Сегодня день рождения у Шлемы Ленского. Не знаю, как его дела идут сегодня, но почему-то думаю, что не плохо. По крайней мере, мне хочется так думать. Тогда, в прошлом веке, 14 лет назад, они шли замечательно. Об этом и давняя статья от 17 марта 1999 года. В тот год еще никто не заикался о ликвидации поселений, о ликвидации еврейских домов, еврейских семей, еврейского будущего в Израиле.
Текоа –
большое и богатое поселение в 16 километрах от Иерусалима, на территории Иудеи.
Все говорят о том, что поселенцы много рожают, семьи у них огромные и дружные,
но живут они, бедные, как в осажденном лагере. Случайные, экскурсионные визиты
в поселения давали лишь общую картину, но вот, наконец, сижу спокойно в доме
поселенцев и веду неторопливый, обстоятельный разговор.
У Цили Ленской
пятеро детей, обещает еще родить двух-трех, не меньше. Здоровье и возраст
позволяют. Дети вокруг бегают, шумят, и моя чадолюбивая душа радуется без меры.
Шлема Ленский
умчался по делам бизнеса, оставив нас на попечение жены. Сам Шлема был в свое
время известным революционером, последователем и другом рава Кохане и по сей
день находится он под пристальным наблюдением секретных служб.
Но Шлема - еврейский революционер, а потому он занят не
только политикой, но воспроизведением потомства и делами своего ресторана в
Текоа. Революция – революцией, а детей кормить надо.
Дом Шлема
отгрохал красивый и просторный, но живут
они в нем всего несколько месяцев, а прежде 7 лет ютились в караване: пятеро
детей, папа-мама и бабушка 92 года на 46 метрах общей площади. Чувствуется, что
не привыкли они еще к своему дворцу, не обжили по-настоящему. Все придет.
Главное, есть для кого обживать и кому во дворце этом жить. Кстати, глядя на
эту прорву еврейских ребятишек думал, что есть и ради чего жить нашему
государству.
Но послушаем
Цилю:
- Моя подруга,
тоже из Риги, работает в больнице «Адаса», в глазном отделении. Там 90%
профессоров – народ очень «левый». Над ней, естественно, посмеиваются,
подшучивают: как вы там в вашем поселении – расисты, фашисты. Но вот приходит
она однажды к своему профессору и спрашивает: « Слушай, ты бы не мог помочь
моему другу. У него большая проблема с женой, с ее глазами». Профессор ей
отвечает: « Конечно, могу. Дай мне адрес и номер теудат зеута». Ну, она и
протягивает ему бумажку, а у профессора глаза начинают лезть на лоб от
удивления. «Кто это?» – спрашивает в ужасе. А моя подруга отвечает: « Я же
сказала мой друг-араб из соседней деревни». Он совсем ошалел: « Вы что,
поселенцы, их не боитесь?». Подруга отвечает: « А что тут особенного. Мы –
соседи. Это вы их никогда в глаза не видели. Любите заочно, а на самом деле
панически боитесь». Такая история. И, тем не менее, все мы понимаем, что придет
к нашему хорошему другу-арабу террорист, пригрозит зарезать его детей в случае
неподчинения, и этот араб взорвет, по приказу, мой дом или подложит бомбу в наш автобус. Ну, а
пока нет приказа, мы живем дружно и
помогаем друг другу. ( Я был в Текоа до начала последней интифады) Мне
многое нравится у арабов, продолжала
Циля, тут недавно холодильник сломался.
Вызвали мы мастера из соседней, арабской деревни. Он приехал со своим ребенком.
Мои сильно «правые» дети сразу затащили сынишку мастера к себе наверх,
показывать игрушки, а мы с ним разговорились. Он учителем оказался, а ремонтом
подрабатывал летом. Меня спросил, почему я, химик по образованию, не преподаю в
школе. Очень удивился положению дел у нас, когда я попробовала ему хоть что-то
объяснить. У арабов, как мне кажется, все проще и эффективней. И
квалифицированных кадров множество. Знаете, сколько тут русских женщин живет по
деревням. Где их нашли арабы? В институтах, университетах Москвы, Ленинграда,
Харькова…. Я знаю многих, кто свободно
говорит по – русски и даже страдает ностальгией по снежной зиме или Эрмитажу.
-
Ты
убеждена? – спрашиваю я. – Что ваши соседи сами по себе не станут проявлять
агрессию? И добрососедские отношения между евреями и арабами на территориях
возможны?
-
В душу к
встречному не залезешь, но в каждом городе, заселенном любым народом ты можешь
нарваться на нож бандита… У нас все, к сожалению, имеет национальную окраску.
Здесь рядом, в Иродионе, жил и работал еврей-американец Давид Розенберг. Он
охранял раскопки, дружил с арабами и говорил, что он никогда не возьмет оружие
в руки. Его зарезали, нанесли больше 30 колотых ран.
(Одного из
своих мальчишек Циля и Шлема назвали Давидом )
Спрашиваю, как дорого им
обошлось строительство этого дома?
-
Изначально,
по договору он стоил 150 тысяч, потом нам сделали скидку за опоздание. Это
Текоа – достаточно престижное поселение, а не пустыня, где ты начинаешь с нуля.
У нас 300 семей живет, построен новый клуб, есть школа до шестого класса,
детский сад …. Вот с бассейном - проблема. Пока его нет. Тут моральные
сложности. У нас, наверно, самый смешанный ишув из всех поселений. В Текоа живут
люди совсем нерелигиозные и ортодоксы, есть приезжие из ЮАР и Индии, но мы
сосуществуем очень мирно, не грыземся друг с другом и не перекрываем дорог.
Никто соседу не мешает, и в душу друг другу мы не лезем. У нас, например, есть
экспериментальная школа, где Тора преподается на уровне государственной,
религиозной школы, но при этом никого не заставляют приходить в кипе, если ты
воспитываешься в семье нерелигиозной. Но бассейн может создать ситуацию
неприятную. Ну, например, некоторая часть нашей атеистической молодежи будет
ходить плавать в купальниках, а это может помешать воспитанию детей в
определенных семьях. Начнутся неизбежные конфликты, а мы этого больше всего
боимся.
-
Слышал,
что у вас и наркотиками кое-кто балуется? – спросил я. – Значит, в Текоа приезжают
не только сионисты, но и по корыстным мотивам, случайные люди? Такой дом, где –
нибудь в центре страны будет стоить не меньше миллиона долларов.
-
Нет, -
сразу отвечает Циля. – Нет у нас дешевого жилья. Чтобы получить землю, и
построиться, нам нужно было долгие годы
проторчать в караване. Только единицы смогли купить сразу готовый дом.
Наркотики – это проблема детей у нормальных родителей. Дети резко отходят от
религии, часто в виде протеста. У нас есть пара таких деток. Есть те, кто,
побесившись, возвращается. Демократии у нас предостаточно. В клубе много
кружков, и там так интересно поставлена работа, что к нам из Иерусалима стали
приезжать. Явных наркоманов у нас никогда не было. Баловство было. Сейчас даже
эта проблема уменьшилась. Мы стали заниматься этим гораздо серьезней… . Яша! –
кричит Циля. – Ты мне принесешь, наконец, сигареты!
И Яша сигареты
тащит, не забыв зажигалку и пепельницу. Нет, все-таки здорово, когда детей
много. Яше, надо думать, доверяют заботиться о куреве мамы, он и при уборке –
помощник. Даське, по должности, уход положен за
младшей сестренкой, а старшие мальчишки в саду и в мужском хозяйстве
незаменимы. Мудра и спокойна деревенская жизнь. Всем работы хватает.
-
Проблемы
у нас были и будут, – продолжает, закурив, Циля. – Но мы поступили, как мне
кажется, мудро. Текоа - первое поселение, куда стали принимать одиночек и
стариков. В других поселениях старались
построить какое-то нереальное общество: только из молодых, здоровых, с детьми. Вот
здесь, со временем, и начинались серьезные проблемы. Мы сразу отказались от
искусственного подбора поселенцев. И поступили очень правильно. Мы получили,
конечно, прообраз всей страны, но создали
н о р м а л ь н о е поселение.
-
Русских у
вас много?
-
Очень. Из
трехсот семей добрая половина. Собственно,
и Текоа основали «русские».
Многие переженились на «марокканцах», на «французах», на «иракцах». И
эти пары имеют уже взрослых детей. Смешанных семей множество. Они уже «русские»
частично. Как ни странно, смешанные браки реже распадаются в поселениях.
-
Скажи,
Циля, вот вы люди религиозные и сионисты, но даже дети твои отлично говорят
по-русски, почти без акцента. Это чем объяснить?
-
Я – мама
от природы и убеждена: чтобы детей воспитать должным образом я должна с ними
разговаривать на том языке, который я глубоко чувствую, на котором я сама с
детства читаю. Я еще знаю хорошо латышский. Разве это плохо. Работаю, преподаю
балет в кружках во второй половине дня. Первая – главная – всегда детям. Никто
из них не ходил в детский сад. Дети у нас
двуязычны. Иногда они говорят на иврите, иногда объясняются по – русски.
Все зависит от темы разговора. Мой старший гордится тем, что приехал из России,
и лупит тех, кто обзывает его «русским». Он совсем без комплексов. И я с ним
скоро поеду в Ригу. Он так хочет посмотреть, откуда мы все. Очень люблю им
читать. Сейчас мы читаем «Два капитана», старшим читаю отдельно Нагибина, а
Ханне детские книжки. Меня на всех, конечно, не хватит, но ребята уже начинают
читать книжки друг другу. Тут всякие бывают чудеса. У меня, например, есть
родственница - девушка, которая почти не говорит по-русски, а читает только
русские книги, причем, глубокую, сложную литературу. Словарный запас у нее
огромный. Я с ней могу говорить на любые философские темы. Причем, я вопрос
задаю по-русски. Она мне отвечает на иврите. И никто из нас этого не замечает.
Акцент у нее дикий. Она просто не может заставить себя говорить на своем,
некрасивом языке, но читает она только русские книги.
-
Скажи, -
спросил я, – прокормит ваше семейство новый ресторан?
-
Посмотрим,
- улыбнулась Циля. – Пока что я много работаю, каждый день в Иерусалиме, у
черных американцев работаю?
-
У
негров?!
-
Да нет.
Они белые евреи. Только очень религиозные люди. Все соблюдают с великой
точностью. Но они тоже рискнули отдать своих девочек в балет. Я работаю в их
поселении 2 года. Там другие совсем дети. Они дети родителей, как бы
обращенных, из обычной ассимилированной семьи, где было очень мало детей.
Потому они и не знают, что делать с такой прорвой народившихся здесь детишек.
Они стали религиозными, примкнули к
общине. Им сказали: надо – и они рожают. Они поехали в пустыню – и там рожают.
Дети у них все-таки другие, чем в Текоа. Они менее дружны и борются за место
под солнцем, очень уж активно. Они
покупают полный балетный костюм, но перед мужчинами, даже перед папой, девочки
не выступают. В общем-то, они разучивают балетные «па» для себя, для души, для
здоровья, для выхода эмоций.
-
А какую
кипу носит твой муж?
-
Черную,
но вязаную. Мы все соблюдаем, как ортодоксы, но выбрали мы смешанное поселение.
У многих ортодоксов, как мне кажется, есть большие проблемы. Перед нами два
пути: путь к Богу и путь к людям. Ортодоксы зачастую становятся только на
первый путь, забывая о людях. Так можно и забыть о своих собственных детях.
Шломо Ленский с дочерью
Люблю я все-таки
деревню: и русскую всегда любил больше города и вот еврейскую тоже. Люди в поселениях на территориях живут особенные,
даже если приехали они туда из городов. Уровень честности, бескорыстия,
верность идее, и, наконец, свежий воздух и красота пейзажа за окном – все это
создает атмосферу для искреннего, душевного и подробного разговора. В тот день
я понял, что нельзя решить проблему наших поселений «заочно». И ничего
невозможно в ней понять, не переступив порога домов в Текоа, Маале-Адоним,
Ариеле или Баркане…
На коленях у Цили младшая – Хана, очень строгая
девица с характером, где-то шумят Адас,
Давид, Миша, и Яша. Все сабры, родились в Израиле, но прекрасно владеют русской
речью и грамотой.
Может быть, у тела человеческого корни только в одной земле. С душой
человека все гораздо сложнее.
В молодости все
было, как положено. Мне казалось, что мир можно перевернуть, устроив его по
своему образу и подобию, А в этом перевернутом мире стать фигурой необыкновенно
значительной, благодетелем и вождем всего человечества, живущего скучно, серо,
неправильно.
Больше всего
мне нравились книги о революционерах, бунтарях-одиночках, бросивших вызов всему
человечеству. А потом, как и положено, я понял, что есть закон, по которому
придумывают революции мудрецы, осуществляют перевороты фанатики, а пользуются
плодами революций – негодяи. И закон этот еще никто не отменял и вряд ли он
будет отменен в будущем.
А еще, лет
тридцать назад, завладела мной идея Исхода, единственной возможности изменить
свою судьбу и судьбу близких. Нужно только подняться и уйти в другой мир, а
остальное все приложится. Тогда я решил, что в этом и будет моя революция,
персональная, личная … Вот я ее и совершил, угадав себя нового во многом, но и
во многом потерпев неудачу.
С моей
революционностью все произошло так, как и должно было произойти, но людям,
сохранившим в себе веру в правильное переустройство мира, все-таки, завидую.
Правда, не о Вселенной они заботятся, а о нашем маленьком государстве, но это
не имеет значение, потому что все они убеждены, что за судьбой Израиля стоят
судьбы всего человечества.
Всегда и везде
бунтарям живется худо. За ними следят сотни глаз. Каждое их движение
«просвечивается», каждое слово не остается в тайне. Революционеров боятся, как
огня. И в общем-то правильно делают, потому что подавляющему большинству
населения не революции нужны, а крыша над головой, хороший прожиточный уровень
и уверенность в завтрашнем дне. Во всем мире революционеры любят разрушать и
убивать. В Израиле и этот вид человечества оригинален. Здесь революционерам
приходится творить, строить и рожать детей при всех обстоятельствах.
Революционеры
в еврейском государстве, как правило, религиозны, а потому запрет «Не убий!» им
переступить очень трудно, и детей они должны производить на свет в таких
количествах, чтобы восполнить вечную нашу убыль от ненависти окружающего мира.
И творить они должны, исполняя заветы отцов. Трудно настоящему еврею -
революционеру. Вся их деятельность соткана из противоречий.
Странно
выглядят бунтари в кипе, с мастерком в
руках и с сопливой детворой на загривке. Другой совсем тип, вовсе не похожий на
всех этих бездетных и угрюмых Ульяновых, Нечаевых, Желябовых, Каляевых и прочих
Че Гевар . Впрочем, не знаю, возможно у последнего молодца были детки.
Вот и Шлема
Ленский – наш бунтарь еврейский, простите за рифму. По приезде в Израиль он
сразу примкнул к раву Кахане, стал его активным помощником и другом. Свое
отсидел, чуть не был убит. Спасла его жена Циля.
Снова дадим ей слово : « Я сказала, что если вы его
снова арестуете, я выйду на площадь и объявлю голодовку». А мужу она заявила,
что разведется с ним незамедлительно и заберет детей, если Шлема не перестанет
думать о всех евреях мира, а задумается о своем собственном семействе.
Но если
человек родился репейником, он даже при огромном усилии в цветок душистый
прерий превратиться не сможет. И вот, «закованный» семьей, бытом, ежедневными
заботами, Шлема говорит:
-
Я бы
арабам сказал так. Ребята, мы же оба понимаем, чтобы мы не сделали на этой
земле, вы все равно будете продолжать не любить нас и с нами бороться, потому
что иначе вы не можете по природе своей. Такими вас создал Бог. Хотите меряться
с нами силами, попробуем. Другого разговора между нами не получится. Сама наша
судьба, сама наша история, после всех вывертов дипломатии - непреклонна. После
всех заклинаний миротворцев, мы обречены меряться с вами силами. Примерно
каждые десять лет мы выясняем, кто сильнее. Причина здесь в том, что испокон
века мы всегда жалели своих врагов, отпускал их с миром, и получали новый виток
ненависти в свой адрес. Комментарий наших мудрецов ко всему этому прост: «
Нельзя сделать мир во время войны и сделать войну во время мира». Это время
устанавливается не нами. Ты можешь подставлять все щеки, заклинать своего
врага, подкупать его, но время войны не станет другим, а у тебя будет все меньше шансов выжить. Здесь один
выход – сопротивляться.
-
Выходит,
- вздыхаю я тяжко. – Ты тут в Текоа на войне, твой открытый и радостный дом –
блиндаж, дети и жена – твоя армия?
-
Я намерен
здесь ждать «время мира». А там ты можешь быть самым ярым империалистом и
разжигателем войны – ничего тебе не поможет. Будет мир. Только поняв это, ты
сможешь до конца осознать, что у нас происходит сегодня в Израиле со всеми
нашими мирными процессами и прочим.
-
Шлема, -
снова вздыхаю я. – Мне кажется, что для
евреев, время войны не кончится никогда.
-
Это не
так. По крайней мере, у нас были шансы приблизить это время. Например, в 1949
году. Тогда нужно было правильно себя повести, и теперь все бы было
благополучно. Был у нас такой шанс в 1967 году, и, возможно, в 1973….
-
Стоп! Ты
же сам говорил, что «время мира» и «время войны» зависит от Божьей воли, а не
от человека. Я понимаю, о чем ты говоришь, но 35 веков назад евреи очистили эту
землю от неприятеля. Даже сады их извели под корень, а что толку?
-
Но мы
сами тут же превратились в своих собственных врагов. Как мы стали жить потом, в
грехе и предательстве. Мы стали думать, что самим себе обязаны своими победами,
а не Тому, кто нам эти победы обеспечил. Так и вышло, что победа оказалась
пирровой. С тех пор мы постоянно делаем правильно одно, но тут же ошибаемся в другом.
-
Счастливы,
датчане, например, они, судя по всему, никогда не ошибаются? – предположил я.
-
С датчан
другой спрос. Это нам все время напоминают, что мы несовершенны и нам всегда
есть, чему учиться. Нельзя человеку успокаиваться в гордыне. Он должен жить в
напряжении постоянно. Какие-то вопросы он предложить передать своим детям.
Решите их – это ваше дело. Я смог дойти только до этого предела, а вы идите
дальше. На этой преемственности и строится иудаизм и в этом его секрет
живучести с одной стороны и его принципиальное отличие от любой философской системы – с другой. У греков,
чтобы стать самостоятельным философом, нужно было любой ценой опровергнуть
своего собственного учителя, даже если ты считал его правым, ты должен был его
опровергнуть. В результате, мы помним отдельные имена философов древности, но
сегодняшние греки никакого отношения к своим
предкам не имеют. Нет преемственности, нет общей культуры, нет памяти нации. У нас, со всеми нашими ошибками
и глупостями, и подлостями, всегда была достаточная часть народа, которая
соблюдала эту преемственность. Мы никогда
не начинали с нуля.
-
Шлема, мы
с тобой замечательно, по нашей традиции, свели вопросы войны и мира к
философской и религиозной дискуссии, - сказал я. - Но вернемся на бренную
землю. Скажи, тебе хлопоты вокруг твоего ресторана не мешают заниматься
политикой?
-
Конечно,
я перестал активно вмешиваться в то, что происходит. Иногда меня куда-то зовут,
куда-то приглашают. Я иду, но уже не могу дать то, что прежде давал. В годы активной деятельности я совсем
забросил семью и работу. Моя репутация, как работника, упала до нуля вместе со
счетом в банке, и я постепенно пришел к выводу, что нет у меня права жить
дальше так, будто нет у меня
родных и любимых людей. Я понял, что должен сохранить преемственность, и
мне мои дети важнее личного успеха, славы, всего на свете. Ребенок выше Бога.
Ты читал об этом Талмуде?
Вот какой
любопытный разговор состоялся с известным
революционером - Шлемой Ленским, а ныне хозяином ресторана,
домовладельцем и многодетным отцом из поселения Текоа.
Он успешно завершил свою, личную революции, пустив
глубокие корни в землю Израиля. Он не
предал свое дело. Шлема состоялся сам, а потому и ушел от партийного базара, от
суеты открытой драки, от шумной прилюдности, что ли? Он одержал победу,
благодаря крепкому тылу: жене и детям. Когда я прослушивал диктофонную запись,
постоянным фоном шли приглушенные разговоры старших детей и вопли младшей
дочери. С таким тылом, Шлема не мог позорно отступить. Он честно отошел на
заранее подготовленные позиции и занял глубокую оборону.