ЕВРЕЙСКАЯ МЕСТЬ

Рассказ этот написан лет 10 назад, но не дает он автору покоя: так хочется написать на его основе повесть или сценарий.

Привык ничему не удивляться, но эта история… Ладно, начну по порядку. Клавдия Васильевна Зотова, немолодая русская женщина, прибыла в Израиль по гостевой визе, выручить из борделя свою взрослую  дочь – Екатерину (38 лет).

Никто не просил Клавдию Васильевну о помощи. Екатерина регулярно звонила маме, присылала деньги на содержание сына, оставленного с бабкой, и сообщала, что работает на одном из заводов центра страны.

Но, как это обычно бывает, нашлись «добрые люди» и сообщили матери, чем на самом деле занимается ее единственная дочь. Известие это потрясло Клавдию Васильевну и заставило предпринять столь трудное путешествие. Человек сильный и решительный, она не стала уговаривать дочь по телефону бросить столь сомнительный промысел, а решила все уладить лично и быстро. Пристроила внука у близких людей, без особого труда преодолела сложности с визой и в конце марта 2003 года оказалась в Израиле.

Здесь Клавдия Васильевна столкнулась с известными трудностями. Прежде всего, ее дочь была недовольна визитом мамы и наотрез отказалась возвращаться домой, в город Судогду Владимирской области. Зотова, тем не менее, решила твердо добиваться своего.

Зачем ей понадобился разговор с журналистом русскоязычной газеты, не знаю. Сразу сказал, что в этом деле помочь мы вряд ли ей сможем, но вскоре понял, что нуждается Клавдия Васильевна только в одном: ей нужно, чтобы кто-то терпеливо выслушал ее исповедь.

История жизни Зотовой мне поначалу не показалась достаточно интересной, но тут Клавдия Васильевна обронила одну фразу, упомянув падение дочери: «Это мне лично еврейская месть».

Тут я и насторожился, спросил гостью Израиля, что она лично сделала такого потомкам Яакова? А в ответ услышал совершенно фантастическую историю.

«Из колхозу мне удалось сбечь в четырнадцать годков, – начала свой рассказ Зотова. – Нужны были работницы на торфоразработки. В деревню нашу прислали ответственного товарища, он меня и внес без лишнего разговору в списки, не поглядев, что годков мне мало. Я росту была большого и сильная на вид.

Два года потом жила в бараке и работала формовщицей на прессе по 12 -14 часов в сутки, но к пятьдесят первому году предприятие это свернули за нерентабельностью, в бараках селить стали бывших зеков, высланных на 101-й километр. Я ж должна была вернуться в колхоз – с голодухи пухнуть, но тут нашелся добрый человек и устроил меня на ткацкую фабрику в город Порхов. По швейному делу я и трудилась до пенсии. Школу вечернюю закончила, потом техникум, а ушла на заслуженный отдых с должности мастера цеха.

Теперь скажу о главном. Работал у нас на фабрике один еврей семейный по фамилии Лонж, Яков Самойлович. Фельдшером работал в здравпункте. Был он женат, имел двоих детей, с большой разницей в возрасте. Старшему сыну – Вене, как мы познакомились, было уже 17 лет, а младшенький – Сашок – только народился.

У меня случилась большая любовь к этому Вене. Можно сказать, я из-за этой любви и поступила в вечернюю школу учиться, в пятый класс, а он, Венечка, как раз десятый кончал в школе обычной. Вене может поначалу тоже показалось, что мила я ему и желанна. Я у него первой женщиной стала в жизни. Наша любовь с год продолжалась, а потом его в армию забрали, и он мне оттуда письмо отписал, что просит прощения за все, но больше близость со мной соблюдать не намерен, не хочет меня обманывать и предлагает не ждать его с Дальнего Востока, а устроить свою личную жизнь с другим человеком.

Много годов прошло, но могу смело сказать, что горя сильнее не было в моей жизни. Хотела даже руки на себя наложить.

Нужно вспомнить, какое было время тогда. Все вокруг говорили, что евреев скоро высылать будут на Север, в лагеря, так как они «убийцы в белых халатах». Отца Вени с медицинской работы выгнали, но директор наш был человек добрый и умный. Он Якова Самойловича оставил при фабрике разнорабочим. Так и сказал: «До лучших времен».

Мне доброты и ума не хватило. Я страшным письмом Вене ответила. Смысл письма был такой: как он, жидовская морда, посмел меня, русскую девушку, бросить, надсмеяться над моими высокими чувствами.

Веня на это письмо не ответил, а я все горела страшным огнем. Я вдруг возненавидела не только его, но и все семейство Лонжей. Я тогда задумала страшную месть: решила украсть их недавно рожденного сыночка, отнести его в дальний лес и там бросить в снег, чтобы он умер холодной смертью. Я тогда подумала, что мне за это ничего не будет от властей, потому что все евреи в СССР будто стали людьми вне закона, и с ними можно было делать все что угодно.

Надо сказать, что наше общежитие было близко от дома Венички моего. Вот однажды и случился подходящий момент младенца выкрасть. Маленький меня хорошо знал и улыбался, когда я его в коробку большую из фанеры посадила. Так и несла до леса. Он мне оттуда агукал из коробки, а потом даже заснул. Так я почти бежала с Сашком боле часа, а потом ушла от дороги по глубокому снегу в лес, поставила коробку под ель и стала бечь от этого места.

Тут Сашок будто понял все и заплакал. Он плачет в крик, а я бегу. Потом как-то вдруг силы кончились, упала, хватаю снег губами и ясно понимаю, что не смогу бросить маленького так, на смерть.

Вернулась, взяла его на руки, а Сашок сразу плакать перестал. У него всю жизнь был такой характер. К людям с большим доверием относился. Никогда потом не верил, что человек человеку – волк, даже во взрослом возрасте не верил.

Ну вот, пригрела я маленького, и думаю, что мне с ним делать? Ясно что: вернуть обратно родителям? Но как только я об этом подумала, сразу вернулись ко мне все мысли о моей несчастной доле брошенки и вся ненависть к Венечке и его еврейскому семейству тоже вернулась.

А надо сказать, что до соседнего поселка было совсем недалеко от этого лесного места. Вот я и решила идтить туда, найти попутку и отвезти маленького в мою деревню, к маме. Она у меня, пусть ей земля пухом будет, добрая была женщина, хоть и совсем неграмотная и одинокая. Б-г ей только одну дочь и дал, а отец наш погиб на фронте сражений с Гитлером.

На счастье мое в том поселке сразу одного нашего деревенского встретила на мотоцикле с коляской. Он меня и отвез к маме. Веселый такой парень. Он меня сразу узнал.

– Клавка! – кричит. – С прибавлением.

Тут и поняла, как перед мамой объясниться. Я, надо сказать, больше года ее не видела и решила, что выдам Сашку за своего сынка, прижитого от случайного человека. Поначалу эту фантазию знакомому парню рассказала – мотоциклисту Федору. Он на меня как-то странно посмотрел и ничего не сказал.

А потом мама за мной бегала с вожжами и орала на всю деревню, чтобы все соседи слышали. Лошади-то у нас давно не было, с этой самой коллективизации, а вожжи так и висели на стенке сарая. Раз я дала для виду себя хлестнуть, на этом наказание и кончилась. Мама моя была вроде и довольна, что теперь у нее внучек объявился, да такой ладный, кормленный и красивый… Вот я оставила с ней Сашку, а сама, устроив в сельсовете все дела с метрикой, вернулась в Порхов.

А там уже большой переполох был. Младенца искали, но никто меня не заподозрил, как близкого семье Лонжей человека. Решили, что цыгане (был у них табор рядом с городом) ребенка увели. Устроили даже налет милицейский на это стойбище, но никого не нашли. На этом все успокоилось. Только родительница Лонжей места себе не находила, вроде как не в себе стала.

Сталин помер. Положили его в мавзолей рядом с Лениным, а Якова Соломоновича хотели вернуть на прежнее место в здравпункт, но он отказался, так как решила эта семья к родне ехать в Биробиджан, да и поближе к месту службы сына. Там его еще и ранило слегка во время танковых учений. Вот они и уехали, а я, как школу закончила, подала документы в училище города Судогды, туда и перебралась, там и работать стала на фабрике, будто подальше от греха.

Работала, училась, в деревню часто ездила, помогала маме Сашку растить. Время прошло, и стала я о нем думать, как о родном моем сыночке. Шесть лет так ездила, а потом зарабатывать стала неплохо, комнату получила и решила Сашку к себе забрать вместе с мамой. Она болеть стала тяжко, что-то с сердцем.

Так мы и стали жить на пятнадцати метрах втроем. Сашка в школу пошел, способным оказался к наукам. Учителя к нему относились по-доброму, ребята в классе тоже. Только однажды, ему только 10 лет исполнилось, прибежал домой весь в слезах и кричит, что его кто-то жидовской мордой назвал.

– Мама, – плачет навзрыд. – Я же русский, а они так, почему?

– Русский, русский, – говорю. – Это они, дураки, по злобе.

Тогда мама моя в первый раз и спросила, от кого я Сашку понесла. Я тогда и сказала, что от еврея. Я тогда даже подумала, что отцом его мог вполне стать Венечка. Я даже сама себе поверила в эту неправду, что это так.

Теперь я вам немного расскажу о личной жизни. Мужикам я всегда нравилась. И дочка у меня, к беде, похожей выросла на мать… Были у меня романы. Были серьезные предложения руки и сердца, но ненависть свою к Венечке излечила я грехом своим, кражей ребенка, Ушла, значит, ненависть, а любовь осталась. И никак я не могла приблизить к себе человека, чтобы он постоянно был рядом со мной. Как подумаю об этом, так с души и воротит.

А в шестьдесят третьем году мама моя умерла от инфаркта, и решилась я на брак с человеком положительным, непьющим, который потом признался, что любит меня давно. Это он, Федор, меня тогда подвез на мотоцикле с дитем украденным.

В шестьдесят четвертом году родилась дочь моя единственная, Екатерина, выходит – обманная сестра Сашеньки. Федор, надо сказать, и к Сашку всегда относился как к родному, ни в чем не могу его упрекнуть. Только жизнь наша не заладилась как-то. Не смогла я к Федору привыкнуть, как к мужу. Вот мы с ним и расстались по официальному разводу через три года после рождения Екатерины.

Ну что дальше? Сашок мой на отлично школу кончил, медаль получил, приняли его в Московский университет имени Ломоносова, на математика стал учиться. К нам с Катей часто приезжал, не обижал невниманием и потом, когда учился в аспирантуре, работать стал в «почтовом ящике» и женился. Счастливый был характер у моего украденного сынка, я вам об этом говорила. И не было у меня никакой тревоги за его судьбу.

Но тут я заболела. Тяжело заболела раковым заболеванием груди. Случайно подслушала разговор врачей о своей судьбе, что жить мне осталось совсем недолго. Тут меня совесть стала мучить, и вызвала я Сашко прямо к операции своей. Он прилетел сразу же. Сел у моей кровати в этой чертовой районной больничке, смотрит на меня и говорит всякие слова, руки мне целует. Вот он отговорился, тогда и моя очередь пришла говорить.

Он все и узнал из моего больного шепота. И про ту коробку из фанерки зимой, и про своих родителей, и про мою любовь к его брату Венечке. Шепчу и плачу, шепчу и плачу. Глаза закрыла, боюсь на Сашку смотреть. Потом открыла глаза: смотрю – по его щеке тоже слеза бежит.

– Жалко мне тебя, мама, – говорит мой сынок украденный. – Так жалко, что и сказать тебе не могу.

Надо же, такие слова мне…Что дальше? Как видите, не померла я. Живу, вот уже 13 лет после того смертного приговора. А Сашка мой нашел отца, совсем старенького, и брата (мама его к тому времени померла). Он их нашел, выправил свои документы по новой, а в 1993 году подались они всей семьей в Израиль.

У него и здесь все ладно пошло, встроился в вашу жизнь. Счастливый характер – он везде счастливый. Живут они с братом в разных городах, но дружат крепко. У Венечки моего не все сложилось, как надо бы. Возраст все-таки не молодой. Маялся он тут долго, но как-то и у него все образовалось. Семья у Вени хорошая, детей трое, уже внуки имеются. Я с ним два раза виделась. Один раз в России, другой – здесь, недавно. Все прощения просила, но он вздыхал только тяжко, ничего не сказал. Думаю, не простил он меня из-за матери. Та всю жизнь Сашеньку своего вспоминала… Не простил, может и потому еврейское государство наказало меня за давний грех через дочь Екатерину».

Вот такой рассказ. Я по просьбе Клавдии Васильевны встретился с ее дочерью. Больше из любопытства, наверно, чем с надеждой помочь Зотовой. Сидели мы с Екатериной в кафе у Старой автобусной станции в Тель-Авиве, и выслушал я, на этот раз, совсем другую, простую историю о тяготах жизни в России, о том, что за год работы в борделе Екатерина накопит немалые средства, а потом вернется в свою Судогду. А там, кто знает, может и найдет нормальную работу, а, возможно, и снова выйдет замуж за хорошего человека. Первый муж Екатерины, отец ее ребенка, «зашибал сильно и ходил на сторону». В Израиле работа у нее, конечно, не сахар, но «мужчины здесь – народ деликатный». Так она и сказала «народ деликатный».

Я что-то стал говорить о горе ее матери, но Катерина только отмахнулась.

– Вы не думайте, – сказала она. – Мамашка моя сюда явилась больше на Венечку свого посмотреть, да на Сашку. У нас с ней сызмала особой любви не получилось. Так уж все…

 Клавдия Васильевна позвонила мне перед отъездом – попрощаться. Я испросил разрешения рассказать читателям о драме ее жизни. Она разрешила это сделать, только попросила изменить кое-какие детали в биографии, и имена своих близких в Израиле, которым, может быть, будет этот мой рассказ не совсем приятен. «Да и Сашеньке, – как она сказала, – совсем не нужно знать, что его названная сестра на старости лет служит в борделе и не хочет до времени возвращаться домой».

ЕВРЕЙ ВО СПАСЕНИЕ (из дневника)

 

"И фюрер кричал, от завода бледнея,

Стуча по своим телесам,

Что если бы не было этих евреев,

То он бы их выдумал сам".

Вл. Высоцкий

 Какое это спасение для рода людского, для масс, для толпы, как угодно – простая мысль, что во всем виноваты потомки Иакова, как носители абсолютного зла. Идея эта спасает от безумия, от сознания своей фатальной никчемности, невезучести, обреченности. Она спасает от жестокости взгляда внутрь себя самого. Взгляда беспощадного и страшного, чреватого самоубийством. Спасает от непереносимой боли покаяния.  Как проста, как беспечна, как скучна, как однолинейна и как спасительна жизнь, в которой ты лично ни в чем не виновен. Все, начиная с распятия Христа до распада СССР крушения башен-близнецов – дело рук евреев.

 Над этой особенностью юдофобов часто смеялись, как над откровенной нелепостью и глупостью, не задумываясь над спасительной функцией антисемитизма. Не следует смеяться. Они, евреи, и в самом деле норовят выпить всю воду в мире, съесть весь хлеб и превратить все народы, включая китайский, японский и маори, в своих рабов. При такой постановке вопроса из истории исчезают мучительные загадки, вдребезги разлетается зеркало, поставленное перед физиономией антисемита. Мало того, за юдофобией так легко спрятать мизантропию:  зависть и лютую ненависть к людям вообще. 

 Еврея, учитывая все это, надо беречь пуще глаза. Он – сокровище, он единственное лекарство от комплекса неполноценности. Наивные люди полагают, что нет ничего страшного в исчезновении жестоковыйного племени, что на место народа Торы с легкостью можно будет поставить другой народ. Ошибка! Обвинительное заключение нужно ковать веками, тысячелетиями, мифы создаются не по заказу. Потомки Иакова занимают именно то место, на которое они поставлены, и место это принадлежит только им.

 Чтобы делал Гитлер без еврея? На кого бы Сталин обрушил свой гнев, после того, как он расправился с аристократами, крестьянами, интеллигенцией, генералами, чеченцами, татарами… На кого бы обрушили свою ненависть слуги Аллаха, во главе с нынешним фюрером – президентом Ирана, чем бы они наполнили свою жизнь? Какой идеей подчинила бы себе элита подвластный плебс?

 Нет, место древнего народа, никому не может принадлежать. Может быть, и по этой причине он пережил многих своих ненавистников? Ненависть берегла евреев вернее любви. Может быть, нет в нашем мире более надежной закалки, чем юдофобия? Может быть, провидение  и хранит народ еврейский, чтобы на пресловутом «еврейском вопросе» испытывать другие народы.

 Как тут не вспомнить М.А. Булгакова и его хрестоматийное: «Люди как люди, только квартирный вопрос их испортил». Квартирный ли? Вернее всего – еврейский.

Так что, исключим из нашего лексикона все эти панические вопли про ненависть к жестоковыйному племени, захватывающую шар земной, про цунами юдофобии. Все это во спасение нашего безумного мира, начинающего догадываться, что принципы, по которым он живет, чреваты подлинной катастрофой.

 Нынешние неонацисты в России убеждены, что Николай 11 с семьей стал жертвой ритуального заговора жидомасонов, могучей рукой низвергнувших 300 - летнюю династию Романовых, но вот что писал русский (без примеси семитской крови)   поэт Константин Бальмонт за 12 лет до гибели царской семьи.

                                  НАШ ЦАРЬ

                     Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима,

                     Наш царь - кровавое пятно,

                     Зловонье пороха и дыма,

                     В котором разуму - темно.

                     Наш царь - убожество слепое,

                     Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

                     Царь - висельник, тем низкий вдвое,

                     Что обещал, но дать не смел.

                     Он трус, он чувствует с запинкой,

                     Но будет, час расплаты ждет.

                     Кто начал царствовать - Ходынкой,

                     Тот кончит - встав на эшафот.

 Все так, но в народном сознании очищение от смертного греха большевизма, все равно накрепко связано с тем, что еврей, как бес, соблазнил и попутал агнцев невинных, а вместе с тем тайный, мистический ужас и преклонение перед необоримой силой потомков Иакова

У Валерии Новодворской в книге "Поэты и цари": "Лермонтов еретик. В "Испанцах" он поносит папу и инквизицию, а в герои избирает еврея Фернандо… Лермонтов здесь догоняет ХХ век и его толерантность, и Фернандо смелей и благородней любого дона. Его устами Лермонтов выскажет великую истину: "Я здесь один, весь мир против меня; весь мир против меня: как я велик".

Этот русский гений в 16 лет понял то, что миллионы еврейских умов не сумели постигнуть с их вечным: "ЗА ЧТО?". За ВЕЛИЧИЕ.

Фернандо, у костра инквизиции, имел право на гордыню. Но юдофобия и есть вечный костер инквизиции. Самый никчемный, самый невежественный, самый глупый еврей становится изгоем, гонимым, тем самым, возвеличивается ненавистью, как вечная жертва зла. Отсюда, кстати, и неискоренимая гордыня жестоковыйного племени.

Но ошибается Новодворская. Какая толерантность в ХХ веке, в веке Холокоста. Ничего не изменится и в ХХ1 веке. Величие простить нельзя.

ВЛАСТЬ ПО ЖРЕБИЮ

«К году условного заключения и штрафу в размере 75 тысяч шекелей приговорен  сегодня бывший глава правительства Израиля Эхуд Ольмерт по делу о Центре инвестиций министерства промышленности». Из СМИ

Один за другим они исчезают, уличенные, разоблаченные, подследственные. Вот-вот властный Олимп Израиля опустеет, как зловещая квартира №50 в романе Булгакова. Необходимо спасти положение. Без воздуха, воды, пищи и правительства человек жить не может.

Давно пишу об очевидном кризисе власти в Еврейском государстве, но что толку писать, ничего не предлагая взамен. Пустое это сотрясение воздуха. Наконец придумал, что делать, и прошу зарегистрировать патент. Считаю свое изобретение не просто выдающимся, но эпохальным.

Предлагаю особый вид лотереи, совершенно безденежной: розыгрыш власти. Тот, кому достанется выигрышный билет, становится президентом, премьер-министром или просто министром.

И не надо топать на меня ногами, грозить кулаком или крутить пальцем у виска. Вполне здравое предложение. Власть должна быть случайной, именно в этом и есть сущность демократии. Люди, на мой взгляд, просто обязаны вернуться к истокам этого замечательного института. Ну, конечно, при  условии, что сам аппарат любых министерств будет, как и прежде, исправно выполнять свою функцию точно так же, как это делают рабочие или служащие любого предприятия.

И никакого риска, затраты на выборы – 0, даже прибыль государству: билеты такой лотереи будут расходиться как семечки. Да и потом все без проблем. Ну, покупает некто Х счастливый квиток, становится премьер-министром, но вскоре выясняется, что не тянет человек, ничего в этом деле не соображает, рейтинг ниже некуда. Сразу же, по решению Кнессета, и объявляют новую лотерею на замещение должности, а этот Х, без обид и понтов, спокойно возвращается к своим прежним обязанностям. Следующий кандидат опростоволосится – и его с «трона» долой. Так, глядишь, до толкового и честного премьер-министра можно добраться.

Признаюсь в плагиате. Изобрели этот способ заполнения ниш власти в Афинах. Две с половиной тысячи лет назад все именно так и происходило. Ересь Сократа напрямую связана с попыткой ревизии Закона Жребия.

Читаю: «Сократ – враг народа. Наша демократия стоит на том, чтобы всякий гражданин имел доступ к власти: всюду, где можно, мы выбираем начальников по жребию. И понятно для чего – чтобы все были равны. А Сократ говорит, что это смешно – так же смешно, как выбирать кормчего на корабле по жребию, а не по знанию и опыту».

Идеалистом и оптимистом был Сократ, плохо учитывающим природу человека, так называемый «человеческий фактор». Только начни выбирать «кормчего по знанию и опыту», как тут же все это выльется в интриги, коррупцию, кумовство. В итоге, кормчим станет не талантливейший, мудрейший и опытный, а  бездарный, подлый  и наглый, да еще и вор. Сама логика политической борьбы, с её приемами за гранью добра и зла, сам ее характер непременной лжи во имя популизма, приводит к власти далеко не лучших представителей человеческой породы.

Правы были граждане Афин, осудившие Сократа. Уж лучше жребий, чем такая неизбежность. Тем самым, две с половиной тысячи лет назад древние греки предвидели вырождение институтов демократии.

Вот я и предлагаю одуматься и спасти этот великий институт власти старым, испытанным способом. Думаю, что при этом шансы получить на высокий пост порядочного, честного и справедливого человека будут гораздо выше, чем при теперешней выборной системе.

И не надо предлагать мне чашу с цикутой. Все равно голосовать больше не пойду. Вот лотерейный билет, разыгрывающий властные места на Олимпе, куплю обязательно. А вдруг повезет.