Круглый советский дом Абрама Иоффе на 1 млн. человек
В 1931 году основатель советской физики Абрам Иоффе выступил с инициативой строить в СССР огромные дома — на 1 млн. человек каждый. Он рассчитал, что такие дома — они должны быть круглыми — станут обогреваться теплом человеческих тел. В этих строениях должна была протекать вся жизнь людей — рождение, воспитание, работа и смерть.
Абрам Иоффе на научной конференции предложил следующую концепцию урбанизма в молодом советском государстве.
Исходя из того, что человек является источником тепла и при хорошей теплоизоляции жилище могло бы не нуждаться в отоплении, Иоффе предложил строить огромные дома без окон, через которые тепло утекает. Ведь окна нужны для дневного освещения, а современные электролампочки дают свет, которые в качественном отношении ничуть не уступает солнечному свету, а может и превосходить его.
Тепло от ламп и кухонных плит добавится к выделяемому жильцами. По тепловыделению три человека равны одной секции батареи парового отопления. Тепла будет столько, что его даже зимой придётся выводить через мощную вентиляцию, а отопление совсем не понадобится. А чтобы уменьшить относительную площадь стен, выходящих на улицу и теряющих тепло, надо строить огромные круглые дома радиусом в километр. Конечно, с точки зрения экономии тепла самым выгодным был бы дом в виде шара, но он пока сложен для строительства.
Это будет социалистический город в одном здании на 1 млн. жителей. Его строительство обойдётся гораздо дешевле, чем создание обычного города из множества домов на миллион населения. Ведь почти все стены будут внутренними, и от них потребуется только хорошая звукоизоляция. На одного человека в таком городе Иоффе предусматривал 35 кв. м.
В доме академик предлагал разместить и предприятия, учреждения, рабочие места, так что максимальное расстояние от квартиры до работы составит не более 500 метров. Дойти от жилья до самого удалённого места работы можно будет за 7-8 минут ходьбы пешком не по скользким улицам, не в переполненных трамваях, а по коридорам, без галош, зонтиков и гриппа. Транспорт в таком доме-городе не понадобится, разве что кое-где устроить движущиеся тротуары типа конвейера. Поскольку отпадут затраты времени и сил, как физических, так и моральных, на поездку из дома на работу и обратно, повысится и производительность труда. Рабочий день для жителей такого дома-города Иоффе предлагал сократить до 5 часов.
Хотя обитатели смогут проводить жизнь, не выходя из дома-миллионника, где есть всё необходимое, жизнь в таком городе необычайно приблизит человека к природе. Через три минуты человек может оказаться вне города, не на мощёной улице, а среди настоящей природы.
Разумеется, в сталинское время попыток осуществить идею Иоффе не предпринималось. Вместо этого по плану индустриализации возводились посады вокруг заводов, состоявшие из бараков и даже землянок. До наших дней никаких прорывов в отечественном градостроительстве больше не случалось.
(Цитаты: «Дом на миллион жильцов», журнал «Наука и жизнь», №7, 2016)
Август 1942 года, свеча тускло освещает чердак дома бывшего царского офицера, где 15-летний Ромка пишет дневник. В нем все про смерть: «вчера расстреляли пять тысяч евреев», «видел человека, который по дороге к яме жевал хлеб», «милиционеры за минуту выпивают литр, но тут же трезвеют от ужасного зрелища». Через три года этот дневник станет одним из доказательств зверств нацистов на Нюрнбергском процессе. К тому моменту Ромка уже год, как будет воевать сам, пообещав отомстить за смерть любимой девочки Фриды.
Возможно, даже не стоит пытаться пересказывать описанные автором события – лучше просто привести запись из дневника. «11 августа. Пишу о вчерашних событиях. Вчера не мог, не был в силах. За вчерашний день расстреляны около пяти тысяч человек. У нас за городом – старый окоп длиной около километра. Окоп Якутского полка, стоявшего в нашем городке при царе. Там производят экзекуцию. Вывоз из гетто начался приблизительно в три часа утра и продолжался до поздней ночи. Ужасное зрелище! Ворота гетто широко открыты, и за ними – очередь обреченных, по двое в ряд. Подъезжает автомобиль, очередь в молчании подвигается, первые пары укладываются на дно грузовика, следующие – на них, так – в несколько слоев. Полное молчание – ни говора, ни крика, ни плача. Пьяные в стельку шуцманы подгоняют отстающих прикладами, ими же утрамбовывают лежащих в грузовике. Грузовик отъезжает, дает газ и мчится за город. Навстречу едут такие же грузовики с высокими дощатыми бортами, наполненные одеждой. На ней сидит «милиционер», с довольным видом играет дамским зонтиком. Вид у него довольный недаром: полные карманы часов, пять вечных перьев, несколько костюмов и каракулевое пальто он оставил по дороге в верном месте. Кроме того, он выпил уже, по крайней мере, литр. Грузовик мчится за город. Четыре шуцмана, стоящие по углам, то и дело матерятся и опускают приклады на спины лежащих. И вот место назначения. Грузовик останавливается, обреченные сходят, раздеваются тут же, мужчины и женщины, и по одному движутся ко рву. Ров наполнен телами людей, пересыпанными хлорной известью. На валу сидят два раздетых по пояс гестаповца, в руках пистолеты. Люди спускаются в ров, укладываются на трупы. Раздаются выстрелы. Все кончено. Следующие!
Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, не хочу думать, можно сойти с ума. Были такие, кто пробовал сопротивляться, не хотел раздеваться, не хотел входить в ров. С ними кончали на месте и сбрасывали в яму. Видел и человека, который, направляясь к яме, жевал хлеб. Милиционеры, единственные непосредственные свидетели всего этого, после нескольких минут пребывания там трезвеют. Их заряжают новой порцией алкоголя. Гестаповцам заряжаться не надо. Им это не впервой. Они забрасывали еще живых людей гранатами в ямах в Ровно и наблюдали потом, как земля двигалась под напором шевелящихся тел, это на них не действовало. Они расстреливали бесконечные ряды людей, выстроенных над дорожными рвами в Киеве. Они перед погромом в Дубно отделили всех специалистов, предложили им выбрать по одному ребенку из своих детей и возмущались, впадали в бешенство, когда эти несчастные отказывались работать, прося, чтобы их расстреляли вместе с семьями.
Вот едет Арек 3., мой приятель. Сидит с краю, голова опущена за борт машины, он смотрит на камни мостовой, мелькающие под колесами. Каждый камень – ближе к цели, ближе к концу жизни человека, не видевшего еще жизни. Я не забуду его лицо – лицо человека, который знает, что через несколько минут будет мертв, а через час его тело, разъедаемое хлоркой, будет покрыто еще несколькими слоями тел. Надо быть в положении этих людей, чтобы перечувствовать все то, что чувствовали они, по крайней мере, те из них, кто мог еще думать и чувствовать. Сегодня гестапо уехало в Почаев и Вишневец. Там сегодня происходит то же, что у нас – вчера».
По воспоминаниям Романа Александровича, понять этого его отец – офицер бывшей царской армии, которому два года Первой мировой принесли шесть орденов, шесть ранений и инвалидность к 22 годам – просто не мог. Как и его сын. Ромка был одним из немногих, кто не скрывал своего общения с евреями и открыто защищал их. Беря за руку Фриду, он не только не обращал внимания на презрительное: «Смотри, с жидовкой идет», но и вступал в кулачный бой со сверстниками, которые вслед за родителями повторяли обидные высказывания. Ромка часто писал в своем дневнике, насколько страшно смотреть на взрослых, возраст которых никак не сказывался на мудрости, а стадный инстинкт или страх уничтожал в них все человеческое. Писал он и о своей вере в победу и скорейшее бегство немцев. Все это, как известно, случится, но уже после того, как в одном из грузовиков он увидит Фриду.
Через несколько дней, когда фашисты стали продавать вещи убитых, на страницах дневника появилась «единственная мечта» – «получить в руки автомат». И после того как Советская армия освободила в марте 1944-го Кременец, мечта эта осуществилась. Рома взял в руки автомат и, несмотря на имевшуюся у него бронь, присоединился к войскам, в рядах которых в итоге брал Берлин. Зная, что может погибнуть во время боев, он сообщил в письме отцу, где спрятал дневник. Отец, прочитав, передал дневник в Чрезвычайную комиссию по расследованию преступлений нацистов. В 1946 году дневник прислали родителям со следующим сопроводительным письмом: «Задержка с возвращением Вам дневника вызвана обстоятельствами, связанными с Нюрнбергским процессом. С благодарностью возвращаем дневник Вашего сына. Ответственный Секретарь Чрезвычайной Государственной Комиссии (П. Богоявленский)». Дневник был передан отцом в краеведческий музей Кременца, где он хранится и поныне. Сам Роман Кравченко-Бережной стал кандидатом физико-математических наук, написал на основе своего дневника документальную повесть и ушел из жизни в мае 2011 года. В момент презентации книги его спросили, зачем же он все-таки отклонил бронь и пошел в армию, на что Роман Александрович, не задумываясь, ответил: «Вы же понимаете – мне было за кого мстить».
– 
Она совершенно случайно попала в спорт. Родилась в 1945 году, в свои 25 поехала в Киев поступать в сельскохозяйственную академию, и сидя в парке неподалёку от дома своей тётки, наблюдала за тренировкой десятиборцев на стадионе. Короткий разговор с одним из парней, и вот Фаина Мельник уже стоит перед тренером, который говорит ей: «Здоровая ты, будешь кидать». Что именно кидать и куда – не пояснил. И, кстати, была она не такой уж здоровой: при росте 170 сантиметров – 70 килограммов весу. Тренер тут же написал адрес института и велел Фаине шевелиться, потому что на следующий день приём документов заканчивался. Успела, и назавтра была уже студенткой Московского педагогического института имени Крупской. Она сутками тренировалась и не видела вокруг себя ничего – только спорт. Утром шла в сектор метания – по двести бросков за тренировку, вечером – тренажёрный зал, однажды подсчитала, что за тренировку в общей сумме подняла 36 тонн. В 1971-м и 1974-м она станет чемпионкой Европы, неизменной рекордсменкой мира будет с 1971 по 1978 годы.
Ну, а другой человек был, похоже, специально послан на землю, чтобы войти в залы атлетической славы. И он точно выполнил это предназначение. Тончайше проработанная архитектура тела, живой характер, улыбка, больше похожая на провокацию – залы визжали. Он был идолом американской атлетической тусовки уже в 50-х. Исаак Бергер родился в 1936 году в Иерусалиме, ещё подростком эмигрировал с родителями в США и в 1955 году стал гражданином Америки. Отец Исаака был раввином и всячески поощрял его увлечение силовыми видами спорта, считая, что поднятие тяжестей – один из видов упражнений танахического цикла. «Я хотел стать сильным, чтобы давать сдачи своим бруклинским обидчикам, которым не нравилась моя кипа на голове», – говорил впоследствии чемпион. И добавлял, что история его народа наглядно демонстрирует – евреи просто обязаны быть сильными и духом, и телом.
23 рекорда мира и 86 рекордов СССР. В 1919 году в Чернобыле родился Григорий Новак – первый советский чемпион мира. 1946 год, Париж. Он прилетел в составе делегации спортсменов в день открытия чемпионата мира по тяжёлой атлетике. Никто толком не понимал, будут они участвовать в состязаниях или же их привезли в качестве зрителей. Но к вечеру всё решилось положительно, и в семь часов десять атлетов в красных трико с большим советским гербом стояли на сцене спортивного дворца «Шайо». Всесоюзный рекорд Григория Новака к тому времени был 135 килограммов, но он не был мировым. Мировой, в категории 82,5 килограмма, принадлежал американцу Джону Дэвису – 125 килограммов, с этого веса Новак начал своё парижское выступление, а следующим заказал 140. Новый рекорд судьям отчаянно не хотелось засчитывать, к тому же, согласно французским весам, Новак весил 82,6 килограмма – чуть больше, чем требовала категория. Но тут за атлета вступилась публика, потребовавшая замены судей. В новый состав включили советского арбитра, и Новак таки установил мировой рекорд, обыграв своего последнего соперника по сумме на 35 килограммов, введя Советский Союз в славу мировой спортивной атлетики. Французские газеты накануне выступления писали о прибытии загадочных русских силачей – «бурлаков и носильщиков» и предполагали, что «в русском килограмме семьсот французских граммов». Оценив реальные силы советского богатыря, по окончании чемпионата газетчики извинялись: «Теперь стало ясно, что советский килограмм весит ровно тысячу французских граммов».
