ШВАБРА И КИСТЬ В ИЗРАИЛЕ

 Сестры Ларины, Татьяна и Ольга, так назвал их отец – фанатичный поклонник творчества А. С. Пушкина – родились в Омске. Татьяна появилась на свет в 1951 году, Ольга двумя годами позже.

 Татьяна, гражданка Израиля, с 1992 года, живет в Тель-Авиве, но работает художником - графиком в Москве. Ольга проживает в Омске, но работает в Израиле уборщицей, месяц за месяцем продлевая гостевую визу.

 Расскажу, почему так вышло.

 В раннем детстве, насколько мне известно, ничего сверхъестественного с сестрами не происходило.  Выросли они девицами статными, красивыми и талантливыми.

 Старшая, Татьяна, окончив школу, отправилась в Ленинград и с первого раза поступила в знаменитую «Муху» - художественное училище, а младшая с детства отличалась в точных науках и, тоскуя по сестре, тоже отправилась в Питер, и там, спустя пять лет,  получила диплом Политехнического института им. М.И. Калинина.

 Женихи сестер остались в Омске.  К любимым молодым людям сестры и вернулись. Сначала Татьяна, в 1974 году, затем и Ольга. Старшая сестра вышла замуж за еврея – Михаила Литвака, а младшая связала свою жизнь с одноклассником – Петром Суровцевым. Михаил Литвак к тому времени уже занимал начальственный пост по строительству в Управлении железных дорог, а Суровцев – дипломированный инженер – работал на местном химическом комбинате.

 Стали сестры жить семейно. У Татьяны сразу же пошли дети – мальчики - погодки, у Ольги, года через два, родилась дочь – Екатерина.

 К началу всероссийской смуты, именуемой «перестройкой», жизнь сестер складывалась самым удачным образом. Обе, по  меркам Союза, мало в чем нуждались. Литвак, Суровцев и Ольга зарабатывали неплохо, дети росли здоровыми, успевали в учебе и, казалось, ничто не сулило больших перемен в их спокойной жизни.

 Татьяна, человек ровного и веселого нрава, занималась живописью в свое удовольствие. Тем не менее, ее полотна украшали местный музей. Случалось, она получала заказы на портреты, а, иной раз, и продавала пейзажи поклонникам своего таланта.

 Но тут все стало рушиться, погружаться в хаос, но главное неумолимо приближалось время призыва в армию мальчишек старшей сестры.

  - Они служить не будут, - сказала Татьяна мужу. – Здесь не будут. Мы должны уехать.

 - Куда? – удивился Михаил Литвак, считавший себя евреем только по паспорту.

 - Куда хочешь, - сказала Татьяна. – В Америку, Израиль, Германию…. Я не отдам своих детей в эту армию.

 - Надо подумать, - вздохнул Литвак.

Он начал думать и тут с ним стало происходить нечто совсем непонятное. В Литваке стал просыпаться до сих пор никак  невостребованный еврей. Вернулась острая, тревожная память о родителях, умерших совсем недавно. Он вспомнил и деда – религиозного, белобородого старца, который по субботам запирался в каморке, заваленной всевозможной рухлядью, и там сидел целый день, не подавая признаков жизни.

 - Америка далеко, - сказал Михаил Литвак жене, - немецкий язык со школы не перевариваю, остается Израиль.

 - Едем, - просто отозвалась Татьяна.

И они уехали. Литвак без особых проблем одолел иврит, устроился простым рабочим на стройку, но уже через два года был замечен и определен на «белую» работу. Мальчики благополучно отслужили в армии. Старший стал учиться в университете, на биофаке, а младший увлекся программированием и окончил колледж по компьютерной части.

 Татьяна пыталась продолжить занятия живописью, но без особого успеха. Литваки почти сразу решились на покупку квартиры, влезли по уши в долги, и Татьяне пришлось идти на первую, попавшуюся работу: подсела она к кассе в одном из больших супермаркетов.

 Суровцевы в Омске, в начале девяностых работу потеряли. Мелкий, торговый бизнес как-то поддерживал существование семьи, но в 1993 году муж Ольги перенес тяжелый инсульт и работать больше не мог. Дочь-красавица оставила родителей, в семнадцать лет вышла замуж за чернокожего гражданина Нигерии и вскоре отправилась с мужем – нефтяником в Африку. Звонила она родителям редко. Впрочем, Екатерина и раньше не проявляла особой любви и привязанности к матери и отцу.

 Работать, как прежде, Ольга не могла: муж требовал постоянного ухода. Пришлось и квартиру обменять не меньшую,  и начать распродажу семейного имущества.  «Жировых накоплений» хватило года на полтора, а потом Суровцевы узнали, что такое настоящая нищета.

 Жизнь Татьяны тоже складывалась к этому времени не лучшим образом. Михаил Литвак влюбился в женщину, на пятнадцать лет его моложе,  оставил семью, добившись развода и, связав себя браком с этой самой, сравнительно  юной, красавицей.

 В общем: «живешь, до всего доживешь».  И, как раз в тот день, когда муж Татьяны, собрав всего один чемодан, ушел из дома, скончался муж Ольги – Петр Суровцев. Весь последний месяц своей жизни он не говорил, а только мычал, а тут спросил у жены четко и внятно: «Почему так?»

 - Ты о чем, Петенька? – растерялась Ольга, но Суровцев ей не ответил, а ночью его не стало.

 Об этой последней фразе мужа Ольга рассказала сестре в Израиле, когда приехала погостить. Сестры попытались расшифровать последнюю фразу человека, ушедшего из жизни, и решили, что он сказал эти два слова в попытке разрешить загадку неразрешимую: вот живет человек, полный сил и надежды на лучшее, и вдруг уходит в никуда, будто по приказу неведомой силы.

  Но на этом лирическая часть встречи сестер завершилась. Ольга сказала Татьяне, что ничего хорошего не ждет ее в Омске и после смерти Петра мысли о самоубийстве все чаще приходят ей в голову.

 Татьяна призналась, что внезапный уход мужа подействовал на нее точно также, хотя Михаил не умер, а, напротив, продемонстрировал особую жажду жизни. Потом она добавила, что за эти годы успела полюбить Израиль всем сердцем, хотя бы потому, что «градус злобы» в этой стране очень низок. Это ее слова: «градус злобы».

 Сестры плакали минут пять, обняв друг друга, а потом решили не разлучаться больше. Но как это сделать. У Ольги не было ни малейшего шанса получить гражданство Израиля, но был шанс найти работу.

 И она, крепкая и здоровая женщина, эту работу нашла. Знакомые Татьяны купили коттедж, понадобилась срочная помощь в уборке…. Ольга продемонстрировала особые таланты на этом поприще, ее стали передавать «по цепочке» и через месяц младшая сестра продлила визу и призналась Татьяне, что таких денег она не зарабатывала никогда в жизни.

 Деньги, впрочем, были не такие уж большие: 200-300 шекелей в день, но года через три Ольга собиралась выйти на пенсию и знала, что месячное пособие в России  будет лишь незначительно превышать ее дневной заработок в Израиле.

 Жили сестры вместе. Татьяна продолжала писать картины, но удача словно отвернулась от нее…. В общем, так вышло, что стали эти родные люди жить на то, что удавалось заработать Ольге. Татьяна, конечно, по мере сил помогала сестре, но не было у нее таланта к этой черной работе совершенно. Чаще всего она только мешала Ольге и сестра, со временем, перестала брать ее с собой.

 Но тут случился еще один поворот к лучшему. Однажды сестры отправились на экскурсию в Иерусалим, и там, в Старом городе, Татьяна встретила давнего приятеля и сокурсника по училищу имени Веры Мухиной.

 Приятель был рад встрече необыкновенно. Он бросил свою группу, затащил сестер в ресторан и там сказал Татьяне, что она губит свой талант, что в России полно работы для графика. Он сам занят оформлением книг в одном крупном московском издательстве и весьма процветает. Он сказал, что обязательно устроит Татьяне работу, взял ее адрес, обещая в скором времени все устроить лучшим образом.

 Они расстались. Сестры не придали особого значения этой встречи, хотя Татьяна призналась, что гость Израиля, как ей кажется, был когда-то в нее влюблен.

 - В тебя был влюблен весь твой курс, - сказала Ольга.

 - Ну, это ты преувеличиваешь, - улыбнулась Татьяна. Может быть, первый раз улыбнулась с тех пор, как от нее ушел муж.

 Прошло всего лишь недели две и на почте был получен текст двух детских книг, приготовленных к изданию и письмо недавнего гостя Израиля, в котором он предлагал Татьяне сделать несколько предварительных набросков-иллюстраций к этим текстам.

 Татьяне понравились книги,  она довольно быстро выполнила заказ, и отослала свою работу на адрес приятеля.

 Уйдем от деталей и подробностей. Сегодня старшая сестра активно трудится в российской графике, выпустила четыре книги, отлично иллюстрированные, и даже получила одну из известных премий «за любовь к зримому слову», как сказано в преамбуле премии. Гонорары, получаемые Татьяной Литвак, весьма значительны. В любом случае, посетив недавно Венецию, сестры позволили себе номер в одной из самых роскошных гостиниц этого замечательного города; не умолчу и о прогулках на гондолах, и результативных посещениях модных магазинов, куда заглядывают туристы только из Японии и США.

  К чему это я? Зачем рассказываю историю сестер, любящих свой дом, но вынужденных работать вне родного очага?

 Глобализация, открытые границы, миграция рабочей силы - это считается отрадными приметами нашего времени. Но все-таки не вижу я никакой гармонии и здравого смысла в том, что опытный квалифицированный инженер-технолог вынужден в зрелые лета мыть лестницы в чужом государстве, а талантливый художник не нужен Еврейскому государству, где светская культура находится в зачаточном, эпигонском состоянии. Не вижу и не убедят меня в обратном даже прогулки в гондолах и тряпки, купленный в самых роскошных магазинах Венеции.     

КРИК И ШКОЛА

 Мои соседи – муж, жена – учителя младших классов. Люди они симпатичные, домовитые, чадолюбивые (двое сыновей), но страдающие одним и существенным недостатком: постоянно кричат. Нет, они не ссорятся, не спорят, не обсуждают мировые проблемы. Они так общаются.

 - Мирьям, где мои трусы? – дико завывая, орет муж.

 - На стуле лежат, - кричит еще громче жена.

 Даже по телефону эта семейка разговаривает так, будто абонент находится на том берегу широкой реки.

 Но я бы не стал корить за вечный крик соседей, если бы не их профессия. Увы, я понимаю, что нещадно шумят они потому, что привыкли к оглушительному фону в своей школе. В расхлябанной, лишенной даже намека на дисциплину, отвратительной по дисциплинен израильской   школе. И первое, с чем человек с нормальной психикой и нормально воспитанный, там сталкивается – это ор, грохот, вопли, визги….

 Мои дети вышли из этого отупляющего шума, в котором знание могут получить только особо одаренные герои. Ни одна реформа в нашей школе не будет полезной, если ученикам не станут прививать азы элементарной дисциплины. Мне понятно отвращение к «шагистике» и приказному порядку, но школа Израиля впала в полную противоположность к канонам обычного учебного заведения. Канонам, сложившимся веками, когда тишина в ходе обучения была хоть каким-то гарантом качества знаний. Наши дети, привыкшие орать, перекрикивать друг друга в классах, продолжают вести себя точно также на улице. Начнутся каникулы, большая часть наших милых детишек выйдет на свободу. Теперь их вопли не заглушат стены учебных заведений. Дети кричат на бульварах и скверах, в супермаркетах и общественном транспорте. Это замечательно, что рождаемость в Израиле не внушает тревогу и Еврейское государство молодо, но за привычкой орать по поводу и без - кроется не только крайняя невоспитанность, но и более серьезный недостаток – хамство. Увы, школа в Израиле воспитывает не только невежд, но и хамов.

 Мне говорят – ничего страшного: такова наша левантийская ментальность. Все южные народы живут при повышенных децибелах. За криком стоит обычное жаркое солнце, радость, жизнелюбие, гордость, желание себя показать. Возможно это так, но Еврейское государство претендует на нечто большее, чем быть в одном строю с государствами Леванта. Мы считаем себя почти европейцами, народом цивилизованным. Не уверен, что привычка к шуму, не загонит Израиль в ряды стран третьего мира. Мы все реже проявляем себя на школьных олимпиадах, за невежеством, почти полным отсутствием патриотического воспитания, маячит резкое снижение мотивации службы в армии. Наши генералы, наши офицеры – это те же вчерашние школьники, воспитанные криком.

 В общем, шум только кажется бытовой проблемой. На самом деле – это проблема серьезнейшая, от которой зависит не только физическое и духовное состояние наших детей, но и здоровье государства, нации.

 Все верно, с генами совладать трудно. Евреи – народ шумный, народ, который больше всего на свете боится остаться незамеченным,  но на то и существует школа, чтобы по мере сил облагородить благодарный, талантливый, энергичный «материал». Не дать ему превратиться в тупую скотину, в наглеца и хама….

 За криком может быть боль, отчаяние, зов на помощь. Это понятно и простительно, но наш «крик» в Израиле, чаще всего наводит на грустные мысли, просто потому, что за дозволенными воплями в школе идут разрешенные поступки: вандализм, наркомания, хулиганство…

 Что делать? Прежде всего, вывести школу из-под опеки израильских леваков - либералов. То, во что эта публика превратила учебные заведения Еврейского государства, иначе, чем вредительством, не назовешь. Нужны частные школы, основанные на старых, добрых правилах обучения. Только эта реформа ( а не бессмысленные комиссии) смогут вывести  школы Израиля из тупика. Мне скажут: далеко не каждому будет по карману такая роскошь. Возможно, но хоть кто-то спасет своих детей и именно эти дети станут подлинной опорой государства, гарантом его благополучия. Приватизация школ – необходимость первейшая. Я готов отказать себе во всем, только бы внучки мои получали образование в тишине. Мне их просто жалко.

 Я пишу эту заметку и слышу "телефонный" крик нашей соседки - учительницы.

 - Как тебе нравится? Огурцы подорожали на два шекеля, - вопит она так, будто этот обычный овощ оказался смертельно опасным и от употребления огурцов скончались в одночасье тысячи ни в чем не повинных граждан. 

СУЩЕСТВО ИСКУССТВЕННОЕ

«Американские ученые скрестили человека и овцу. Получившаяся химера на 85% состоит из клеток овцы и на 15% из клеток человека. Чтобы создать гибрид…Чтобы создать гибрид человека и овцы, ученые ввели человеческие стволовые клетки в эмбрион овцы»  gazeta.ru. 27 марта 2007 г.

«О том же, что в советский период жизни Илья Иванов занимался скрещиванием человека и обезьяны, нынешним специалистам или вовсе ничего не ведомо или известно понаслышке. А ведь проект улучшения человеческой природы был знаковым для периода становления Советского Союза. В 1926 году «корифей всех наук» Сталин изрёк: «Нужно оседлать природу!». Его соратник Георгий Пятаков поддержал вождя: «Беспредельным расширением возможного, превращением того, что считается невозможным, в возможное — этим характеризуется большевистская коммунистическая партия. В этом есть настоящий дух большевизма».

 Виталий Москаленко «зеркало недели».

 «23 декабря. В 8.30 часов вечера произведена первая в Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яичники Шарика и вместо них пересажены мужские яички с придатками и семенными канатиками, взятые от скончавшегося за 4 часа, 4 минуты до операции мужчины 28 лет…».

                                                                                 Михаил Булгаков «Собачье сердце».

«Мы  подошли  к загону.  Я  с  любопытством  стал оглядывать  знаменитое

животное.  Козлотур сидел  под  легким брезентовым навесом.  Увидев нас,  он

перестал жевать жвачку и  уставился розовыми немигающими  глазами.  Потом он

встал и  потянулся,  выпятив мощную грудь. Это  было действительно  довольно

крупное животное с непомерно тяжелыми  рогами, по форме напоминавшими хорошо

выращенные казацкие усы»
                                                                             Фазиль Искандер «Созвездие козлотура».

 Но это все почти наука. На практике выведением новой породы живого постоянно занимаются политики, стараясь скрестить природу человека и мира со своим мировоззрением. Большевицкий, нацистский эксперимент привел к большим, скажем мягко, неприятностям. Нынче выводят новую, искусственную породу исламисты и либералы. Кончится это тем, чем кончилась сказка в веселой истории, сочиненной Корнеем Чуковским.  

ПУТАНИЦА

Замяукали котята:

"Надоело нам мяукать!

Мы хотим, как поросята,

     Хрюкать!"

А за ними и утята:

"Не желаем больше крякать!

Мы хотим, как лягушата,

     Квакать!"

Свинки замяукали:

     Мяу, мяу!

Кошечки захрюкали:

     Хрю, хрю, хрю!

Уточки заквакали:

     Ква, ква, ква!

Курочки закрякали:

     Кря, кря, кря!

Воробышек прискакал

И коровой замычал:

     Му-у-у!

Прибежал медведь

И давай реветь:

     Ку-ка-ре-ку!

Только заинька

Был паинька:

Не мяукал

И не хрюкал -

Под капустою лежал,

По-заячьи лопотал

И зверюшек неразумных

Уговаривал:

"Кому велено чирикать -

Не мурлыкайте!

Кому велено мурлыкать -

Не чирикайте!

Не бывать вороне коровою,

Не летать лягушатам под облаком!"