Художник Вл. Любаров.
О ЖЕНЩИНЕ.
Однажды я сказал ему, что вижу в отторжении женщины от общей молитвы некий пережиток былых времен, несправедливость и скептическое, высокомерное отношение к женскому полу , свойственное Востоку.
- Все, как раз, наоборот, - сказал Мозель. – Всевышний, чьи заповеди мы исполняем, знал, что мужчина низменней, порочней, похотливей женщины. Вот почему он запретил нам, вечным похабникам, во время молитвы смотреть на дочерей Хавы. В синагоге они, женщины, наверху, а мы – внизу. Женщины видят нас, и это не мешает им думать о Боге. Мы же, грешные, не видим женщин ( голову задирать неудобно) и поневоле остаемся наедине с Ним. Сколько неумных слов о разделении молящихся по половому признаку у Стены плача. Но там особенно важно не отвлекаться ничем, не видеть и не слышать ничего, кроме Всевышнего. Казалось бы, пустяк - соединить в молитве мужчин и женщин, но за пустяком этим стоит разрушение основ нашей веры, в которой нет пустяков. Все продумано тысячелетиями и заповедано нам настоящими мудрецами. А мудрость не стареет, как, впрочем, и глупость.
Мало того, иудаизм не так строг к женщине в своих догматах только потому, что женщина, какой ее видит Бог, праведней и чище мужчины в предназначение своем.
Тебе нужны доказательства? Пожалуйста. Вот мальчишки и девчонки свободно ходят среди мужчин по синагоге. Мы смотрим на них добрыми глазами. Добрые глаза не могут оскорбить Всевышнего. Мы отвлекаемся от молитвы. Мы дарим девочкам конфеты. Но все это допустимо. Только страсть похоти способна увести нас от праведных путей. Мы, евреи, не аскеты. Нам и в голову не приходит, что плотская любовь сама по себе греховна. Просто всему свое время и место. Синагога не то место, где допустимо любоваться нашими замечательными подругами. Короткое время молитвы можно отдать целиком Тому, к кому она направлена. За этим нашим обычаем стоит честное, без лицемерия, ханжества, лжи отношение к человеку. И, бесспорно, юмор. Ну- ка, оглянись, нет ли свидетелей нашего разговора, потому что я скажу тебе сейчас чистую ересь. По- моему, наш Всесильный, Невидимый и Бесконечный хорошо знал, что такое юмор, да и сам любил пошутить./
О ТРАНСПОРТЕ. /
И об этом я как-то обмолвился. Мол, рано или поздно станет наша суббота таким же рабочим днем, как и все остальные дни недели. И автобусы будут ходить исправно, и домашние хлопоты, которым нет конца, заставят нас в свободный день хлопотать по хозяйству. /
Мозель вздохнул тяжко и не стал со мной спорить. /
- Да, - сказал он. – Наверно ты прав. Так будет, ничего не поделаешь. Ритм нашей жизни все убыстряется, а со скоростью передвижения и мы глупеем. Бог знал, как жаден человек, как не умеет он думать о душе и смотреть в небо. Всевышний приказал ему хоть на один день в неделе успокоиться, перестать суетиться, вспомнить о своем призвании, о душе, а не только о грешной своей плоти.
И вот еще что: праздный, отдохнувший человек, очистивший душу свою в молитве, способен на веселье, подъем духа. В радости он угоден Богу. В то время, как мрачный, угрюмый трудоголик не нужен Всевышнему даже тогда, когда несчастный занят изобретением, способным осчастливить человечество.
Разве дело в автобусах. Дело вновь в принципе, в наших обычаях, в истинах Веры.
Творец знал, что человек, не способный на паузу, рано или поздно становится фанатиком или безумцем. Он знал, что не труд превратил комок праха в человека, а способность мыслить./
Муравьи или пчелы самые большие трудяги в мире. Они работают без перерыва. Вот почему они муравьи и пчелы, а мы - люди. Мы – люди, потому что способны на праздность, когда мозг наш не загружен мусором утомительного быта. И Создатель наш надеяться, что в святой день Шабата мы все-таки вспомним, что когда-то Он вдохнул в нас душу.
Я сказал тогда, что в современном мире люди гораздо больше разобщены и разные географические точки местожительства, даже в такой небольшой стране, как Израиль, не дают возможности видеть родным друг друга в единственный, свободный день недели. Я сказал, что не вижу в этом добра и справедливости.
Мозель улыбнулся. И вновь пошутил. Он сказал так: /
- Возможно, ты опять прав. И в отсутствии автобусов по субботам нет добра и справедливости, но есть бесспорный намек. Видимо, далеко не все его понимают. И, тем не менее, он прост – намек этот: если вы дороги друг другу, живите рядом. Если вы любите друг друга, не разлучайтесь. Когда в Шабат вы увидите первую звезду на небе, и поймите, что обнять дорогое существо сможете только одним способом: потратиться на такси или отправиться пешком в дальний путь, к вам, возможно, вернется прозрение. /
- Очень остроумно, - сказал я, все еще не желая отступить. – Но, Мозель, мы все равно живет в атмосфере двоемыслия и фальши. Если разрешено по субботам работать такси, почему нельзя ездить автобусам?
- Все очень просто, - сказал Мозель. – Грех одиночки – это совсем не то, что свальный грех толпы. Вспомни о каре, обрушенной на город Лота.
И Мозель весело расхохотался так, будто не о несчастье Содома и Гоморры вспомнил, а рассказал забавный анекдот.
БРАКИ.
- Мозель, - сказал я. – Тут ты не будешь спорить. Государство не может быть моно национальным . Далеко не все в Израиле евреи и хотят быть евреями. Но всевластие рабанута заставляет людей черти куда мотаться, чтобы зарегистрировать свой брак. Я за права религиозных людей, но атеисты или не евреи тоже не бесправная масса. Это азбука демократического общества.
- Ты прав, - сказал Мозель. – Здесь сказывается отсутствие опыта государственного строительства. Мы собрали разных людей на маленьком нашем пятачке, а что с ними делать, порой, не знаем. Мы сохранили себя в галуте, помня о традициях и Боге нашем вопреки всему. Теперь нам кажется, что в условиях независимого государства, нет необходимости, как прежде, исполнять заветы и Союз с Богом. Мы уверены, что охранит нас оружие и высокие технологии. Так уже было в нашей истории./
Знаешь, меня не пугает, что не евреи смогут заключить гражданский брак в Израиле. Меня пугает, что сами евреи откажутся от хупы. Бог простит пришельцам любую форму закрепления уз. Он не простит ее нам, нашим ассимилянтам. Мне кажется, что придумана борьба за гражданские браки именно ими.
Теперь я снова, с твоего разрешения, завершу разговор шуткой. Пусть в ходе «светской революции» будут разрешены гражданские браки для всех желающих, кроме евреев. Дарю эту идею нашему премьеру и его комиссии./
КОНСТИТУЦИЯ./
- Теперь, - сказал я однажды. – Скажи, почему ты такой ярый противник конституции. Такой Конституции, которая будет способна примирить наши общины?
- Пусть будет конституция, - сказал Мозель. – Одним литературным трудом больше, одним – меньше. Какая разница.
- Но конституция – свод законов для всех граждан. /
- Данных людьми законов, - вздохнул Мозель. – Нам давним – давно дали подробный свод, дарованный Богом. Ну и что? Мы послушны ему? Мы следуем предписаниям Всевышнего? А ты хочешь, чтобы мы, евреи, жили по какой-то бумажке, нацарапанной профессорами из Тель-Авивского университета. Ты плохо знаешь евреев. Все получится совсем наоборот. В конституции будет сказано, что нужно мыть руки перед едой. Еврей станет делать это только после. В конституции будет заявлено, что все мы равны перед законом. Еврей скажет, что, бесспорно все, кроме его персональной тещи… И так далее, и тому подобное. Века свободного развития отучили нас от пользования кодексом, сочиненным такими же людьми, как мы сами. Мы никогда не станем народом законопослушным перед авторитетом конституции. Возня с этой штукой нужна популистам, политиканам. Но и нам тоже. Нам скучно в нашей утомительной сытости, мы не любим скучать. Мы еще устроим вокруг этой конституции большую бузу в национальном масштабе с референдумом, митингами и прочими глупостями. Мы в очередной раз развеселим себя сами и успокоимся в предчувствии нового маскарада. /
- Ты хоть раз способен разговаривать серьезно? – спросил я, осердясь. /
- Изволь, - вздохнул Мозель. – Я все упрошу до предела. Это христиане считают нашу Тору – Ветхим Заветом. Для нас Библия - завет не ветхий, а единственный. А теперь разного рода хитрецы хотят, чтобы мы сами сочинили к ней свое «Евангелие», Завет новый - дань современному, цивилизованному миру, и признали, что долгие тысячелетия пользовались устаревшим, ветхим сводом законов. Дорогой мой, нам не конституция нужна, а возвращение к Торе. К тому, что обеспечило наше существование на протяжении сорока веков. … Ну, нравлюсь я тебе серьезным? /
- Нет, - вздохнул я. – Не очень.
- Извини, - сказал Мозель. – Сам виноват. /
А потом, во искуплении, он рассказал мне тихий, чисто израильский анекдот о школьном учителе. Этот учитель пришел в класс и стал настойчиво требовать, чтобы ученики определили его возраст. Все стали гадать: 45, 50, 52… Наконец, один из школьников выкрикнул: 48! /
- Точно, - удивился учитель. – А как ты догадался? /
- Видишь ли, - сказал ученик. – За моей сестрой ухаживает один парень. Так папа говорит, что этот жених – половина идиота. Парню 24 года. /
Мораль этой шутки знаешь в чем? Всем нам или 24 или 48 лет, а ты хочешь, чтобы такому народу доверили сочинить конституцию./
И Мозель весело расхохотался. Таким, хохочущим, я его больше всего понимаю и люблю.
С южных гор до северных степей
Грани.ру