Ночью Ольга Ивановна проснулась
от храпа Берты Семеновны, но не почувствовала привычного раздражения и даже не
стала хлопать в ладоши, чтобы разбудить соседку, а испытала что-то вроде
случайной радости от этого храпа, подумав: «Жива, старая дура, слава Богу,
жива».
Лет до пятидесяти Ольга Ивановна
Глаголева и Берта Семеновна Шварц не знали друг друга, да и не могли знать,
хотя и жили в одном небольшом южном
городе Таганроге.
Берта Семеновна высшего
образования не получила и всю свою трудовую жизнь работала швеей-мотористкой на
местной трикотажной фабрике. Всегда была она скромным и тихим человеком,
довольным тем временем, в котором жила и советской властью. Есть люди, которые
безропотно принимают любое наследство, посланное им родителями и средой.
Поэт Александр Кушнер утверждал,
что «времена не выбирают. В них живут и умирают». Берта Семеновна совсем не
интересовалась поэзией, как и прочими видами искусств, но могла бы легко
подписаться под этим откровением поэта.
Ольге Ивановне напротив никогда
не нравилась советская власть. Ей, человеку образованному, кандидату химических
наук, всегда были близки, понятны и желанны демократические институты Запада.
Настолько желанны, что первые годы перестройки Ольга Ивановна занималась
активной, политической деятельности и только в 1995 году поняла всю тщетность
своих усилий.
Берта Семеновна уважала порядок
вещей. Ей казались обязательными обычные «ступени» в анкете. Октябренок должен
был стать пионером, пионер – комсомольцем, а комсомолец – членом
коммунистической партии. Дальнейший рост был необязателен и, как она думала,
просто невозможен. В сорок лет работница фабрики Берта Шварц стала членом КПСС,
то есть попала в первые ряды строителей коммунизма.
Тем не менее, и Ольга Ивановна и
Берта Семеновна по сложившемуся обычаю не стремились преумножить ряды этих
самых строителей. У Шварц была одна-единственная дочь - Анна, а у Глаголевой
единственный сын - Сергей.
Обе женщины овдовели рано, когда
им не было еще и пятидесяти, но замуж больше не вышли, посвятив себя работе и
воспитанию детей.
Так получилось, что именно эти
дети в середине восьмидесятых годов нашли друг друга и решили связать свои
судьбы брачными узами. Вот тогда-то и познакомились Берта Семеновна и Ольга
Ивановна.
Выбором сына Глаголева была не
очень довольна. Как отмечалась, советскую власть она не жаловала и считала
евреев ее организаторами и проводниками. Власть эту Ольга Ивановна считала совершенно чужеродной, не свойственной самому
духу русского народа. С членом КПСС – швеей – мотористкой Шварц первое время она и вовсе не желала
разговаривать и только со временем природная доброта Берты Семеновны хоть в
какой-то степени смягчила их отношения. Скажем так – смягчила до уровня
обычных, бытовых контактов, чему не в малой степени способствовала страстная,
красивая любовь детей Берты Шварц и
Ольги Глаголевой.
На скромной свадьбе в
диетической столовой на улице Фрунзе им пришлось сидеть рядом, и
немногочисленные гости смотрели на немолодых женщин с улыбкой – так не похожи
были они друг на друга даже внешне: высокая, полная Берта Семеновна и худенькая,
невысокого роста Ольга Ивановна.
Уже два года, как шла
перестройка Михаила Горбачева и Глаголева, выпив две рюмки «Столичной»
огорошила сватью резким словом:
- Расшатались зубки у вашей власти, хана пришла большевичкам. Наконец
Россия будет, а не ваша совдепия.
Сказала она все это, будто хана
пришла лично Берте Семеновне, а не только «большевичкам».
- Моя совдепия? – спросила
Шварц, слегка испугавшись и мало что поняв в тираде Глаголевой.
- Твоя, твоя, - заверила ее Ольга Ивановна.
Только со временем она поняла,
что на политические темы с Бертой Семеновной говорить бесполезно, но года по
знакомству приставала к ней с ликбезом о злостной роли Троцкого, Свердлова, Зиновьева
и Каменева в судьбе русского народа.
- Вот ваши евреи, что сотворили,
- обычно так, а не иначе, заканчивала свою лекцию кандидат химических наук.
- Беда, - отвечала, горестно
покачивая головой, Берта Семеновна, но было, собственно, непонятно, к чему это
ее слово относится.
Швея-мотористка постаралась не
питать злых чувств к новой родне, как и ко всякой реальности, которую
невозможно изменить, но в глубине души не приняла Глаголеву и прятала за
безличными словами и тихой улыбкой раздражение и откровенную неприязнь к Ольге
Ивановне.
Молодожены словно знали, что их дети будут
расти в иной среде и даже в другом государстве, а потому еще в России произвели
на свет двух девочек и одного мальчика, но даже внуки не смогли примерить
работницу швейной фабрики и кандидата наук.
Жизнь на родине к тому времени
стала совсем уж тяжкой, в городе закрывались предприятия, торговать дети
Глаголевой и Шварц не хотели, а другого, надежного способа заработка в те
времена не было. Берта Семеновна некоторое время продавала на рынке барахло из
Китая, но деньги она считать не умела, а потому и этот ручеек семейного
благополучия скоро иссяк.
Так уж получилось, что на
отъезде в Израиль настоял сын Ольги Ивановны, да и сама Глаголева не раз
поднимала этот вопрос, хотя и не собиралась в Еврейское государство, а считала,
что всем им нужно податься в США или Канаду.
Берта Семеновна боялась
переезда, как и всяких новых, неожиданных, кардинальных шагов.
- Ничего, - бормотала она своим
глуховатым, глубоким голосом. – Дома и солома едома. Проживем.
Но петля на благополучии
большого семейства Глоголевых-Шварц затягивалась все туже и в январе 1995 года
все они оказались в Израиле, арендовали большую четырехкомнатную квартиру в
Ашкелоне и стали жить новой жизнью.
Ольга Ивановна примирилась с
переездом. Она считала, что Израиль – это вынужденная, перевалочная база на
пути, и года через два они все равно переберутся на Запад: «в нормальное
государство», - как говорила Глаголева.
Впрочем, и Берте Семеновне было неуютно в новой стране. Ее пугал
непривычный быт, не знание языка, смутные перспективы устройства детей по
истечении первого года жизни в Израиле.
Русской и еврейской бабушке
пришлось жить в одной комнате и это тоже повлияло на недобрый характер их
отношений. Даже Берта Семеновна стала отвечать Ольге Ивановне зло и
раздраженно. Ругаться, спорить они стали постоянно. Со временем, подобный,
недобрый фон жизни семьи стал привычным. Дети были заняты в школе, Анна и
Сергей много работали, и времени для семейных разборок у них не было.
Общие проблемы начинались обычно
по вечерам, у телевизора. Берте Семеновне нравились одни передачи. Ольге
Ивановне – другие.
- Как можно грузить себя подобной
дичью, - цедила сквозь зубы Глаголева. – Ты бы хоть внуков пожалела.
- Помолчи, а, - советовала Берта
Семеновна, которой, как правило, удавалось первой захватить пульт управления
телевизионными программами.
- Брейк, бабули, по углам! –
командовал Сергей.
- Сколько можно жить, как кошка
с собакой? – возмущалась его жена – Анна.
В ответ Берта Семеновна бросала пульт на диван и хлопала дверью. Споры
политические сменили к тому времени свою тематику. Кровь интифады как-то сразу
перечеркнула исторические экскурсы. Горячая, противоречивая, нервная
реальность - именно это стало волновать
бабушек. Причем Ольга Ивановна решительно примкнула к Национальному лагерю, а
Берта Семеновна постоянно голосовала за
рабочую партии.
- Ты неисправимая большевичка! –
кричала на нее Ольга Глаголева. – Твой путь – путь предательства, отступления,
сдачи позиций.
- Помолчи, а, - советовала ей по
обыкновению Берта Семеновна.
- Только здесь я поняла ваш
трусливый, еврейский характер, - говорила Ольга Ивановна.
- Ты антисемитка, - отвечала на
это Берта Семеновна.
В магазины они ходили вместе, но
и там яростно спорили на людях, даже не думая прийти к согласию по сложнейшему
вопросу первоочередных покупок.
Глаголевы-Шварц так не смогли, или не захотели, покинуть Израиль, и
сама постоянная конфронтация бабушек
стала настолько привычной, что на старушек перестали обращать внимание.
Внуки выросли. Сергей и Анна нашли хорошую
работу по специальности. Появилась возможность купить квартиру побольше и расселить бабушек, но те
категорически отказались жить в отдельных апартаментах из соображений,
естественно, чисто экономических.
Почти сразу, после переезда в
центр страны, Берта Семеновна заболела сердцем. Болезнь оказалась тяжелой. Она
долго, по израильским меркам, лежала в больнице после операции. Ольга Ивановна
взяла на себя всю тяжесть ухода за больной, но это не приблизило мир между
старушками.
Спорили яростно они по-прежнему
и по любому поводу.
- Будет, будет Шимон
президентом, - бормотала Берта Шварц. – Обязательно будет.
- Убить тебя мало, - говорила в
ответ Ольга Глаголева, украшая невкусный больничный харч домашним лакомством.
Поправилась Берта Семеновна и
бабушки вновь стали жить вместе, на одной территории в 15 квадратных метров.
Тогда и случился некоторый слом в их отношения. Именно в ту ночь, с которой и
начался этот рассказ.
- Ну, ты и храпела, - сказала
утром Ольга Семеновна. – Слушай, может тебе в противогазе спать?
- Дура ты, дура, - вздохнула
Берта Семеновна, нагнулась и поцеловала Ольгу Ивановну в лысеющее, седое
темечко. Судя по всему, ее личный слом в отношениях наступил гораздо
раньше.