Маленький ликбез, навеянный прогулкой по фейсбучной ленте.
Что такое БАГАЦ, так называемый "Высший Суд Справедливости"? И что такое "Илион" – Верховный суд?Верховный суд (Илион) является высшей судебной инстанцией Израиля, его юрисдикция распространяется на всю территорию государства. Компетенция Верховного суда включает рассмотрение апелляций на решения окружных судов. Апелляций! Т.е., вторая-третья инстанция. Но иногда, а теперь, почти всегда, он начинает работать, как первая и последняя инстанция, и тут же становится БАГАЦем – Высшим Судом Справедливости. Короче, если по апелляциям, то это Илион, если с самого начала, минуя все инстанции, то это БАГАЦ. Дальше читайте внимательно, это важно для нашего сегодняшнего разговора. Подавая заявление в БАГАЦ, заявитель обязан указать на существование какого-то личного его интереса, который был задет, или на существование задетого общественного интереса, при условии, что заявитель является частью того общества, которому был причинён ущерб. Давно минули те времена, когда этот принцип выполнялся. Сегодня достаточно указать на существование задетого общественного интереса. А кто ты, что ты и какое ты имеешь отношение к "задетому" значения не имеет. Этим и пользуются леворадикальные организации, строча иски пачками. Есть еще один весьма пикантный момент. У БАГАЦа нет функции проведения судебного следствия и собирания доказательств, т.е., любая туфта, подсунутая суду, если истец рвет на себе рубаху и вопит, что честен по самое не могу, проходит, как по маслу. в качестве Высшего Суда Справедливости БАГАЦ выступает как суд первой инстанции, рассматривающий и проверяющий правомерность решений любых государственных инстанций и институтов власти, органов местного самоуправления, а также, компаний и коммерческих организаций, выполняющих государственные функции или принадлежащих государству. Круг замкнулся. Хошь на балалайке, хошь на саксофоне…
БАГАЦ может принимать к рассмотрению дела, выходящие за рамки компетенции всех нижестоящих судов и трибуналов; а в исключительных случаях даже пересмотреть дело, по которому уже вынесено окончательное решение Илиона. Но судьи-то одни и те же, и их всего 15 человек, меняется только название органа…
БАГАЦ рассматривает иски против государства, общественных организаций, а также любое дело, которое, согласно мнению суда, является нарушением справедливости. О! Согласно мнению суда. Значит, выгнать евреев из Амоны – справедливо, а выгнать арабов из Бэйт-Ханина - несправедливо. С каких таких … это считается справедливым? Судьи так решили? А они кто? Посланцы Г-да на Земле? Они такие же люди, кушают, пьют, писают, какают, икают, занимаются сексом, страдают от запора и зубной боли.
Есть такое понятие "судебный активизм" – стремление судей выступать арбитрами во всех сферах жизни общества, не ограничиваясь традиционными своими обязанностями. Проще говоря, смешение законодательной и судебной власти, что по идее недопустимо. Ну, это по идее. На всякие такие "идеи" наш БАГАЦ давно наплевал. Вспомните историю с назначением главного армейского раввина. Дело чисто административное. Начальник Генштаба на законных основаниях назначает рава Крима, министр обороны утверждает это назначение. И тут на арене появляется БАГАЦ. С чего? МЕРЕЦ телегу подал.
С чего вдруг в юрисдикцию суда начал входить запрет на назначения, осуществляемые исполнительной властью? А самое главное, на основании чего?
Религиозных/политических взглядов претендента, этот самый МЕРЕЦ не устраивающих. Но позвольте, у нас же демократия, единственная на Ближнем Востоке и вообще самая демократическая демократия в мире. Значит, сии взгляды нарушением закона не являются. В противном же случае человек должен идти под суд, а не в кресло.
У Высшего Суда Справедливости нет никаких законных полномочий отменять решения исполнительной власти, если те не противоречат закону. Все остальное БАГАЦ присвоил себе сам. Узурпировал. Что мы имеем в данном конкретном случае? "Незаконности" назначения нет, значит, на сцену быстро вылазит "мораль".
А она у БАГАЦа, как известно, двойная. Для удобных и неудобных. Чего далеко ходить за примерами? Пожалте, БАГАЦ выносит решение о том, чтобы в очередной раз отложить эвакуацию незаконного бедуинского поселения Оум эль-Хиран в Негеве. Стойбище сие состоит исключительно из незаконно возведенных построек и палаток, размещенных на государственной земле. А за неделю до этого Верховный суд отклоняет просьбу государства перенести дату разрушения еврейского форпоста Амона на семь месяцев.
БАГАЦ, приостанавливает исполнение решения столичного окружного суда по поводу выселения арабов из домов, построенных на земле, принадлежащей евреям в деревне Бейт Ханина, расположенной в пределах муниципальных границ Иерусалима. Судья Йорам Данцигер, не к ночи будет помянут, мотивирует свое решение тем, что эти дома - единственное жилье арабов, и в случае выселения они окажутся на улице. А у жителей Амоны в загашнике у каждого по пентхаузу было…
Объясните мне, что значит "справедливость"? Некая философская категория, носящая оценочный характер. А коль "оценочный", то никак не может быть однозначной трактовки. Что для судьи Данцингера – справедливо, для меня – преступление. И кто из нас прав? Говорил же лауреат Нобелевской премии, знаменитый американский экономист Милтон Фридман: "Я не сторонник справедливости. Я сторонник свободы, а свобода и справедливость — это не одно и то же. Справедливость подразумевает, что некто будет оценивать, что справедливо, а что — нет". И оценивать он будет, исходя из своих понятий и интересов. А так, как все мы люди, то смотрите выше.
В идеале суду необходимо законодательно запретить интерпретировать законы, особенно в свете "нравственных ценностей" и "гуманизма" – понятий также весьма расплывчатых. Куриная котлета весьма гуманное дело для судьи, чтобы не помереть от голода, но совсем не гуманна для курицы, из которой эта котлета сделана. Кто решил, что "нравственные ценности" того же Данцингера или нынешнего председателя Эстер Хают ценнее, чем "нравственные ценности" жителей Амоны, Гуш-Катифа, Мигрона? Вы уж меня извините, но и у Гитлера, и у Арафата, да у того же Насраллы в загашнике свои "нравственные ценности" имелись и имеются. Единственной причиной, по которой суд может отменить постановление правительства, должно быть очевидное противоречие закону. А вот, если законы интерпретировать в свете своих "нравственных ценностей", а не просто читать, – то это и будет кратчайшая дорога к судебным злоупотреблениям.
Сегодня без малейшего на то законного права, БАГАЦ решает мельчайшие вопросы, относящиеся к компетенции правительства. Как и любой государственный чиновник, превысивший пределы своей власти, судья должен идти под суд. Мечты, мечты…
Правые могут выигрывать выборы, Кнессет может стать полностью правым, но ничего это не будет работать, пока существует БАГАЦ в сегодняшнем виде. Ведь страной по сути дела правит он, все остальное – ширма.
Во вторник, 28 марта, в системе здравоохранения отменяется забастовка, объявленная ранее в рамках протеста против правовой реформы.
Об этом объявил председатель Израильской медицинской ассоциации профессор Сион Хагай после выступления премьер-министра Биньямина Нетаниягу, объявившего, что решил приостановить законодательный процесс.
"Отсрочка принятия закона — долгожданный шаг, который давно должен был произойти, но мы должны настаивать на том, чтобы это привело к честным и искренним переговорам для достижения широкого консенсуса", - сказал Хагай.
По его словам, необходимо обеспечить независимость судебной системы и закрепить права человека, включенные в основные законы.
"Завтра не будет никакой забастовки в системе здравоохранения, но мы продолжим борьбу за обеспечение прав пациентов и врачей", - добавил он.
А.К. Спасибо путчистам: воду не отключили и электричество есть.
США и Великобритания приветствовали решение премьер-министра Биньямина Нетаниягуприостановить второе и третье чтения законов по правовой реформе.
"Мы приветствуем заявление премьер-министра Нетаниягу и рассматриваем его как возможность выиграть дополнительное время для достижения компромисса — это именно то, к чему мы призывали", - сказа пресс-секретарь Белого Дома Карин Жан-Пьер.
По ее словам, президент США Джо Байден позже даст комментарий по этому поводу.
Аналогичным образом высказался министр иностранных дел Великобритании Джеймс Клеверли, подчеркнув важность "надежной системы сдержек и противовесов".
"Крайне важно сохранить общие демократические ценности, лежащие в основе отношений между Израилем и Великобританией", - добавил он.
А.К. Закроют "кран" мятеж прекратится. Не закроют - продолжится
Рут Альмог Ирис, первая моя любовь Перевод с иврита Р. Нудельмана, А. Фурман. — М.: Книжники, 2023. — 160 с.
Строго говоря, совсем не Ирис тут главная. Та, чье имя и уникальный статус в жизни героя стали названием повести, недаром появляется в книге не ранее, чем на шестьдесят седьмой странице, то есть едва ли не в середине. Герой, глазами которого все показано, к тому времени успевает уже прожить огромное количество сложных, драматичных ситуаций. Ирис же появляется в точке перелома, чтобы самим своим существованием придать процессам духовного и социального становления героя остроту и интенсивность. Да и вообще, чтобы заставить повествователя, 12‑летнего в начале истории Даниэля (по‑домашнему Дандана), обратить на эти процессы внимание.
Израильская писательница Рут Альмог, книга которой издана в детской серии «Книжников», рассказывает о том, что составляет главнейший предмет подростковой литературы (а перед нами типичный ее образец): историю взросления, перемен не только в поведении человека, переходящего в новую возрастную категорию, но прежде всего в его сознании и мировосприятии. Историю очень характерную, как будто среднестатистическую (небольшой спойлер: все‑таки нет, здесь много индивидуальных черт). Ну и с поправкой на израильский контекст, что для читателя, живущего в России, будет несколько экзотично и вполне познавательно: там масса любопытных деталей.
Так, например, мы узнаем, что израильские родители, чтобы лучше справляться со своими задачами, посещают специальные родительские курсы. Чему их там учат, Дандан отлично знает и рассказывает об этом непосвященным: «…заставлять их (детей. — О. Б.‑Г.) играть со своими младшими братьями и сестрами не нужно, но если уж приходится, то следует им платить, как будто это их работа. Поэтому мама Рута заключила со мной договор… Я никогда не обманываю ее насчет того, сколько часов я играл с Неткой. Как только мы начинаем с ней играть, я записываю время в своей записной книжке, а когда заканчиваем, записываю опять. Мама знает, что может доверять мне в этом вопросе на все сто процентов».
В критической ситуации, кстати, 12‑летний отрок может маме напомнить: «Ты заметила, мама, что ты все решаешь за меня? Знаешь, это недемократично. На родительских курсах нам с Нетой говорили, а уж тебе наверняка тоже сказали, что семья — это демократическая ячейка, и каждый член этой ячейки имеет право выбора и право решения и что в этом смысле в семье все равны».
Первоклассница Нета не отстает от брата: «Рута, разве тебя не учили на родительских курсах, что уроки — это дело детей, а не родителей?»
И еще: оказывается, в кибуцах у детей принято называть родителей не мамой и папой, а по именам, потому герой книги с сестрой, усвоив это от выросших в кибуце родителей, называют своих маму с папой Рутой и Михой.
Да, мама героя — почти тезка автора. Может быть, и вся история отчасти автобиографична?..
Но, оказывается, даже израильтяне не все знают этот кибуцный обычай: Нету жестокие сверстники дразнят тем, что, раз она зовет маму Рутой, значит, она маме неродная, удочеренная.
Еще из любопытного: оказывается, не всем маленьким израильтянам известно, что такое, например, кадиш. Семилетняя Нета, растущая в нерелигиозной семье, этого не знает…
Иллюстрации из книги Рут Альмог «Ирис, первая моя любовь» Художник: Наталья Салиенко
Из книги мы узнаем, какие классные летние лагеря бывают у израильских ребят: при университетах, с профессиональной ориентацией и соответствующей практикой. В такие лагеря не отправляют на всю смену, туда можно ездить и из дома.
Именно в такой лагерь, биологический, и ездит в свое каникулярное лето мечтающий стать ветеринаром Дандан. Мама объясняет ему перед началом занятий: «В твоем лагере будут заниматься зоологией. Ты ведь этим интересуешься, правда? Поэтому тебе там наверняка понравится. Там будет очень интересно — микроскопы, и опыты, и работа в живом уголке. А кроме того, там каждый день бассейн, и кино, и разные коллективные занятия». По дороге в лагерь герой знакомится с едущей туда же Ирис, которая потом оказывается в одном с ним классе. Вот и еще одна деталь: похоже, классы в израильских школах при переходе из одного в другой переформатируются активнее, чем это заведено у нас.
Альмог — внимательный психолог. Она точно моделирует движения 12–13‑летней мальчишеской души. И тут самое время сказать доброе слово о переводчиках книги, Рафаиле Нудельмане и Алле Фурман: все это передано живым, убедительным русским языком.
Перепады его настроений, неподвластное ему пока «переключение» моделей поведения — от подростковых к детским и обратно, резкость и противоречивость его реакций, его собственную растерянность перед ними — все это, в точном соответствии с жанровыми особенностями литературы, адресованной подросткам, говорит своему читателю: вот видишь, ты не один такой, все твои трудности, странности и нелепости бывают и у других, они нормальны и уж точно преодолимы. То, что кажется тебе неразрешимым, ты перерастешь.
Тут важно даже не то, что автор своего читателя чему‑то учит, хотя и очень деликатно. Заметим, к чести Альмог, она не читает морали, не наставляет. Объясняя по ходу дела, как сложно устроены люди и их взаимоотношения — а это будоражит подростков сильнее всего, — она показывает мир человеческих отношений не черно‑белым, а во множестве оттенков, и тем не менее в том, где добро, а где зло, сомнений не возникает. Самой же важной выглядит попытка автора избавить растущего человека от чувства внутреннего одиночества.
Похоже, эта история по своему «внутреннему устройству» довольно взрослая (как справедливо замечено в аннотации к книге, повесть адресована детям всех возрастов). Она даже куда более взрослая, чем уже выросшие люди готовы внутри себя признать: это история избавления от иллюзий, перерастания их, обретения умения жить без них.
Иллюстрации из книги Рут Альмог «Ирис, первая моя любовь» Художник: Наталья Салиенко
Неспроста о встрече главного героя со знаменитым на весь мир ветеринаром Джеймсом Хэрриотом, которым мальчик давно восхищался, рассказано в том же событийном ряду, что и о развитии его отношений с Ирис.
Хэрриот разочаровывает его — во всяком случае, очарование исчезает, хотя Даниэль «простил» старого ветеринара. По отношению к Ирис происходит, по существу, то же самое. И дело тут не в Ирис. Просто растущий мальчик вдруг, неожиданно для себя, перерос собственное очарование ею.
«Мы уже не были интересны друг другу. Иногда я смотрел на нее издали и допытывался у себя, что же это было в ней, в этой Ирис, такое, что так меня взволновало. И тогда во мне пробуждалось какое‑то чувство вроде сожаления, смешанного с досадой. Но я сразу же прогонял его».
То, что тут рассказано, еще не история любви — открытия, узнавания, принятия одним человеком другого. До этого Дандану — оставленному автором на пороге 14‑летия — пока еще далеко, расти и расти. Потому что, как ни удивительно, это намного труднее, чем избавление от иллюзий. И в каком‑то отношении взросление не заканчивается никогда.
Один из самых труднопостижимых элементов Торы и предписанного ею образа жизни — жертвоприношение животных. Тому есть несколько причин. Во‑первых, евреи и иудаизм продолжают свое существование без жертвоприношений вот уже без малого две тысячи лет. Во‑вторых, почти все пророки — и не в последнюю очередь Ирмеяу в афтаре , читаемой в обсуждаемую нами неделю , — относились к жертвоприношениям критически. Ни один из них не добивался упразднения жертвоприношений, но все они сурово критиковали тех, кто приносил жертвы и в то же время угнетал или эксплуатировал своих собратьев — других людей.
Пророков — и Б‑га, от чьего Имени они говорили, — настораживало то, что некоторые люди считали жертвоприношение чем‑то вроде взятки: если мы принесем Б‑гу достаточно щедрые дары, Он может закрыть глаза на наши преступления и мелкие проступки. Такое представление несовместимо с иудаизмом.
С другой стороны, в древние времена жертвоприношения — как и монархия, например, — не были отличительной чертой иудаизма. Любая древняя религия или культ имели свои алтари и жертвоприношения.
Жертвоприношение. ГравюраИз коллекции Филиппа Медхерста
Наконец, последнее. Поразительно, как легко мудрецы нашли замену жертвоприношениям, в особенности имея в виду три таких основных компонента этой замены, как молитва, изучение Торы и цдака. Шахарит, минха и мусаф пришли на место регулярных жертвоприношений. Тот, кто изучает законы жертвоприношений, все равно что тот, кто принес жертву. А тот, кто жертвует на нужды благотворительности, приносит «финансовую жертву», признавая: всем, что у нас есть, мы обязаны Б‑гу.
Итак, хотя мы ежедневно молимся о возрождении Храма и восстановлении жертвоприношений, сам принцип последних остается трудным для понимания. Антропологи, психологи и библеисты выдвинули много теорий о том, что представляли собой жертвоприношения. Но почти все эти теории исходят из сомнительной предпосылки, будто в разных культурах жертвоприношение — одно и то же по сути действие. Подобный вывод неоснователен. Имея дело с каким‑либо обыкновением, мы должны пытаться понять его в контексте своеобычных верований той культуры, где его практикуют. Что вообще могло означать жертвоприношение в религии, согласно которой Б‑г — творец и владелец всего?..
Чем было жертвоприношение в иудаизме и почему оно даже сегодня — по крайней мере, в качестве идеи — остается важным?
Самый простой ответ (хотя и не объясняющий тонких различий между разными видами жертв): мы любим то, ради чего готовы идти на жертвы. Потому‑то, когда сыны Израиля были народом земледельцев и пастухов, они проявляли любовь к Б‑гу, принося Ему в символический дар часть своих стад мелкого и крупного скота, своего зерна и плодов — то есть своих средств к существованию.
Любить — значит благодарить. Любить — значит желать сделать подношение Возлюбленному. Любить — значит отдавать . Жертвоприношение — все равно что хореографическое представление, повествующее о любви.
Это верно для разных аспектов нашего существования. Счастливые супруги постоянно идут на жертвы ради друг друга. Родители идут на жертвы ради своих детей. Те, кого манит какое‑то призвание — лечить больных, призревать бедняков или отстаивать справедливость, защищая слабых мира сего, — ради своих идеалов нередко жертвуют карьерой, которая принесла бы им большие деньги. В эпохи, когда особенно значимы проявления патриотизма, люди идут на жертвы ради своей страны. В дружных сообществах люди также идут на жертвы ради друг друга, когда кто‑то попадает в беду или нуждается в помощи. Жертвоприношение — «суперклей» человеческих взаимоотношений. Оно сплачивает нас.
Молодая супружеская пара из общины «Тольдот Аарон» Бейт‑ШемешФото: Гиль Коэн‑Маген / Из альбома Hassidic Courts. Tel Aviv: AR Printing Ltd., 2011
Поэтому в библейскую эпоху жертвоприношения имели особую важность — не в том смысле, как в других религиях, а по той причине, что средоточие иудаизма — любовь: «Люби Г‑спода, твоего Б‑га, всем своим сердцем, всей душой, всеми силами». В других религиях движущим мотивом жертвоприношения был страх перед гневом и могуществом богов. А в иудаизме — любовь.
Мы видим это в самом ивритском слове, обозначающем «жертвоприношение»: существительное «корбан» и глагол «лехакрив»: «приходить» или «подносить поближе». Имя Б‑га, употребляемое в связи с жертвоприношениями, — А‑Шем, то есть Б‑г в аспекте любви и милости, меж тем как имя Элоим, Б‑г как правосудие, в этой связи не употребляется никогда.
«Элоим» во всей книге Ваикра встречается только пять раз и всегда в отношении других народов. Слово «Ашем» встречается 209 раз. Причем, как мы обнаружили, комментируя прошлую недельную главу, название книги «Ваикра» означает «зов, полный любви». Где есть любовь, там есть и жертва.
Стоит понять это, как начинаешь осознавать всю актуальность понятия жертвоприношения в XXI веке. Основные институты современного мира — либерально‑демократическое государство и свободная рыночная экономика — исходили из модели рационально действующего лица, которое в своих поступках стремится к максимальной выгоде для себя.
Рассмотрим общественный договор в понимании Гоббса: каждый из нас заинтересован в передаче части своих прав в руки власти, а той поручено обеспечивать верховенство закона и оборону государства. Адам Смит, анализируя рыночную экономику, заключил: если каждый из нас будет в своих действиях стремиться к максимальной выгоде для себя, это выльется в рост всеобщего благосостояния. Политика и экономика современной эпохи зиждились на рациональном отстаивании личных интересов.
В этом не было ничего дурного. Такой путь избрали из высоких соображений, из попытки установить мир в Европе, где столетиями бушевали опустошительные войны. Демократическое государство и рыночная экономика представляли собой серьезные усилия для направления мощи личной заинтересованности на борьбу с разрушительными страстями, толкавшими людей к насилию . Тот факт, что политика и экономика зиждились на личных интересах, не делал невозможным существование семей и сообществ, основанных на альтруизме. Система была хороша, а не дурна.
Однако теперь, спустя несколько столетий, во многих сферах жизни понимание любви как жертвы размылось. В особенности мы наблюдаем это во взаимоотношениях полов. На Западе все меньше тех, кто вступает в брак. Возраст, когда люди заключают браки, повысился, а почти половина браков заканчивается разводом. Во всех европейских странах наблюдается убыль коренного населения. Чтобы численность населения оставалась стабильной, должно рождаться в среднем 2,1 ребенка на одну женщину. В 2015 году средний показатель рождаемости в Евросоюзе составлял 1,55. В Испании — 1,27. На данный момент самый низкий показатель рождаемости считается в Германии . Так что в наше время численность населения Европы остается стабильной лишь благодаря уровню иммиграции.
Если в обществе утрачивается само понятие жертвы, рано или поздно брак пошатнется, родительство захиреет, а общество мало‑помалу состарится и умрет. Мой покойный предшественник, лорд Якобовиц , сформулировал это очень красиво. В Талмуде говорится: когда мужчина разводится со своей первой женой, «жертвенник проливает слезы» (Гитин, 90б). Какая связь между жертвенником и браком? И то и другое, говорил раввин Якобовиц, связано с жертвоприношением. Брак оказывается неудачным, когда супруги не желают идти на жертвы ради друг друга.
Евреи и иудаизм выжили, и ради выживания вынуждены были идти на огромные жертвы. В XI веке Йеуда Галеви почти благоговейно говорил о том факте, что евреи оставались евреями, хотя могли бы «одним словом, которое сказали бы без труда» обратиться в веру большинства и зажить спокойно (Кузари, 4:23). Именно благодаря этим жертвам иудаизм и выжил. Там, где ради своих идеалов люди идут на жертвы, идеалы не утрачивают силы. Жертвоприношение выражает любовь.
Не всякая жертва священна. Сегодняшние террористы‑смертники жертвуют собственной жизнью и жизнями своих жертв святотатственным образом, что я доказываю в книге «Не во имя Б‑га». Возможно, само наличие жертвоприношения животных в Торе было способом не допускать человеческих жертвоприношений в форме насилия и войн. Но сам принцип жертвоприношения не утрачивает значения. Жертва — это дар, который мы приносим тому, что любим, и тем, кого любим.
Книгу Иешуа Перле (1888–1943), погибшего в концлагере Биркенау, готовит к выходу в свет издательство «Книжники». Впервые опубликованная в 1935 году, книга эта повествует о жизни польского местечка в XIX веке от лица двенадцатилетнего мальчика Мендла.
На идише книга издавалась много раз и получила несколько премий в Польше. Предлагаем читателям фрагменты ее первого перевода на русский язык.
Когда умер дед, у нас в семье стало грустно. Богатый дядя Лейзер уехал в Лодзь в тот же день. Бедный дядя Аврум‑Айзик остался у бабушки соблюдать траур. Вспоминали деда, рассказывали про него всякие истории. Дядя Аврум‑Айзик, тоже портной, после траура закончил последний мундирчик, начатый дедом.
А вечером сел в омнибус Ярмы и уехал в Варшаву к жене и детям.
Бабушка осталась одна в маленьком белом домишке. Никто не работал утюгом, не напевал песенок. Единственным бабушкиным защитником стал теперь дурачок Владек.
Кое‑что из дедовского наследства бабушка продала, кое‑что раздала. Дядя Аврум‑Айзик увез в Варшаву талес, филактерии, пару молитвенников, кусок воска и шкатулку с иголками. Маме досталась пасхальная посуда с бокалом пророка Илии . Бабушка оставила себе только дедовский рабочий стол да собственный сундучок. С этим добром она переехала к тете Мирьям.
Тетя Мирьям жила тогда в большом каменном доме с длинным прямоугольным двором. Ее комната и кухня располагались над крыльцом. У нее было очень тесно, но для бабушкиной кровати, сундучка и дедовского стола с пятнами от утюгов место нашлось.
Получалось, теперь, когда тетя Мирьям сменила жилье, а бабушка на старости лет вселилась к дочери, нам тоже нет резона оставаться в переулке возле тюрьмы. Тем более что маме наша квартира давно не нравилась.
И мама опять стала искать квартиру, сухую, теплую и не слишком дорогую.
На этот раз она искала очень долго. Но после гойского дня святого Яна, в самую жару, мы снова погрузили пожитки в телегу, попрощались с соседями, с чудесным садом и переехали на ту самую улицу, где жил и умер дедушка Дувид‑Фройка.
Едва я увидел, куда мы привезли шкаф и кровати, мне плакать захотелось. Отец, который в этот раз тоже перевозил с нами вещи, застыл с открытым ртом. Будто по ошибке зашел в чужой дом и застал там неодетую женщину.
Что маме могло тут понравиться? Зачем она поменяла сад на придорожную корчму? Окна — одно название. На раскаленной солнцем крыше торчат две голубятни. И что с того, что отсюда видна вся Варшавская улица с печными трубами? Здесь городские извозчики стоят и конской мочой разит!
Может, маме приглянулось, что на крышу только наши окна выходят? Или что внизу, на улице, сумасшедший Лейбл целый день подпирает стену и конский навоз жует?
В новой квартире даже пол не покрашен. А где тут кухня? Нет кухни, только одна комната. Огромная, как постоялый двор, с низким потолком, древней, почти развалившейся печью и двумя чуланами, из которых кошками воняет.
Наверно, маме понравился закуток между печью и стеной. Мама его сразу каморкой назвала.
— Если хотите, — говорит, — это не каморка, а целая комната. Здесь можно кровати поставить и комод, занавеской отгородить, и будет спальня. А внизу, — говорит, — на первом этаже, староста повята живет, и лестница в красный цвет покрашена.
На первом этаже и правда живет староста повята, но ступени покрашены только до его двери.
А к нам надо карабкаться по крутой грязной лесенке и идти через чердак, где висят чужие шмотки, пугая своими голыми телами. Надо держаться за стены и пробираться осторожно, чтобы на кошку не наступить. Они приходят сюда поплакать и поорать от души.
Даже двор совсем не тот, что в переулке у тюрьмы. Зажат со всех сторон стенами, и повсюду двери в дровники и курятники. Единственное украшение — зеленый колодец.
Я сразу понял, что здесь, в этом дворе, никто не рассказывает друг другу всяких историй и второго Янкла у меня тут не будет. Даже омнибуса — и то не будет. И что мне тут делать?
С тоски я без конца наведывался в переулок у тюрьмы посмотреть на сад, на двор и на наши окна, в которых теперь стояли гойские горшки с цветами.
Но Б‑г не без милости. Вскоре мама свела знакомство с соседкой. Странная оказалась соседка, совсем не похожая на тех, что были у нас до сих пор. Мама говорила о ней: «Настоящая дама».
Эта дама ходила без парика, не благословляла субботних свечей и не показывалась в синагоге. Но все равно и мама, и другие соседки утверждали, что Рейзеле — праведная еврейская душа.
Рейзеле была невысокая, полненькая, круглолицая и говорила с аристократическим прононсом. Она держала лавку, продавала вино и сладости.
Как истинная дама, Рейзеле знала немецкий и французский, в винную лавку надевала черный альпаковый передник и, нацепив золотые очки, читала книжки на иностранных языках.
Каждый год Рейзеле ездила на горячие источники и возвращалась отдохнувшая и поздоровевшая. Она была так образованна, что и перед губернатором не ударила бы в грязь лицом, но к польской служанке обращалась не «ты», а «пани».
Знакомые богачки этого не понимали.
— Рейзеле, — твердили, — где это слыхано? Ты ее совсем избалуешь!
А Рейзеле отвечала, что Г‑сподь создал всех равными, но люди так устроили, что кому‑то все, а кому‑то ничего. Разве бедная девушка виновата, что ей пришлось пойти в служанки? И если так, почему надо ее унижать?
Знакомые богачки считали Рейзеле странноватой, за глаза посмеивались над ней и говорили, что она прикидывается: дескать, пусть думают, что она слегка того.
А вот бедные женщины никогда над ней не смеялись.
Они говорили, таких людей, как Рейзеле и ее муж, днем с огнем не найдешь.
И действительно, второго такого, как муж Рейзеле реб Менахем, найти нелегко.
Прежде всего потому, что он был необыкновенно высокий, из‑за чего ходил, согнувшись в три погибели. При гигантском росте у него еще был горб.
Единственный высокий горбун у нас в городе и, может, во всем мире.
Потомок священников, злой и умный, знаток Талмуда и просвещенец, на старости лет он вынужден был стать бухгалтером у богача в начищенных поскрипывающих сапожках, с холеной бородой и мозгами деревенщины.
Реб Менахем, точь‑в‑точь как его супруга, не считал нужным благословлять свечи и молиться.
— Пусть, — говорил, — мой хозяин молится. Он вор, а воры Б‑га боятся.
Когда ему замечали, что так нехорошо говорить на своего хозяина, он хмуро возражал:
— А что, я его просил стать мне хозяином? Кстати, Б‑г его тоже не любит. Б‑г три вещи ненавидит: выкрестов, свиней и богатеев.
Реб Менахем носил пыльную твердую шляпу, купеческий сюртук с разрезом сзади и нечищеные штиблеты.
Впрочем, он сам был не слишком доволен своими привычками.
— Все‑таки, — твердил реб Менахем, — человек не должен одеваться как попало.
— Верно, — соглашались знакомые. — Почему бы такому человеку, как реб Менахем, не носить бархатную шляпу и шелковый кафтан?
Здесь и далее в оформлении использована графика Джейкоба Стейнхардта
Реб Менахем понимал, что над ним смеются, и отвечал, что из атласа лучше шить не кафтаны, а женские панталоны.
— Когда евреи так одевались? — кипятился реб Менахем. — Покажите, где в Торе написано, что в древние времена евреи носили атласные кафтаны и бархатные шляпы. Разве не красивее и полезнее ходить без шапки, без обуви и без всех этих дурацких одеяний?
— Но сюртук‑то вы носите.
— Глупость этот сюртук! Это жена меня так нарядила. Если бы меня спросили, я бы всем приказал пелерины носить. Лучше не придумаешь. Легко, свободно, и есть куда руки девать.
— Ага, как фокусник Чапеле или портной Дувид‑Фройка, — улыбались в бороду евреи и перемигивались: мол, бухгалтер Менахем тоже малость того.
— Фокусник Чапеле и портной Дувид‑Фройка, — багровел реб Менахем, — Г‑споду Б‑гу милее, чем вы со своими замусоленными кафтанами и воровскими замашками. Чапеле хотя бы фокусы показывать умеет, Дувид‑Фройка — одежду шить, а что умеете вы? Даже главу Пятикнижия с комментарием Раши толком разобрать не можете.
А вот реб Менахем мог. Поговаривали, что от излишних знаний он и стал безбожником и заинтересовался сионизмом. Много лет назад реб Менахем дружил с неким учителем по имени Исруэл, который открыл новую школу и выпустил целое поколение «гоев». Реб Менахем с реб Исруэлом день и ночь беседовали о книгах, спорили и теребили бороды за игрой в шахматы.
После смерти реб Исруэла реб Менахем так ни с кем и не сдружился, кроме литвака‑меламеда, который постоянно курил трубку и вопрошал:
— Есть Б‑г или нет Б‑га?
Стоит ли удивляться, что на меня произвело огромное впечатление знакомство с Ойзером, младшим сыном бухгалтера Менахема и торговки Рейзеле?
Про Ойзера я слышал еще в хедере Симы‑Йосефа. Рассказывали, что Ойзер такой же злой, как его отец, что он не омывает рук перед едой и ходит без шапки. Ойзера в городе тоже считали слегка сумасшедшим. Но, когда мы познакомились, я увидел, что все это враки.
Он оказался совсем другим, этот Ойзер, ничуть не похожим ни на Янкла, ни на мальчишек из новой школы.
Ойзер был худой и высокий, уже такого же роста, как его отец, с таким же костистым лицом и беспокойными черными глазами, но без горба. Когда мы познакомились, Ойзер учился в русской гимназии. Он носил синий мундирчик с серебряными пуговицами, сшитый моим дедом. От времени серебряные пуговицы пожелтели, как латунь, а сам мундирчик поменял цвет с синего на зеленый. Но это не беспокоило Ойзера. Не беспокоило его и то, что из его черного чуба сыплется перхоть. Ойзер не любил причесываться. Еще он не любил вино и сладости, которыми торговала его мать. Лучшей едой на свете Ойзер считал сухое печенье, хрустящее, только что из печи.
Он приносил во двор полные карманы печенья, раскладывал его на крышке колодца или на ступенях, садился на него, как курица на яйца, понемногу доставал из‑под себя и отправлял в рот.
Обжорой Ойзер не был и, слава Б‑гу, не голодал.
— Просто, — объяснял, — так думается лучше. И говорить приятней.
А поговорить он любил.
Летними вечерами, когда рассеянные лучи солнца падали к нам во двор, а я возвращался из школы, мы с Ойзером встречались у мокрого колодца или на крыльце в чей‑нибудь дровник.
Ойзер всегда думал, прежде чем что‑то сказать. И вообще‑то он больше спрашивал и слушал, чем говорил.
Я не припомню, чтобы он смеялся или рассказывал что‑нибудь смешное. Об историях, которые в книжках печатают, он был невысокого мнения. Говорил, это ерунда, выдумки.
Не знаю, любил ли я Ойзера. Я никогда об этом не задумывался. Но меня тянуло к нему сильнее, чем к Янклу или школьным товарищам, — это я чувствовал. Много раз во сне и даже наяву, в школе, слова Ойзера придавливали мне сердце, как камень. Мне было тяжело с Ойзером, но не видеться с ним — еще тяжелее.
— Ты веришь в Б‑га? — Однажды душным летним вечером он положил руку мне на плечо и посмотрел прямо в глаза.
Не знаю, от чего мне вдруг стало нехорошо, от духоты или от его вопроса. Я вздрогнул всем телом.
Что я мог ответить? Сколько живу, меня никогда об этом не спрашивали. И как вообще можно такое спрашивать? Что значит «верю ли я в Б‑га»? А кто не верит?
— Боишься ответить?
— Не боюсь. Чего бояться‑то? Просто нельзя так говорить.
— С чего ты взял, что нельзя?
— В Торе написано.
— А что такое Тора, по‑твоему?
— Святость.
Ойзер немного отодвинулся от меня. Во двор медленно вошел сумасшедший Лейбл, тот самый, что целыми днями стоит на улице и жует конские яблоки.
Мы замолчали, стало очень тихо. Мы смотрели на Лейбла, пока он не скрылся за дверью в квартиру своего отца. Тогда Ойзер спросил:
— А знаешь, почему он с ума сошел?
— Не знаю.
— Потому что ждал Мессию и не смог дождаться.
— Все евреи ждут Мессию.
— И все с ума сойдут.
Я испугался. Видно, Ойзер и правда немного того. Мне показалось, что, хотя во дворе никого нет и никто нас не слышит, в любую минуту на нас могут посыпаться с неба град и раскаленные камни.
Я побоялся оставаться с Ойзером. Он снился мне всю ночь. Я видел, как с перекошенным ртом он бегает по улицам, и у него рога и козлиная бородка. А я бегал следом и лаял на него. Получалось, Ойзер превратился в черта, а я в собаку.
На другой день мы опять встретились. Своего сна я Ойзеру не рассказал, но присмотрелся, нет ли у него рогов и бородки.
Потом он задал мне другой вопрос:
— Ты Пятикнижие учил?
— Да.
— Знаешь, как был создан мир?
— Знаю. В Бытии написано.
— А мой отец говорит, это неизвестно. Все, что в Бытии написано, — это сказка.
— Сказка?
— Да, сказка. Отец говорит, прекрасная сказка, но это неправда.
— А ты веришь тому, что твой отец говорит?
— Он все Пятикнижие знает, и комментарии, и Пророков, и даже Талмуд с «Тойсфес». Говорит, все это люди придумали.
— А сам как считаешь?
— Не знаю. Отец со мной Торой занимается. Говорит, еврей все должен знать. Я могу не верить, но знать обязан.
— А филактерии надевать будешь?
— Не знаю. Но отец учит меня законам, как их надевать.
Я и так понимал, что Ойзер знает в тысячу раз больше меня. Но зачем он такие странные вопросы задает? Неужели не боится?
— Хорошо, если твой отец такой умный, пусть он мне объяснит, кто создал мир.
— Никто, — отвечает Ойзер. — Он сам собой возник.
— Как это сам собой? Что может само возникнуть?
— Но ты же видишь.
— Не вижу!
— А если я тебе скажу, — начинает сердиться Ойзер, — ты поймешь?
— Конечно, пойму.
— Ладно. Природа мир создала.
— Природа? — Я пожимаю плечами. — И кто это — природа?
— Вот видишь, ты не понимаешь.
Я и правда не понимаю. Но не собираюсь так легко сдаваться.
— А пророк Моисей? А скрижали?
— Неизвестно, был ли Моисей на самом деле.
Вдруг Ойзер схватил меня за руку и придвинулся ко мне. Меня обдало его горячим дыханием. У него в глазах мелькнуло что‑то неописуемое. Наверно, так выглядит человек, когда сходит с ума.
Я вспомнил, как реб Янкеле, царство ему небесное, учил нас Торе. Его Исаия и Иезекииль точно были. И пророк Моисей реб Дувида тоже был, мы своими глазами видели. И вообще, как можно говорить, что Моисея никогда не было, если у нас и во многих других еврейских домах на стене висит его портрет? А кто же приходил к фараону? Кто вывел евреев из Египта? Кто разбил золотого тельца? Неужели все евреи сумасшедшие, только отец Ойзера в своем уме?
Я начал бояться этого человека. Мне стало казаться, что его горб — живое существо, оно смотрит на меня живыми глазами и смеется мне в лицо: «Конечно, все евреи сумасшедшие. А что, нет, что ли?»
И Ойзер теперь тоже представлялся мне злым горбуном. Его слова мучили меня. Они отбирали у меня отца и мать, этот свет и тот свет. Мне казалось, что суббота — не суббота и праздник — не праздник.
И все‑таки я не мог порвать с Ойзером, он пугал меня, но и притягивал. Кроме того, Ойзер часто забывал наставления своего отца и становился обычным мальчишкой, таким же, как все мои друзья.
Он ведь уже в гимназии учился, почти студент, но приходил к нам играть в субботу вечером. Когда мамы не было дома, мы устраивали «пуримшпиль».
Это была наша любимая игра. Ойзер приносил из лавки разноцветные конфетные обертки. Если на них поплевать, ими можно красить. И мы раскрашивали цветными бумажками щеки и носы, выворачивали наизнанку одежду и с вениками в руках шагали по нашей огромной комнате. Ойзер был пророком Моисеем, а я — еврейским народом. Он выводил меня из Египта.
— Пойдем! — возглашал Ойзер. — Оставь Пифом и Раамсес, и двинемся в страну, текущую молоком и медом. Хватит работать на фараона, хватит быть рабами.
Он брал меня за руку и говорил:
— Осторожней, народ Израиля! Это море. Не упади в него. Сейчас оно расступится. О, смотри, воды уже раздвинулись в стороны. Пойдем, не бойся.
Мы переходили море. То есть перешагивали через положенную на пол доску, на которой раскатывают лапшу. И на том берегу, сухие, целые и невредимые, воспевали Б‑га и наблюдали, как тонут египтяне с конями и колесницами.
Это была чудесная игра. Но часто меня охватывал непонятный страх. В эти минуты щеки Ойзера проваливались, белки глаз желтели.
Я бросал веник, срывал тряпки, которые на себя надел, и кричал не своим голосом:
— Ойзер, над этим нельзя смеяться! Мы за это будем в аду гореть!
Переход через Красное море Иллюстрация из Агады
Наверно, Ойзеру тоже становилось страшно. Отбросив веник и быстро надев ермолку правой стороной, с посиневшими губами он стоял посреди комнаты и тяжело дышал.
Мы играли не только в исход из Египта.
Иногда Ойзер изображал нашего раввина, как тот шагает по улице, выставив перед собой зонт, и как за раввином быстро семенит общинный писарь Бенциен.
Или показывал, как сын тети Ноймы Мендл поет, надув покрасневшие щеки и выпучив глаза.
Я покатывался со смеху. Мне очень нравилось, что Ойзер не боится издеваться над раввином, Бенциеном, Мендлом и даже над таким богачом, как Ривеле Беккерман.
Но больше всего мне нравилось, когда Ойзер снимал с кровати покрывало, заворачивался в него, выставлял вперед ногу и поднимал руку к потолку. В эту минуту его растрепанная черная голова напоминала недавно купленный свежий веник.
Ойзер приказывал мне стоять тихо и смотреть на него. Его шея наливалась кровью, подбородок вздрагивал, и он резко начинал:
Как ныне сбирается вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам.
Их села и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам.
Его голос звучал все выше, все чище. Ойзер уже не говорил, а пел. Теперь это был не тот Ойзер, который задает дикие вопросы и сам не знает ответов. Передо мной стоял другой человек — выше ростом, старше, дальше от меня и красивее.
— Знаешь, что это?
— Нет.
— Это стихи Пушкина. Знаешь, кто такой Пушкин?
— Не знаю.
— А Лермонтова знаешь?
— Да не знаю я. Учитель Матиас нам ни про Пушкина, ни про Лермонтова не рассказывал. У нас пока только чистописание.
— Погоди, — рукой останавливает меня Ойзер. — Сейчас Лермонтова прочитаю.
Он опять отставляет ногу, наклоняет лохматую голову и начинает, гордо сверкая глазами:
Скажи‑ка, дядя, ведь недаром
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана.
Ведь были ж схватки боевые,
Да говорят, еще какие…
Я опять ничего не понимаю. Вроде бы он с кем‑то разговаривает, но непонятно с кем. Он — Ойзер, и он же — кто‑то еще. Спрашивает и сам себе отвечает. Возражает и соглашается.
Только потом Ойзер мне объяснил, что это история про императора Наполеона, который со своим войском пришел в Москву. Казалось, Россию уже не спасти, но когда войска Наполеона замерзли, им пришлось отступить. Еще Ойзер рассказал, что Пушкин, тот, у которого стихи — он, между прочим, в царский дворец был вхож, — сочинил сказку о золотой рыбке, и о каком‑то человеке, которого звали гадким именем Мазепа, и о помещичьем сыне Евгении Онегине. И что Пушкину было всего двадцать с чем‑то лет, когда его застрелили из пистолета.
Ойзер сказал, что хотел бы стать таким же, как Пушкин, когда вырастет.
До Пушкина мне дела нет, я даже понятия не имею, кто это, но мне приятно слушать Ойзера. Сейчас он очень близок мне, очень дорог. Он говорит, что выучит меня всем стихам и принесет книжки какого‑то Толстого, который был графом, а стал простым мужиком.
Все знает Ойзер. А мне, видно, не суждено было узнать. Так вышло, что между нами кошка пробежала и наша дружба прервалась на много‑много лет.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..
