Критическим периодом для Москвы в Великой Отечественной войне стала середина октября 1941 года. Из-за быстрого приближения войск вермахта в городе несколько дней царила паника. Массовая эвакуация переросла в бегство. Безвластие привело к анархии и мародерству. К ноябрю и очередной годовщине революции порядок в столице был восстановлен. О самых тревожных днях в жизни прифронтовой Москвы осталось множество воспоминаний. Одни из них принадлежат художественному редактору Г. В. Решетину.
За три дня до 16 октября 1941 г.
13 октября нам объявили об эвакуации завода. Говорили, отправляемся в Ташкент. 14 октября мы все должны быть готовы к эвакуации. Но… придя утром на завод 14 октября, обнаружили отсутствие руководства: оно уже уехало. Поднялся шум. Рабочие направились в бухгалтерию за расчётом: по закону нам положено выплатить двухмесячный заработок. Кассира нет. Начальства нет. Никого нет. Начались волнения. Стены легких фанерных перегородок в бухгалтерии трещат под напором людей. Наконец часам к двум дня выяснилось, что деньги сейчас будут выданы. Нам предложено: кто пожелает — следовать в Ташкент, по возможности самостоятельно.
Часть эшелонов с оборудованием уже ушла, остальные грузятся, но всем предоставить места в вагонах не удастся. Получив деньги, я пошёл домой. Первый раз в жизни у меня на руках оказалась такая значительная сумма, но цена этих денег была уже не та, конечно. Узнав об эвакуации, мама заплакала. Я был старшим. Папа ушёл в народное ополчение. Сообщений от него не было. Брат Лёва где‑то пропадал на улице. Сестра Галя — малолетка. Что делать? В Москве с каждым часом становилось всё тревожней и беспокойней.
16 октября 1941 г.
Шоссе Энтузиастов заполнилось бегущими людьми. Шум, крик, гам. Люди двинулись на восток, в сторону города Горького.
Прибегает Иван Зудин. Он был одно время вместе с нашим отцом в народном ополчении. Его вскорости отозвали обратно на учебу в юридический институт. Институт эвакуирован в Саратов. Иван тоже должен был на днях уехать туда. Но сейчас все перепуталось. На шее у Ивана связка колбасы. Кладет на стол. Говорит, подобрал у магазина. Побежали вместе к магазину. Там уже ничего не осталось.
По шоссе навстречу людям гнали скот на мясокомбинат. Никому до этого нет дела. На огромное стадо всего два погонщика.
К нам во двор забежало несколько свиней. Разбежались по двору. Появился погонщик, стал нас ругать, думая, что это мы загнали синей сюда.
- Ну взяли бы одного-второго поросенка, но зачем же так, — сетовал он.
Отогнал обратно на шоссе…
И все же, как выяснилось позднее, одного поро сёнка ребята все-таки закололи у сараев.
…Застава Ильича. Отсюда начинается шоссе Энтузиастов. По площади летают листы и обрывки бумаги, мусор, пахнет гарью. Какие-то люди то там, то здесь останавливают направляющиеся к шоссе автомашины. Стаскивают ехавших, бьют их, сбрасывают вещи, расшвыривая их по земле.
Раздаются возгласы: бей евреев!
Вот появилась очередная автомашина. В кузове, на пачках документов, сидит сухощавый старик, рядом красивая девушка.
Старика вытаскивают из кузова, быот по лицу, оно в крови. Девушка заслоняет старика. Кричит, что он не еврей, что они везут документы.
Толпа непреклонна.
Никогда я бы не поверил такому рассказу, если бы не видел этого сам. У нас в школе были тоже евреи, но я не помню явных, открытых примеровантисемитизма. Были небольшие насмешки, незлобные, скорее шутливые, но не больше.
Вот почему эта дикая расправа с евреями, да и не только с ними, 16 октября 1941 г. у заставы Ильича так меня потрясла.
Значительно позднее о событиях в Москве 16 октября 1941 г. я прочитал лишь у Константина Симонова Романе «Живые и мертвые» в двенадцатой главе. Несколько строк об этом есть, кажется, у Юрия Бондарева или Григория Бакланова. Никак не могу вспомнить, где именно прочитал.
Вечером 16 октября
Вечером 16 октября в коридоре соседка тетя Дуняша затопила печь. Яркий огонь пожирает… книги, журналы. Помешивая кочергой, она одновременно без конца повторяет так, чтобы все слышали:
- А мой Миша давно уж беспартийный, да и вообще он и на собрания-то не ходил.
Бедная тетя Дуняша так перепугалась прихода немцев, забыла даже, что ее муж, очень неплохой мужик, тихий дядя Миша, Михаил Иванович Паршин, умер года за два до начала войны.
Я и брат Лева решили ценные книги спрятать. Ценные — это, конечно, книги Ленина и Сталина.
Тщательно упаковываем красный шеститомник Ленина — премию отца, полученную за политработу, «Вопросы ленинизма» Сталина, несколько политических книг, среди них были два тома истории дипломатии.
Все это завертываем в клеенку и, чтобы никто не видел, переносим в сарай. Там вырыли яму, книги переложили в железный сундук и закопали. Кое-что все-таки сожгли, а жаль. Бросили в печь книгу-альбом, посвященный 15-летию ВЛКСМ.
В ночь с 16 на 17 октября 1941 г.
Почти в полночь пришел двоюродный брат, Самарин Слава.
У них на авиационном заводе № 21 то же самое, что и на моем: предложили добираться до Казани, куда завод эвакуирован, своим ходом.
Мама ставит самовар.
Говорит: «Сейчас попьем чайку со сталинским сахарком».
«Сталинский сахар» — это ослепительно белая соль.
Пьем чай… настоящий душистый чай. Несмотря на все невзгоды, у мамы всегда была заварка. Как ей это удавалось, но дома кипяток мы никогда не пили в войну — всегда чай.
Смотрим в окно. Начинается раннее утро.
Все шоссе — сплошной поток людей, идущих на восток. Коляски, тачки, тележки. Большинство несёт пожитки на своих плечах.
Опубликовано: Москва военная. 1941−1945. Мемуары и архивные документы. Мосгорархив. М. 1995. стр. 111 — 115
