30 фото, которые доказывают, что японцы живут на другой планете

30 фото, которые доказывают, что японцы живут на другой планете

 Яндекс.Директ

Наверное, все знают, что борьба сумо появилась в Японии. Отличительной особенностью страны является цветущая сакура. Не нужно забывать и об инновационных туалетах. В Японии поезда всегда приходят по расписанию, а дренажные каналы похожи на пруды. К тому же, торговые автоматы наполнены свежими яйцами. Откройте для себя эту удивительную страну и ее потрясающую культуру!

Названия на банках с напитками написаны шрифтом Брайля

Японские болельщики остались после матча чемпионата мира по футболу 2014 года, чтобы помочь убрать стадион

Во многих общественных туалетах к стене прикреплены детские сидения

Так в местных больницах кормят рожениц

В Японии часто встречаются такие туалеты. После мытья рук воду можно использовать для смыва

Японские люки прекрасны

В большинстве японских школ нет уборщиц. Ученики убирают сами в знак благодарности школе за обучение

На бумажке написано: «Я случайно перевернул ваш велосипед и разбил звонок. Я очень извиняюсь»

Скоростные поезда в Японии ездят исключительно мягко

Я потерял свой пакет на улицах Осаки, а когда позже вернулся, то нашел его рядом с деревом в полной сохранности

Пассажиры в Токио оттолкнули вагон поезда, чтобы спасти женщину, зажатую между платформой и вагоном

В японских туалетах часто есть кнопка, которая воспроизводит шум воды. Никто не услышит, что вы там делаете!

Карпы Кои живут даже в дренажных каналах!

Еще одна причина, по которой я люблю Японию

В поездах сидения вращаются в любом направлении

Еще одно замечательное японское изобретение – стойка для хранения зонтиков. Так что вам не придется заносить мокрый зонт в помещение и никто не прихватит ваш «по ошибке»

В этом туалете можно увидеть, какие кабинки свободны, а какие — заняты

Пассажиры в Токио ждут свой поезд

В Японии даже олени очень вежливые

Персонал аэропорта машет рукой отлетающему самолету

В японских аэропортах чемоданы сортируют по цвету

Детское место в одном из поездов

Это сиденье в лифте можно использовать как туалет в случае необходимости

В Японии есть более 300 перекрестков, которые можно пересечь по диагонали

Японский отель извиняется за минутное отсутствие Интернета в 4 часа ночи

Торговый автомат по продаже свежих фермерских яиц

В Японии продают квадратные арбузы, чтобы они лучше помещались в холодильник

Только в Японии можно оставить так кошелек и заснуть прямо в поезде!

Эти перила повторяют контур лестницы

В некоторых поездах есть специальные ванны для ног, чтобы можно было расслабиться в дороге

Перевод: dailystory.me

Источник

5 новых книг по истории искусства

Босх, Бэнкси, Леонардо да Винчи и другие гении в новинках осени

Мир искусства во многом остается загадочным и необъяснимым. Жизнь художников иногда становится частью их произведений. Как это происходит, откуда вообще берутся гении, что на них влияет и почему далеко не все люди способны творить — на все эти вопросы можно найти ответы в нашей подборке.

Таинственный Босх. Нильс Бюттнер

Еще при жизни Босх стал одним из самых загадочных живописцев Северного Возрождения. Сегодня его имя ассоциируется с жуткими и адскими образами. Временное пространство, разделяющее нас с той эпохой, приводит только к увеличению числа интерпретаций. Они включают в себя и исследования алхимической символики его произведений, и дискуссии на тему того, принадлежал ли Босх к Братству Свободного Духа или адамитам. Были даже попытки объяснить картины художника с точки зрения психоанализа и методов психопатологии.

Нильс Бюттнер, профессор истории искусств в Государственной академии искусства и дизайна в Штутгарте, пытается поставить некую точку в исследованиях и домыслах по поводу работ Босха. Используя сохранившиеся документы, он подробно излагает историю жизни и творчества мэтра.

Апокалипсис в искусстве. Софья Багдасарова

Софья Багдасарова уже известна читателям по нашумевшей книге «Омерзительное искусство», где она дала принципиально новый взгляд на всемирно известные шедевры. Сюжеты, которые она затрагивала в том издании, были воистину омерзительными и местами шокирующими. По-другому и не скажешь.

Книга, посвященная Откровениям Иоанна Богослова из Нового Завета, имеет совсем другую направленность. «Апокалипсис» — единственная часть Библии, почти каждая строчка которой была проиллюстрирована. Софья Багдасарова попыталась собрать наиболее примечательные из этих изображений и дать искусствоведческие комментарии к ним. Именно этим и интересна ее новая работа — у читателей появляется возможность визуализировать текст Библии, который становится если не понятнее, то хотя бы ближе.

Планета Banksy

Бэнкси — художник, работающий на стыке стрит-арта и вандализма. Без него трудно представить себе современное искусство. Последней скандальной акцией можно считать случай с картиной «Девочка с воздушным шаром», когда полотно было наполовину разрезано встроенным в раму шредером по воле самого Бэнкси.

Личность художника до сих пор остается загадкой и притягивает к себе всеобщее внимание. Эта книга — попытка раскрыть секрет его успеха и по-новому взглянуть на давно известные работы провокатора. Она включает в себя уже уничтоженные шедевры Бэнкси, а также работы его учеников. «Планета Banksy» может стать настоящим путеводителем по миру современного остроумного, критического и наиболее близкого к публике искусства.

Таинственный Леонардо. Костантино д`Орацио

Первые страницы книги Константино д’Орацио, итальянского писателя и историка искусства, чем-то напоминают начало пьесы, где перечисляются все действующие лица, основные даты и места произведения. Автор ограничивается не только именами, он дает краткую справку к каждому из героев, иногда подробно останавливаясь на тех, кто имел прямое и неоспоримое влияние на Леонардо.

Но далее книга приобретает научно-популярный характер. Д’Орацио пытается не только дать новую трактовку известных фактов из биографии да Винчи и создать наиболее полную картину жизни художника, но и ответить на самые провокационные вопросы, например, был ли автор знаменитой «Тайной вечери» гомосексуалистом.

Марк Шагал. Джекки Вульшлегер

Джекки Вульшлегер — известный британский художественный критик. Ее книга про Марка Шагала получила две престижные премии в 2008 и 2009 годах. И не просто так.

Эта работа стала самой полной биографией известного русского художника еврейского происхождения. Он прожил почти сто лет, а посему написать монографию, которая вобрала бы в себя весь массив и сложность его жизненного пути, — задача не из простых. Здесь и будни еврейских местечек, и переезды, и любовь к жене, и Париж, где он познакомился с кругом авангардистов, и безвыходное положение в Нью-Йорке.

Как критик Вульшлегер практически не дает искусствоведческих интерпретаций или комментариев к работам художника, сохраняя напряжение и с мельчайшими подробностями описывая его жизнь.

Самые нелепые смерти в мировой литературе

Натереть зубы шалфеем, подавиться блином на поминках и неудачно притвориться мертвой

К

аждый из нас хотя бы раз проливал слезы над описанием смерти любимого героя в понравившейся книге (привет Джорджу Мартину). Однако некоторые авторы были настолько избирательны в убийстве своих персонажей, что без смеха (или недоумения) читать строки об их гибели просто невозможно. Мы выбрали самые странные смерти из произведений мировой литературы, которые в здравом уме придумать не так-то просто.

Итак, вот несколько способов умереть нелепо, если вы литературный герой.

Натереть зубы шалфеем

Кто: Симона и Пасквино в «Декамероне» Джованни Боккаччо

В «Декамероне» Боккаччо молодые люди коротают дни на загородной вилле недалеко от Флоренции, спасаясь от чумы. В это время они рассказывают друг другу удивительные и занятные истории, которые и формируют полотно этого великого произведения.

На четвертый день звучит рассказ о юных любовниках Симоне и Пасквино. Герои этой истории, желая скрыться от свидетелей, идут в сад, чтобы там предаться плотским утехам. Они лежат у куста шалфея, и Пасквино срывает листок, а после начинает тереть им зубы и десны, объясняя, что растение «отлично очищает от всего, что остается на них после еды». Вскоре молодой человек теряет зрение, дар речи и внезапно умирает.

Убитую горем Симону забирают в суд. Друзья юноши уверены: она отравила его. Судья, обвиняемая и толпа зевак отправляются в сад, где все еще лежит раздувшееся как бочка и покрытое темными пятнами тело Пасквино. По просьбе стража правосудия, девушка показывает, как все было — и тоже натирает зубы шалфеем. А уже через минуту падает на землю мертвой.

«Должно быть, этот шалфей ядовитый, чего вообще не бывает с шалфеем, а для того, чтоб он таким же образом не повредил иным, пусть его срубят по корни и бросят в огонь», — говорит судья. Когда сторож срубает куст в присутствии толпы, он находит «жабу удивительной величины, от ядовитого дыхания которой, полагали, и этот шалфей стал ядовитым».

Подавиться блином на поминках врага

Кто: Гуго Карлович Пекторалис в повести Николая Лескова «Железная воля»

Герой Лескова — странноватый немец, который приезжает в российскую глушь работать инженером. Своей принципиальностью, занудством и стремлением к «железной воле» он смешит, а порой и раздражает местных жителей, любящих выпить, посмеяться, соврать и увильнуть от работы. Упрямство Пекторалиса приводит его к конфликту с владельцем чугунного завода Сафронычем, в результате которого, по решению суда, немец вынужден ежедневно выплачивать своему оппоненту 115 рублей. В порыве гнева наш несчастный герой обещает поесть блинов на похоронах русского — и свое обещание сдерживает.

Когда Сафроныч, ежедневно получая деньги от Пекторалиса, спивается и умирает, довольный немец приходит на его похороны. Назло всем он участвует в дурацком споре, обещая съесть больше блинов, чем отец Флавиан — и падает под стол мертвым. «А отец Флавиан перекрестился, вздохнул и, прошептав „с нами бог“, подвинул к себе новую кучку горячих блинков», — пишет Лесков.

Улететь в небо на простыне

Кто: Ремедиос Прекрасная из романа Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества»

Маркес вообще рекордсмен по количеству странных смертей в своих произведениях. Чего только не происходит с героями «Ста лет одиночества»! Хосе Аркадио-старшего привязывают к дереву, где он общается с призраком человека, убитого им в молодости, и постепенно увядает. Его сын — полковник Аурелиано Буэндиа — умирает, мочась на это же самое дерево. Его дочь Амаранта на протяжении долгих лет шьет для себя погребальный саван и покидает мир девственницей, закончив работу. Единственный ребенок в роде Буэндиа, рожденный в любви, умирает, съеденный муравьями. А его отец погибает во время урагана, расшифровывая старинный пергамент, который гласит: «Первый в роду будет к дереву привязан, последнего в роду съедят муравьи».

Что же касается Ремедиос Прекрасной, которая сводит с ума мужчин, то ее уносит в небо легким порывом ветра в тот момент, когда она снимает в саду постиранные простыни. «Если литературная развязка мифа о Деве Марии заключается в том, что она вознеслась на небо и душой и телом, то почему не может быть такой же литературной развязки в истории моей героини?», — говорил Маркес.

Сгореть в подвенечном платье

Кто: мисс Хэвишем в романе Чарльза Диккенса «Большие надежды»

Мисс Хэвишем — это пожилая женщина, некогда покинутая женихом прямо перед венчанием. С тех пор она сидит в доме с закрытыми окнами, не снимает с себя пожелтевшее платье, в котором была в тот злосчастный день, когда ее бросили, проклинает мужчин и призывает свою юную воспитанницу Эстеллу делать то же самое. «Разбивай их сердца, гордость моя и надежда, — шептала она, — разбивай их без жалости!». Свое одиночество, свое презрение к людям и желание мстить мужчинам она возводит в культ.

Героиня умирает от тяжелых ожогов: однажды ее свадебное платье загорается от камина, и она валяется на полу в обгоревших клочьях, среди тараканов и пауков. Последние дни жизни женщина проводит, лежа на спине, поскольку передняя часть ее тела полностью обгорела.

Сломаться пополам во время бури

Кто: бригадир Иван Матвеевич Баклан в романе Михаила Салтыкова-Щедрина «История одного города»

Сатирический роман Салтыкова-Щедрина, представляющий хроники вымышленного города Глупова, пестрит нелепыми смертями. Градоначальник, моривший жителей голодом, умирает от обжорства. Грека, выступающего за классическое образование, съедают заживо клопы. Статский советник покидает сей бренный мир «от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ».

Про бригадира Баклана городская опись гласить следующее: «Был роста трех аршин и трех вершков, и кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого (известная в Москве колокольня). Переломлен пополам во время бури, свирепствовавшей в 1761 году».

Быть зарезанной обезьяной

Кто: мадам Л’Эспанэ и ее дочь в рассказе Эдгара Аллана По «Убийство на улице Морг»

Странную историю смерти мадам Л’Эспанэ и ее дочери расследует главный герой Огюст Дюпен. На месте гибели находят поломанную мебель и странные волоски, по структуре мало похожие на человеческие. Изуродованное тело девушки спрятано в дымоход, а ее мать с надрезанным горлом вывалилась из окна — когда сотрудники полиции пытались поднять ее с земли, голова женщины отвалилась. После тщательного расследования выясняется, что героини стали жертвами орангутанга, убежавшего от моряка, который поймал примата на острове Борнео и рассчитывал выгодно продать. Обезьяна забралась по дымоходу в квартиру к женщинам и убила их.

Неудачно притвориться мертвой

Кто: Джульетта в трагедии Уильяма Шекспира «Ромео и Джульетта»

История Ромео и Джульетты рассказывает об одной из самых нелепых и дурацких смертей в истории мировой литературы — и одной из самых известных. Влюбленные подростки из Вероны не могут быть вместе из-за давней войны между их семействами и хотят обвенчаться тайно. Их план срывается: Джульетту хотят в срочном порядке выдать за Париса, представителя веронской знати. Тогда девчушка решает притвориться мертвой, выпив специального снадобья. Ее помещают в склеп, куда вскоре добирается Ромео. Увидев, что его возлюбленная мертва, он решает тоже покинуть этот мир — и выпивает яд. Проснувшись, Джульетта находит бездыханное тело своего парня. С горя она вонзает в себя кинжал и падает на труп возлюбленного.

Случайно чихнуть на высокопоставленное лицо

Кто: Иван Дмитриевич Червяков в рассказе Антона Чехова «Смерть чиновника»

Короткий рассказ Чехова рассказывает об экзекуторе Иване Червякове, который во время театральной постановки «Королевские колокола» громко чихнул и забрызгал лысину впереди сидящего человека. Им оказался генерал Бризжалов, служащий по ведомству путей сообщения. Несчастный герой Чехова извиняется перед стариком во время спектакля и в антракте, полагая, что тот затаил на него зло. Мысль о неприятном инциденте не отпускает его и по дороге домой, и своими переживаниями он делится с женой. В течение последующих нескольких дней Червяков одолевает Бризжалова извинениями, в результате генерал не выдерживает и выгоняет экзекутора из своего кабинета. «В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего не видя, ничего не слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер», — завершает Чехов свой рассказ.

При копировании материалов обязательно размещайте активную ссылку на eksmo.ru

"Я БОЮСЬ ИХ ВСЕХ"

Рассказ настоящей учительницы. «Мне двадцать три. Старшему из моих учеников шестнадцать. Я его боюсь. Я боюсь их всех»

Дата: 10/28/2018 11:54

Светлана Комарова уже много лет живет в Москве. Успешный бизнес-тренер, хедхантер, карьерный консультант. А в 90-х она восемь лет работала школьной учительницей в глухих дальневосточных деревнях.

«Дальний Восток. Каждая осень неземной красоты. Золотая тайга с густо-зелеными пятнами кедров и елей, черный дикий виноград, огненные кисти лимонника, упоительные запахи осеннего леса и грибы. Грибы растут полянами, как капуста на грядке, выбегаешь на полчаса за забор воинской части, возвращаешься с корзиной грибов. В Подмосковье природа женственна, а тут — воплощенная брутальность. Разница огромна и необъяснима.

На Дальнем кусается все, что летает. Самые мелкие тварешки забираются под браслет часов и кусают так, что место укуса опухает на несколько дней. «Божья коровка, полети на небко», — не дальневосточная история. В конце августа уютные, пятнистые коровки собираются стаями как комары, атакуют квартиры, садятся на людей и тоже кусают. Эту гадость нельзя ни прихлопнуть, ни стряхнуть, коровка выпустит вонючую желтую жидкость, которая не отстирывается ничем. Божьих коровок я разлюбила в восемьдесят восьмом.

Вся кусачесть впадает в спячку в конце сентября, и до второй недели октября наступает рай на земле. Безоблачная в прямом и переносном смысле жизнь. На Дальнем Востоке всегда солнце — ливни и метели эпизодами, московской многодневной хмари не бывает никогда. Постоянное солнце и три недели сентябрьско-октябрьского рая безвозвратно и накрепко привязывают к Дальнему.

В начале октября на озерах мы празднуем День учителя. Я еду туда впервые. Тонкие перешейки песка между прозрачными озерами, молодые березы, чистое небо, черные шпалы и рельсы брошенной узкоколейки. Золото, синева, металл. Тишина, безветрие, теплое солнце, покой.

— Что здесь раньше было? Откуда узкоколейка?

— Это старые песчаные карьеры. Здесь были лагеря, — золото, синева и металл тут же меняются в настроении. Я хожу по песчаным перешейкам между отражений берез и ясного неба в чистой воде. Лагеря посреди березовых рощ. Умиротворяющие пейзажи из окон тюремных бараков. Заключенные выходили из лагерей и оставались в том же поселке, где жили их охранники. Потомки тех и других живут на одних улицах. Их внуки учатся в одной школе. Теперь я понимаю причину непримиримой вражды между некоторыми семьями местных.

В том же октябре меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Двадцать пять лет назад дети учились десять лет. После восьмого из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из них почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, может быть, у меня получится с ними договориться. Всего один год. Если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Дальний угол класса, задняя парта, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Родители больше не отвечают за воспитание детей, это обязанность классного руководителя. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли жить. Им не нужно другой жизни.

Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Для того, чтобы рассказать о хорошем, по домам не ходят. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. Через пятьдесят лет правнуки бывших заключенных и их охранников забудут причину генетической ненависти, но будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки, ему никогда не нагнать школьную программу. Вызывать его к доске без толку — он выйдет и будет мучительно молчать, глядя на носки старых ботинок. Англичанка его ненавидит. Зачем что-то говорить? Не имеет смысла. Как только я расскажу, как у Ивана все плохо, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы этого шестнадцатилетнего угрюмого викинга со светлыми кудрями не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью:
«Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

— Светлана Юрьевна, Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.

— Вань, иди домой, попутку поймаю.

— А если не поймаете? Обидит кто? — «Обидит» и Дальний Восток вещи несовместимые. Здесь все всем помогают. Убить в бытовой ссоре могут. Обидеть подобранного зимой попутчика — нет. Довезут в сохранности, даже если не по пути. Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.

Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание.

«Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

Два раза в неделю до начала уроков политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю по утрам пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия. И про запад. Западом здесь называют центральную часть Советского Союза. Эта страна еще есть. В ней еще соседствуют космические программы и заборы, подпертые кривыми бревнами. Страны скоро не станет. Не станет леспромхоза и работы. Останутся дома-развалюхи, в поселок придет нищета и безнадежность. Но пока мы не знаем, что так будет.

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно уехать на запад? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

Весной они набиваются ко мне в гости: «Вы у всех дома были, а к себе не зовете, нечестно». Первым, за два часа до назначенного времени приходит Лешка, плод залетной любви мамаши с неизвестным отцом. У Лешки тонкое породистое восточное лицо с высокими скулами и крупными темными глазами. Лешка не вовремя. Я делаю безе. Сын ходит по квартире с пылесосом. Лешка путается под ногами и пристает с вопросами:

— Это что?

— Миксер.

— Зачем?

— Взбивать белок.

— Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

— Пол пылесосить.

— Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

— Лешка, это фен! Волосы сушить!

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

— Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

— Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

— Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон — полный балкон настирали! Порошок переводите!

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье. А миксер мамке надо купить, руки у нее устают.

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу и один притянутый за уши повод, чтобы в очередной раз завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за англичанкой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема, ее бесит волчонок-переросток, от которого пахнет затхлой квартирой. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

— Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

— Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

— Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.

Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту. Один из парней умудрился протащить на экзамен перьевую ручку. Экзамен не сдан — мы не смогли найти в деревне чернил такого же цвета. Я рада, что это не Иван.

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

Начало девяностых. Первое сентября. Я живу уже не в той стране, в которой родилась. Моей страны больше нет.

— Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

— Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

— А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

— Ванька! Это ты?!

— Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

— Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

Он вошел в девяностые как горячий нож в масло — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

— Вы изменили наши жизни.

— Как?

— Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я шила вечерами на подаренной бабушками на свадьбу машинке.

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть».