ВАЛЕНТИНЕ ТЕЛИЧКОЙ - 70

Так получилось, что меня, первокурсника ВГИКа, поселили на на 4-ом этаже общежития к будущим актерам и актрисам. У сценаристов, видимо, мест не было. Так я и познакомился с нынешними знаменитостями, звездами экрана. Затем, в работе, встречал немногих, а потому запомнил их совсем юными - молодыми людьми и девчонками. Сегодня сообщили, что Вале Теличкиной - 70. Не может быть, подумал. Как же так, ведь совсем недавно, а потом вспомнил, что и мне скоро семь десятков и вздохнул тяжко, вспомнив тот, веселый, голодный, прекрасный четвертый этаж старого общежития на, кажется, Будайской улице.

НАУЧНЫЕ ДОСТИЖЕНИЯ ИСЛАМА

Последние научные достижения ислама.

ЯКОВ ТЕЙТЕЛЬ, ДИКТАТУРА СЕРДЦА

 Я. Тейтель

В Иерусалимской национальной библиотеке хранятся интереснейшие мемуары известного общественного деятеля дореволюционной России, первого в истории российской юстиции судьи-еврея Якова Тейтеля.

Эпиграфом к ним он поставил слова Генриха Гейне:

"Под могильной плитой каждого человека схоронена целая всемирная история".

Впервые о нем рассказал Эдуард Капитайкин, благословенна память его, в 1992 году в сборнике "Евреи в культуре русского зарубежья" (Составитель М.Пархомовский). На основе этих мемуаров, а также новых источников попытаюсь рассказать нашему читателю о жизни и деятельности этого замечательного человека.

* * *

Яков Львович Тейтель родился в январе 1851 года в местечке Черный Остров, Подольской губернии. В детстве получил традиционное еврейское образование. После чего был отдан в четырехклассное дворянское училище и в 1871 г. окончил гимназию в городе Мозырь. После гимназии Яков Тейтель поступил на юридический факультет Московского университета, который окончил в 1875 году в звании кандидата прав.

Уже тогда Тейтель выступил с призывом к еврейской общественности основать еврейскую газету на русском языке для борьбы с антисемитизмом.

Идея эта получила поддержку среди еврейской общественности, однако министерство внутренних дел не дало разрешение на издание газеты.

В 1877 году Тейтель поступил на государственную службу в Судебное ведомство и был назначен исполняющим обязанности (в 1880 году утвержден в должности) судебного следователя при Самарском Окружном суде, оказавшись чуть ли не единственным некрещенным евреем в царском судебном ведомстве. Следует отметить, что все представления о повышении по службе, которые посылал председатель суда в Самаре В.Анненков, отклонялись министерством юстиции, не считавшим возможным назначить в члены суда иудея.

Однажды министр юстиции Николай Манасеин направил запрос председателю самарского суда Анненкову, в котором поинтересовался, считает ли тот возможным настаивать на назначении Якова Тейтеля: в минюсте имеются сведения, что, благодаря его влиянию на администрацию, в Самаре проживает больше 300 еврейских семейств, не имеющих права жительства, и что в его доме происходят сборища неблагонадежных элементов…

Владимир Анненков направил министру юстиции достойный ответ.

Не являясь сторонником революционных реформ, Я.Тейтель, по собственному признанию, всю жизнь занимался оказанием посильной помощи нуждающимся. Он был ходатаем, который, пользуясь, особым положением, помогал неимущим. Будучи судьей, Тейтель брал на себя функции адвоката и для еврея, и для русского православного человека.

В одном из очерков писателя Николая Гарина-Михайловского описана история "дела Базыкина", богатого крестьянина, обвинявшегося в убийстве своего работника.

Тейтель сумел доказать его невиновность, за что благодарные жители деревни попросили местного священника отслужить молебен во здравие Якова Львовича. Но встретили отказ с ссылкой на то, что православным нельзя молиться за еврея. В очерке Яков Львович выведен под фамилией Абрамсон. Темой другого очерка, поданного Тейтелем Н.Гарину, в котором речь идет о черте оседлости, был старый еврей.

Трудно было понять, как этот человек сангвинического темперамента с седеющей шевелюрой и веселыми черными глазами, обремененный службой, разъездами по губернии, заботами о пропитании семьи, успевал всюду.

Одну из многих курьезных историй о Тейтеле привел Э.Капитайкин.

"Однажды весной, в распутицу, Тейтель выехал в дальнее село, чтобы расследовать дело о краже, в которой обвинялось несколько местных парней. Когда он вошел в избу, где находились подозреваемые, хозяин обратился к ним со словами: "И не стыдно вам беспокоить Якова Львовича в такую погоду? Да к тому же у них теперь самая Пасха. Не могли, что ли, отложить кражу на несколько дней?"

На этот раз подобная фраза — "у них" — звучала весьма уважительно и безобидно.

Единственный представитель еврейства в правительственных сферах Самарской губернии, Яков Львович Тейтель принимал самое активное участие во многих благотворительных учреждениях Самары. Многое было им сделано для еврейской молодежи, желающей учиться.

Благодаря самарскому юристу Я.Л.Тейтелю многие евреи в конце ХIХ века получили долгожданный вид на жительство в Самаре.

"Кто поможет им, бежавшим из Белоруссии, Украины от погромов? Именно я", — улыбаясь, говорил этот праведник. Почему? "Ничего не поделаешь, диктатура сердца".

"Первый еврей" — так называли в Самаре Я.Л.Тейтеля, прослужившего в губернии более 25 лет. Ему суждено было стать "еврейским покровителем" в этих местах. В те времена в Самаре вид на жительство евреи могли получить на основании привезенного с собой из-под Голутвина, Бельца, Умани свидетельства о владении ремеслом портного или лудильщика. Получив разрешение, люди могли заниматься в Самаре, чем хотели. К устроившимся в городе евреям приезжали из черты оседлости родственники и знакомые. Таким образом, сложилась довольно большая еврейская колония. Евреи оживили этот край.

Первый пивоваренный завод был построен евреями. Они же взяли на себя экспорт пшеницы из Самары за границу. Всем этим занимались мнимые ремесленники, на которых в благодарность за пользу, приносимую краю, часто составлялись протоколы о выселении, за неимением права на жительство, в связи с несоответствием занятий.

Тейтель умел уладить неурядицы и все спустить на тормозах. Он был первым из евреев Самары, кто делал многое " бе-итнадвут", то есть бескорыстно.

Судебный следователь Яков Львович отмечал, что мог принимать деятельное участие в оказании помощи евреям благодаря тому, что "у меня были хорошие отношения как с судом, так и с прокуратурой, в особенности с председателем суда Владимиром Ивановичем Анненковым, который при мне председательствовал 18 лет".

Тейтель писал:

"Чтобы пользоваться жалким правом дышать самарским воздухом, евреи прибегали к разным ухищрениям. Иногда привозили с собой курьезные ремесленные свидетельства. Как-то раз при мне в полицейское управление явилась еврейская семья, изможденный муж с женой и трое худосочных детей, и предъявили свои ремесленные свидетельства — оказалось, что ремесленный староста местечка Крынки, Гроднеской губернии, по ошибке выдал свидетельство на звание "белошвейка" мужу, а маленькой жене, находившейся в положении, на звание "кровельщика".

В то время полиция могла проверять евреев-ремесленников. Секретарь полиции, считавший себя очень остроумным, мог распорядиться поселить этого "кровельщика" на крышу соседнего дома — провести починку — с большим трудом мне удалось спасти эту семью от пытки".

(Я.Л.Тейтель. "Из моей жизни. За сорок лет". Берлин, 1925).

Помимо непосредственной работы в судебном ведомстве, Я.Л.Тейтель принимал активное участие в развивавшемся либерально-народническом движении, имевшем место в жизни провинциальных городов 90-х годов ХIХ в. Эта добрейшая душа, этот неисправимый утопист и человеколюбец как бы олицетворял собой до поры до времени потребность в обмене мнениями передовой разночинной интеллигенции тогдашней Самары.

Слава о Тейтеле распространилась далеко за пределы Приволжья. Одна из популярных на Волге газет писала:

"…Жить в Самаре и не знать Я.Л.Тейтеля — все равно, что жить в Риме и не видеть папы". (Цит.: Ю.Оклянский. "Шумное захолустье", 1968, стр. 148).

Я.Л.Тейтель был "бельмом на глазу" у местного и петербургского начальства. Несколько десятилетий, по выражению М.Горького, это "пятно, затемняющее чистейший блеск судебного ведомства" доставляло искренние страдания сменяющимся поколениям сановников в петербургском министерстве юстиции. Но ничего они не могли поделать. Попавший в список назначений, который был утвержден еще Александром II — "Освободителем", Тейтель теперь до конца дней считался "несменяемым" и "высочайше утвержденным" следователем.

* * *

Необычную картину представлял собой дом Тейтеля, в который люди всегда наведывались без приглашения и в любое время.

Здесь бывали студенты, военные, актеры, врачи, ссыльные, литераторы, городские и земские деятели, профессора, либералы, народники, марксисты… Днем в его квартире постоянно собирались безработные, крестьяне и мастеровые, искавшие защиты от административных притеснений, беспаспортные, кому надо было выхлопотать вид на жительство.

"У меня самого ничего нет: есть друзья", — говорил Тейтель, готовый все отдать первому встречному. Таким он показан в ряде очерков Гарина-Михайловского, который постоянно "в сутолоке провинциальных жизни" устраивал в свою железнодорожную контору многочисленную "клиентуру" Тейтеля.

Н.Г.Гарин-Михайловский любил Тейтеля. Его рассказы о происходящем служили реальной первоосновой ряда очерков и пьес писателя. В речи, произнесенной по случаю 25-летия общественной деятельности Тейтеля, писатель сказал:

"…Отказавшись добровольно и от благ карьеры, и от материальных благ, Вы, Яков Львович, всей своей двадцатипятилетней деятельностью доказали ярко, наглядно, что этого и не жаль для того, чтобы быть… центром света и тепла. Вы сильны собой, своей любовью к людям, своей твердой верой, что добро свойственно людям. Вы искатель этого добра, умели находить его, унося его в ту область горя и страданий, где Вы сами уже двадцать пять лет неустанно бродите.

Приветствуем Вас, талантливого, доброго, чуткого! Вас, доктора Гааза наших мест".

(Гааз Федор Петрович, обрусевший немец, врач московских тюрем в царствование Николая I, подвижнически посвятил себя облегчению участи арестантов. Постоянно хлопотал по чужим делам).

В связи в этой датой газета "Восход" (15 ноября 1901 г.) под рубрикой "Петербургская летопись" поместила заметку, в которой говорилось о 25-летии общественной деятельности одного из симпатичнейших представителей еврейской интеллигенции внутренней России — Якова Львовича Тейтеля.

Состоя уже в течение многих лет судебным следователем в Самаре, он отдавал свой досуг местной благотворительности и общественным еврейским интересам. Во время своих приездов в столицу он принимал живое участие в делах общества распространения просвещения между евреями и Временного комитета ремесел и земледельческого труда. Для южного Поволжья он являлся и местным корреспондентом названных учреждений. К нему обращались все нуждавшиеся в помощи учащиеся, не устроившиеся нигде ремесленники, все рвавшиеся из душной черты оседлости — и всегда в трудный час находили у Якова Львовича горячий отклик, доброе слово и полезный совет. Благодаря его хлопотам была отведена для отставных солдат-евреев земля в разных пунктах Приуралья. А поскольку для еврейских деятелей и после четверти века работы не было в том мире наград и признания, для самарского юбиляра некоторым нравственным удовлетворением служила глубокая симпатия людей, которую испытывали к нему все, кто когда-либо общался с Яковом Тейтлем.

* * *

В начале 90-х годов в Самару приехал М.Горький и стал сотрудничать с местной "Самарской газетой", в которой публиковались видные авторы тех лет, такие как Короленко, Гарин-Михайловский, Мамин-Сибиряк.

Сблизился Горький со многими неблагонадежными людьми города и был постоянным участником "ассамблей" в доме одного из самых популярных в то время в Самаре людей — Я.Л.Тейтеля. Его дом был превращен в самарский "дискуссионый клуб", где царила свобода слова.

Позже он напишет:

"Мне посчастливилось встретить человек шесть веселых праведников: наиболее яркий из них — Яков Львович Тейтель, бывший судебный следователь в Самаре, некрещенный еврей".

На вечерах у Тейтелей Горький познакомился с корректором "Самарской Газеты" Катей Волжиной и они поженились. С Екатериной Павловной Пешковой Тейтели встречались позже в Париже и Москве. Многие годы Горький посылал Тейтелю свои сочинения с дарственными надписями. Вот одна из них:

"Старым друзьям в благодарность за хорошие дни, проведенные в Самаре".

Больной А.П.Чехов в октябре 1903 года приглашал его для знакомства на ялтинскую дачу.

Из многих посещавших самарский "клуб" Тейтеля, сам хозяин привечал некоторых будущих народных комиссаров первого советского правительства М.Т.Елизарова, А.Г.Шлихтера и молодого Ленина в период его пребывания в Самаре (1889-1893), "любившего прислушиваться к спорам".

С Яковом Львовичем были дружны Г.Успенский, знали его лидер народников Михайловский, писатели Златоградский, Чириков, Кони, путешественник Потанин, поэт Скиталец и другие. Скитальца он еще крестьянским мальчиком, писавшим стихи, вывез из деревни и устроил писцом, а затем ввел в редакцию "Самарской Газеты", познакомил с Горьким, оказавшим на него большое влияние.

В своих мемуарах ("Из моей жизни. За сорок лет") Тейтель рассказывает, что был знаком с Шолом-Алейхемом, поэтом Хаимом Бяликом, историком С.Дубновым.

Дом веселого праведника стал для многих своеобразным узловым перекрестком жизненных и литературных дорог. Здесь произносили речи народники, марксисты, либералы, спорили о политике и искусстве, рождались темы различных статей, пьес и рассказов, не раз затевались смелые предприятия, многим из которых не суждено было осуществиться…

* * *

Я.Л.Тейтель был человеком будущего. Но окружающая его жизнь находилась в страшном противоречии с избранными им средствами ее преобразования.

С 1904 года Я.Л.Тейтель — член уголовного отделения Саратовского суда. Здесь он также возглавлял многие благотворительные и культурные учреждения. Был попечителем фельдшерской школы и преподавал там один семестр латинский язык. В Саратовском облархиве хранится дело о имевшем место 19-20 октября 1905 года еврейском погроме. Слушание дела происходило в 1910 году.

Тейтель лично способствовал возбуждению уголовных дел по факту еврейских погромов. Приехав в Саратов, Тейтель счел нужным установить контакт со Столыпиным и добился определенного сотрудничества с ним по еврейскому вопросу.

В феврале 1910 года в Саратове торжественно отмечалось 35-летие общественной деятельности Якова Львовича Тейтеля.

Министр юстиции, получив подробный доклад о доме Тейтеля, пригласил его якобы для беседы, чтобы понять природу его гостеприимства, и предложил ему повышение по службе при условии крещения. Казалось бы, путь наверх был обеспечен. Но Тейтель резко ответил министру:

"У человека должно быть что-нибудь непродажное. Я не торгую своим Богом…"

Для Тейтеля Всевышний был святыней, объединяющей евреев, разбросанных по разным странам, в единое целое, в единый народ, хотя и лишенный своей земли. Твердая позиция Тейтеля привела к тому, что в начале 1912 года он был произведен в действительные советники за отличие по службе, но вынужден был уйти в отставку.

После 1912 года Я.Л.Тейтель проживал в Москве, где вместе с М.Винавером, Г.Слиозбергом, И.Каннергисером уделял много времени деятельности ОРТа — Общества поощрения ремесленного и земледельческого труда среди евреев России. Участвовал в работе Общества пособия студентам, которые из-за процентной нормы вынуждены были поступать в заграничные университеты.

* * *

В 1912 году Тейтель по поручению еврейских организаций отправился в Португалию для переговоров о возможности создания в Анголе национального очага для евреев России. Миссию постигла неудача. Вместе с В.Жаботинским, Е.Членовым, Н.Соколовым Тейтель много работал в поисках вариантов создания еврейского государства.

В Петербурге Тейтель оказывал большую поддержку просветительному фонду, созданному под руководством М.Винавера и Г.Слиозберга, целью которого было основание Еврейского Университета в России.

Начало Первой мировой войны застало Тейтеля в Париже, куда он прибыл по делам общества. Затем Тейтель перебрался в Лондон, где создал отделение Еврейского комитета помощи жертвам войны (ЕКОПО). Эта работа сблизила Тейтеля с Х.Вейцманом, И.Членовым, Н.Соколовым, В.Жаботинским и другими сионистскими деятелями.

В сентябре 1915 г. Тейтель вернулся в Россию и активно включился в работу по оказанию помощи жертвам войны.

* * *

Годы революции и Гражданской войны Тейтель вместе с женой провел в Киеве, где руководил юридическим отделом Комиссии по изучению еврейских погромов.

Поняв, что от советской власти еврейскому народу ничего хорошего ждать не приходится, Тейтель в 1921 году с трудом эмигрировал в Германию. В Берлине он вошел в состав комиссии по оказанию помощи русско-еврейским беженцам, в которой работал и Альберт Эйнштейн.

В изданной в 2013 году О.Будницким и А.Поляном книге "Русско-еврейский Берлин 1920-1941″, одна из глав подробно освещает деятельность Тейтеля в годы эмиграции. В ней использованы архивные документы России, Германии и США, что позволяет дополнить публикацию Э.Капитайкина.

В Берлине в 1920 году был создан Союз русских евреев. Первым председателем был И.С.Соловейчик. Однако его правление продолжалось недолго. В начале августа 1921 года он умер. Тогда на пост председателя был приглашен эмигрировавший весной 1921 г. из Советской России Я.Л.Тейтель. Это было исключительной удачей для молодой организации.

Хотя ему уже был 71 год, и его постигла личная трагедия — 29 ноября 1921 года скончалась жена Екатерина Владимировна, светлой памяти которой была посвящена книга воспоминаний, Тейтель развил кипучую энергию и стал настоящим "мотором" новорожденной организации.

Деятельность Союза осуществлялась в разных направлениях — медицинском, юридическом, культурно-просветительном. Эмигрантам оказывалась помощь в овладении иностранным языкам, обучении труду.

По инициативе Тейтеля в Берлине были созданы детские организации. В 1923 году в бедном районе Берлина был основан клуб "Дети-друзья", в котором применялись передовые педагогические методы, осуществлялось детское самоуправление. В ноябре 1928 года был основан Детский дом имени Я.Л.Тейтеля. Основное детище Тейтеля — Союз русских евреев — было сравнительно крупной по эмигрантским масштабам организацией, членами которой в разные годы являлись несколько сот человек. В 1927 году Союз стал членом Совещательного комитета по делам беженцев при Лиге Наций. Во многом подобным влиянием Союз обязан был авторитету своего руководителя и его связям в мире еврейских общественных организаций.

* * *

В середине 20-х годов, когда личные капиталы русских евреев, вывезенные ими из России, стали истощаться, для продолжения благотворительной деятельности лидерам Союза пришлось обратиться за помощью к крупным международным и германским еврейским организациям. Для этих целей Я.Л.Тейтель вел переговоры с общинами ряда немецких городов. В дальнейшем Тейтель регулярно совершал поездки по еврейским общинам Европы вплоть до закрытия Союза. Неизменный его помощник А.А.Гольденвейзер вспоминал:

"В этой области он творил чудеса. В ноябре 1925 года было торжественно отпраздновано 75-летие Тейтеля, а незадолго перед тем он издал свои мемуары под названием "Из моей жизни. За сорок лет". И свой юбилейный банкет, и томик мемуаров Тейтель всемерно использовался для пропаганды возглавляемой им организации". Приводится список городов и стран, куда ездил Тейтель для сбора средств в пользу Союза русских евреев в течение десятилетия с 1925 по 1935 год, т.е. в возрасте от 75 до 80 лет.

Нередко члены Союза отмечали, что Тейтель в нарушение устава и установленных комитетом планов помощи оказывал её там, где в ней надо было отказать. Яков Тейтель любил творить добро, и не умел и не хотел отказывать. Это было очень "по-тейтелевски".

В начале 1931 года русско-еврейские общины Берлина и Парижа широко отметили 80-летие Я.Л.Тейтеля. Выступивший П.Н.Милюков назвал его представителем "Ордена русской интеллигенции" той поры, когда не спрашивали, кто иудей и кто эллин, а были связаны общим служением идеалу добра и правды. (Я.Тейтель. "Юбилейный сборник". Париж-Берлин, 1931).

События 1 апреля 1933 года, связанные с объявлением нацистами общенационального бойкота еврейских магазинов, фирм, требованием изгнания еврейских учеников и студентов из университетов, послужившие началом систематических преследований евреев, побудили председателя Союза русских евреев в Германии Тейтеля уехать из страны. Он отправился в Ниццу.

Но его переезд во Францию был обусловлен не только тем, чтобы обезопасить себя от преследования нацистов. Он продолжал проводить работу по оказанию помощи оставшимся в Берлине русским евреям из-за границы. Тейтель еще дважды приезжал в Берлин в 1934-1935 г.г., чтобы проинспектировать деятельность Союза русских евреев и, конечно, проведать друзей и сотрудников, еще оставшихся в Германии. Главной движущей силой продолжал оставаться Тейтель. После закрытия Союза в Германии осенью 1935 года он основал в Париже Комитет помощи русским евреям в Германии, который затем был переименован в Комитет имени Я.Л.Тейтеля, или, как его многие называли, Тейтелевский фонд.

"Главным, почти единственным сборщиком средств для этого комитета был 85-летний Тейтель, — отмечал Гольденвейзер. — В течение шести лет, со дня своего выезда из Германии и до дня своей смерти, Яков Львович посвящал всю свою неослабевающую энергию сборам средств на помощь и на эвакуацию русско-еврейских евреев из Германии…" (см.: А.Гольденвейзер. "Я.Л.Тейтель (1850-1939)". "Еврейский мир". Сб. 1944, Иерусалим).

* * *

Разочарование Тейтеля вызвали итоги Эвианской конференции 1938 г., которая должна была обсудить вопросы о предоставлении убежища политическим беженцам, но, по сути, не приняла положительного решения. В конференции приняли участие представители 32 стран. Узнав о предстоящей конференции, Тейтель, несмотря на преклонный возраст и большую занятость, поехал туда. Но представители международных организаций по делам беженцев не принимали участия в работе Эвианской конференции.

"Впечатление от конференции у меня тяжелое, — писал Я.Л.Тейтель 24 июля 1938 г. — Все мы ожидали, что положение еврейства будет изображено в надлежащем виде, что голос измученного униженного народа будет услышан. По моему мнению, этого не было. Представители всех держав открещивались от евреев — не желательны они никому".

А в начале 1939 года в письме к А.А.Гольденвейзеру Тейтель сетовал:

"Ожидать много хорошего от Нового года не приходится — особенно нам, евреям. Гитлеровский яд отравляет все человечество. Если бы Вы слышали от содержавшихся в концентрационных лагерях в Германии, Вы бы пришли в ужас от той жестокости, от того садизма, который там практикуется… Я видел этих страдальцев, беседовал с ними, и Вы можете представить мое настроение".

Не желая заканчивать свое послание на такой минорной ноте, Тейтель — этот "неунывающий патриарх", заключил его словами:

"Однако не будем отчаиваться, и падать духом. Все преобразуется".

К сожалению, это письмо оказалось последним. Яков Львович Тейтель скончался 19 марта в Ницце, в доме сына Александра, у которого он жил последние годы. Из жизни ушел человек, говоря словами Горького, неутомимо любивший людей и так же усердно помогавший им жить независимо от их национальности и вероисповедания.

  

Источник: http://isrageo.com/2014/0... Автор: Семен КИПЕРМАН

САНТИМЕНТАПЛЬНАЯ ИСТОРИЯ

Продавец стоял за прилавком магазина и рассеянно смотрел на улицу. Одна маленькая девочка подошла к магазину и буквально прилипла к витрине. Когда она увидела то, что искала, её глаза заблестели от восторга. Она вошла внутрь и попросила, чтобы ей показали бусы из бирюзы.

— Это для моей сестры. Вы можете красиво завернуть их? — спросила девчушка.

Хозяин с недоверием посмотрел на малышку и спросил:

— А сколько у тебя денег?

Девочка вытащила из кармана платочек, развернула его и высыпала на прилавок горсть мелочи. С надеждой в голосе она спросила:

— Этого хватит?

Там было всего несколько мелких монет. Девочка с гордостью продолжала:

— Знаете, я хочу сделать подарок своей старшей сестре. С тех пор, как умерла наша мама, сестра заботится о нас, а на себя у неё не остается времени. Сегодня у неё день рождения и я уверена, что она будет счастлива получить такие бусы, они очень подойдут под цвет её глаз.

Мужчина взял бусы, прошел вглубь магазина, принес футляр, положил в него бирюзу, обернул лентой и завязал бант.

— Держи! — сказал он девочке. — И неси осторожно!

Девчушка выбежала и вприпрыжку понеслась к дому. Рабочий день подходил к концу, когда порог того же магазина переступила молодая девушка. Она положила на прилавок знакомый продавцу футляр и отдельно оберточную бумагу и развязанный бант.

— Эти бусы были куплены здесь? Сколько они стоили?

— А! — сказал хозяин магазина, — стоимость любого изделия в моем магазине — это всегда конфиденциальный договор между мной и клиентом.

Девушка заявила:

— Но у моей сестры было только несколько монет. Бусы из настоящей бирюзы, так ведь? Они должны стоить очень дорого. Это нам не по карману.

Мужчина взял футляр, с большой нежностью и теплотой восстановил упаковку, вручил девушке и сказал:

— Она заплатила самую высокую цену… Больше, чем мог заплатить любой взрослый: она отдала всё, что имела.

Тишина заполнила маленький магазинчик, и две слезы скатились по лицу девушки, сжимающей в дрожащей руке небольшой сверток…

автор не указан

НИЖНЕЕ БЕЛЬЁ "ТАГАНКИ"

 

История «Таганки» — история издевательств над Любимовым актеров и чиновников. С шантажа и безобразия она начиналась и таким же безобразием закончилась.

Мы с Юрием давно заняли свои места в самолете, вылетающем из Праги в Москву, когда в салон, шурша пакетами дьюти-фри, стали заходить артисты. Удивительно, что вообще явились вовремя и не пришлось задерживать вылет. На репетиции они редко приходят без опозданий. «Классно отоварились!» — слышались радостные возгласы. Артисты проходили мимо, скользя безразличными взглядами по нашим лицам. Лишь один поздоровался. Как можно так относиться к своему учителю и руководителю театра?! Хотя чему я удивляюсь? Свою безнравственность эти люди с лихвой доказали во время гастролей в Чехии. Обычно свидетелями их гнусного поведения были только мы с Юрием, но теперь они опозорили себя на весь мир. Юрий принял окончательное решение расстаться с «Таганкой».

Права была мама, предсказавшая мне непростую жизнь рядом с Юрием Петровичем. Но я ни о чем не жалею. Это было лет сорок назад... Мама склонилась над страницами моего письма, вглядывалась в строчки внимательно и тревожно, словно в линии «Катика, — сказала она, отложив бумаги, — пройдет время, и ты встретишь человека, с которым надолго свяжешь судьбу. Человека из артистического мира, с яркой харизмой, намного старше. С ним тебя ждет непростая, но интересная, наполненная событиями жизнь. Станете много ездить по свету. Это будет утомительно и вместе с тем радостно. Вам обоим. А мне... Из-за этого человека нам с тобой придется жить в разлуке...»

Но у меня все в порядке: муж, интересная работа, прекрасные перспективы. Меньше всего на свете хочу расстаться с мамой. Я не желала придавать значения ее словам — не собиралась ничего менять, но после сказанного в душе поселилась тревога.

Мама была красавицей и прекрасной хозяйкой, от нее я унаследовала талант заботиться о близких. Она изумительно готовила, играла на рояле и скрипке, разбила у дома чудесный сад, который знатоки признали лучшим в Будапеште. Жила создавая вокруг красоту. От прикосновения маминых рук преображалось все: кусок материи, из которого шила платье, накрытый к обеду стол, цветы, собранные в букет. Но главным талантом была графология — способность предсказывать будущее по почерку. К маминой помощи прибегали друзья, знакомые и криминалисты: они обращались за консультацией, когда требовалось по манере письма определить виновных в совершении преступлений. Мне она могла сказать вдруг: «Катика, через полгода отправишься в Скандинавию. Сначала побываешь в Хельсинки, потом в Стокгольме». И все так и было!

А папа мой служил инженером-судостроителем. Что не мешало ему прекрасно разбираться в литературе. Особенно его восхищала русская поэзия и проза. Мне исполнилось двенадцать, когда папа сказал: «Пора» и вручил роман Достоевского «Преступление и наказание». Я так увлеклась, что читала даже ночами. Потом были Толстой, Чехов, Пушкин, Гончаров, Булгаков.

Окончила я художественную гимназию, где преуспела в изучении французского. Уровень знания русского языка у меня был недопустимо низким из-за плохого преподавателя, так что поступила в Будапештский университет на отделение французского языка и литературы. Раннее замужество не стало помехой учебе. Будущий супруг окончил ту же гимназию, но за шесть лет до меня. Правда, к тому времени как мы решили пожениться, он уже забросил «художества» и занялся астрономией. Вслед за мужем я отправилась в Москву, где он по приглашению Академии наук СССР писал докторскую диссертацию. Мне в Союзе не разрешили заниматься французским, сказав: «Сначала выучите русский». Я поступила на филфак МГУ и уже спустя три месяца успешно сдала зачет по русскому фольклору. Хотела не просто чувствовать язык, его ритм и музыку, во мне было горячее желание научиться говорить, писать и думать по-русски. Я встречалась с дочкой Бальмонта — Ниной Константиновной, с Лилей Брик, которой рассказала, что подготовила в Венгрии брошюру о Маяковском. Лиля была потрясающая — элегантная, эффектная, всегда умело накрашенная. Настоящая гранд-дама, прекрасно сознающая свою значимость. Я, что называется, погрузилась в культурную жизнь Москвы. Оставался лишь один пробел. О спектаклях Театра на Таганке говорила вся Москва. Но чтобы купить билет, приходилось дежурить у касс ночами. Мне, гордой венгерке, претило стоять в очереди. Несколько раз пыталась, но не смогла себя переломить, разворачивалась и уходила ни с чем. Оставалось любопытство: чем же притягивает зрителей режиссер Юрий Любимов?

Четыре года мы с мужем прожили в Москве. Вернувшись в Будапешт, я окончила университет и стала работать в отделе культуры Общества венгеро-советской дружбы.

 

Через восемь лет, в 1976 году, Любимова пригласили в Югославию на престижный международный фестиваль БИТЕФ. Забежав немного вперед, скажу, что он оказался самым представительным за десятилетие. Среди участников — Питер Брук, Самуэль Беккет, Анджей Вайда, Роберт Уилсон. Но первую премию получил любимовский «Гамлет» с Высоцким в главной роли. Реквизит театра должны были везти через Венгрию. И Юрий Петрович поставил условие: «Никуда не поеду, если не откликнетесь на просьбу венгров и не позволите сыграть для них несколько спектаклей». Действительно, венгерское министерство культуры множество раз приглашало Театр на Таганке на гастроли и постоянно получало отказ из советских высших инстанций. На удивление — в этот раз Любимову пошли навстречу. В нашей истории это было словно перст судьбы. Накануне гастролей посол Советского Союза в Венгрии вызвал к себе директора Общества венгеро-советской дружбы и сказал: «Хорошо! «Таганка» приедет. Но чтоб никакого ажиотажа и шумихи: приехали-уехали». Однако народ решил иначе.

Гастроли «Таганки» произвели в Будапеште фурор. Даже Питеру Бруку, незадолго до того гастролировавшему у нас с постановкой Шекспира, не удалось наделать такого шуму. А все потому, что к авторитету Любимова как талантливого режиссера-новатора присоединялась еще и слава творца, неугодного властям. Венгры, которые после пятьдесят шестого года не лучшим образом относились к советскому строю, поддержали опального Любимова. Для нас он был человеком, отстаивающим свободу взглядов в тоталитарной стране.

В соцлагере постановки мало отличались друг от друга, словно подстриженный под одну гребенку английский газон. На сцене царили скука и заказуха. Спектакли Любимова произвели на меня ошеломляющее впечатление. Это было неожиданное, захватывающее искусство, вызывающее самые благородные эмоции. Меня оно заворожило. В мои обязанности, кроме перевода для иностранных гостей, входило и написание речей руководителю Общества венгеро-советской дружбы, бывшей ткачихе, которая наткала больше других и в награду получила ответственный пост. Прочитанный ею по бумажке приветственный текст, обращенный к Любимову, произвел на него впечатление. «Какая умная и образованная женщина! — воскликнул он. — Интересно будет с ней пообщаться». Тут кто-то из принимающей стороны шепнул Любимову, показав на меня: «Речи пишет вон та девушка». Он обернулся и именно тогда впервые выделил меня из толпы сопровождающих лиц.

День за днем я наблюдала за ним, проникаясь сочувствием: Любимова ни на минуту не оставляли в покое. Все чего-то хотели от него, заглядывали в глаза, пожимали руку, подолгу выражали восхищение. Он это терпеливо сносил. Разговоры обволакивал едкий ядовитый дым: Любимов много курил, вытягивая из пачки одну сигарету за другой. Зато обедом пренебрегал, у него не оставалось времени поесть, не говоря уже о том, чтобы осмотреть Будапешт. Он еще не видел его восстановленным после войны. В роли переводчика я неотступно следовала за ним, негодуя и сострадая. Мне казалось: еще немного и этот красивый голубоглазый мужчина свалится с ног от усталости и перенапряжения.

День рождения Юрия Петровича выпал на гастроли в Будапеште. Тридцатого сентября 1976 года ему исполнялось пятьдесят девять. «Нас разделяет тридцать лет», — подумала я.

Любимов хотел накрыть стол для труппы. Я, счастливая, что могу быть полезной, приволокла огромные сумки с вином и фруктами. Праздновали актеры до утра. Слова благодарности я услышала только от двоих — Любимова и Высоцкого.

— Ты ведь уже знаком с ней? — спросил Юрий Петрович.

— Она очень порядочная женщина, — ответил Владимир.

Высоцкий — это отдельная история. Мы познакомились еще до гастролей театра в Венгрии. Наше телевидение делало о нем фильм-портрет. Владимир приехал в Будапешт на несколько дней, и я повсюду сопровождала его в качестве переводчика и советчика. Относилась к Высоцкому с большой симпатией, но и только. А он привык, что все женщины на него вешаются. Похоже, в моем лице ему первый раз попалась та, которая ничего от него не хочет, да еще и бескорыстно помогает. Я водила Высоцкого по лучшим магазинам Будапешта, где Владимир покупал для Марины Влади вещи и изумительной красоты скатерти с национальной ручной вышивкой. Как потом рассказывал мне Юрий, Влади понравилась Владимиру в фильме «Колдунья», все мужчины тогда сходили с ума по длинноволосой французской диве. «Поверьте, Юрий Петрович, эту цацу я завоюю», — сказал Владимир и сдержал обещание. В Будапеште он накупил для нее столько, что потребовался дополнительный чемодан. «Зачем вам тратить деньги? — спросила я. — Возьмите мой, при случае вернете».

Эта история имела продолжение. Когда я потом приехала в Москву, Высоцкий сказал: «Чемодан? Так он у мамы в Черемушках. Поезжайте и заберите». И я поехала к его маме. Долго плутала по грязным проулкам, пока нашла нужный дом. Дверь мне открыла неухоженная и, как показалось, нетрезвая женщина, которая, обозвав последними словами, мол, ходят тут всякие, еще проверить надо, твое ли это, швырнула чемодан, напутствовав напоследок: «Катись отсюда!» Мне довелось еще несколько раз видеть мать Высоцкого уже после его смерти. Меня поразила произошедшая с ней метаморфоза. Теперь это была ухоженная женщина с аккуратной прической и свежим маникюром, окруженная вниманием журналистов. Мне показалось, что она почувствовала свою значимость и востребованность. Но эти эпизоды еще впереди.

Наутро после празднования дня рождения Любимов пришел на репетицию серо-зеленого цвета, постаревший лет на десять. «Его нужно спасать! — подумала я. — Иначе долго не протянет. Такая жизнь убьет его». Я не могла позволить этому случиться. Мне было не все равно уже не только потому, что восхищалась Любимовым как режиссером. И я стала постепенно отсекать от Юрия Петровича пустых болтунов, выкраивая время на еду, отпаивала свежевыжатыми соками, поменяла его рацион на более здоровый. Он заметил, что я стараюсь делать больше, чем положено переводчице. И в один прекрасный день вдруг предложил: «А не пойти ли нам в музей?» И мы отправились смотреть замечательные коллекции Будапештского музея изобразительных искусств. Потом я организовала просмотр последнего фильма Пазолини. Попасть было практически невозможно, но для Любимова билет нашелся. Я отвезла Юрия Петровича в Музей кино, а сама собралась уезжать — ждали другие дела. Неожиданно он обнял меня и поцеловал руку в благодарность. Руку я потом не мыла несколько дней. Сумасшествие! И это в двадцать девять лет, не юная курсистка уже...

 

Так постепенно мы вышли за рамки «обязательной» программы. И как-то поздним вечером после спектакля Любимов решил прогуляться. Мы оказались вдвоем на берегу Дуная. Над городом стоял туман. Любимов рассказывал о семье. Его деда в восемьдесят шесть лет большевики выбросили из собственного дома на снег. Он был старовер, грамотный, уважаемый в селе человек, единственная вина которого была в том, что сумел наладить большое хозяйство, стал зажиточным. С дедом случился инсульт. Больного, обобранного до нитки старика односельчане, сжалившись, отправили в Москву к детям. Потом настала очередь отца и матери Юрия Петровича. Оба были репрессированы, побывали в тюрьме. Девятилетний Юра один повез из Москвы в Рыбинск передачу маме. Охранники его не пускали, отгоняли от проходной, как бродячую собаку. Но он добился своего. Увидев сына, мама разрыдалась. «Не смей плакать перед этими», — сказал он ей, кивнув на стражников. Слушала Любимова и думала: «Какая сложная прожита жизнь!»

Юрий Петрович потянулся за очередной сигаретой, и я вдруг неожиданно для себя произнесла:

— Юрий, если вы продолжите курить, больше с вами встречаться не буду.

— Но я курю даже во время репетиции, — попробовал возражать он. — Мне кажется, без сигареты дело не сдвинется с мертвой точки.

— Решайте сами.

— Хорошо, — сказал Любимов. — Обещаю, по возвращении в Москву больше ни одной.

Театр уехал. Жить дальше, как будто ничего не случилось, было уже невозможно. С каждым днем я все сильнее переживала разлуку с Юрием. Инстинктивно чувствовала, что и я ему небезразлична. Муж догадался, что со мною происходит. Сказал: «Понимаю тебя, Любимов — человек незаурядный, он околдовывает людей своим искусством. Но ты забудешь его. Нужно только немного подождать, и все будет как прежде».

Но я знала: как прежде уже не будет и быть не может. Через три дня раздался звонок, и я услышала в трубке голос Юрия Петровича. Стало очевидным: мы будем вместе, несмотря на разделяющие нас страны, скандальную разницу в возрасте и семьи.

На словах все просто. А на деле? Мне предстояло оставить маму — папа к тому времени давно ушел из жизни, мужа, работу, друзей и отправиться в СССР. Юрию Петровичу на глазах труппы и надзирающих органов расстаться с женой, известной актрисой Людмилой Целиковской, ради иностранки на тридцать лет его моложе. Это сегодня все просто, а в советские времена ситуация, обремененная таким количеством «но», казалась безвыходной. Однако любимый голос каждый день был рядом, помогая справиться с отчаянием. Как бы ни было тяжело и сложно, мы добивались своего, не могли потерять друг друга! Шаг за шагом преодолели все преграды, и я, получив должность собкора венгерского журнала «Фильм. Театр. Музыка», отправилась в Москву.

Никто из нас не хотел причинять боль своим близким. Юрий Петрович ушел, оставив Целиковской, с которой жил в гражданском браке, все, включая подарки, сделанные лично ему, например рисунки Ренуара и Ренато Гуттузо. Мой муж просил не спешить с разводом, но я не стала затягивать, поступила по примеру Юрия Петровича, оставив супругу дом, библиотеку и даже вещи, принадлежавшие моей семье. Переехала в родительский дом в чем была, считая себя свободной и ничем ему не обязанной.

Труднее всего было признаться маме, хотя она сама предсказала мне эту любовь и связанную с ней разлуку. Мама плакала молча и горько. От ее тихого отчаяния на душе было очень тяжело... Но я уже не представляла жизнь без Юрия и уехала в Россию.

 

Чуть ли не с первого дня в Москве меня стали преследовать телефонные звонки: «Сволочь, гадина, б...дь, убирайся в свою Венгрию!» — кричали актрисы Театра на Таганке. Из трубки несся отборный мат. Они не могли простить, что их кумир влюбился в меня. Требовали, чтобы я отстала от Юрия Петровича, угрожали. Это не удивляло и не раздражало. Выдержки мне не занимать. Я просто вешала трубку. Однажды спускаюсь в театре по лестнице. Навстречу — две актрисы. Не ответив на приветствие, проходят мимо, и тут же удар в спину и шипение: «Катись, стерва!» Чудом не упала, успела схватиться за перила. Я могла бы им ответить. В моем сознании иностранки, поскольку русский — неродной язык, мат не стал запрещенной лексикой. Крепкие выражения, услышанные там же, в театре, произносила легко, по меткому выражению Юрия, «как бабы семечки щелкают». Иногда других возможностей выпустить мой нетерпеливый венгерский темперамент просто не было. Но ввязываться в перепалку с актрисами «Таганки» я считала ниже своего достоинства. «Что поделать с этими дурами? — говорил Любимов после очередного звонка. — Актриса она и есть актриса».

Так началось мое общение с «Таганкой» — так и закончилось. Увы, я никогда не была популярной в этом театре.

В Венгрии мы расписались не из-за угроз, там процедура заключения брака оказалась намного проще. Кроме того, Любимова пригласили в Будапешт ставить «Преступление и наказание», спектакль, который признают одним из самых больших успехов театра «Виг». Помню, в 1979 году, уже беременной, я пошла с Юрием на прием в посольство Советского Союза. Посол, глядя на мой живот, сказал: — Ну, вот теперь все официально! 

Мол, раньше я просто так болталась рядом с Любимовым, а отныне право имею.

— Скажите, Юрий, в вашей стране все послы такие хамы? — бросила я, не понимая, что это звучит довольно грубо, повернулась и ушла. Юрию Петровичу ничего не оставалось, как последовать за мной.

Рожать я осталась в Будапеште. Юрий вместе с театром находился в Тбилиси. В советское время сложно, практически невозможно было позвонить за границу. Благодаря Высоцкому, который уговорил своих поклонниц-телефонисток соединить Юрия с Будапештом, я смогла услышать в тот особенный день голос мужа. Не хотела волновать его и потому не сказала, что у ворот дома уже ждет «скорая», чтобы везти меня в больницу. Юрию пришлось устроить настоящий бунт, чтобы вырваться к новорожденному сыну.

— Вы, товарищ Любимов, в этом году уже были в Венгрии, вам больше не положено.

— Но у меня сын родился!

— Не положено, и точка.

Сколько энергии, сил и времени потребовалось Юрию, чтобы пробить выезд и по русской традиции встретить меня из роддома! Петр появился на свет за пять дней до того, как его отцу исполнилось шестьдесят два. Помню, Юрий брал на руки маленького Петю и, гуляя по маминому волшебному саду, показывал ему цветы и что-то рассказывал о растениях, бабочках, божьих коровках, подносил крошечные пальчики сына к утренним каплям росы... Через две недели после выписки из роддома с Петей на руках я отправилась в Италию, где Юрий возобновлял «Бориса Годунова» в миланском театре «Ла Скала». Чтобы помогать, поддерживать, быть рядом. Потом снова была Москва, где каждый новый шаг давался Любимову по?том и кровью. Помимо отстаивания спектаклей перед властями, Юрию приходилось постоянно мирить актеров, конфликтовавших между собой.

 

Только первые годы существования «Таганки» актеры, окрыленные славой, работали на подъеме и были дружны. Постепенно отношения стали портиться, и прежде всего с учителем. Они теперь почивали на лаврах, были заслуженные, народные, любимые, а он неизменно требовал от них полной самоотдачи и дисциплины. Артистам же хотелось веселиться и развлекаться. Самое подходящее время для увеселения — гастроли. Семьи, домашние проблемы оставались далеко позади, можно расслабиться, заводить романы — сходиться, расходиться. Актеры отправлялись в поездки не работать, а пить и гулять.

— Да как вы себя ведете? — возмущался Юрий.

— А как тут себя вести? Это же заграница! — говорили они в ответ.

В 1975 году Любимов пригласил артистов на читку нового спектакля. Он собирался ставить «Мастера и Маргариту». Юрий накрыл стол, поставил вино, разложил фрукты, надеясь, что вместе с труппой обсудит что и как. Но только начал читать, раздались возгласы актрис:

— А чего слушать-то? Наверное, опять Зинка Славина будет играть.

— А почему чуть что — сразу я?!

Через тридцать минут перепалки Юрий закрыл текст и ушел. Артисты тоже разошлись, но только после того, как все съели и выпили. Наверное, в порыве гнева Юрий, доведенный подобными выходками актеров, мог однажды сказать коллективу, что ему нет смысла продолжать с ними работать, ведь это повторялось не один год. В качестве ответа он получил анонимное письмо, в котором некто описывал свой сон: «Я вижу вашего сына, маленького ангелочка Петю, в длинной белой ночной рубашке. Он стоит высоко, на краю открытого окна, под ним пропасть. Петя протягивает ручки и кричит: «Папа, не покидай их, иначе я умру!» Нашему сыну в то время было два года. Взбешенный Юрий зачитал анонимку на собрании труппы.

— До какой же низости вы дошли, чтобы использовать в своих интригах ребенка, делать больно его матери!

Минуту длилось гробовое молчание. Потом раздались робкие реплики:

— Это не мы!

— Мы не знаем, кто это написал!

Жизнь «Таганки» пронизывали интриги. Их движущей силой была зависть. Популярность Аллы Демидовой не давала спокойно спать Зинаиде Славиной, которая не уставала говорить за ее спиной гадости и придумывать всяческие прозвища. Но основным объектом зависти был Высоцкий. Главную роль в спектакле «Жизнь Галилея», отданную Владимиру, Юрий репетировал еще и с Александром Калягиным. Александр не подходил для нее внешне: в двадцать три года у него было лицо шестнадцатилетнего подростка, слишком моложавый. А Владимир — человек без возраста. Но труппа встретила показанный Калягиным отрывок аплодисментами, переходящими в овацию, нарочно, чтобы обидеть Высоцкого. Зная, как трудно Владимиру удержаться от выпивки, некоторые коллеги специально втягивали его в очередное застолье. Вокруг Владимира постоянно крутились Бортник и Золотухин. Высоцкий, «приняв на грудь», поил и кормил всех за свой счет. А стоило кому-нибудь сказать: «Классную тебе Марина куртку из Парижа прислала!» — как Высоцкий тут же снимал вещь: «Нравится? Бери, она мне другую привезет». Однажды он заглянул к нам домой расстроенный: «Юрий Петрович, невозможно это терпеть! Достали меня!» Актеры ревновали к Высоцкому. Мол, мэтр все ему прощает: и опоздания на репетиции, и пьянство, и прогулы. Они приходили в кабинет Любимова, говоря:

— Почему ему можно, а нам нет?!

— Потому что он — Высоцкий, — отвечал Юрий Петрович.

Владимир заслужил такое отношение Любимова. Он был талантливым поэтом и актером, добрым и не продажным человеком. В отличие от своих коллег, которые после смерти Владимира сделали на его имени успешный бизнес, вдруг превратившись в лучших друзей Высоцкого. Помню, когда я гостила с крошечным Петей у мамы в Будапеште, Юрий тяжело заболел. Лежал с температурой под сорок один в московской квартире, не в силах подняться. Высоцкий — единственный, кто пришел навестить. Достал у знакомого советника американского посольства сильнодействующий антибиотик и привез Любимову. Владимир пил, вдобавок, как мы узнали уже после его смерти, какие-то сволочи подсадили его на наркотики, приговорив к гибели. Как-то раз Владимир зашел в кабинет «шефа» — так он называл Юрия — в крайне возбужденном состоянии. «Как я устал от этих бесконечных переливаний крови!» — сказал он. И показал многочисленные метки от уколов на руках. В то время люди мало что знали о наркотиках. Юрию даже в голову не пришло, что это могут быть следы совсем не от капельниц, он поверил, что Володя действительно лечится. Не зная о новой опасности, которой подвергался Высоцкий, Юрий уговаривал Владимира не пить, тот обещал, но через какое-то время снова срывался.

Двадцать пятого июля 1980 года в пять утра к нам в дверь позвонил Давид Боровский, друг Юрия, театральный художник. Вошел, рухнул на диван и зарыдал: «Все! Кончилась ваша борьба с артистами за Высоцкого. Володя умер...» Московское правительство выдало директиву: похоронить тихо, незаметно и быстро. Юрий возмутился: «Провожать будем мы, а не вы, травившие его всю жизнь». Народное шествие растянулось от Кремля до театра. Но те, что в штатском, не отступились. Едва катафалк отъехал от «Таганки», они стали срывать со стен портреты Высоцкого, пустили поливальные машины, которые смывали в канализацию принесенные к театру цветы. «Фашисты! Фашисты!» — кричали им со всех сторон. Эти кадры, снятые собкором датского телевидения Самуилом Рахлиным, обошли мир. Естественно, что после такого позора власти затаили зло на Юрия. Его новые постановки «Борис Годунов» и «Владимир Высоцкий» оказались под запретом.

 

В интервью лондонской «Таймс» — в 1982 году Любимова пригласили в Англию ставить Достоевского — Юрий сказал: «В СССР стало невозможно работать». Кто мог предвидеть, что за этими словами в нашей жизни последует переворот? Спустя несколько дней представитель советского посольства потребовал, чтобы в течение суток режиссер Любимов вернулся в Союз. Но Юрий не мог бросить работу незавершенной, что вызвало бы большой скандал, связанный с выплатой неустоек приглашающей стороне. На нервной почве у него начался опоясывающий лишай. Муж попросил разрешения завершить постановку и долечиться. Вместо ответа в эфире лондонского телевидения прозвучало сообщение ТАСС об увольнении Юрия Любимова с должности художественного руководителя «Таганки». А следом еще одно — о лишении гражданства, приправленное лживыми слухами: Любимов уехал в Лондон, чтобы не вернуться. Видит Бог, мы не собирались эмигрировать. Юрию Петровичу — уже шестьдесят пять, сыну — всего три. Отправляясь в Лондон, взяли лишь летние вещи. Разве так готовятся к эмиграции?

Конечно, первое время мы были растеряны. До нас доходили слухи, что КГБ в отместку собирается выкрасть Петю. Мстислав Ростропович любезно предложил спрятать нас. Какое-то время мы жили в его поместье в Олдборо. Наверное, в Союзе рассчитывали, что опальный Любимов будет влачить существование в нищете и безвестности. Но Юрий стал получать приглашения на постановки драм и опер. Кстати, спектакль «Преступление и наказание» в лондонском театре «Лирик» был признан лучшим в сезоне, Любимов получил престижную премию критики за режиссуру. Первую зиму мы встретили в Вене. Без теплых вещей я страшно мерзла. Австрийскую столицу и Будапешт разделяют лишь три часа езды на машине, но забрать шубу, оставшуюся у мамы, не могла. Мы стали персонами нон грата не только в СССР, но и в странах соцлагеря. Мама плакала, переживая за дочь. За ней в Венгрии установили слежку, прослушивали телефон. И все — из-за нас.

Юрию предложили возглавить театр в Италии, в Болонье. Мне нравилось жить в этой стране. Темперамент людей, выросших под ярким солнцем, мне ближе и понятнее. Именно в Италии, когда Юрий отсматривал актрис для новой постановки «Преступления и наказания», произошла смешная история. Актриса, которой предстояло сыграть Сонечку Мармеладову, так влюбилась в Любимова, что днем и даже ночью сидела или лежала на коврике у наших дверей.

 

Несмотря ни на что, это было прекрасное время — свободное, наполненное интересными впечатлениями и новыми знакомствами. Все шло, как предсказала мама. Когда я уезжала к Юрию, она просила только об одном: «Катика, не забывай обо мне». Как я могла забыть? Мы звонили ей из разных городов мира. Едва ли не каждый день должны были слышать голос друг друга, тем более что мама осталась совсем одна. После того как Юрия выдворили из СССР, она лишилась возможности видеть единственную дочь и долгожданного внука.

Хозяйство театра полностью развалилось. Полы прогнили, стены облупились, потолки текли, кресла в зрительном зале протерлись до дыр. Повсюду грязь, грязь и грязь! При этом в штате оказалось много новых сотрудников — актеров и обслуживающего персонала. Эти «мертвые души» слонялись без дела, даже не удосуживаясь здороваться с Юрием. До сих пор с содроганием вспоминаю двадцатипятилетие «Таганки». По театру бродили толпы приглашенных Губенко пьяных людей, которые сквернословили, а потом валялись поперек коридоров. Это было отвратительно!

Утративший к 1992 году кресло министра культуры, Губенко вернулся в театр и снова нашел способ, как извлечь выгоду из сложившейся ситуации. 

Мамины пророчества сбывались с пугающей точностью. Но я никогда не вмешивалась в творческую судьбу Юрия. Он — русский человек, он создал театр с мировым именем, который стал делом его жизни. Как я могла запретить ему вернуться на родину? Я могла только помогать. 

Лужков написал на стене кабинета Юрия Петровича: «Хочу, чтобы Театр на Таганке был всегда». А сам постарался, чтобы этого не случилось. Люди, с широкой улыбкой рассказывавшие, что Любимов вернулся благодаря их стараниям, в первую очередь зарабатывали очки себе. Тринадцать лет Лужков обещал Любимову построить уникальный по замыслу международный театральный центр, макет которого памятником невыполненных обещаний маячил в фойе театра. А в итоге московские власти отобрали даже предназначенную под строительство землю.

Автор - Каталин Любимова

ДЖО МАККЕЙН О ЕВРЕЯХ И ИЗРАИЛЕ

 

РАССЕЯНИЕ ЕВРЕЕВ по всему миру. Их историческая родина была завоевана агрессором и разрушена, их культура растоптана. Они были вынуждены искать места и страны, где они могли бы жить в безопасности. Но безопасность на новых местах была ненадежна и хрупка. Поселявшиеся в других странах евреи и там подвергались притеснениям и гонениям. Слова "погром", "гетто", "антисемитизм" быстро входили в обиход многих языков. В Европе терпимость и иногда даже теплота к беженцам-евреям все чаще сменялась недоброжелательностью. Евреям не прощали их интеллект, их способность к наукам, врачеванию и торговле. Нет страны в Европе или Западной Азии, где толпа в какой-то момент не бросилась бы грабить и убивать детей Моисея. А правители стран не только нанимали на службу лучшие еврейские умы, но и пытались манипулировать еврейским населением, которое в каждой стране неизменно и быстро становилось заметной культурной и экономической силой.

Уинстон Черчилль считал одним из самых великих английских королей Эдварда I. В годы его правления, в конце 1200-х, британской короне подчинились Уэльс и Корнуолл, Шотландия и Ирландия. Эдвард I был первым европейским монархом, который построил эффективную администрацию, ввел новые законы и построил политическую систему страны . Не забыл он и о евреях. Точнее, Эдвард не забыл о еврейских деньгах. По законам тогдашней Британии евреи не могли владеть землей, не могли занимать общественные должности, не могли заниматься большинством отраслей и профессий. И евреи поняли, что только накопление денег может дать им хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне, поняли, что чулок с золотом и серебром отобрать намного труднее, чем землю или должность. Евреи стали копить деньги. Эдвард взял у еврейских общин ссуду: одолжить ему деньги согласились только они. Именно на эти еврейские деньги король Англии смог профинансировать свои имперские интересы в Европе. Но возвращать долги королю не хотелось и Эдвард нашел выход: он просто выслал евреев из страны. Через некоторое время Эдвард пригласил евреев назад, пообещав им всевозможные блага и защиту. Евреи поверили и вернулись. Эдвард одолжил у них еще больше денег и... выгнал их снова.

Большинство людей не знает, что эпоха Ренессанса пришла в Испанию раньше, чем во многие другие страны. В поздне-средневековый период в Испанию ехали все: арабы, евреи, европейцы. Университет Саламанки был одним из больших центров науки в мире, ученые всех стран считали за честь делиться с коллегами своими знаниями и идеями именно в космополитичной Саламанке. Но в 1492 году Фердинанд и Изабелла, убежденные в непогрешимости религиозного фундаментализма ввели "Закон Очистки". Все евреи, арабы и другие нехристиане были высланы из страны или сгорели на кострах инквизиции. Уцелевшие от "очистки" евреи стали называться сефардами, в отличие от беженцев из Восточной Европы, которые назывались ашкенази.

Прибытие евреев в Соединенные Штаты открыло новую эру в судьбе этого народа. Большинство американцев, приехавших из антисемитской Европы, презирали евреев, но евреев защищали конституция и законы США. И евреи, обеими руками      ухватившиеся за свое спасение - свободу, равенство и братство по-американски, за американскую мечту, с новой силой показали, на что они способны. Еврейские идеи, знания и энтузиазм были инвестированы в новые предприятия, в розничную торговлю, в индустрию развлечений. Евреи дали Америке прекрасных ученых и предпринимателей, писателей и композиторов, врачей и адвокатов. В том, что Соединенные Штаты стали самой сильной и процветающей державой есть и еврейская заслуга, в жилах этой великой страны течет и еврейская кровь.

Как контрастирует все это с Холокостом - методичным уничтожением миллионов. Евреев убивали во все времена, но только нацисты поставили эти убийства на конвейер. Приблизительно 15 лет назад я стоял в центре Дахау, пытаясь постичь, как мог случиться Холокост. Чудовищность того, что произошло там, понимание, что все это происходило неподалеку от улиц, где жили обычные трудолюбивые немцы среднего и рабочего класса, щемили сердце. Как могли люди оставаться безразличными к страданиям и гибели других людей, слышать их крики, знать про их боль и молчать? Воспринимать факт такого террора без дрожи?

Я больше не задаюсь этим вопросом. Как мы все знаем, ЛЮБАЯ секта человеческого рода способна уничтожать членов другой секты. Член Waffen SS, сербский снайпер, турецкий полицейский в Армении 1920-х годов, Klansman в Миссисипи... Да, даже история Соединенных Штатах - не розовая аллея. Даже в университетах и аспирантурах США в прошлом были ограничения на прием евреев.

Теперь у евреев снова есть их настоящая историческая Родина. Место, которое принадлежало им когда-то и принадлежит им сейчас. И в этом суть. Теперь уже не имеет значения, сколько времени и кто будет пытаться уничтожить Израиль. В случае вооруженного конфликта евреи будут драться за свою страну, за свой народ, за своих детей, они будут бороться, как борется львица, чтобы спасти своих детёнышей. Они будут бороться со свирепостью и умением, которое изумит нас, изумит мир. Многие умрут. Я думаю, что умрут главным образом те, кто нападет на евреев. Если бы в начале этой битвы были объявлены жуткие исторические пари, то я поставил бы на израильтян, будучи уверен, что они будут стоять до конца и победят.

Ирония истории: в то время как мы посылаем наших парней в далекие страны чтобы наказать тех, кто принес нам ужасы 11-го сентября в Нью Йорке, наше правительство пытается удержать израильтян от возмездия убийцам. Мы носим траур и помним 11-е сентября, но мы не замечаем, что в Израиле свое 11-е сентября случается почти каждый день. Однако, замечаем мы это или нет, не имеет значения. Как не имеет никакого значения, с кем вы - с израильтянами или с теми, кто считает, что Израиль - нарушитель покоя на Ближнем Востоке. Не имеет значения, потому что как только на горизонте замаячит новый Холокост, Израиль, с согласия и при содействии Соединенных Штатов и Европы или без этого согласия и содействия, без промедления и нерешительности уничтожит тех, кто попытается уничтожить его. Евреи больше не будут покорно идти на убой.

Джо Маккейн

СНИМЕМ ШЛЯПУ ПЕРЕД КАНАДОЙ

 Мы все должны приветствовать, прославлять, признавать и восхищаться 

 этой храброй страной за проявленное мужество. Канада заняла твердую 

 позицию против антисемитизма и в поддержку Израиля. 

Сравнивая ее с "вождем" свободного мира, называющим своего лучшего 

союзника "трусом", мы видим, что разница между США и Канадой очень 

 велика. Общие границы - да, общее руководство - монументальная пропасть 

друг от друга. 

 Канада лидирует, теперь давайте посмотрим, сколько за ней последует 

 европейских и других стран. Давайте посмотрим, кто присоединится к 

 Канаде в ООН против арабо-"палестинской" ненависти, лжи и пропаганды. 

 Как заявил министр иностранных дел Канады Джон Бэрд: "Канада 

не будет стоять за Израилем в Организации Объединенных Наций. Мы будем 

стоять прямо рядом с ним. Всегда можно начать совершать правильные 

 поступки". 

> Канада становится первой страной, подписавшей Оттавский протокол 

> Вчера правительство Канады совершило исторический шаг, подписав в 

> Оттаве протокол по борьбе с антисемитизмом. Поступая таким образом, оно 

> признало, что антисемитизм - это пагубное зло и глобальная угроза 

> еврейскому народу, государству Израиль и свободным, демократическим 

> странам во всем мире. Как отметил премьер-министр Канады Стивен Харпер, 

> "Те, кто ненавидят и хотят уничтожить еврейский народ, в конечном 

> счете ненавидят и уничтожают также всех нас". 

> Протокол свидетельствует, что с ненавистью такого рода эта страна не 

> будет мириться. Протокол устанавливает план действий, поддерживающих 

> инициативы по борьбе с антисемитизмом, и следования им другими 

> странами. 

> Протокол также формулирует яркое определение антисемитизма, впервые в 

> истории связывающее антисемитизм с отрицанием права еврейского народа 

> на их прародину - государство Израиль. Антисемитизм после Второй 

> мировой войны не признавал исторических корней евреев. Сегодняшний 

> антисемитизм со всех сторон связан с отрицаниями. Отрицание 

> легитимности сионизма как еврейского движения за возвращение на землю 

> Израиля. Отрицание связи еврейской истории со святой землей и, в 

> частности, центрального места Иерусалима для еврейского народа. 

> Отрицание Холокоста (и в то же время обвинение евреев в нацизме). 

> Отрицание того, что евреи живут свободными от антисемитизма, ненависти 

> и нетерпимости. 

> Объявляя протоколы, министр иностранных дел Джон Бэрд выразил 

> однозначную поддержку своего правительства государству Израиль. Касаясь 

> потрясений этой недели в Организации Объединенных Наций и Палестинской 

> угрозы в одностороннем порядке объявить свое государство, Бэрд сказал: 

> «Канада не будет стоять за Израилем в Организации Объединенных Наций. 

> Мы будем стоять прямо рядом с ним. Всегда можно начать совершать 

> правильные поступки”. 

> По словам Бэрда, все больше и больше стран отказываются от участия в 

> конференции ООН, которую уже окрестили «Дурбан III" по названию 

> известного антисемитского фестиваля ненависти, начавшегося как форум по 

> правам человека в Южной Африке в 2001 году. Форум в конечном итоге 

> перерос в антисемитскую ругань, во время которой репрессивные арабские 

> и африканские страны обвиняют во всех проблемах, с которыми 

> сталкиваются их собственные страны и мир, Израиль. На этой неделе к 

> Канаде присоединились правительства Франции, Новой Зеландии и Польши 

> (сегодня), а также еще 10 других западных стран, которые заявили, что 

> не будут принимать участие в конференции ООН. 

> Бесспорно, позиция правительства Канады относительно Израиля базируется 

> на принципе поддержки друзей, особенно когда они демократии и борцы за 

> права человека. Большинство еврейских лидеров согласятся, что Израиль 

> действительно большой союзник Канады в борьбе с ненавистью и 

> нетерпимостью. 

> Но борьба с ненавистью и антисемитизмом должна быть выиграна и здесь, в 

> Канаде. Оттавский протокол - это, в основном, результат доклада, 

> опубликованного этим летом канадской парламентской коалицией по борьбе 

> с антисемитизмом. Эта коалиция состояла из ведущих канадских политиков, 

> которые добровольно потратили свое время, чтобы исследовать все 

> увеличивающуюся и тревожную волну антисемитизма в Канаде. 

> В письме, сопровождающем доклад, сопредседатели следственной комиссии и 

> Руководящего комитета Марио Сильва и Скотт Рид пишут: 

> «Вывод следственной комиссии, к сожалению, в том, что бич антисемитизма 

> представляет собой растущую угрозу в Канаде, особенно в студенческих 

> городках наших университетов". 

> В докладе приводятся многочисленные примеры антисемитизма в различных 

> кампусах, в том числе, печально известного инцидента в 2009 году, когда 

> еврейские студенты Йоркского университета были изгнаны и 

> забаррикадировались в зале Гилеля, а толпа снаружи издевалась над ними 

> и выкрикивала антисемитские оскорбления. Список примеров довольно 

> долгий и тревожный. 

> Университеты должны принять к сведению доклад и подписание Оттавских 

> протоколов. Они должны немедленно положить конец полным ненависти и 

> ошибочным мероприятиям, как Неделя израильского апартеида. Они должны 

> недвусмысленно заявить, что свободой слова не следует злоупотреблять 

> для обеспечения прикрытия антисемитизма. Они должны гарантировать, что 

> еврейские студенты будут радушно приняты на территории кампусов, что их 

> учебная среда будет освобождена от антиизраильских проявлений и, 

> наконец, что университеты станут отвечать за использование своей 

> частной собственности в качестве места для поведения ненависти среди 

> студентов. 

> Оттавский Протокол по борьбе с антисемитизмом - образец поведения для 

> каждого канадца. Но особенно значим этот документ для университетов, 

> которые позволили себе стать носителями ненависти и соучастниками его 

> продвижения. Как заявил вчера вечером на церемонии подписания в Оттаве 

> мой друг, профессор Ирвин Котлер, антисемитизм - это не только самая 

> длительная из известных форм ненависти в истории человечества. Это 

> единственная форма ненависти, имеющая поистине глобальный характер. 

> Каждый человек совести должен принять к сведению Оттавский протокол и 

> никогда не забывать уроки Холокоста, когда мир молчал.