Ходорковский против Запада

Реакция МБХ на решение по делу ЮКОСа поразила блогеров больше самого решения

Аля Пономарёва

Опубликовано 21.04.2016 11:45

Вчера стало известно, что Гаагский суд отменил решение, согласно которому Россия обязана была выплатить акционерам ЮКОСа 50 миллиардов долларов. В преддверии этого события юрист ​ Дмитрий Гололобов, бывший начальник правового департамента ЮКОСа​, описывал возможные варианты исхода дела так:

Через несколько часов районный суд в Гааге объявит самое главное решение по делу Юкоса. Или - не объявит, если решит, что надо еще подумать. Но оно совершенно точно – главное. В зависимости от этого решения «дело Юкоса» будет развиваться по двум совершенно противоположным сценариям.

Сценарий 1. Решение в пользу акционеров Юкоса (группы GML). Дело превращается в дело SuperNoga (Noga – знаменитая фирма, помотавшая нервы Российской Федерации, в деле фигурировало несколько громких арестов российской зарубежной собственности). Акционеры Юкоса с удвоенной силой продолжают охоту за активами России во всех возможных юрисдикциях, включая, например, Индию. Шансы «повернуть» решение в апелляции стремятся к нулю и, в любом случае, процесс займет около двух лет: за это время много чего арестуют и продадут. С каждой продажей российского актива и получением денег будет расти мощь и активность GML. Шансов договорится практически нет, во-первых, потому, что для России не комильфо договариваться с «кровавыми Ходорковским и Невзлиным», во-вторых, Россия однозначно считает, что все вырученные деньги пойдут на борьбу с режимом (то есть режим будет финансировать, по факту, борьбу против себя), в-третьих, крайне маловероятно, чтобы стороны договорились по поводу судьбы пожизненно осужденного Пичугина (он, все-таки, не Савченко). Итог: годы скандалов, борьбы, арестованные активы, проблемы государственного уровня, сотни миллионов на юристов. Михал Борисыч радостно потирает руки и раздает интервью.

Сценарий 2. Решение в пользу России. Гаагское решение практически перестает существовать. Его можно пытаться еще исполнить в ряде стран (есть подобная крайне противоречивая практика – исполнение отменённых арбитражных и третейских решений), но ничего серьезного из этого уже точно не выйдет. Апелляция, как уже указывалось, дело долгое и, с весьма высокой вероятностью, проигрышное. Дело Юкоса, по факту, закрывается. Тему с двумя миллиардами евро, присужденных всем (!) (а не только GML), акционерам компании Россия легко решит через КС и гибкую позицию Евросоюза. Доверие к международному инвестиционному арбитражу резко падает: выясняется, что десять лет и несколько десятков миллионов евро были потрачены совершенно зря – судьи облажались и кто виноват – непонятно. Акционеры группы GML продолжают доживать на пенсии в Израиле.

Не расслабляемся, господа – в интересное время живем!!

Когда стало известно, что события развиваются по второму варианту, многие ждали потока разочарованных реплик.

Сергей Шмидт

ЕВРОПА. ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ ПОБЕЖДАЕТ

На президентских выборах в Австрии лидирует с большим отрывом представитель ультраправых

время публикации: 17:05 | последнее обновление: 17:05  

Австрийский политик Норберт Хофер, член ультраправой Партии Свободы, набрал 36% голосов в ходе первого раунда президентских выборов, показав тем самым лучший результат среди претендентов к настоящему моменту.

Об этом пишет в понедельник, 23 апреля, агентство еврейских новостей JTA.

Хофер опережает на 16 пунктов независимого кандидата Александра ван дер Беллена, представляющего лево-центристский лагерь, активного защитника окружающей среды и сторонника иммиграции, с которым ему предстоит 22 мая сразиться во втором раунде за этот церемониальный пост.

Предвыборная кампания этого ультраправого политика сконцентрирована на противостоянии въезду в Австрию мигрантов из Сирии и Ирака, сотни тысяч которых прибыли в страну только в последние месяцы.

А.К. Из Вены приятель написал мне, что "жирные коты" Австрии поддерживают, всеми силами, левых, так как рассчитывают, что дешевая рабочая сила "беженцев" принесет им сверхприбыли. Он считает, что социалисты в Европе переродились окончательно и готовы за бабло к полному перерождению их стран. Только активностью простого народа он объясняет возможную победу Хофера. Показательна последняя фраза письма: "Толстосумы всегда смогут спрятаться, под мощной охраной и заборами, от дикарей. Простые люди понимают, что им жить рядом с грязью, вонью и насилием чужаков".

ПИСЬМА ИВАНА ПАВЛОВА МОЛОТОВУ

«ПОЩАДИТЕ ЖЕ РОДИНУ И НАС»
ПРОТЕСТЫ АКАДЕМИКА И.П.ПАВЛОВА
ПРОТИВ БОЛЬШЕВИСТСКИХ НАСИЛИЙ

Русский ученый-физиолог академик И.П.Павлов за беседой.
Фото из фондов Российского государственного архива кинофотодокументов

Используя факт убийства С.Кирова 1 декабря 1934 г., сталинское руководство обрушило на страну новую волну массовых репрессий. В первую очередь они коснулись Ленинграда. Только за два с половиной месяца после 1 декабря 1934 г. в городе было арестовано около 900 человек; тысячи ленинградцев, особенно представители старой интеллигенции, были высланы в отдаленные области СССР.

Публикуемая переписка крупнейшего русского ученого И.П.Павлова с председателем Совета Народных Комиссаров В.М.Молотовым охватывает этот период. В своих письмах 85-летний академик резко выступает против государственного террора, в защиту необоснованно репрессированных людей.

Отдельные письма и выдержки из переписки И.Павлова и В.Молотова, хранящиеся в архиве РАН, были впервые опубликованы 14 января 1989 г. газетой «Советская культура».

В настоящем издании впервые публикуются автографы писем И.Павлова с резолюциями В.Молотова и копии его ответов.

№ 1.

И.ПАВЛОВ – В.МОЛОТОВУ*

В СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СССР Революция застала меня почти в 70 лет. А в меня засело как-то твердое убеждение, что срок дельной человеческой жизни именно 70 лет. И потому я смело и открыто критиковал революцию. Я говорил себе: «чорт с ними! Пусть расстреляют. Все равно, жизнь кончена, а я сделаю то, что требовало от меня мое достоинство». На меня поэтому не действовали ни приглашение в старую чеку, правда, кончившееся ничем, ни угрозы при Зиновьеве в здешней «Правде» по поводу одного моего публичного чтения: «можно ведь и ушибить...» Теперь дело показало, что я неверно судил о моей работоспособности. И сейчас, хотя раньше часто о выезде из отечества подумывал и даже иногда заявлял, я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной не только хорошо послужить репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще. Но мне тяжело, по временам очень тяжело жить здесь – и это есть причина моего письма в Совет. Вы напрасно верите в мировую пролетарскую революцию. Я не могу без улыбки смотреть на плакаты: «да здравствует мировая социалистическая революция, да здравствует мировой октябрь». Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Ведь только нашим политическим младенцам Временного Правительства было мало даже двух Ваших репетиций перед Вашим октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас и, конечно, во время догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы – террор и насилие. Разве это не видно всякому зрячему! Сколько раз в Ваших газетах о других странах писалось: «час настал, час пробил», а дело постоянно кончалось лишь новым фашизмом то там, то сям. Да, под Вашим косвенным влиянием фашизм постепенно охватит весь культурный мир, исключая могучий англо-саксонский отдел (Англию наверное, американские Соединенные Штаты, вероятно), который воплотит-таки в жизнь ядро социализма: лозунг – труд как первую обязанность и ставное достоинство человека и как основу человеческих отношений, обезпечивающую соответствующее существование каждого – и достигнет этого с сохранением всех дорогих, стоивших больших жертв и большого времени, приобретений культурного человечества. Но мне тяжело не оттого, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а оттого, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит серьезною опасностью моей родине. Во первых то, что Вы делаете есть, конечно, только эксперимент и пусть даже грандиозный по отваге, как я уже и сказал, но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды – и, как всякий эксперимент, с неизвестным пока окончательным результатом. Во вторых экспериментстрашно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни. Мы жили и живем под неослабевающим режимом террора и насилия. Если бы нашу обывательскую действительность воспроизвести целиком, без пропусков, со всеми ежедневными подробностями – это была бы ужасающая картина, потрясающее впечатление от которой на настоящих людей едва ли бы значительно смягчилось, если рядом с ней поставить и другую нашу картину с чудесно как бы вновь выростающими городами, днепростроями, гигантами-заводами и безчисленными учеными и учебными заведениями. Когда первая картина заполняет мое внимание, я всего более вижу сходства нашей жизни с жизнию древних азиатских деспотий. А у нас это называется республиками. Как это понимать? Пусть, может быть, это временно. Но надо помнить, что человеку, происшедшему из зверя, легко падать, но трудно подниматься. Тем, которые злобно приговаривают к смерти массы себе подобных и с удовлетворением приводят это в исполнение, как и тем, насильственно приучаемым учавствовать в этом, едва ли возможно остаться существами, чувствующими и думающими человечно. И с другой стороны. Тем, которые превращены в забитых животных, едва ли возможно сделаться существами с чувством собственного человеческого достоинства. Когда я встречаюсь с новыми случаями из отрицательной полосы нашей жизни (а их легион), я терзаюсь ядовитым укором, что оставался и остаюсь среди нея. Не один же я так чувствую и думаю?! Пощадите же родину и нас. Академик Иван ПАВЛОВ. Ленинград 21 декабря 1934 г. АПРФ. Ф.3. Оп.33. Д.180. Л.47–50. Автограф.

* На машинописной копии письма резолюция: «т. Сталину. Сегодня СНК получил новое чепуховое письмо академика Павлова. Молотов».

№ 2

В.МОЛОТОВ – И.ПАВЛОВУ

АКАДЕМИКУ И.П.ПАВЛОВУ. 2 января 1935 Ваше письмо от 21 декабря Совет Народных Комиссаров получил. Должен при этом выразить Вам свое откровенное мнение о полной неубедительности и несостоятельности высказанных в Вашем письме политических положений. Чего стоит, например, одно противопоставление таких представительниц «культурного мира», как империалистические державы – Англия и Соединенные Штаты, огнем и мечем прокладывавших себе путь к мировому господству и загубивших миллионы людей в Индии и Америке, также и теперь ни перед чем не останавливающихся, чтобы охранять интересы эксплоататорских классов, – противопоставление этих капиталистических государств нашему Советскому Союзу, спасшему от гибели миллионы людей путем быстрого выхода из войны в 1917 году и провозглашения мира и успешно строящему бесклассовое социалистическое общество, общество подлинно высокой культуры и освобожденного труда, несмотря на все трудности борьбы с врагами этого нового мира. Можно только удивляться, что Вы беретесь делать категорические выводы в отношении принципиально-политических вопросов, научная основа которых Вам, как видно, совершенно неизвестна. Могу лишь добавить, что политические руководители СССР ни в коем случае не позволили бы себе проявить подобную ретивость в отношении вопросов физиологии, где Ваш научный авторитет бесспорен. Позволю себе на этом закончить свой ответ на Ваше письмо. Председатель СНК Союза ССР                                     В.Молотов Р.S. Копии Вашего письма и моего ответа мною посланы президенту Академии Наук А.П.Карпинскому. АПРФ. Ф. 56. Оп.1. Д.1469. Л.41.

№ 3

И.ПАВЛОВ – В.МОЛОТОВУ

Ленинград 12.III.1935 Многоуважаемый Вячеслав Михайлович, Простите за надоедливость, но не имею силы молчать. Сейчас около меня происходит что-то страшно несправедливое и невероятно жестокое. Ручаюсь моею головою, которая чего-нибудь да стоит, что масса людей честных, полезно работающих, сколько позволяют их силы, часто минимальные, вполне примирившиеся с их всевозможными лишениями без малейшего основания (да, да, я это утверждаю) караются беспощадно, не взирая ни на что как явные и опасные враги Правительства, теперешнего государственного строя и родины. Как понять это? Зачем это? В такой обстановке опускаются руки, почти нельзя работать, впадаешь в неодолимый стыд: «А я и при этом благоденствую». Спасибо за поддержку колтушской работы. Преданный Вам Иван ПАВЛОВ АПРФ. Ф. 56. Оп. 1. Д. 1455. Л. 13. Автограф.

№ 4

В.МОЛОТОВ – И.ПАВЛОВУ*

Многоуважаемый Иван Петрович, По поводу Вашего письма от 12 марта должен сообщить Вам следующее. В Ленинграде действительно предприняты специальные меры против злостных антисоветских элементов, что связано с особым приграничным положением этого города и что правительству приходится особо учитывать в теперешней сложной международной обстановке. Разумеется, возможны при этом отдельные ошибки, которые должны быть выправлены, но заверяю Вас в том, что имеются достаточные данные о незаконных и прямо предательских по отношению к родине связях с заграницей определенных лиц, по отношению к которым (и их пособникам) применены репрессии. При первом случае, когда мне представится возможность лично с Вами поговорить, сообщу Вам некоторые соответствующие подробности. Уважающий Вас В.Молотов 15.III.35 г. АПРФ. Ф.56. Оп.1. Д.1469. Л.48.

* На письме резолюция: «Т. Сталину. Хочу сегодня послать этот ответ Павлову. Нет ли замечаний? Молотов» и помета А.Поскребышева: «т. Сталин не возражает».

№ 5

И.ПАВЛОВ – В.МОЛОТОВУ*

17.III–1935. Многоуважаемый Вячеслав Михайлович, Большое Вам спасибо за Ваше раз-ясняющее положение дела письмо. Позвольте тогда просить Вас исправить одну несомненную ошибку. Был арестован и теперь получил приказ оставить Ленинград Сергей Александрович Миклашевский, бывший после революции член Коллегии Правозаступников, а теперь юрисконсульт в советских учреждениях, вместе с его женой Верой Михайловной, домашней хозяйкой, и его сыном Николаем Сергеевичем, служащим в Гортопе бухгалтером (жительство их: Ленинград, Загородной проспект, д. 45, кв. 7). Это – семья жены моего сына, которую я знаю давно и так-же точно как свою и могу ручаться за нее, как за свою, что в них предателей родины нет и никогда не будет. И все-таки вся эта теперешняя операция такова, что моему уже достаточно усталому сердцу – не в моготу. Преданный Вам Иван Павлов. АПРФ. Ф.56. Оп.1. Д.1455. Л.15. Автограф.

№ 6.

И.ПАВЛОВ – В.МОЛОТОВУ**

Ленинград, 25.III.1935 г. Многоуважаемый Вячеслав Михайлович, Очень признателен Вам за отмену высылки Миклашевских. Но простите, что должен еще раз просить Вас на том же основании, так как и в этом случае – явная ошибка. Это– инженеры путей сообщения Всеволод и Владимир Никольские, сейчас преподаватели Института инженеров водного транспорта и их мать Ольга Яковлевна (жительство: Ленинград, 7-ая Красноармейская, № 16, кв. 3). Оба брата – в высшей степени дельные и наредкость добросовестно относящиеся к своему делу. В отношении их было бы величайшей несправедливостью одно подозрение, чтобы они когда-нибудь и как-нибудь могли изменить родине. Я знаю их очень давно и близко. Их мать, почти 80 лет, моя землячка, очень больна сердцем и еле передвигается по комнате и высылка серьезно угрожала бы ее жизни. А братья так привязаны к ней. Высылка ведь все-же – наказание. За что-же? Я горячо прошу за них. Вместе с тем позвольте просить Вас заранее, чтобы теперешняя мера не коснулась моей научной семьи, моих научных сотрудников, я ручаюсь за них. Все это время я живу мучительно, временами не могу заниматься. Но зачем, например, такая поспешность в высылке – три, пять дней? Ведь это во многих случаях разорение, опасность нищеты и голодовки и часто с детьми и со стариками? Преданный Вам Иван Павлов Там же. Л.19. Автограф.

* К письму приложена справка наркома внутренних дел СССР Г.Ягоды от 20 марта 1935 г.: «Сообщаю, что высылка МИКЛАШЕВСКИХ из Ленинграда мною отменена».

** К письму приложены справки Секретариата НКВД СССР от 14 апреля 1935 г.; «Высылка братьев НИКОЛЬСКИХ из Ленинграда ОТМЕНЕНА, о чем своевременно сообщено НИКОЛЬСКИМ и академику ПАВЛОВУ» и наркома внутренних дел СССР Г.Ягоды от 15 апреля 1935 г.: «Сообщаю, что высылка братьев НИКОЛЬСКИХ отменена и они оставлены в Ленинграде».

№ 7

И.ПАВЛОВ – В.МОЛОТОВУ*

Колтуши 12.7.1935 г. Многоуважаемый Вячеслав Михайлович, Позвольте мне обратиться к Вам с несколькими ходатайствами. Прежде нельзя не обратить внимания на положение родной и особенно любимой (я это знаю документально) племянницы Ивана Михайловича Сеченова, которого мы будем чествовать при случае нашего Международного Физиологического Конгресса. Это – старуха 77 лет, Мария Александровна Лемницкая, вдова генерала, вышедшего в отставку в 1905 г. и умершего 80 лет в 1918 году. Ее сын был инженер, партийный, умер в гражданской войне. С 1924 г. она об"явлена лишенкой как вдова генерала и потому еще, что у ней была дача, в которой несколько комнат летом отдавались в наймы. Она лишилась всего и подвергалась насилиям: ее арестовывали и даже заключали в концентрационный лагерь (в 1930 году). Она еле существует благодаря скудной поддержке со стороны жены сына, которая работает в Ленинграде и зовет ее к себе, но М.А. как лишенка не может приехать сюда. Я думаю, что вся справедливость за то, чтобы освободить ее от лишенства и даже за все перенесенное и в память Сеченова дать ей пенсию. Живет в Алупке, ул.Нариманова, д.3. А затем я был бы Вам очень признателен, если бы Вы нашли возможным вернуть весной высланных инженера-электрика Григория Ивановича Меньшикова из Воронежа и Петра Михайловича Елагина из Саратова. Обоих я хорошо знаю как в высшей степени дельных, честных и работящих людей, первого по работе в Колтушах в течение 2-х лет, а второго по работе в моей Ленинградской лаборатории в течение 6–7 лет в качестве заведующего научным хозяйством и перепиской. Как сосланных их не принимают на работу и им угрожает прямо нищенство. Преданный Вам Иван Павлов Там же. Л. 23–23 об. Автограф.

№ 8

И.ПАВЛОВ – В.МОЛОТОВУ**

8.12.1935 Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Позвольте мне еще раз обратиться к Вам с просьбой об освобождении от наказания и о возвращении в родной им Ленинград очень немногих из большой группы без вины виноватых, немногих потому, что этих я знаю давно, даже очень давно, и хорошо знаю. Это – высланные весной. Они ни в каком отношении и ни малейше не были вредными нынешнему нашему режиму и, честно работая, следовательно были полезными. А в ссылке, как штемпелеванные правительством, не могут найдти себе какой-либо работы и почти, или совсем нищенствуют. И это – семейные люди и с детьми. Вот за кого я прошу. 1) Нина Эрнестовна Вальдгауер с 12-летней учащейся дочерью, вдова археолога, заведовавшего античным отделом Эрмитажа, умершего в начале этого года и похороненного на государственный счет, сама преподавательница немецкого языка в технических заведениях, выслана в Астрахань (Рождественский бугор, улица Калинина, д. № 39). 2) Николай Владимирович Фольборт с женой и учащейся дочерью, служил бухгалтером и преподавал немецкий язык. Выслан в село Урицкое в 125 к. от Кустаная, где нет ни работы, ни возможности дочери учиться, ни врачебной помощи, и 3) Александр Николаевич Зотов и жена его Валентина Павловна, урожд. Адлерберг с ребенком. А.Н. работал по счетоводству, В.П. занималась в моей лаборатории, была ассистентом при физиологической кафедре здешнего Ветеринарного Института и состояла в последнее время доцентом в Гос. Институте физической культуры им. Лесгафта. Выслана в г. Оренбург, Селивановский пер., 12. Вместе с этой частной просьбой не могу умолчать о другой теперешней несправедливости, постоянно угнетающей мое настроение. Почему мое сословие (духовное, как оно называлось раньше), из которого я вышел, считается особенно преступным? Мало того, что сами служители церкви подвергаются незаслуженным наказаниям, их дети лишены общих прав, напр., не допускаются в высшие учебные заведения. Прежнее духовное сословие, как среднее во всех отношениях – одно из здоровых и сильных. Разве оно мало работало на общую культуру родины? Разве наши первые учители жизненной правды и прогресса, Белинский, Добролюбов, Чернышевский и другие не были из духовного сословия? Разве наше врачебное сословие до революции не состояло, вероятно, на 50 процентов из б. лиц духовного сословия? А разве их мало в области чистой науки? и т.д. Почему же все они причислены к какому-то типически-эксплоататорскому классу? Я – во-первых свободный мыслитель и рационалист чистой воды, а во-вторых никогда не был никаким эксплоататором – и, будучи продуктом моей первоначальной среды, я вспоминаю однако мою раннюю жизнь с чувством благодарности и за уроки детской жизни и за мое школьное образование. О нашем государственном атеизме я считаю моим долгом говорить моему Правительству и потом, принципиально и пространно. Прошу извинить меня, Вячеслав Михайлович, за уклонение от исполнения Вашего пожелания о докладе в Академии Наук. Сейчас мне было бы трудно его сделать вполне достойно, как того заслуживает дело. Искренно преданный Вам       Ив.ПАВЛОВ. Там же. Л 32–33 Автограф.

НИКОГДА ТАКОГО НЕ ВИДЕЛ

https://www.facebook.com/496201940477413/videos/901432743287662/ 

ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ рассказ

Александр и Лев Шаргородские

ВЕНЕЦИАНСКИЙ КУПЕЦ

-- Ну что мне вам сказать? Вы, конечно, можете не верить, но меня, Розу Абрамовну, во время войны спасли немцы, чтоб они сгорели! Точнее, немецкая бомбардировочная авиация. Если б это чертово Люфтваффе вовремя не налетело - я бы погибла. Думаю, перед вами уникальная личность, которая осталась жить благодаря бомбежке... 
Если вы жили в Ленинграде, то должны знать, что до войны я была Джульеттой. Семь лет никому этой роли не поручали, кроме меня. 

Перед самой войной Джульетта влюбилась, - нет, не в Ромео, это был подонок, антисемит, а в Натана Самойловича, очередного режиссера,- и должна была родить. Аборты в то время, как, впрочем, и все остальное, были запрещены. Что мне было делать - вы представляете беременную Джульетту на балконе веронского дома Монтекки?.. Нет повести печальнее на свете... 
Я кинулась в "абортную" комиссию к ее председателю, удивительному человеку Нине Штейнберг. Она обожала театр, она была "а менч", она б скорее допустила беременного Ромео, чем Джульетту, и дала мне направление на аборт. Оно у меня до сих пор хранится в шкафу, потому что Натан Самойлович, пусть земля ему будет пухом, сказал: "Пусть я изменю искусству, но у меня будет сын. Шекспир не обидится..." 
И я играла беременной. Впрочем, никто этого не замечал, потому что Джульетта с животом была худее всех женщин в зале без живота. 
Вы можете мне не верить - схватки начались на балконе. Я начала говорить страстно, горячо, почти кричать - мне устроили овацию. Они, идиоты, думали, что я играю любовь, - я играла схватки. Натан Самойлович сказал, что это был мой лучший спектакль... Схватки нарастали, но я все-таки доиграла до конца, добежала до дома падре Лоренцо и бросилась в гроб к Ромео. 
Прямо из гроба меня увезли в родильный дом. Измена Натана Самойловича искусству дала нам сына. Чтобы как-то загладить нашу вину перед Шекспиром, мы назвали его Ромео. Но эти черти не хотели записывать Ромео, они говорили, что нет такого советского имени Ромео, и мы записали Рома, Роман - еврейский вариант Ромео... 
Я могла спокойно продолжать исполнять свою роль - взлетать на балкон, обнимать, любить, но тут... нет, я не забеременела снова - началась война. 
Скажите, почему можно запретить аборты и нельзя запретить войну? 
Всегда не то разрешают и не то запрещают. 
Натан Самойлович ушел на войну, уже не режиссером, а добровольцем, - у них была одна винтовка на семерых, "и та не стреляла", как он писал в первом письме. 
Второго письма не было... 
Мы остались с Ромео. Я продолжала играть, но уже не Джульетту. Я играла народных героинь, солдаток, партизанок. И мне дали ружье. 
Я была с ружьем на сцене, он в окопе - без. Скажите, это нормальная страна? 
Весь наш партизанский отряд на сцене был прекрасно вооружен. У командира был браунинг. В конце мы выкатывали пушку. Вы представляете, какое значение у нас придавалось искусству? 
Мы храбро сражались. В конце меня убивали. 
Со временем партизанский отряд редел: голод не тетка - пирожка не поднесет. Командира в атаку поднимали всей труппой - у него не было сил встать. Да и мы шли в атаку по-пластунски. Политрука посадили: он так обессилел, что не мог произнести "За Родину, за Сталина!", его хватало только на "За Родину..." - и он сгинул в "Крестах". 
Истощенные, мы выходили на сцену без оружия, некому было выкатить пушку, некому было меня убить... 
И, чтоб спасти своего Ромео, Джульетта пошла на хлебозавод. 
Вы представляете, что такое в голод устроиться на хлебозавод? Это примерно то же, что в мирное время устроиться президентом. Туда брали испытанных коммунистов, несгибаемых большевиков с большой физической силой. 
Вы представляете себе Джульетту несгибаемой коммунисткой с железными бицепсами? Но меня взяли, потому что директор, красномордый, несмотря на блокаду, очень любил театр, вернее, артисточек. Вся женская часть нашего поредевшего партотряда перекочевала из брянских лесов на второй хлебозавод. Я могу вам перечислить, кто тогда пек хлеб: Офелия, Анна Каренина, все три чеховские сестры, Нора Ибсена, Укрощенная Строптивая и Джульетта... 
Мы все устроились туда с коварной целью - не сдохнуть! 
Каждое утро я бросала моего Ромео и шла на завод. Я оставляла его с крысами, моего Ромео, они бегали по нему, но он молчал - он ждал хлеба. 
И я приносила его. Я не была коммунисткой и у сердца носила не партийный билет, а корку хлеба. Каждый день я выносила на груди хлеб, я 
несла его словно динамит, потому что, если б кто-то заметил, - меня б расстреляли, как последнюю собаку. Чтобы расстрелять, у них всегда есть оружие. Меня бы убили за этот хлеб - но мне было плевать на это. Я несла на своих грудях хлеб, и вахтер, жлоб из Тамбова, ощупывая меня на проходной, не решался прикоснуться к ним. Он знал, что я Капулетти, и сам Ромео не смел касаться их... 
И потом, даже если бы он посмел!.. Вы знаете, актрисы умеют защищать свои груди. 
Я выходила в ночной город. Я шла по ночному Ленинграду и пахла свежим хлебом. 
Я боялась сесть в трамвай, шла кружными путями, Обводным каналом. От меня несло свежим хлебом - и я боялась встретить людей. Я пахла хлебом и боялась, что меня съедят. Даже не то что меня, а хлеб на моей груди. 
Я вваливалась ночью в нашу комнату с затемненным окном, доставала хлеб - и у нас начинался пир. Я бывала в лучших ресторанах этого мира - ни в одном из них нет подобного блюда. Ни в одном из них я не ела с таким аппетитом и с таким наслаждением. 
Ромео делил хлеб ровно пополам, при свече, довоенной, найденной под кроватью, и не хотел взять от моей порции ни крошки. Он учил меня есть. 
-- Жуй медленно, - говорил он, - тогда больше наедаешься. 
Наша трапеза длилась часами, в темноте и холоде блокадной зимы. 
Часто я оставляла часть хлеба ему на утро, но он не дотрагивался до него, и у нас скопился небольшой запас. 
Однажды Ромео отдал все это соседу-мальчишке за еловые иглы. 
-- Твоей матери нужны витамины, - сказал этот подонок, - иначе она умрет. Дай мне ваш черствый хлеб, и я тебе дам еловых иголок. Там витамины и хлорофилл. Ты спасешь ей жизнь. 
И Ромео отдал. 
Он еще не знал, что такое обман. 
Я не сказала ему ни слова и весь вечер жевала иглы. 
-- Только больше не меняй, - проговорила потом я. - У нас сейчас столько витаминов, что их хватит до конца войны... 
Этот подонок сейчас там стал большим человеком - а гройсе пуриц. Он занимается все тем же: предлагает людям иголки - витамины, хлорофилл... 
Директор, красномордый жеребец, полнел, несмотря на голод. Какая-то партийная кобылица помогла ему комиссоваться и устроила директором. Он не сводил с меня своих глупых глаз. 
-- Тяжело видеть Джульетту у печи, - вздыхал он, - это не для прекрасного пола, все время у огня. 
-- Я привыкла, - отвечала я, - играла роли работниц, сталевара. 
-- И все же, - говорил он, - вы остались у печи одна. Офелия фасует, Дездемона - в развесочном и все три сестры - на упаковке. 
-- Я люблю огонь, - отвечала я. 
Я не хотела бросать печь, потому что путь к распаковке лежал через его конюшню... 
Однажды, когда я уже кончила работу и, начиненная, шла к проходной, передо мной вдруг вырос кобель и попросил меня зайти в свой кабинет. 
На мне был хлеб, это было опаснее взрывчатки. 
Он закрыл дверь и нагло, хамски начал ко мне приставать. 
Я вас спрашиваю: что мне было делать? 
Если б я его ударила - он бы меня выгнал, и мы бы остались без хлеба. 
Если б я уступила - он бы все обнаружил, - и это расстрел. 
Что бы я ни сделала - меня ждала смерть. 
Он пошел на меня. 
Отступая, я начала говорить, что такой кабинет не для Джульетты, что здесь противно, пошло... Он наступал, ссылаясь на условия военного времени. Я орала, что привыкла любить во дворцах, в веронских палаццо, и всякую чушь, которая приходила в голову, потом размахнулась и врезала ему оглушительную оплеуху. 
Он рассвирепел, стал дик, злобен, схватил меня, сбил с ног, повалил и уже подступал к груди. 
Я попрощалась с миром. 
И тут - я всегда верила в чудеса! - завыла сирена - дико, оглушительно, свирепо. Сирена воздушной тревоги выла безумно и яростно, - наверно, мне это казалось... 
Он вскочил, побежал, путаясь в спущенных штанах, - как все подонки, он боялся смерти, - штаны падали, он подтягивал их на ходу на свою трясущуюся белую задницу, и я засмеялась, захохотала, впервые за всю войну, и прохохотала всю воздушную тревогу, - это, конечно, был нервный приступ: я ржала и кричала "данке шен, данке шен" славному Люфтваффе, хотя это было абсолютным безумием... 
До бомбоубежища он не добежал, его ранило по дороге шрапнелью, и вы не поверите - куда! Конечно, война - ужасная штука, но иногда шальная шрапнель - и все!.. 
Мы ожили - я, Дездемона, Офелия, Укрощенная Строптивая. Мы пели "Марш энтузиастов"... 
Он потерял к нам всякий интерес. И к театру. И вообще - к жизни. Он искал смерти - он потерял все, что у него было. Вскоре он отправился на фронт. Рассказывают, что он дрался геройски, - так мстят за святое,
причем, как утверждали, целился он не в голову... 
Прорвали блокаду, мы выехали из Ленинграда через Ладогу, в Сибирь, после войны вернулись, жили еще лет двадцать на болоте, а потом вот приехали в Израиль. Я играла на иврите, уже не Джульетту - ее мать, потом кормилицу. 
Живем мы втроем - я, Ромео и Джульетта. Вы не поверите - его жену зовут Джульетта. 
Сплошной Шекспир... 
Я как-то сказала ему, чтобы он женился на женщине, от которой пахнет не духами, а свежим хлебом, - и в кибуце он встретил Джульетту. 
Он был гений, мой Ромео - он играл на флейте, знал китайский, водил самолет. И вы не поверите, кем он стал - директором хлебозавода в Холоне. Мне стало плохо - я все еще помнила того. Из этого вот шкафа я достала старинное направление на аборт и стала махать перед его красивым носом. 
-- Что это? - спросил он. 
-- Направление на аборт! На который я не пошла. Но если б я знала, кем ты станешь!.. Ты же все умеешь - стань кем-нибудь другим. Инженером. Философом. Разводи крокодилов! 
Но кто слушает свою маму? 
Иногда вечерами он приходит и достает из-под рубашки горячую буханку. 
-- Дай мне лучше еловых иголок, - говорю я, - мне необходимы витамины...

РЕДЧАЙШИЕ ФОТО 1945 г.

 

http://vfwpost2461.com/

1945Photos/Rare%20Photos.htm

1 МАЯ - ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР В ИЕРУСАЛИМЕ

                     Этот стихов, к сожалению. не писал
 В воскресенье 1 мая в 19 часов в литературном клубе «Иерусалимского журнала» (ул. Яффо 34) состоится большой праздничный вечер.
Стихи читают Игорь Волгин (Москва), Алла Боссарт и Игорь Иртеньев (Кармиэль – Москва).
В программе презентация новых поэтических книг. 
Вечер ведет Игорь Бяльский

КИШИНЕВ В ИЗРАИЛЕ

Семья Рисманов привезла с собой деда Мишу, бывшего чекиста, уже в маразме.
Ехать в Израиль он бы никогда не согласился, ибо всю жизнь слово "сионист" использовал как ругательство, а в последние годы, в минуты просветления, пугал им своих правнуков. Поэтому ему сказали, что семья переезжает из Ленинграда в Кишинев: дед там родился, там производил первые обыски и аресты, отчего сохранил о городе самые теплые воспоминания и мечтал в нем побывать перед смертью. Маленький, сморщенный, дед был уже за пределами возраста, и очень похож на пришельца.

- Дети, это уже Кишинев? - приставал он ко всем в шереметьевском аэропорту, а потом в Будапеште.

В самолете он тихо дремал. Но обед не пропустил. Потом снова дал храпака. Когда подлетали к Тель-Авиву, дед открыл глаза, увидел сквозь иллюминатор синюю гладь и удивился:

- Разве в Кишиневе есть море?

- Есть, есть, - успокоил его внук. – Это искусственное море.

- А, Братская ГЭС! - догадался дед и блаженно закрыл глаза.

Когда приземлились, деда разбудил гром оркестра.

- Чего это они? - удивился он.

- Это тебя встречают, - объяснила дочь.

Дед растрогался.

- Еще не забыли! - он вспомнил сотни обысканных квартир, тысячи арестованных им врагов народа и гордо улыбнулся. - Хорошее не забывается!

Когда спустились с трапа, к деду подскочил репортер телевидения.

- Вы довольны, что вернулись на свою родину?

- Я счастлив! - ответил дед, от умиления заплакал, рухнул на колени и стал целовать родную землю.

Этот эпизод отсняли и показывали по телевидению. Дед был счастлив и горд, вслушиваясь в слова «саба», «оле хадаш», «савланут», и вздыхал, что уже окончательно забыл молдавский язык.

- А ты смотри Москву, - посоветовал ему внук и включил русский канал. Шла передача «Время». На экране показывали очередь у израильского консульства на Ордынке.

- Куда это они? - подозрительно спросил дед.

- Тоже в Кишинев, - ответила дочь.

- Кишинев не резиновый! - заволновался дед. - Что, для них других городов нет? Свердловск или Якутск, например...

- Они торопятся в Кишинев, чтобы не попасть в Якутск, - съязвил внук.

Но дед Рисман долго не мог успокоиться.

- Сидели, понимаешь, сидели, а теперь - все ко мне, в Кишинев! Раньше надо было думать!

С утра до вечера он дремал на балконе, наблюдал, прислушивался, фиксировал, снова дремал. Ничто не вызывало его подозрений: звучала русская речь, продавались русские газеты, из открытых окон гремели русские песни.

- Румынов много, - обобщил дед, увидев толпу арабов. - Надо границу закрыть.

- Вот только ты еще на эту тему не высказывался! - огорчился внук.

Раздражали деда и вывески на иврите:

- Почему на русском не пишут? Сплошная молдаванщина!

- Это их республика, их язык, - втолковывала ему дочь. - Зачем им русский?

- Как это зачем?! - возмутился дед. - Затем, что им разговаривал Ленин! Что, они об этом не знают?

- Наверное, нет, - утихомиривала его дочь.

- А, тогда понятно, - дед сменил гнев на милость. - Но ты им обязательно об этом расскажи - они сразу заговорят.

- Скоро все по-русски заговорят, - успокоил его внук. - Даже они, - внук указал на трех эфиопских евреев, сидевших на скамейке перед их подъездом.

- А это кто такие? - испуганно спросил дед.

- Тоже молдаване.

- Почему такие черные?

- Жертвы Чернобыля, - открыл внук военную тайну. - Прибыли на лечение.

- Да, сюда теперь все едут! - произнес дед с гордостью за свой родной Кишинев. - Не зря мы для вас старались! Нет пьяниц - вот вам результат антиалкогольного указа! Воспитательная работа на высоте - нигде не дерутся. Витрины полны - это плоды Продовольственной программы. А вы все ругаете КПСС, все недовольны!..

Дед разволновался и стал выкрикивать лозунги: - Вот она, Советская власть плюс электрификация всей страны! Мы наш, мы новый мир построим! Правильным путем идете, товарищи!.. - От волнения всхлипнул. - Дожил я, дожил. На родной земле!

Снова пал на колени и стал целовать кафельные плитки балкона.

Автор: Александр Каневский

Область прикрепленных файлов