросил Моше и, узнав «сколько», достал чековую книжку. /

Прошел год. Минц хорошо известен в определенных кругах, как мастер банкнот с изображением разных людей. Он не только творит свои компьютерные шедевры в крупном формате, но и наловчился стеклить их под раму, по заказу клиента. /

 Заказы идут со всего Израиля. Минц открыл  фирму и запатентовал, без проблем,  изобретение и метод своего бизнеса. Он исправно платит налоги, и , недавно  приобрел квартиру в престижном районе города Холон. /

  В прошлый шабат автор этой были, и доктор химических наук – Семен Минц - скромно выпивали и закусывали. /

-         Слушай, - спросил доктор. – Ответь мне только на один вопрос: почему людям не нужны дешевые, крепкие и красивые дома, а позарез необходимы дурацкие и фальшивые картинки на стенах? /

-         Человек – великая тайна, - важно сказал я, закусывая шашлычком и любуясь очередным шедевром Минца.

Он творчески стал подходить к своей работе. Банкноту изобразил, на этот раз, в несуществующем тысячешекелевом номинале, а в овале  картины на купюре весело улыбалось целое  семейство: папа, мама и четверо детей. Народ невероятно пузатый и добродушный.

                                                                                    1999 г.

ПЯТЬСОТ ШАГОВ

Подземный Иерусалим необыкновенно интересен. Он подлинный. Власть иноземцев не смогла изменить его сути. Тот, кто не видел пещер, туннелей, колодцев Иерусалима, не сможет понять Вечного Города. 

Перед вами рассказ о Силоамском туннеле, прорытом почти три тысячи лет назад.

Не знаю, как это все было. Мало того, никто знать этого не может. Вернее всего, дело происходило совсем не так, без всех этих дурацких красот и конфликтов, придуманных автором. Но кто знает... Мы и сегодня живем в иллюзорном мире. Будущее представляется нам совсем не таким, каким оно случится, значит, и прошлое наше иллюзорно. Мы слышим только его слабое эхо. Вот и попробуй догадаться, как выглядел источник звука.

Дети старика умерли раньше своего часа, и он жил вместе с внучкой. В положенный час девица влюбилась, и в нее влюбился избранник сердца, но старик не дал согласия на брак, потому что соблюдал обычаи. А обычай его рода запрещал семейные узы между черноволосыми и рыжими. Черными, как смоль кудрями отметил Б-г внучку старика, а рыжей шевелюрой объект ее нежных чувств. Черные и рыжие могли жить вместе, но скрещиваться права не имели. Кто-то когда-то решил, что дети от таких браков получатся неудачными, больными и тупоумными. И род старика вовсе не хотел такого продолжения своей судьбы. 
Слово деда несчастной внучки было законом в том месте, где он жил. Старик первым остановился там, куда следом за ним пришли другие. Раньше он водил свой род по пустыне от одного колодца до другого. Движение было обычаем племени старика. Считалось, что только кочевники живут в родстве с небом, не копят земных богатств, не становятся объектом зависти и ненависти соседей и не бывают измученными рабами земли.

Старик совершил грех. Он восстал против этого обычая вечной дороги, мучимый болезнью. Восстав, он поклялся, что больше никогда не отступит от правил, дарованных его роду предками.

Старику было трудно дышать внизу, в долине. Неизвестно, что заставило больного, немощного человека найти в себе силы, чтобы подняться в горы. Но там он вздохнул полной грудью и решил, что только здесь он построит свой дом, неподалеку от того места, где в пещере бил из-под земли ключ чистейшей воды.

Старик, как и положено, привел за собой свой род. И другие сообщества разных людей, кому опостылела вечная дорога, последовали за ним. Так в окрестностях источника выросло значительное поселение. Первое, настоящее имя того города нам неведомо. Известно только, что в переводе оно значило: Место, Где Дышится Легко.

Люди в те давние времена враждовали точно так же, как и теперь. Город невольно накопил разного рода богатства и стал приманкой для соседей. Глупцам казалось, что они станут и богаче и сильней, если разграбят Место, Где Дышится Легко.

Жителям города надоели злодейские набеги соседей, и они решили построить вокруг своих домов стены, способные задержать врага.

Старик, основавший город, сказал всем, что не следует торопиться. И только по одной причине: население в Месте, Где Дышится Легко, выросло многократно, а нового источника воды так и не было обнаружено. К старому ручью, даже ночью, стояли длинные очереди женщин с глиняными кувшинами.

К очередям этим все привыкли. Они, как и всюду, в том мире стали местом для развлечений. Женщины на пути к водопою чесали языки, перемывали друг другу косточки, вместо того, чтобы заниматься детьми и давать им знания, необходимые в том городе по принятому в древности Закону.

— Нужно искать воду, — говорил старик. — Где-то близко должен быть настоящий источник, способный напоить весь город быстро и легко.

Но и в те годы далеко не всегда прислушивались люди к голосу здравого смысла. Они торопились жить, а для спешки легко найти оправдания. Старика обвинили в том, что он, чуть ли не в сговоре с врагом, хочет оставить город без защиты.

Старику кричали в лицо обидные слова, и он отступил. Он вообще перестал разговаривать с людьми и с тех пор беседовал только с Б-гом во время молитвы.

Горожане без промедления приступили к строительству. Камня вокруг было предостаточно, и вскоре Место, Где Дышится Легко, окружила высокая стена.

Люди спокойно трудились на полях вокруг города, а вечером возвращались под защиту могучих стен, запирали деревянные ворота, обитые медью, и спали спокойно и крепко. Спокойный и крепкий сон нужен пахарю не меньше, чем плоды и зерно.

Так шли годы. Мужчины трудились в поле. Женщины стояли в долгих очередях у источника, а дети, мальчики и девочки, росли, чтобы со временем стать землепашцами или поставить на плечо высокий глиняный кувшин с водой.

В одну из дождливых зимних ночей к возведенным стенам подошел хорошо вооруженный враг и, не дожидаясь рассвета, бросился на штурм города. Атакующих торопил проливной, холодный дождь, солдатам нападавших хотелось быстрей оказаться под крышей.

Враги яростно штурмовали стены крепости и били тараном в медные обручи ворот города.
Но люди на стенах любили Место, Где Дышалось Легко, и они защищали свой город изобретательно и отважно.

Дождь прекратился, стало жарко, и теперь враги штурмовали неприступную крепость, мечтая спрятаться в тени домов за крепостными стенами. Взаимное озлобление росло с каждым днем, с каждым убитым. И когда достигло оно пика, когда стало ясным, что не будет пощады побежденным, наступила развязка.

Солнце тоже не знало жалости и пило воду единственного источника быстрее, чем люди — защитники города. Тонкая и ломкая струя вожделенной влаги уже не могла напоить всех. Нехватка воды мучила горожан сильнее, чем стрелы и мечи врагов. Люди внутри крепости стали умирать от жажды и от неведомых болезней.

Казалось, городу пришел конец. Но враги за стенами страдали не меньше, чем защитники Места, Где Дышалось Легко. В один прекрасный день враг исчез так же тихо и незаметно, как появился.

Старик, первым поставивший свой дом в городе, не умер. И внучка его осталась жива, и ее избранник — рыжий парень не погиб, защищая город. Молодые любили друг друга по-прежнему и терпеливо ждали, когда мир вокруг подобреет и станет мудрей.

Горожане после осады решили, что всем им нужен царь: человек, на которого можно было бы возложить всю меру ответственности за происходящее. Будет царь, и в случае беды не придется им долго спорить, кто виноват.

Царя долго не могли выбрать. Спорили до хрипоты. Никто не хотел быть верховным вождем. Наконец, горожане бросили жребий и на обломке глины прочли имя того, кто первым пришел на Место, Где Дышится Легко.

Старик сохранил живость ума и крепость характера. Он только ослеп и стал весить не больше, чем птица-аист, свившая гнездо, сразу после ухода врагов, на одной из крепостных башен города. 
Люди с черепком пришли и сели на каменистую землю во дворе дома старика. 
— Ты теперь наш царь, — сказали они ему. — Хватит молиться. Город умрет без воды или враги его разрушат, когда вернуться. Скажи, что делать?

— Искать воду, — сказал старик.

— Внутри стен ее нет больше, — сказали люди.

— Ищите за стенами, — сказал старик, поднялся и ушел в тень, под крышу своего дома. 
Враг разорил поля вокруг города. Дел было много, но горожане понимали, что без воды им больше не жить в том Месте, Где Дышится Легко.

Однажды, в тишине звездной ночи, случайный прохожий услышал под землей шепот источника. Утром к скале под кручей пришли люди и совместными усилия сдвинули с места огромный валун.

Струя голубой воды, всем на радость, ударила из расщелины в скале. Был праздник в городе. Людям казалось, что эта находка обеспечила им и их детям счастливую и долгую жизнь.

Когда все устали и стихло веселье, горожане пришли к царю, чтобы услышать от него слова одобрения и благодарности.

— Вы рады тому, что нашли, как напоить врага, — тихо сказал старик, но его услышали все. — Источник за стенами города — это не ваша жизнь, а смерть ваша. 
— Но ты сам послал нас туда на поиски воды! — закричали люди. — Ты, царь, виноват во всем.

— Стойте! — поднялся старик, тяжело опершись на палку. — Вы забыли. Я предупреждал вас: нельзя торопиться с возведением стен крепости. Нужно было подождать немного. Найти сначала воду, а потом...

Старик устал говорить громко и ушел в свой дом под тень плоской крыши. Люди не уходили. Их не пугала жара. Воды теперь в городе было предостаточно. Люди страшились будущего. В будущем этом мог вновь появиться враг, для которого они нашли воду в пятистах шагах от неприступных стен города.

Только на закате старик снова вышел к горожанам.

— Что нам теперь делать? — спросили люди. — Переносить стены?

— Нет, — сказал царь. — Вода уходит под землю. Нужно пробить для нее туннель под стенами крепости в город, а сам источник спрятать от глаз человеческих. У нас будет вода, а враг не получит ни капли.

— Мы не знаем, как пробить туннель в скале. Мы никогда не делали этого, — заскучав, сказали люди.

— Мы никогда раньше не жили в городе, — сказал царь. — Мы никогда не жили вместе. Теперь мы только учимся жить за стенами, как народ. А народ должен уметь делать многое. Камень вокруг нашего Места, Где Дышится Легко, мягок. Железо крепче этого камня. Вы сделаете из железа рубила, а из меди молотки. Пятьсот шагов — не так много. Уходить в землю нужно с двух концов, навстречу друг другу. Двести пятьдесят шагов должен пройти каждый перед тем, как встретиться. 
Так жители города — землепа шцы — стали землекопами. Было решено вырубать туннель узким и невысоким, в рост человека. Воду плотиной отвели в сторону, чтобы не затопила она камнетесов.

Один человек работал в туннеле посменно, в свете масляного светильника, а еще один выносил отработанную руду к золоту дневного света или к серебряному свету луны, потому что горожане торопились, страшась прихода врагов, и работали даже ночью. 
Выбрать верный путь под землей невероятно трудно. Здесь необходимо особое искусство ориентации на звук. Горожане часто меняли направление работ, туннель уходил в сторону, петлял... Двести пятьдесят шагов давно уже были пройдены, а рабочие так и не вышли навстречу друг другу.

— Что нам делать? — спросили у царя.

— Там, откуда мы пришли когда-то, живет племя людей, способных превратить пещеры в дома и храмы. Они мастера старые и опытные. Пошлите гонца с просьбой о помощи. 
Гонца послали. Он вернулся и назвал цену, назначенную людьми того племени великих каменотесов. Таких богатств, чтобы заплатить за работу, не было в городе.

— Ищите двух слепых, — сказал тогда царь. — У слепых особенно развит слух. Они слышат лучше зрячих. Так распорядилась природа.

— Ты слеп, — сказали люди царю. — Ты станешь одним из двоих.

— Нет, — ответил старик. — В моих ногах нет силы. А потом, я ваш царь и, если умру раньше времени, некому будет давать вам советы и отвечать за все ваши грехи.

С ним согласились. Люди постепенно привыкали не спорить с царем. Слепых нашли без особого труда, но и эти несчастные люди в глухой темноте подземелья растерялись и не смогли выбрать верное направление.

Тогда царь собрал на площади всех горожан, чтобы решить совместно проблему туннеля. 
Люди собрались, долго спорили и кричали, но так и не придумали, как найти под землей верную дорогу навстречу друг к другу.

Царь распустил народ. Все разошлись, но, когда площадь опустела, к старику приблизился рыжий горожанин, влюбленный в его внучку.

— Я сделаю то, что нужно, — сказал он. — А ты, царь, отдашь мне в жены ту, которую я люблю.

— Для этого дела необходимы двое, — сказал царь.

— Я понимаю, — кивнул рыжий. — Второй станет твоя черноволосая внучка. 
Старик долго думал. Он признавал всем сердцем святость обычаев, но понимал, что без воды Место, Где Дышится Легко, обречено.

— Пусть так, — думал старик. — Обычаи наши для жизни вечной, а города всего лишь на время. Пройдут века и люди забудут то Место, Где Дышится Легко. А потом, я же обещал небу не грешить больше. 
Тем временем все чаще стали поговаривать, что враг собирает новые силы и готов напасть на город. Старик позвал внучку, протянул руку и долго ощупывал ее лицо.

— Сколько тебе лет? — спросил царь.

— Много, — ответила внучка.

— Ты так и не нашла себе мужа? — спросил старик.

— Я не искала его.

— Твой любимый тоже состарился? — спросил царь.

— Мы живем рядом, хотя и не вместе, — ответила внучка. 
Старик вновь протянул руку и ощутил влагу на щеке немолодой девушки.

— Ты плачешь, — сказал он. — Хорошо, пусть будет так, как хочет твой рыжий.

— Он уже не рыжий, — сказала внучка. — Он совсем облысел.

— Тем более, — вздохнул старик. — Скажи ему, что вам двоим я поручаю закончить работу в туннеле. Ты и твой рыжий будете стоять позади камнетесов и направлять их удары. Как только вода потечет в город, можете стать мужем и женой. Если вы найдете дорогу друг к другу под землей, значит, и на земле вам быть вместе.

— Спасибо, царь, — сказала внучка.

— Я тебе не царь! — закричал старик. — Я твой дед.

— Спасибо, дедушка, — сказала постаревшая девица, влюбленная в того, кто когда-то был рыжим, а теперь полысел.

Потребовалось не больше месяца, чтобы выправить русло туннеля, найти путь друг к другу. Рабочие по-прежнему сменяли друг друга, но все эти дни бессменно за спиной каждого из проходчиков туннеля стояли внучка старика и ее возлюбленный.

Потом люди говорили, что эти двое слышали не удары рубила по камню, а стук своих сердец. И на этот шум и шли навстречу друг другу.

Но все это красивая сказка. На самом деле совершенно неизвестно, как людям из рода старика удалось пробить в камне подземный туннель, по которому хлынула за стены города чистая и холодная вода.

В тот день, когда это случилось, умер царь. Старик давно решил, что умрет именно в этот день, чтобы не нарушать обычай, заповеданный ему предками, и не быть на свадьбе молодых, успевших состариться в ожидании счастливого момента. 
Мертвому старику смочили сухие губы водой из пробитого в камне туннеля. Он просил об этом в своем завещании.

Люди Места, Где Дышится Легко, вновь по жребию выбрали нового царя, и им оказался суженый внучки старика.

Всем в городе было безразлично, что прежде он был рыжим, а старый обычай запрещал брак людей этой масти с черноволосыми. Свадебный обряд совершили над седой девушкой и лысым парнем. И все-таки эти двое еще удивили горожан, родив множество нормальных детей и дождавшись внуков и правнуков.

То Место, Где Дышится Легко, существует по сей день. Враги на протяжении тысячелетий не раз разрушали великий город, но он упрямо восставал из пепла. 
Все неотвратимо менялось, кроме воздуха гор и туннеля, проложенного любовью рыжего и черноволосой девушки.

Недавно я прошел те пятьсот шагов под землей, по колено в холодной и чистой воде вечного источника. В свете фонаря видел зарубки на стенах туннеля. Первые 250 шагов шли они справа налево, потом слева направо. Видел тупиковые ниши, заделанные много тысяч лет назад, заметил лишние извивы пути. И только с того места, где за спинами рабочих появились те двое, подземная дорога становилась прямой, как стрела.

Видел все это, потому и имею полное право рассказать вам историю туннеля, старика-царя и влюбленных, ставших мужем и женой в том Месте, Где Дышится Легко.