среда, 14 августа 2024 г.
Дому быть, саду цвесть: впервые с 2017 года в Иудее и Самарии появится еще один еврейский населенный пункт
Хакеры похитили базы данных Центробанка Ирана
Хакеры похитили базы данных Центробанка Ирана
Центральный банк Ирана (CBI) и другие банки подверглись сегодня (в среду) масштабной кибератаке, которая привела к серьезным сбоям в банковской системе страны.
ПАУЗА С КАЗНЯМИ
Пауза с казнями
Задержка тянется уже больше двух лет – последний на сегодняшний день поход на виселицу совершил 26 июля 2022 года психопат- убийца Томохиро Като. В 2008 году он на полном ходу врезался на автомобиле в веселую толпу, гулявшую в выходной день в одном из районов в центре Токио, перекрытом для транспорта. 39-летний Като сбил насмерть или покалечил нескольких первых попавшихся пешеходов, а остальных случайных людей стал резать двумя остро наточенными десантными ножами. Погибли семеро, ранения получили десять человек. Маньяк признался, что "просто хотел убить как можно больше", за что и получил билет в один конец на виселицу.
Смертные приговоры в Японии приводятся в исполнение по приказу, скрепленному личной печатью министра юстиции. Люди на этом посту меняются часто, многие не спешат с выполнением страшноватой обязанности, но встречались и энтузиасты.
Например, нынешняя глава МИД Японии Ёко Камикава за один год утвердила казни 13 человек, включая большую группу изуверов-убийц из секты "АУМ Синрикё", устроившей газовую атаку в токийском метро. Нынешнюю паузу с казнями многие объясняют нашумевшим делом 88-летнего бывшего боксера Ивао Хакамады, который в 1968 году был приговорен к смерти за убийство четырех человек, провел десятилетия в одиночке в ожидании казни, однако в 2014 году был освобожден. В ходе пересмотра дела суд признал, что следствие подтасовало улики и обрекло на казнь невиновного человека.
Сейчас при большом внимании общественности начался новый процесс, который должен завершиться полным оправданием несчастного старика, и эта история вполне может останавливать глав японского юридического ведомства от утверждения новых приказов о проведении казней.
Есть, возможно, и другая причина: до сих пор не забылся скандал с министром юстиции по имени Ясухиро Ханаси, который как-то ляпнул, что на его посту ни денег, ни известности не заработаешь. "В дневной выпуск новостей можно громко попасть только в том случае, если утром поставишь печать на приказе о смертной казни", - заявил дурачок, которого за это немедленно отправил в отставку премьер-министр Фумио Кисида. Скандал был страшный, и он, возможно, мешает новым людям на посту министра юстиции утверждать смертные приговоры – а вдруг подумают, что ты отправил человека на виселицу только ради саморекламы!
Лучшие хакеры Америки нашли уязвимости в машинах для голосования, но нет времени их исправлять
Лучшие хакеры Америки нашли уязвимости в машинах для голосования, но нет времени их исправлять
Подключайтесь к Telegram-каналу NashDom.US
Курсы израильских акций и курс шекеля резко возросли
Курсы израильских акций и курс шекеля резко возросли
Михаил Членов: «Меня всегда привлекала экзотика»
Михаил Членов: «Меня всегда привлекала экзотика»
7 августа на 84 году жизни умер этнограф, лингвист и общественный деятель Михаил Членов. В 2015 году в интервью «Лехаиму» он рассказал об индонезийских западниках‑сепаратистах, о социальной организации эскимосов и об идеальной еврейской жизни. В память об ученом мы снова публикуем этот рассказ.
«Морями теплыми омытая, лесами древними покрытая…»
В 1958 году я поступил в Институт восточных языков, который сейчас называется Институтом стран Азии и Африки. Я поступал сразу на индонезийский язык, тогда была объявлена индонезийская группа. Мне вообще хотелось увидеть мир, я любил всякие Великие географические открытия, много читал об этом. А тогда еще был период дружбы с Индонезией, и вышел такой замечательный цветной документальный фильм «По Индонезии» — его сейчас мало кто помнит кроме Юлия Кима, который по этому поводу песенку сочинил. В этом фильме Шульженко пела песню «Страна родная Индонезия», и вся Москва ее распевала. И я, когда готовился к поступлению и сидел в школьном зале Ленинской библиотеки, решил посмотреть, что за Индонезия такая, и увидел, что большинство книг — на голландском языке. Я взял одну книгу наудачу и увидел, что более или менее понимаю, что там написано. Мне это все понравилось, и я решил, что, значит, я иду в правильное место. И я попал в довольно симпатичную компанию, нас было семь человек в группе, из них несколько еще остаются в Индонезии, в смысле занимаются этой темой. Одна моя сокурсница там так и преподает индонезийский язык всю свою жизнь.
Стал я учить этот язык, и у меня неплохо получалось. На втором курсе меня устроили работать переводчиком в секретную высшую партшколу для восточных коммунистов. Там была группа индонезийских коммунистов, которые маскировались под вьетнамцев — Индонезия же считалась капстраной. Но все знали, что они индонезийцы. Для меня, конечно, это была колоссальная школа. Помню, я туда пришел, меня посадили, сказали: «Сегодня ты переводишь лекцию по бухгалтерскому учету». Ужас. Я же на тот момент только первый курс окончил. И дальше я в течение двух лет ходил туда и переводил им лекции по программе высшей партшколы, то есть там и диамат, и истмат, и международное рабочее движение. Индонезийцы меня приняли хорошо, начали меня учить. И довольно быстро я освоил этот язык очень неплохо. Потом неожиданно попал переводчиком в Кремль — переводил Хрущеву, Брежневу, еще кому‑то. Получил некоторую известность в Москве как переводчик — знающих индонезийский язык было не так много.
Моим основным тьютором был Дега Витальевич Деопик, который до сих пор преподает в ИСАА на кафедре Юго‑Восточной Азии. Я писал у него курсовые по Португальскому Тимору, по китайским источникам о средневековой Индонезии — мне все это очень нравилось. А потом мне так здорово повезло, и я попал в эту Индонезию — в 1963 году, еще не кончивши институт. Несмотря на пятый пункт и прочее. Был человек, его звали Моисей Владимирович Рябкин, который работал в Госмонтажспецстрое. Он был еврейский дядечка и, имея эту возможность, подбирал еврейских ребят и отправлял их за границу. И так я случайно совершенно проскочил. И два года жил на Молуккских островах. И потом, когда вернулся, диплом писал уже по Молуккским островам — по истории сепаратистского движения Республики Южно‑Молуккских островов. И до сих пор продолжаю что‑то пописывать по этому поводу. Я там собрал немалый материал, в частности, по сепаратистскому мятежу 1950‑х годов на востоке Индонезии — это такая забытая Б‑гом и людьми история. Мятеж этот имел очень серьезный культурологический аспект. Потому что сами сепаратисты были сильно вестернизированной этнической общностью, сформировавшейся в процессе колониальной истории этого востока Индонезии. Молуккские острова иначе называются Островами пряностей. Именно их и искали Колумб, Васко да Гама и прочие. И когда голландцы их нашли, там надолго установился центр голландской колониальной империи. И в процессе борьбы за пряности там возникла эта вестернизированная прослойка; они были союзниками голландцев даже в войне за независимость Индонезии, в 1945–1949 годах. Антропологически это была смешанная группа: там были и метисы, и восточноиндонезийский народ амбонцы — он так называется по острову Амбон. То есть это был не просто сепаратистский мятеж, а столкновение разных культурных моделей. Настроенный на западноевропейскую культуру, на цивилизацию, забытый и никому не известный индонезийский небольшой народец восстал против огромной восточноазиатской мощи, центром которой являлись яванцы и остров Ява, которая их и раздавила в конечном счете. И я им не только сочувствовал, я очень полюбил этот остров, люблю его до сих пор. Молуккские острова очень важны для меня, и два года, проведенных там, считаю среди лучших лет моей жизни. Кроме сепаратистского мятежа я увидел там еще массу интересных вещей. Район оказался совершенно не известным не только советским людям, но и вообще европейской литературе.
Я был там с женой, а она училась тогда на филфаке МГУ. И я ей сказал: «Давай я буду заниматься сепаратистами, а ты, дорогая, займись‑ка языками». И мы выяснили, что там 60–70 местных языков, подавляющее большинство из которых никто в мире за пределами Молуккских островов не знал, даже по названиям. Мы работали на строительстве, а на строительство приезжало много молодежи с окрестных островов. И мы стали этих деревенских ребят дергать, чтобы они нам заполняли словники. И в результате собрали материалы по 35–36 языкам, которые ранее никем не описывались, о каких‑то не было даже упоминаний, какие‑то были известны только по названиям.
Кроме того, я наткнулся на очень интересный этнографический материал. Ведь рядом с островом Амбон, где жила эта вестернизированная элита, находились абсолютно первобытные острова. На двух из них мне даже удалось побывать. И выяснилось, что там сохранились совершенно удивительные вещи, например первобытные тайные мужские союзы — такое новогвинейское, меланезийское явление: сообщество мужчин, объединившееся с мистическими целями, проводящее всякие обряды, инициации, — и социальные структуры во многом на эти союзы опирались.
С ворохом всех этих материалов в 1965 году мы вернулись в Москву. Я вдруг понял, что в моих руках то, о чем никто не знает. У меня, правда, всегда было ощущение, что это никому и не интересно: какого черта нам эти Молуккские острова? Зато мне самому было очень интересно, и я решил, что надо этим заниматься, написать какие‑то работы. Написал я диплом. Еще собирался перевести парочку голландских трактатов XVII века про Молуккские острова, но это не получилось.
Позднее я защитил диссертацию по Молуккским островам, в 1976 году издал книжку «Население Молуккских островов». Так она, кажется, и остается единственным сочинением российского востоковедения по востоку Индонезии. Я снова побывал на Молуккских островах в 2012 году. Но это имело, скорее, чисто личное значение, не академическое. Приехать через 50 лет после того, как я там был: другая реальность, другие проблемы, другое все. Нельзя дважды войти в одну воду.
«На далеком Севере…»
Уезжал я в либеральное время хрущевское, когда выпускали, а вернулся в брежневское, нелиберальное, и понял, что больше меня никуда не выпустят. Я же поначалу был убежден, что на всю жизнь останусь в этой Индонезии. За два года Россию забыл напрочь, просто смутно помнил, что это такое. Была на меня заявка из советского консульства в Сурабае, мне говорили, дескать, езжай в Москву, защищай диплом и приезжай скорее — нам нужны культурные атташе. И я пошел было в МИД. На меня посмотрели и сказали: «Партийность? Давай, до свидания, товарищ».
Диплом я защитил не вовремя — то есть не весной, а осенью, потому что приехал в Москву только в мае, — и поэтому не получил распределения. Такой редкий случай. И все думал, что же мне делать, куда деться? Ходил по Москве, как будто это была абсолютно незнакомая земля. Все никак не мог понять, куда же я попал: уже, кажется, я был на краю света — на Молуккских островах, но теперь попал на совсем уж какой‑то край света. Поскольку в привычке было подхалтуривать, я нанялся переводчиком в группу индонезийцев, которая была проездом в Москве и ехала куда‑то дальше. И среди них был индонезийский этнограф, который меня попросил перевести его лекцию о даяках Калимантана — коренном населении Борнео — в Институте этнографии. Так я впервые попал в Институт этнографии. И после лекции ко мне стали подходить сотрудники института. Они поняли, что я там был, а они там не были — сидели занимались Индонезией, никогда в жизни там не бывая. И в результате они мне предложили поступать к ним в аспирантуру, что я и сделал. И поступил. Не без сложностей — «пятый пункт» повредил. Я уже сдал все экзамены, а меня все не брали и втихаря сказали: «Понимаешь, превысили квоту на евреев». Но все‑таки взяли в 1966 году — и до 1999‑го я проработал в Институте этнографии.
Когда году к 1970‑му я понял точно, что больше выпускать за границу меня не будут, а я уже привык в Индонезии заниматься с людьми, я решил поехать на Север и посмотреть, что это такое. Экзотика меня всегда привлекала. Сначала, еще будучи аспирантом, я съездил в замечательную учебную экспедицию к русским — есть такой народ, — к сельскому населению Вологодской и Архангельской областей. Очень много мне дала эта экспедиция, я с удовольствием ее вспоминаю. Потом коллеги позвали меня на Ямал — в 1969 году, а в 1971‑м я попал на Чукотку, где дальше и остался. В ямальских экспедициях я впервые прошел хорошую школу полевой работы, понял, как вообще нужно ее вести. Пока я жил в Индонезии, я был «туан Михаэль», то есть «господин Михаэль», меня знали все эти острова, но навыка целенаправленной этнографической работы у меня еще не было. Вот приезжаю я к ненцам, стоит чум, там сидит ненец. И что дальше делать? «Здравствуй, дядя, мы пришли тебя поизучать»? За три экспедиции в Западную Сибирь я получил очень большой опыт и, попав уже на Чукотку, смог его применить.
О Чукотке у меня еще с детских лет было некоторое представление, потому что мой дядя Анатолий Членов, довольно известный детский писатель, прожил несколько лет на Чукотке полярником и писал всякие книжки типа «Моя Арктика», «Как Алешка жил на Севере». И я привык какие‑то чукотские штучки слышать.
Экспедиция была не к чукчам, а к эскимосам. Я уже знал, что в этнографической литературе существует дискуссия по поводу традиционной социальной организации эскимосов, в частности по поводу существования у них экзогамии и экзогамного рода. Что такое экзогамный род? Вот, скажем, сидит ненецкая женщина и объясняет мне: «У нас чтобы Вануйто женился на Сэротэтто — такого не бывает. А у русских, у них все может быть. У них сын на матери может жениться, да брат на сестре. У русских, у вас, все бывает». Ожидаешь у эскимосов встретить что‑то подобное — ничего подобного нет. И я решил заняться генеалогическими исследованиями, записать систему родства. Увидел, что система родства у эскимосов интересная и заслуживает того, чтобы ее записать, что мало кто умеет — это ведь особая наука. Это, пожалуй, единственная часть этнографии, которую этнография не делит с другими науками. Потому что, когда этнограф занимается материальной культурой, домами, костюмом, пищей, он занимается этим вместе с искусствоведом, с культурологом. А система родства — это этнографическая эзотерика, очень сложная такая алгебра. Я втянулся в это дело и понял, что кроме опросов живых эскимосов надо будет еще сюда поехать и попробовать картографировать, этнографически картографировать стойбища, которые там были с конца XIX и до середины ХХ века, а потом прекратили быть. И пошло‑поехало. В 1976 году я поехал туда снова и тогда наткнулся на Китовую аллею, древнее эскимосское святилище — два ряда вкопанных в землю огромных китовых костей. Я археологом себя не считаю, но раз уж был открыт памятник, мы должны были с ним что‑то сделать. Мы выпустили книгу про Китовую аллею в 1985 году и целый ряд статей.
В целом я провел 8–9 экспедиций на Чукотку, что довольно много. Вскоре я знал их всех до последнего человека, знал, кто откуда, из какого клана, знал их судьбы. В 1971 году я там встретил своего будущего соавтора Игоря Крупника, с которым мы близкие друзья и до сих пор вместе пишем про социальную организацию эскимосов, хотя он давно в Америке, а я здесь. Мы стали размышлять о том, что происходит с этим народом, потому что народ находился в довольно сложном положении, как и многие народы Севера. И стали стучаться в двери местной власти — она была в Магадане и в Анадыре. Писали докладные записки, то есть разного рода рекомендации по организации современной жизни эскимосов Чукотки. Там было наломано немало дров, и во власти были люди, которые понимали, что они наломаны. Вот, скажем, исчезает язык. Что делать? Смириться с этим или преподавать его в школах? Если преподавать, то как, в каких классах? Или проблема трудоустройства, проблема традиционного промысла — морского зверобойного. За 40–50 лет до того все эскимосы были либо охотниками, либо обслуживали эту охоту, но к моменту, когда мы приехали, охота как таковая уже почти исчезла, в ней была занята очень небольшая часть населения. И возникал вопрос: а что должны делать остальные? Было забавно: я, с одной стороны, был нехорошим человеком и сионистом, за мной бегал КГБ, и когда я туда приезжал, местный КГБ всегда знал. А с другой стороны, меня и Крупника принимали местные власти, читали наши докладные записки и даже с нами консультировались. Какой‑то эффект наши старания возымели, пусть небольшой, но тем не менее.
А недавно я был на Всероссийском конгрессе антропологов и этнологов. Чукотская делегация сбежалась на меня смотреть: «Членов, ты живой, да? Мы же с детства читаем твои статьи!» Я у них там вроде культурного героя.
Я до сих пор продолжаю заниматься северной тематикой, хотя меньше, чем индонезийской. От северной отошел, потому что она у меня была очень прочно связана с полевой работой. Я прекратил ездить в поле в 1990 году. Мне исполнилось 50 лет, и я решил: хватит. В 1990 году у меня началась новая жизнь, совершенно новая. Еще раньше я занимался преподаванием иврита, отказническими гуманитарными семинарами, Еврейской историко‑этнографической комиссией — все это было запретно и происходило на квартирах, а в 1990‑х занялся выводом еврейской жизни из подполья и ее легальным продолжением.
«Интересные теории вырастают из сложной жизни»
После «великого раскола» Еврейского национального движения в 1976 году «культурники» проводили симпозиум, и я там делал доклад о том, как я вижу еврейскую жизнь в СССР. Как было бы здорово, если бы вдруг советского государства не стало и мы бы зажили припеваючи. А как? Идеальную еврейскую жизнь я представлял как некий зал, где будут сидеть евреи. В этом зале будет много дверей, и каждый еврей сможет выбрать ту дверь, которая ему понравится. Конечно, получилось не совсем так, как я задумал.
Когда внезапно открылся, а потом рухнул Советский Союз, в эти открытые двери — кто в них только не вошел. Появилось несколько поколений, как я это дело называю. Вначале появилось поколение советских евреев — таких антисионистских, но незамаравшихся. Яркая личность в этом поколении — Голенпольский . Потом появилось поколение Ваада — всесоюзной еврейской организации, возникшей в 1989 году. Это поколение тоже уже почти все либо вымерло, либо уехало. Хабад появился в 1990‑х годах, а как реальная сила — только в 2000‑х. Сменялись разные поколения, но преемственность, безусловно, есть.
В разгаре перестройки, давая одно интервью, я сказал, что то, что сейчас происходит, это хевра кадиша советского еврейства. Сейчас, наверное, я не поддержал бы эту идею. Как известно, пророческого дара мы лишены уже давно, поэтому не будем заниматься прогнозами. Но в целом я полагаю, что на несколько поколений нас вполне хватит.
Некоторые очень важные вещи изменились. Во‑первых, это резкое сокращение численности, которое продолжается и, очевидно, будет продолжаться. Во‑вторых, это вымывание чистокровных евреев и выход на сцену — мощный выход — полукровок, четвертинок, восьмушек — Jews by choice. В‑третьих, это исчезновение дискриминации евреев в России, да и в других странах бывшего СССР. И в связи со всем этим — изменение характера идентичности. Поэтому то, что сейчас происходит, это совершенно новая жизнь, которая имеет свои серьезные кризисные моменты и имеет свои безусловные плюсы по сравнению с советским периодом. В целом я смотрю на еврейскую жизнь России достаточно оптимистично, если только не какая‑то катастрофа, которую, конечно, нельзя исключать: от тюрьмы да от сумы, как известно, не зарекаются. А в остальном что? Нормально. Прорвемся, поскольку раньше всегда прорывались.
И иудаика — это один из наиболее ярких и позитивных моментов этой новой еврейской жизни в России. Я считаю, что она развивается вполне успешно и за последние 20 с лишним лет внесла немалый вклад в общемировую иудаику. Даже если бы сейчас вообще все взяли и уехали или бросили этим заниматься, все равно уже было бы дайену .
При этом концептуально не только российская иудаика, но и иудаика в мире — англоязычная, ивритоязычная — сейчас довольно слаба. Это происходит потому, что мировое еврейство переживает, скажем прямо, достаточно шоколадную жизнь по сравнению с тем, что было до моего рождения, например. Когда идет шоколадная жизнь, с творчеством получается не очень. Интересные теории вырастают из более сложной жизни.
(Опубликовано в №283, ноябрь 2015)
Раскрытие сокровенного: Зачем мы отмечаем пост Девятое ава
Раскрытие сокровенного: Зачем мы отмечаем пост Девятое ава
Пост Девятое ава принято отодвигать из‑за субботы. В трактате Мегила, л. 5 (2) приводятся слова рабби Абы бар Зивды: «Как‑то случилось, что Девятое ава выпало на субботу, и рабби Йеуда А‑Наси не хотел переносить его на следующий день, но мудрецы с ним не согласились».
Рабби Цадок из Люблина объяснил отрывок из книги пророка Нахума, «несчастье не случится дважды». По его мнению, это значит, что исторические события и праздники выпадали не на случайные дни, а на те, когда был особенный Высший свет чуда. И след этого чуда остается. С того момента, когда событие произошло, в определенный день проливается в наш мир свет этого чуда; однако печальные события не оставляют следа.
Возникает вопрос: зачем мы отмечаем пост Девятое ава? Дело в том, что разрушение Храма дало нам повод для раскаяния. Таким образом, несчастье принесло положительный результат. Необходимо заметить, что разрушение Бейт а‑микдаша произошло, безусловно, по воле Ашема, но не по закону Дин, а по закону рахамим. Ведь если бы Бейт а‑микдаш не был бы разрушен, то наш грех, явившийся причиной его разрушения, остался бы неокончательно нами понятым и не было бы постоянных усилий его исправления, а, наоборот, мы укрепились бы в своем зле, и тогда уже не было бы пути к спасению.
О том, что разрушение Первого и Второго храмов было по мере рахамим, свидетельствует и тот факт, что в плаче Ирмеяу (Эйха) приводится только четырехбуквенное Имя Ашема, смысл которого — рахамим.
Зоар учит, что Исход был в месяц нисан, который называется также месяц авив; буквы в этом названии расположены в алфавитном порядке, что свидетельствует о мере рахамим — милосердного суда, который в недрах своих таит прощение и путь к исправлению. Например, в месяце тишрей буквы расположены не в алфавитном порядке (тав — йуд — шин…), и это означает меру строгого суда — Дин.
Это можно сравнить с действиями отца, который дает своему сыну горькое лекарство, несмотря на то что ребенок плачет. Отец не обращает внимания на плач, так как знает, что лекарство поможет, а плач не играет никакой роли. То, что, с нашей точки зрения, в разрушении Храма никак нельзя усмотреть проявление любви Ашема, вызвано тем, что эти события исходят из таких высших миров, что мы не способны это видеть и понять. Именно поэтому речь идет об абсолютной любви и милости.
Рассказывает Гемара (Йома, 54:2), когда завоеватели зашли в Бейт а‑микдаш, они увидели двух херувимов, слившихся в объятии. Известно, что, когда происходили события, направленные против Ашема, херувимы над арон кодешем отворачивались друг от друга (трактат Бава батра, 99 (1)). Значит, в момент разрушения, о котором говорит трактат Йома, Ашем благоволил к народу, несмотря на видимый гнев.
Таким образом, Тиша бе‑ав (Девятое ава) было временем благоволения к народу Израиля (!). Однако после субботы не остается следа от благоволения Ашема, хотя и в субботу проливается Высший свет, который не может остаться в этом мире.
Поэтому мы на исходе субботы вдыхаем благовония, чтобы компенсировать потерю этого благоволения — второй души. В отличие от этого, в праздники (йом тов) эта вторая душа нас не оставляет, так как она создана нашими добрыми делами, и благодаря этому Высший свет получает свое постоянное вместилище в этом сосуде добрых дел. Аналогично этому для сохранения благоволения, скрытого от нас Девятого ава, мы должны создать вместилище (кли) — этой цели как раз и служит наш пост. Вот почему мудрецы не приняли предложение рабби Йеуды А‑Наси отменить отодвинутый с субботы пост. Более того, распространено мнение, что главная часть разрушения Храма произошла десятого ава, но мудрецы установили пост на Девятое ава для того, чтобы время разрушения двух Храмов можно было отметить в тот же день, так что речь не идет о полном отложении поста.
Книгу Йосефа Менделевича «Раскрытие сокровенного» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле и других странах
Суть еврейских праздников. Разрушение храма: удаление Шхины
Суть еврейских праздников. Разрушение храма: удаление Шхины
Храм — центр всего
В центре траура Девятого ава стоит то событие, которое стало началом и символом всего, что случится впоследствии: разрушение Храма. Это не только еще один эпизод, деталь в долгом перечне наших бед, это ключ ко всем несчастьям еврейского народа, их смыслообразующая основа. Разрушение Храма превращает все случаи религиозных гонений, изгнаний, погромов и унижений из разрозненных исторических эпизодов в значимые элементы в рамках широкого контекста.
Храм был единственным местом, где служение еврейского народа Творцу носило всеобъемлющий характер, он являлся центром мирового еврейства, а главное, он был наделен уникальной святостью, являясь единственной сакральной областью, признаваемой иудаизмом. О том, в какой мере был важен Храм и сколь центральную роль он играл в жизни еврейского народа, можно судить хотя бы на основе беглого просмотра перечня заповедей. Менее половины из 613 заповедей Торы могут быть соблюдены после разрушения Храма (причем некоторые из них можно соблюсти лишь частично). Это относится и к областям законов Письменной и Устной Торы. Можно сказать, что большая часть всей системы иудаизма — мы подразумеваем не только те законы, которые имеют непосредственное отношение к Храму и храмовому служению, но всю совокупность заповедей, действий, запретов и обычаев — не может быть реализована после разрушения Храма. Это изменение общей конфигурации системы наглядно показывает, что произошло с сущностью иудаизма после разрушения Храма.
В Храме сходились все жизненные пути еврейского народа, и его отсутствие является изъяном всего нашего национального бытия. Разнообразные институты власти и духовные центры, создаваемые на протяжении еврейской истории, не смогли занять то основополагающее место в жизни народа, которым некогда обладал Храм. Даже центры изучения Торы, которые приобрели особую важность для всего народа после разрушения Храма, были, по сути своей, связаны с ним. Эта связь возникла не только в результате последовательности исторических событий: согласно Торе, законотворчество, носящее обязательный характер для всего народа Израиля, может осуществляться лишь на территории Храма. Поэтому именно там собирался Санѓедрин. Таким образом, разрушение Храма лишило народ Израиля той центральной оси, вокруг которой вращалась вся его религиозная и национальная жизнь, выстраивалось все еврейское бытие. Изгнание Шхины произошло не только на метафизическом уровне, но имело и весьма ощутимое историческое выражение. Отсутствие Храма означает потерю направления и смысла национальной жизни, превращение ее в беспорядочный поток событий.
Начало изгнания
Храм, когда он еще стоял на своем месте и весь народ знал, что «Г‑сподь обитает на Сионе» , являлся не только средоточием национальной жизни, он задавал ее направление, устанавливал отправные точки и цели. Это происходило несмотря на то, что многие евреи и тогда жили в диаспоре, а материальное и политическое положение в Стране Израиля оставляло желать лучшего. Пока Храм стоял на своем месте, евреи, жившие в других странах, были лишь диаспорой, обитавшей вдали от своих собратьев на родине. Потеря национальной независимости лишь немногим изменила это положение, поскольку народ Израиля в своей стране обладал независимостью лишь на протяжении кратких исторических периодов.
Существенное изменение наступило, когда был разрушен Храм. Тогда и возникло понятие «изгнание», с той поры берет свое начало ощущение сиротства. Еврейская диаспора, которая раньше имела единственный общий центр, словно осиротела с разрушением Храма. Теперь тяготы еврейского народа в разных краях перестали быть случайными, временными проблемами, подобными тем, что переживают другие народы, но стали постоянным изгнанием, «игом царств», довлеющим над евреями во всех странах, в том числе и в самой Стране Израиля.
Внутреннее значение Храма состояло в ниспослании всему миру в целом и народу Израиля, в частности, дара Б‑жественного присутствия, Шхины. Таким образом, непосредственным результатом его разрушения стало ее удаление из среды народа Израиля. Страдания еврейского народа на всем протяжении изгнания явились лишь внешним выражением этого процесса разрушения, новых ударов, наносимых народу, лишившемуся своей святыни, утратившему ось существования. Поэтому все беды и несчастья, приключившиеся с народом Израиля, в сущности, проистекают из гибели Храма. Во всех них сказывается экзистенциальная утрата и глубокая боль, вызванная удалением Шхины. То страдания народа, переставшего играть свою общую роль, распавшегося на отдельные, непрочные и уязвимые части.
Избавление — возвращение Шхины
Мидраш рассказывает, что в день Девятого ава, именно в момент разрушения Храма, родился Машиах . Этот мидраш является ключом к пониманию другого аспекта краха и избавления. Если основой всех постигших народ Израиля катастроф, в сущности, было разрушение Храма, что символизировало устранение Шхины, в центре грядущего Избавления будет стоять явление Царя‑Машиаха и ее возвращение. Нам уже недостаточно локальных изменений и исправления отдельных деталей. Возвращение народа на свою землю, обретение им политической независимости и даже построение Храма не смогут восстановить то, чему был нанесен столь тяжкий урон, восполнить пустоту, образовавшуюся в течение множества поколений. Это может исправить лишь полное избавление небывалой мощи, сопровождаемое явлением Машиаха.
Чтобы оправдать все, что произошло с еврейским народом в изгнании: страдание и сиротство, унижения и муки — недостаточно восстановить былой статус‑кво. Избавление должно достичь более высокого уровня и привести к тому, что все годы изгнания окажутся «спуском ради подъема» . Это Избавление, черпая из опыта двухтысячелетних страданий, сможет создать более высокий порядок бытия. Это и будет подобающим исправлением разрушения.
Книгу Адина Эвена-Исраэля (Штейнзальца) «Суть еврейских праздников» можно приобрести на сайте издательства «Книжники» в Израиле и других странах.