ПРОДОЛЖИМ РАЗГОВОР

Журналистка Юлия Латынина покинула Россию

09.09.2017 | 20:45

Журналистка Юлия Латынина в эфире радиостанции «Эхо Москвы»рассказала, что уехала из России после нападения неизвестных на ее автомобиль.

В эфир она вышла по Skype. По словам журналистки, она находится вместе с родителями за границей.

«Вряд ли я собираюсь в ближайшее время в Россию... Надеялась, что машина моя, которая была сожжена в прошлое воскресенье, что она загорелась сама... Как выяснилось, она была все-таки подожжена», — отметила Латынина.

Журналистка подчеркнула, что «получается, что нам сначала дали нюхнуть духовности, а потом на нашу машину снизошел благодатный огонь».

«Я вот все время была хиханьки-хаханьки, а мне страшно то, что люди, которые это сделали, они были готовы к человеческим жертвам, потому что... она могла загореться в тот момент, когда в ней кто-то сидел», — добавила она.

По ее словам, инцидент с автомобилем произошел, когда она уже уехала из России и дома были только ее родители.

Ранее Латынина заявила, что утром 3 сентября сгорел ее автомобиль. Она уверена, что причиной возгорания стал поджог.

Вечером в тот же день стало известно, что полиция начала проводить проверку после поджога автомобиля.

МЁРТВЫЙ ХВАТАЕТ ЖИВОГО

Мертвый хватает живого

 0

BY БЛОГ НОВОСТЕЙ ИЗ ИЕРУСАЛИМА ON 09.09.2017ИЗРАИЛЬ

Элла ГРАЙФЕР

«Да наши предки Рим спасли!»
«Все так, да вы что сделали такое?»
«Мы? Ничего!» — «Так что ж и доброго в вас есть?
Оставьте предков вы в покое:
Им поделом была и честь;
А вы, друзья, лишь годны на жаркое».
И.А. Крылов

 

О Боже, как они похожи… хотя сами большей частью об этом не догадываются. Не коварно от кого-то скрывают, нет, они это старательно скрывают от самих себя. Вот Моше Гафни из партии «Знамя Торы» догадался — так сразу прилюдно и объявил на междусобойчике в ну очень миролюбивой газете «Аарец»: «Мы с вами одной крови».

Моше Гафни (Яадут а-Тора) и Захава Гальон (МЕРЕЦ) подали совместный законопроект

Подозреваю, что харедимная публика вряд ли с ним согласится, а я вот — согласна. Хотя любят они друг друга как собака палку, и где только могут друг другу пакостят от души, но это как раз вот именно не от различия, а от сходства.
Все мы, так или иначе, склонны отстаивать свои взгляды и, принимая решения, считаем их верными, но мир меняется. То, что вчера было правильно, может сегодня оказаться ошибкой, одно и то же действие в разных обстоятельствах имеет разный результат.
Не зря известна во всех народах сказка про дурачка, что плачет на свадьбе и пляшет на похоронах. Тот, кто принципиально не желает наладить «обратную связь», своевременно скорректировать свою позицию, почитая ее единоспасающей для всех времен и народов, окажется в итоге нежизнеспособным, ибо, как сказано в нашей древней книге, претензия на полное, исчерпывающее «знание добра и зла» никогда еще смертных до добра не доводила.
Именно с этим те и другие категорически не согласны. Те и другие верят — нет, не притворяются, а в самом деле твердо убеждены — что им удалось то, на чем погорели Адам и Ева, они успешно и безнаказанно «познали добро и зло», и потому всякий, не исповедующий их догмы и не принимающий со смирением их господства, есть преступник и враг рода людского…
* * *
В не столь уж далекие времена предки нынешних ультраортодоксов жили себе где-нибудь в Галиции или на Волыни, учили и/или учились в колелях, которые даже если содержались на пожертвования каких-то посторонних меценатов, находились все равно в тех же местечках, где жили их родственники и знакомые, и волей-неволей сталкивались они с проблемами реальной жизни.

Худ. Э. Гуревич

Только у того, кто разводит кур, мог возникнуть известный галахический вопрос насчет кошерности яйца, снесенного в субботу. Так оно продолжалось, пока не начали колели перебираться в Эрец-Израэль. Всем известно, что жизнь в Эрец-Израэль для еврея — мицва, т.е. религиозный долг. Но не все задумываются над тем, что в таком случае понимать под «жизнью».
В Иерусалиме и окрестностях есть множество монастырей различных христианских деноминаций. Иные монахи проводят в них долгие годы — молятся, обслуживают паломников, торгуют сувенирами, некоторые успешно занимаются наукой, но в Израиле они только обитают, живут — делами и заботами единоверцев своих стран, откуда приезжают взрослыми, сформировавшимися людьми и куда возвращаются немощными стариками.
Есть среди местных жителей потомственные христиане, из которых в значительной степени вербуется для монастырей обслуга, но послушник «из местных» — редчайшее исключение. Религиозный долг монахов — вовсе не жить в «Святой Земле», а исполнять тут некоторые функции, что и совершают они в меру премудрости и разумения. У евреев же все иначе, они не монахи, у них рождаются дети.
Евреи-сефарды в Иерусалиме в то время действительно жили, исполняя заповедь, т.е. укоренялись, зарабатывали на пропитание, в силу чего неизбежно контактировали с окружающими, вписывались в экономику, и подрастающее поколение становилось уже вполне «местным». А вот первые ашкеназы (т.н. «старый ешув), переселявшиеся колелями, продолжали, подобно монахам, жить как в Галиции или на Волыни, сохраняя тамошнюю культуру, взгляды, тамошний круг подлежащих решению проблем.
Большинство ашкеназов из «нового ешува» жили уже иначе, но нас сейчас интересует именно эта категория. Их дети уже не были жителями местечек черты оседлости, ибо окружающая среда была совсем другой, но и «местными» тоже не стали, ибо существование на пожертвования уберегало от усилий, связанных с нелегким вхождением в новую среду. И они стали вариться в собственном соку. Мицва о жизни в Эрец Израэль была выхолощена, сведена к чистой географии и дополнена христианской монашеской традицией «предстательства» — молитвы за тех, кто посылал пожертвования из волынско-галицийских местечек.
У христиан на почве «предстательства» выросла, в частности, знаменитая торговля индульгенциями, поскольку недостаток благочестия (а то и простой порядочности) у одних можно как бы возместить за счет избытка оного же у других.
У населения наших колелей возникло и усиленно культивируется представление о себе как «центре кристаллизации», «несущем каркасе» еврейской жизни от Адама до наших дней. Их предки в самом деле были центром культуры и общественности своего местечка, залогом галахической разработки возникающих у него проблем, источником единства и сплоченности в нелегких условиях диаспоры. Но в
Иерусалиме они быстро стали генералами без армии — галаху развивать могут лишь в рамках своего образа жизни, радикально отличной от жизни простого еврея. Реальность выталкивает их, естественно возникает стремление защититься, отгородиться от нее, порождающее уродцев вроде известного лозунга «תהלים נגד טילים» — «Псалмы против ракет».
Против ракет псалмы помогают плохо. К счастью, есть в Израиле немало людей, что и псалмы читать умеют, и ракеты сбивать, и изобретать стартапы.
Но эти люди — не из тех колелей. У них свои равы (такие, например, как рав Хаим Саббато, отставной танкист и автор известной книги про войну Судного Дня, в русском переводе «Выверить прицел»), свои ешивы, где разрабатывают галаху для нужд реальной повседневной жизни.
Именно эти люди все активнее продвигаются в центр общества, сплачивают его вокруг себя, создают его культуру. Они — не балласт: сами зарабатывают на себя и свои семьи, сами и защищают страну, не отсиживаясь за чужой спиной, а главное — на собственном опыте познают проблемы и заботы простых людей, слышат их вопросы и ищут на них ответы.
Это и только это, а не черный лапсердак и не вязаная кипа (хотя могут они носить и то, и другое), делает их хранителями традиций и центром кристаллизации народной жизни. Такие в Израиле есть, но… вас там не стояло.
* * *
Во времена еще менее далекие происходила в Европе и окрестностях интенсивная ассимиляция. Роль ее в нашей истории неоднозначна: с одной стороны, связанные с ней надежды на усиление равноправия и ослабление юдофобии определенно не оправдались, с другой — она существенно расширила круг доступных нам профессий и источников дохода, создавая объективные предпосылки будущего независимого существования.
Близкие контакты с «почвенными нациями» Восточной Европы, интенсивно развивавшими тогда свои национальные идеологии, определенно повлияли на зарождавшийся сионизм, да не меньше повлияли на него и идеологии социальные.
Разумеется, чтобы успешно создавать собственное государство, необходимо учиться у тех, у кого оно давно уже есть. Да, и мы тоже можем не хуже других сражаться на поле боя, сидеть на студенческой скамье, дебатировать в парламенте и даже бороться за права трудящихся.

Вейцман и Бальфур на открытии Еврейского университета в Иерусалиме

В те времена учиться у европейцев означало учиться побеждать, они были в мире «самыми-самыми», и подражать, естественно, следовало только им. И потому наследники первопроходцев — гордые сабры — учились жить в Израиле как в Европе. По образу и подобию ее устраивали гимназии и университеты, банки и профсоюзы, и даже знаменитые киббуцы пусть не имели в Европе аналогов, зато соответствовали давней европейской мечте.
Но годы шли, и Европа менялась, причем, прямо скажем, не в лучшую сторону. Дети и внуки отцов-основателей не то чтобы не замечали этих перемен, напротив — они замечали, и… им было очень стыдно, что условия нашей жизни никак не позволяют за ними поспевать.
Ну ладно, «парады гордости» с грехом пополам наладить удается, а вот гендерное воспитание с третьего класса — никак, ибо несознательные родители тут же норовят своих отпрысков в религиозные школы перевести.
Еще труднее внедрить в широкие массы европейский комплекс вины перед «Третьим миром», широко представленным у нас арабами. Никак не заставишь этих бездушных скотов посочувствовать страданиям, вызванным несбыточностью окончательного решения еврейского вопроса.
В Европе вооруженные силы, считай, уже самоликвидировались, а у нас вопиющее отставание. Нет, лично откосить при надлежащих связях не так уж сложно, но вот сделать этот финт в обществе престижным, передавать пачками штабные документы «борцам за мир», не получая за это плевков со всех углов, осудить солдата за то, что врага убил, не заработав клейма предателей…
Не стоит принимать всерьез рассуждения наследников первопроходцев о том, как важно для нас сотрудничество с Европой с точки зрения экономики, науки, да и вооружения…
Во-первых, потому что, используя аргументы, вроде бы, серьезные, сами они их всерьез никогда не принимают. Вспомните хотя бы их агитацию за возврат территорий: «Вот ужо задавят нас арабы демографией и ликвидируют еврейское государство!» — а в параллель сами же с восторгом свозили автобусами с египетской границы в Тель-Авив незаконных африканских мигрантов, не задумываясь о демографических потенциях этих последних
А во-вторых, потому что сегодня любимая их Европа одновременно закупает наши полицейские технологии и осуждает нас за то, что мы их применяем. Какая из тенденций победит, пока не видно (хотя я лично склоняюсь к мысли, что по мере роста влияния арабомусульманского электората в конце концов перевесит осуждение), но так или иначе решать они будут в соответствии со своими интересами (как сами их понимают), а не с нашими неуклюжими попытками навязаться в родню.
К счастью, есть в Израиле немало людей, способных предложить Европе нормальное сотрудничество на коммерческой основе, покуда она в нем заинтересована, и одновременно находить альтернативные рынки сбыта для нашей продукции, которая не хуже европейской.
Они не заискивают, не пожирают глазами провинциалов манеры столичных господ, они играют на равных, и партнеры волей-неволей вынуждены хотя бы в момент сделки своей юдофобии воли не давать. В отличие от всяческих право(лево)защитных шабашей, гуманитарных факультетов и гей-парадов добрых европейцев, где по традиции евреям места нет. Реальность отторгает «европейских израильтян», и стремление отгородиться от нее порождает совсем уже шизофренические организации типа «Шоврим штика«.
* * *
Итак, оба вышеописанных социума исчерпали себя, оказавшись неспособными к эволюции, к выживанию в меняющейся среде обитания. Они не могут усваивать информацию, поступающую извне, и перерабатывать ее, принимая осуществимые решения, хотя какое-то время еще просуществуют в качестве паразитарных образований, обуславливая и поддерживая друг друга.
Да-да,я не оговорилась, они друг друга ненавидят, готовы без сахара съесть, и, тем не менее, политика каждого объективно продлевает жизнь другого. Традиционный киббуцный социализм — перераспределение доходов от работающих к тунеядцам — обеспечивает бесперебойный рост электората харедим, а абсурдные требования харедим увеличивают электорат «наследников»-атеистов в (тщетной) надежде на отмену бессмысленных ограничений.
Те и другие жаждут власти, и, если удается каким-то боком дорваться до нее, совершают, как правило, нечто либо не очень осмысленное, либо очень опасное. В лучшем случае потери общества измеряются миллиардами шекелей, в худшем — тысячами человеческих жизней. Характерный пример — их отношение к учреждению, без которого Израиль до вечера не доживет — к армии.
Конечно, они это объясняют каждый — на свой манер. Харедим утверждают, что псалмы куда более сильное средство против ракет, чем какие-то там железки, а «европейцы» больше налегают на ущерб, каковой нанесет их возвышенной благородной душе подчинение грубому ундеру и неделикатное обращение с противником. Но есть еще одно обстоятельство, которое они не то чтобы замалчивают, а, скорее всего, в явном виде и не осознают.

— Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления. <…>

…надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. <…>

И когда разгорелась война, ее реальные ужасы, реальная опасность и угроза реальной смерти были благом по сравнению с бесчеловечным владычеством выдумки, и несли облегчение, потому что ограничивали колдовскую силу мертвой буквы.
(«Доктор Живаго»).

Человек, прошедший войну (а израильская армия — армия воюющая) — становится куда более самостоятельным и свободным. Не то чтобы он непременно отрицал привычные догмы (хотя и такое случается) — гораздо чаще он их перетолковывает незаметно для самого себя.
Тот, кто перед атакой писал «считайте меня коммунистом», не так понимал коммунизм, как номенклатурный работник или восторженный студент. Тот, кто под огнем начинал молиться, не так молился, как в безопасном колеле. Опыт лобового столкновения с очень страшной реальностью, которая не стыкуется с тем, чему учили, либо сломает человека, либо заставит его отбросить если не догму, то, как минимум, догматизм.
Война 1812 года привела победителей на Сенатскую площадь, и по завершении Второй мировой Сталина отнюдь не радовало явление, которое так понравилось Пастернаку. Он принимал свои меры, одной из которых была, кстати сказать, интенсификация государственного антисемитизма.
Конечно, возможностей у наших героев поменее, чем у Иосифа Виссарионовича, но они стараются. «Аристократы» справки клепают липовые или прямым делением размножают секретарско-кульпросветско-пропагандистские должности для «вояк», что врага видят только в телевизоре, «самодостаточные» харедим шины жгут и морду бьют на улице подвернувшимся солдатам.
Свободные люди, способные к восприятию реальности и самостоятельному построению «обратной связи», ни тем, ни другим сто лет не нужны, какую бы ни подводили они под это теоретическую базу, что, впрочем, вполне логично — они ведь таким людям тоже без надобности.

Авторский блог

Сентябрь 2017

ДЛЯ ЕВРЕЕВ, НЕ ПОМНЯЩИХ РОДСТВА

Анатолий Козак, кинодраматург (Москва)

ДЛЯ ЕВРЕЕВ, НЕПОМНЯЩИХ РОДСТВА

(О Зяме Фельдмане, операторе из Киева, сценаристе Евгении Габриловиче. И мн. других)

"Нас приучали туфтить, величать мерзавцев, возносить то, что невыносимо, поносить горячо желаемое. Мы восхваляли убийц, проклинали искренность…"

А. Козак.

"Эх, уважаемые, вы не знаете, как надо готовить, чтобы было вкусно!

Это, скажу я вам, не так просто, как кажется. У нас это делается так…" — каждому из нас не раз приходилось слышать подобные тирады, если мы оказывались участниками пиршества, на котором присутствовал хотя бы один кавказец. Хорошо известно, что после такого вступления следует подробное описание того, как в родном селе разжигают костер или растапливают печку, готовясь к священнодействию — приготовлению того

или иного блюда, о котором рассказчик говорит обязательно восторженно, прищелкивая языком и пальцами, с придыханиями и закатыванием глаз.

Примечательно, что все гости терпеливо, уважительно выслушивают эту лекцию, не смея остановить или перебить рассказчика: как же можно, если человек восхваляет свое национальное блюдо, свою национальную кухню.

А теперь — вопрос: видели вы когда-нибудь еврея, который, ничуть не стесняясь, громко, со смаком, стал бы расхваливать еврейскую кухню во время русского, украинского или, скажем, кавказского застолья? Гордо

заверяя, что лучше куриной фаршированной шейки или цимеса из фасоли ничего на свете нет? Не знаю, может быть, вам встречался такой оригинал, но я, прожив в "дружной семье народов" СССР долгие годы, такого не видел никогда.

В чем тут дело? Излишняя скромность? А может быть, еврею нечем похвастать, когда заходит речь о его национальной кухне?

Не ломайте, пожалуйста, голову над разгадкой подобного поведения. Все элементарно. Еврею просто неловко выступать по поводу всего, что касается его родного, национального. Его задача — не выделиться,

стушеваться, остаться незамеченным, лучше всего — неопознанным…

Не дай Бог в общем застольном гомоне, среди смеха, шуток и анекдотов прозвучит слово "еврей". Бедняга внутренне вздрагивает, весь подбирается и съеживается: ага, сейчас начнется! И какое облегчение охватывает душу, если тему развивать не стали. Какое счастье:

пронесло!

А между тем, кто из евреев не помнит, как готовила когда-то мама, бабушка, тетушка или старшая сестра! Одним из моих самых любимых кушаний были картофельные оладушки или, как называют их евреи, "латкес". Мама фаршировала их еще печеночным паштетом. Это было, как говорили в таких случаях, "язык проглотишь". Румяные, обжигающие пальцы (обычно я хватал их прямо со сковородки), они так и просились в рот, казалось, их можно есть бесконечно много…

Ах, мамины картофельники! Мамы давно нет, детство ушло, кажется, на сто лет назад, но память об этой вкуснятине осталась навсегда. Я несколько раз сам пытался состряпать эти котлетки по рецептам

еврейского кулинарного справочника, делал все, что требуется, клал и столько-то соли, и соды, и всего прочего… Нет, разве это были те, мамины картофельники? Оказавшись как-то в Киеве, в гостях у двоюродной сестры, попробовал сделанные ею по моей просьбе "картопляники" — опять не то!

Прошли годы. В начале перестройки я приехал в родную Одессу просто так, побродить по старым улицам, поглядеть на дом и двор, где прошло детство, зайти в школу на углу Канатной и Успенской, куда покойная

мама привела меня за руку (страшно даже подумать!) в первой трети прошлого века…

Как-то мягким и в то же время свежим сентябрьским утром я не спеша брёл по тому европейскому, я бы сказал, аристократическому квартальчику Екатерининской, где шумели в далекие легендарные времена кафе Фанкони и кафе Рабина… 

Отсюда до Приморского бульвара — рукой подать, и именно туда я направлялся.

Внезапно я увидел вывеску "Картопляники". Несмотря на то, что я только что позавтракал в гостинице, ноги сами понесли меня к нарядной двери, которая игриво встретила меня звоном колокольчика. Это было довольно просторное помещение, посетителей — ни души. Было еще рано. Слышалась музыка. Новомодные в те времена красные стулья с высокими узкими спинками придавали заведению особенно нарядный, щегольской вид. Я

рассеянно посмотрел на витрину, где красовались все имеющиеся здесь яства. Конечно же, тут были и картофельники. "Попробовать?", — подумал я без всякого воодушевления.

Сел за столик, снял шляпу и положил на соседний красный стул. Зачем я сюда забрел? Мне ведь надо на бульвар. Есть совершенно не хочется. Я вооружился вилкой. Она, к сожалению, была не так элегантна, как

стулья, — дешевая алюминиевая штуковина, если посильнее нажать, обязательно согнется. Я смотрел на одинокий картофельник, лежавший передо мной на тарелке, с чувством, похожим на страх: ну что здесь, в

этой новой Одессе, могут настряпать? Я взялся за шляпу: пожалуй, лучше тихо уйти.

Музыка в пустом кафе продолжалась. Еще одна дурацкая песенка, которую не поет, а пищит слабеньким домашним голоском какая-то из этих, новеньких, которых мы, старики, не знаем. Мы помним Утесова, Рознера,

Бернеса, Шульженко…

…Я все-таки решил попробовать картофельник. Доедал свое блюдо по-прежнему в одиночестве. Если не считать курлыканья жалкой певички. Видно, у них был в задних комнатах магнитофон. Но если бы вошел кто-нибудь в кафе, то увидел бы странную картину: играет музыка, и

сидит, сняв шляпу, перед пустой тарелкой пожилой лысый человек, а по щекам у него катятся слезы…

Я заказал еще два картофельника, а потом вызвал в зал перепуганную стряпуху. 

"Шо-то не так?" — спросила она. 

"Спасибо, — сказал я, — вы очень здорово это делаете. Вы на минутку вернули меня туда, в мое детство. Так умела готовить только моя мама. Она тоже была одесситка".

Такая вот история с картофельными котлетами…

Почему я об этом вспомнил? Может быть, потому, что в самый большой праздник — Пасху это блюдо должно было занимать почетное место в еврейском доме? Однако не торопитесь: все прояснится, имейте терпение.

Моим учителем в Киноинституте был недюжинный, можно сказать, выдающийся человек — Евгений Иосифович Габрилович. Фамилия эта была хорошо известна в XX веке: целый ряд фильмов, составивших гордость и

славу советского кино, были созданы при его участии. Он был автором многих замечательных произведений, заставлявших людей в кинозалах смеяться и плакать, забывая, что все происходящее на белом экране —

всего лишь игра, выдумка, плод творчества Мастера.

Меня он не любил. С первых лет учебы мы были с ним крайне отчуждены, так продолжалось и многие годы спустя. Но сейчас хочется говорить не об этом. В начале 90-х годов задумал я создать справочник "Евреи в

русской культуре". Сразу стал набрасывать по памяти список имен всех известных евреев — художников, писателей, артистов и, конечно же, кинематографистов. Здесь, естественно, Габрилович был одним из первых.

И вдруг я остановился. Неожиданно для себя самого задался вопросом: а еврей ли Евгений Иосифович? Видел ли я в нем, кроме характерной внешности, что-нибудь еврейское? Хоть крупинку, капельку, черточку?

Говорил он, как может говорить только русский интеллигент, — никаких акцентов, никаких нерусских словечек. Неудивительно: он родился в Воронеже, там был гимназистом. Потом вся жизнь — в русской Москве.

Допустим.

Но ведь он, черт возьми, родился в семье еврея-аптекаря! Нет, ничего еврейского, ни словца, ни шутки, ни анекдота. Русак, чистый русопятый мужик, и если бы не этот нос и фамилия… 

Но может быть, в его сценариях хоть немного сквозила еврейская тема? Тоже нет! Он писал о России так

превосходно, с таким знанием всей глубины и всех удивительных оттенков русского характера, что далеко не каждый писатель — истый казак, волгарь или уралец — мог бы поспорить с ним в этом умении. В этом отношении его смело можно сравнить с Исааком Левитаном, воспевавшим Россию в тысячу раз восторженнее и влюбленнее, чем иные русские живописцы-славянофилы. Так какой же он еврей?

На секунду я попытался себе представить, что произойдет, если я вдруг прошу его: "Мастер, как вам нравится фаршированная куриная шейка? Знаете, которую хозяйки зашивают белой ниткой?". 

Или: "Что вы скажете о латкес, прямо со сковородки, горячих, как утюг, истекающих жиром, вытопленном из гусиных шкварок?". Нет, мне даже трудно было себе

представить, что бы ответил на это Габрилович.

Но точно такой же вопрос я мысленно пытался задать крупнейшим советским кинорежиссерам — Юлию Райзману, Сергею Герасимову, Михаилу Ромму… 

Почему такой подбор имен? Да потому, что все они должны были войти в мою "еврейскую" книгу. И еще потому, что все они были необычные евреи. Из тех, кому задать вопрос о куриной шейке или горячих латкес было равносильно тому, что осведомиться, больно ли было, когда им делали в детстве обрезание.

Не улыбайтесь. Спросите любого русского (писателя, инженера, ученого, летчика, президента или шофера), как он относится к горячим блинам со сметанкой или, пуще того, с икоркой. Или к хорошей свиной вырезке, сочной, немножко с кровью, с хрустящим жареным картофелем, да еще под рюмку ледяной водочки. Покажется ли ему ваш вопрос неуместным, нелепым, неприличным? Нет, нет и еще раз нет! Скорее всего, он вызовет улыбку и утвердительное выражение сразу засиявших глаз.

Но упоминание блинов и "принятия на грудь" ста граммов "столичной" у вышеупомянутых евреев вызвало бы тоже странную реакцию: не одобрение, а опять же смущенное пожимание плечами, растерянность, недоумение. Так

кто же они были? Не евреи и не русские?

Один мой знакомый, крупный ученый, человек умный и талантливый, как-то рассказывал: "Отец мой, он был врачом, интеллигентом, в детстве поучал нас, детей: 

"Мы — не евреи. Мы — люди русской культуры". 

Не странно ли это звучит? Уверен: Фейхтвангер считал себя человеком немецкой культуры, но прежде всего — евреем. Так же, как Модильяни был прежде всего итальянским евреем, Корчак — польским евреем, Синьоре

французской еврейкой. 

Смешно с этим спорить.

Да, мой знакомый профессор был блестяще образован, интеллигентен и культурен, но из своего родного идиша не знал ни одного слова!

Парадокс? По-моему, да…

В то же время я помню кинооператора Зиновия Фельдмана, киевлянина, женатого на рязанской крестьянке, буквально болевшего из-за того, что

ему в Москве не с кем перемолвиться на идише. Рассказывали, что когдав его доме появилась старая еврейка-консьержка, Зяма воскрес: стало с

кем отвести душу!

...Итак, мне предстояло внести в свою книгу также режиссера Юлия Яковлевича Райзмана, автора многих известных фильмов, всегда отличавшихся глубоким лиризмом, отточенной игрой актеров, открывать которых Райзман был мастер. Целая плеяда заслуженных и народных актрис — любимиц публики — первую свою роль сыграли именно в картинах этого тонкого, одаренного художника. Но вот что интересно — выходец из семьи

известного московского портного и, по всей вероятности, впитавший хотя бы в детстве определенные еврейские традиции, этот человек никогда не проявлял себя как еврей.

…Сергей Аполлинариевич Герасимов — один из самых выдающихся, на мой взгляд, вгиковских Мастеров, человек большой культуры и большого режиссерского таланта, был похож на еврея так же, как, скажем, Николай

Второй или Георгий Жуков. А между тем, после его смерти неожиданно всплыла глубоко хранимая им при жизни семейная тайна: его мать была еврейкой! Оказывается, он многие годы скрывал ее на даче, с ужасом опасаясь, как бы не стало известно, что он — русский только

наполовину…

Я мысленно спрашиваю себя, как отнесся бы этот холеный, представительный господин — народный артист, академик, депутат, герой труда, лауреат, коммунист и прочая и прочая, и, конечно же, лицо,

вхожее в ЦК, муж надменной русской красавицы, кинозвезды Тамары Макаровой, дочери петербургского полицмейстера, — если бы я вдруг осмелился спросить его все о тех же пресловутых куриной шейке и латкес?

Насколько я знал мэтра, он бы спокойно, холодно произнес: 

"Вы, собственно, кто такой? Вы о чем? Виноват, я вас не понимаю". 

Вот и вся, как говорится, недолга. Еще один не иудей и не православный.

"Человек русской культуры".

Однако недавно стал известен весьма примечательный эпизод из жизни Герасимова. После смерти Сергея Аполлинариевича комиссия вскрывала его сейф. Там оказались только партбилет и… единственный негатив

знаменитой ленты режиссера Александра Аскольдова "Комиссар". Несмотря на строжайший приказ смыть негатив этого вредного, по мнению ЦК КПСС,

фильма, Герасимов его спас.

Что толкнуло Мастера на такой рискованный поступок? Вне всякого сомнения, он понимал, что эта лента талантлива. Через несколько лет, с началом перестройки она с триумфом прошла по экранам мира. Но нельзя

забывать, что весь фильм — щемящая, пронзительная повесть о несказанном благородстве местечковой еврейской семьи, спасающей украинскую женщину и ее новорожденное дитя… Мне хочется думать, что

Герасимов поступил тогда не только как художник, но и как еврей.

И только один герой моей будущей книги — Михаил Ромм — на вопрос о прелестях еврейской кухни улыбнулся бы и, уверен, отпустил какую-нибудь шуточку, вроде: 

"Меня больше устроят анчоусы под старое бургундское. А вас?". 

Потому что это был человек, который не побоялся в свое время написать возмущенное письмо Сталину с осуждением возрождающегося в стране антисемитизма!

Ловлю себя на том, что уже не раз употребил слово "побоялся". Так может быть, в поведении и Габриловича, и Райзмана, и Герасимова главную роль в нежелании идентифицировать себя как еврея играл самый

элементарный, самый пошлый животный страх? Боязнь "засветиться", оказаться "голым среди волков"?

Не будем ломать голову над разгадкой этой тайны. Раскроем "Последнюю книгу" Евгения Габриловича, написанную, когда ему перевалило за девяносто, когда этот торжественный рубеж долгой жизни давал право

говорить все без утайки. Говорить можно было, наконец-то, все!

Это — горькая книга. Это — исповедь. Я бы даже назвал ее покаянием.

Это — стон, вопль, крик отчаяния, если хотите: "Я не сидел за решеткой, меня не гоняли по лагерям. Я был у советской власти свой, но не в доску… Вообразите, легко ли было ощупывать то, что не подлежало даже прикосновению? Нужна была высокая ловкость, виртуозная маскировка… чтобы втолкнуть читателя (зрителя) в то, о чем наглухо возбранялось сказать напрямик. Ясно, что именно эта увертливость в искусстве отражала такую же верткость в действительной жизни... Нас приучали туфтить, величать мерзавцев, возносить то, что невыносимо, поносить горячо желаемое. Мы восхваляли убийц, проклинали искренность…

Это была эра подлизывания, подглядывания и ябед. И безучастия. Веры всему, что приказано, и неверия ничему… Это было перерождение пасхального звона великой страны в помесь всего, что немыслимо даже в

ползучем гаде. Пора беспощадности и свирепости, спаянных нательным крестом, который рядом с обрезом запрятан в нижнем, сокрытом углу комода… Не думаю, чтобы партия научила нас истине, но двоедушию она

нас научила. Надолго. На несколько поколений вперед".

И вот последнее признание крупнейшего кинодраматурга: "Я — еврей. Однако — как бы это поточнее сказать — еврей как бы сбоку. Я не знаю ни языка, ни обычаев, ни молитв. Да, я счастлив, что принадлежу к народу, который так много сделал для человечества. Но взошел-то я из

других корней, созрел на других грядках. На других происшествиях и легендах. Прирос к другому народу… Сколько ни хлещут меня, как ни охаживают, ни хлобыстают, обзывая всем самым поносным и тем, что я тут чужой, пришлый, что я из гнусного племени, которое губит, клевещет и гадит, как ни плюют мне в рыло, я весь от рождения в России, люблю, чувствую, понимаю ее не хуже тех, кто с гармошкой и в плисовых шароварах…".

"Мне плюют в рыло, а я все равно люблю…" — странновато, не правда ли?

Появление такой странной популяции "людей русской культуры" — явление чисто советское. Только в СССР удалось произвести над многими евреями уникальную палаческую операцию, заставив их отрекаться сначала от

своего имени, потом — от отца с матерью, а затем — и от своего народа.

Скольких я знал людей, вынужденных "перейти" в "русские, украинцы, молдаване, белорусы", закрепляя эту ложь в паспорте…

Тоталитаризм разлагал нравственный облик всех народов, населявших Советский Союз, но евреям в данном случае досталось вдвое, втрое больше. Даже в гитлеровской Германии евреи либо умирали, либо бежали за тридевять земель, но не усердствовали, чтобы их назвали "людьми

немецкой культуры"…

…Не забывая, уверен, фаршированную рыбу и штрудель с изюмом и орехами, которые когда-то так искусно готовила их мать

…

ПОЧЕМУ ВЫГНАЛИ МАЛАХОВА. ЭТО СТАЛО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛЕЙ,

https://kaifzona.ru/yetot-anekdot-o-vovochke-vzorval-intern/
Выделить ссылку и "перейти по адресу..."

ЛУЧШЕЕ СОПРАНО РОССИИ

Оперная певица Хибла Герзмава - лучшее сопрано России и кумир столичных модниц
Россиянка Хибла Герзмава – звезда мировой величины. Сегодня она поет на лучших сценах мира с лучшими оркестрами и музыкантами. Концертные наряды для нее шьют самые известные кутюрье


Она — одна из немногих российских певиц, которую без обиняков можно называть оперной дивой. Народная артистка Российской Федерации, Народная артистка Республики Абхазия Хибла Герзмава — уникальное явление на российской оперной сцене.

Яркая и непосредственная, эмоциональная и страстная, она — исполнительница главных женских партий в известных операх и потрясающе талантливая актриса, способная интерпретировать образ своей героини, не только пользуясь советами режиссёра, но и руководствуясь собственной безошибочной интуицией.



Родилась Хибла в 1970 году 6 января в курортной Пицунде. Там, на залитом солнцем побережье, прошли ее детство и юность. С ранних лет Хибла пела и играла на рояле

В детстве певица занималась в музыкальной школе в Гаграх, а позже в сухумском музыкальном училище. Однако будущая звезда собиралась стать не вокалисткой, а пианисткой. Хоть Хибла всегда любила петь, и даже сама сочиняла песни, но о вокальной карьере ни сама Хибла, ни ее близкие серьезно не думали. Заветная мечта девочки была: стать органисткой. Однако педагог по классу фортепиано разглядел в ней незаурядный певческий талант и отвел восемнадцатилетнюю Хиблу Герзмава в вокальный класс к педагогу Жозефине Бумбуриди. Этот шаг стал решающим для рождения будущей звезды оперной сцены.

Уже на следующий год, в 1989 году Хибла поступила в Московскую консерваторию на вокальный факультет, который закончила в 1994 году. Там ее наставниками стали профессор Масленникова Ирина Ивановна и профессор Арефьева Евгения Михайловна.

После окончания консерватории в 1993 году студентка вокального факультета Хибла Герзмава обратила на себя внимание мэтров вокала на конкурсе «Вердиевские голоса», который проходил в Буссето в Италии. На этом конкурсе за свой голос, артистичность и энергетику молодая певица была награждена третьей премией.

Не менее успешным для талантливой студентки стал и следующий 1994 год: вначале - вторые места на конкурсах Вильяса в Испании и Римского-Корсакова в Санкт-Петербурге, а потом - Гран-при, который Герзмава завоевала в Москве на Х Международном конкурсе им. Чайковского, покорив жюри в финале ариями Розины и Снегурочки.


Хоть Герзмава и собиралась посвятить полностью свою жизнь вокальной карьере, она все равно не оставила детскую мечту - научиться играть на органе. Хибла три года ходила на факультатив в класс органа и все-таки освоила сложный инструмент. Занятия по классу фортепиано и органа не прошли даром. Именно благодаря профессиональному образованию и подготовке пианистки, Хибла Герзмава основательнее чувствует партитуру и более выразительно исполняет каждую партию, улавливая все интонации инструментов и используя их интонационные особенности. Это помогает певице усилить эффект своего красочного сопрано на слушателя.



Но вместе с изумительным голосом Хибла обладает еще и потрясающим артистическим талантом. Ей всегда удавалось интерпретировать образы своих героинь, прислушиваясь и к советам режиссеров, и к голосу интуиции.

1995 год стал для Герзмавы началом творческой карьеры в МАМТе. Драматическое дарование Хиблы, ее чистый и сильный голос, а также взаимопонимание и творческий союз с режиссером-постановщиком Александром Тителем помогли молодой солистке стать яркой звездой на сцене Московского музыкального театра. На его сцене она создала удивительные образы Розины («Севильский цирюльник» Россини), Адели («Летучая мышь» Штрауса), Царевны_Лебедь («Сказка о царе Салтане» Римского-Корсакова), Людмилы («Руслан и Людмила» Глинки), Шемаханской царицы («Золотой петушок» Римского-Корсакова), Виолетты («Травиата» Верди) и др.

Талант певицы был отмечен в 2001 году театральной премией «Золотой Орфей». Она победила в номинации «Лучшая певица», а в 2010 году Хибла Герзмава удостоилась российской национальной театральной премии «Золотая маска» за партию Лючии. В числе ее наград также премия Casta Diva, Премия Москвы в области искусства и первая независимая премия «Триумф», полученная в 2011 году.



Хибла Герзмава много гастролирует по всему миру. Она выступала на сцене нью-йоркской Метрополитен Опера. Ее дебют состоялся там в 2010 году. Герзмава пела на сценах Венской государственной оперы, Лондонского Ковент-Гардена, Софийской Национальной оперы в Болгарии, Гранд Театро де Лисео и многих других площадках.


В Париже Хибла выступала с арией Вителии на сцене парижской государственной оперы и была названа одной из лучших, исполнявших когда-нибудь эту партию. Была на гастролях с театром в Южной Корее и США, выступала с концертными программами во многих странах. Певица записала несколько компакт-дисков, не раз выступала перед делегациями по личному приглашению президента в Кремле.

Постоянной страстью певицы всегда был джаз. Она неравнодушна к синтезу классики и джаза. В мире джаза одним из ее любимых партнеров и друзей был Георгий Гаранян, внезапно ушедший из жизни в 2010 году. Вместе с Ивановым и Севостьяновым Хибла проводит в Пицунде ежегодный джазовый фестиваль. Она всегда любила рисковать, была разносторонним человеком, обожающим эксперименты. Поэтому одно из ярких событий московской культурной жизни - концерт «Опера. Джаз. Блюз», где Хибла выступает вместе с джазовым трио Даниила Крамера.



Хибла Герзмава и джазовое трио Даниила Крамера, 2010

Помимо оперных арий Хибла поёт также романсы, народные абхазские песни.
Хибла Герзмава принимала участие в церемонии закрытия Зимних Олимпийских игр в Сочи.

Певице рукоплескали залы России, Швеции, Франции, Голландии, Бельгии, Австрии, Испании, Греции, Турции, США, Японии. Сотрудничает с В.Спиваковым и Национальным филармоническим оркестром России и «Виртуозами Москвы»,

А.Рудиным и оркестром Musica Viva, В.Гергиевым, В.Федосеевым, А.Лазаревым, М.Плетнёвым, В.Синайским, Ю.Башметом, Л.Маазелем. Участница фестивалей в Людвигсбурге (Германия; исполняла партию Евы в «Сотворении мира» Й.Гайдна и партию Ангела-хранителя в опере Э. де Кавальери «Представление о Душе и Теле»), в Кольмаре (Франция), «Владимир Спиваков приглашает…», «Посвящение…» в Государственной Третьяковской галерее, ArsLonga и других. Записала несколько компакт-дисков: Ave Maria, «Хибла Герзмава исполняет русские романсы», «Восточные романсы Хиблы Герзмава» и другие.


Певица — один из организаторов Фестиваля классической музыки «Хибла Герзмава приглашает», который проводится в Абхазии с 2001 года. Она была членом жюри конкурса имени Валерии Барсовой в Сочи и «Конкурса конкурсов» на Собиновском фестивале в Саратове.

Искусство Хиблы Герзмава отмечено многими наградами. Она — лауреат театральной премии Московского оперного фестиваля (2000) в номинации «Лучшая певица», лауреат театральной премии «Золотой Орфей» (2001) в номинации «Лучшая певица года». В 2006 удостоена званий заслуженной артистки РФ и народной артистки Республики Абхазия.

На абхазском языке Хибла означает «златоокая». Наверно, поэтому её глаза всегда горят. Но тот драгоценный дар, которым она пленяет миллионы слушателей, — это, безусловно, её золотой голос.
И хоть родители назвали девочку «златоокая», певицу можно по праву назвать «златоголосая». Ведь голос, которым Хибла очаровывает своих слушателей – золотой, драгоценный дар, который она с радостью дарит людям.


 

geniavegas