ПАЛЕСТИНСКИЙ НАРОД - МИФ

Понятия «палестинский народ» и «палестинская государственность» были созданы лишь с одной единственной целью - разрушить Государство Израиль, и палестинские лидеры сами неоднократно признавались в этом.  Политическая алхимия - цели и средства  «В море лжи нет лжи больше и циничнее, чем призывы к основанию независимого палестинского государства на Западном берегу… Со времени геббельсовской пропаганды не было случая, когда откровенная и непрерывная ложь приносила результаты большие, чем сейчас…» (статья «Палестинская ложь», «Гаарец», июль 1976 год).  Эти строки написаны более 35 лет назад бывшим министром образования от партии МЕРЕЦ профессором Амноном Рубинштейном, и они наилучшим образом демонстрируют драматические изменения в восприятии конфликта с палестинцами леволиберальной интеллигенцией и фиаско израильской внешней политики в целом. Они наилучшим образом показывают, сколь далеко ушла наша интеллегенция от реальности и от заботы о своей стране и своем народе, скатившись к бесконечному и безусловному отрицанию Израиля во имя «палестинского дела». Впрочем, перейдем к фактам…  «Ситуация в Палестине в 1947 году и образование Государства Израиль являются абсолютно незаконными, независимо от прошествия времени. Декларация Бальфура, мандат на Палестину и все, что базируется на них, должно считаться незаконным и недействительным. Исторические и религиозные притязания евреев на Палестину не соответствуют историческим фактам и трезвой общепринятой концепции государственного статуса. Иудаизм является религией, а не независимой национальностью. Евреи не составляют единую нацию, владеющую принадлежащей ей территорией. Евреи - граждане стран, в которых они родились». (Пункты 19 и 20 Палестинской хартии, 1964 год)  Эта декларация, написанная задолго до «оккупации» и «поселений», проливает свет на отношение арабов, и в частности палестинцев, к Израилю. Проблема - не границы Израиля, а само его существование. Поэтому создание палестинского государства и ликвидация поселений в Иудее и Самарии, с точки зрения арабов, не являются решением проблемы, ибо корень зла в их глазах - наличие еврейского государства в любых, пусть даже минимальных границах. Евреи не могут, с точки зрения арабов, иметь собственное государство, и последствия ухода Израиля из сектора Газы в 2005 году полностью доказало оправданность этого вывода.  Все это следует помнить в виду, когда речь идет о переговорах с палестинцами и их намерениях провозгласить свое государство. Провозглашение такого государства является своего рода политической алхимией - попыткой создать некое образование на основе мифа, из отсутствующих для этого компонентов.  Я это докажу ниже, но сперва хочу подчеркнуть: при подготовке данной статьи я не пользовался израильскими источниками, а исключительно палестинскими и арабскими. Таким образом, анализ, содержащийся в ней, базируется исключительно на арабской точке зрения.  Среди историков и социологов не существует единых критериев по поводу того, как определять «нацию» или «национализм». Тем не менее ученые соглашаются, что существуют определения базовых компонентов этих понятий. Как бы ученые и эксперты ни расходились в своих оценках и подходах, они убеждены, что «нация» представляет собой определенный этнос, часть человеческого сообщества, стремящийся к политическому суверенитету на определенной территории; а национализм - стремление определенной этнической или религиозной группы населения в той или иной стране к политической независимости - также на определенной территории.  Внимательное рассмотрение исторических событий нашего региона позволяет без труда обнаружить наличие двух факторов, вступающих в противоречие с этими понятиями: во-первых, отсутствие определенной, явно выраженной этнической группы, стремящейся к обретению политического суверенитета; во-вторых, отсутствие определенной, четко обозначенной территории, на суверенное владение которой выражаются претензии.  Чтобы придти к такому выводу, достаточно проанализировать палестинские источники. При ближайшем рассмотрении мы обнаруживаем, что палестинцы сами не в состоянии обозначить критерии, позволяющие определять их как народ, и территорию, которую они определяют, как историческую родину. Не нужны особые усилия, чтобы осознать: государство Фалястын, на которое претендует палестинские арабы, является искусственным мифом, составленным из различных надуманных, накладывающихся друг на друга и зачастую противоречащих друг другу компонентов. Несмотря на громкие декларации, этот факт быстро распознается, а притязания палестинцев легко разбиваются.  Вывод, который мы можем сделать на основании анализа, доказывает, что все здание «палестинской государственности» является политическим изобретением, призванным замаскировать другие, куда более зловещие цели. Какие именно и каким образом они распознаются?  Миф о народе  Палестинские лидеры не раз постоянно и открыто подчеркивали, что палестинцы - не отдельный, особый народ, кардинально отличающийся от арабского. Например, 14 марта 1977 года глава Политбюро Организации освобождения Палестины (ООП) Фарук Каддуми заявил в интервью журналу Newsweek: «Иорданцы и палестинцы рассматриваются ООП как единый народ».  Это заявление практически ничем не отличается от слов бывшего главы военного отдела и члена Исполнительного Совета ООП Зухейра Мухсина. «Нет никакого различия между иорданцами, палестинцами, сирийцами и ливанцами. Все они - часть одной (арабской) нации», - резюмировал он.  Король Иордании Хуссейн был тем человеком, который признал: создание понятия «палестинский народ» - не более чем трюк, направленный на отвоевание у евреев территории, принадлежащей арабам. На заседании Лиги арабских государств в Аммане в ноябре 1987 года он заявил: «Возникновение палестинской национальной общности как народа стало ответом на притязания, что Палестина принадлежит евреям».  Таким образом, «палестинский народ» - не более чем производная политических манипуляций, направленных на то, чтобы противостоять еврейским территориальным «притязаниям». Иными словами, не будь евреев с их устремлениями, не возникло бы и палестинского народа.  Миф о государственности  Палестинцы признают не только тот факт, что не являются отдельным народом. Они признают также, что не являются политической общностью, и их требования и чаяния таким образом необоснованны.  Упомянутый выше Мухсин признает: «Мы подчеркиваем нашу палестинскую идентичность исключительно из политических соображений, поскольку выпячивание особой палестинской идентичности - в интересах арабов. Да, подчеркивание уникальной палестинской идентичности преследует исключительно тактические цели. Создание палестинского государства - новое средство в продолжающейся борьбе против Израиля».  Что может более откровенным, чем это заявление?! Таким образом, палестинцы не только признаются, что их притязания являются фальшивыми, но и что они преследуют лишь временные политические цели - а именно ликвидацию арабами еврейского государства.  В текущей версии Палестинской хартии говорится: «Палестинский народ - часть арабской нации. Мы верим в арабское единство, однако вынуждены на данном этапе борьбы делать все, чтобы подчеркнуть палестинскую идентичность и способствовать развитию палестинского самосознания».  Таким образом, напрашивается вывод, что на более поздней стадии отпадет необходимость подчеркивать и пестовать палестинскую идентичность и развивать палестинское самосознание. Нам не остается ничего иного, как сделать вывод, что палестинская идентичность - лишь инструмент для ликвидации "незаконного раздела Палестины в 1947 году" (то есть уничтожения Израиля). Заявление короля Хуссейна подтверждает полную оправданность такого вывода. «Создание палестинской национальной общности - это ответ на претензии Израиля, что Палестина является еврейской». Все предельно ясно.  Миф о родине  Статья 16 оригинальной версии Палестинской хартии подчеркивает чаяния палестинского народа по «восстановлению легитимных прав на Палестину, обеспечению мира и безопасности на ее территории, чтобы позволить ему (народу) обрести национальный суверенитет».  Напомню, Палестинская хартия была принята в 1964 году, за три года до того, как Израиль «оккупировал» Западный берег и Газу. Таким образом, о какой территории говорится в данном пункте Палестинской хартии? Какая территория отведена под «обретение национального суверенитета»? В пункте хартии под номером 24 не указывается конкретно, о какой именно территории идет речь и где должно быть провозглашено «палестинское национальное государство». При этом, однако, палестинцы подчеркивают, что не стремятся «провозгласить национальный суверенитет на территории Западного берега в Хашимитском королевстве (территория Иудеи и Самарии входила в то время в состав Иордании. - Прим. пер.) и в Газе».  Таким образом мы сталкиваемся с необъяснимым противоречием. Палестинцы не только не претендуют на Западный берег и Газу, но и объявляют, что признают принадлежность первого другому суверенному политическому образованию - Хашимитскому королевству, и не посягают на него.  Какая же территория является «исконно палестинской»? Ведь та, на которую палестинцы не претендуют, согласно их хартии, является именно той, на которую они… претендуют сегодня. Как объяснить эти удивительные метаморфозы? Два видения палестинского государства полностью противоречат одно другому.  Вывод здесь однозначен: территорией государства Фалястын является та, что находится под контролем евреев. Если эта же территория оказывается под контролем другой арабской страны, она автоматически перестает быть «палестинским национальным домом», а ее население удивительным образом утрачивает «коллективную историческую память».  Это самым очевидным образом свидетельствует, что у палестинцев нет территории, которую они считают своим «национальным домом». Вся концепция палестинской государственности изобретена для того, чтобы доказать оправданность своих притязаний на земли, принадлежащие евреям .  Несуществующая нация  Трудно найти более яростного и непреклонного приверженца «единой палестинской нации», чем бывший арабский депутат кнессета Азми Бшара, бежавший из страны после обвинения, что он работал на иностранные спецслужбы во время Второй ливанской войны 2006 года. В ходе передачи на Втором канале израильского телевидения он изумил ее участников следующим утверждением: «Я не думаю, что существует такое понятие, как палестинский народ. Я считаю, есть только арабский народ. Это мое мнение… На мой взгляд, палестинского народа не существует. Я полагаю, понятие «палестинский народ» - изобретение колониалистов. Когда палестинцы существовали, как отдельная нация? Откуда они пришли? Действительно, откуда? И - когда?»  Палестинцы не только не располагают фундаментальными компонентами, позволяющими квалифицировать их как народ, но и демонстрируют свойства, прямо противоположные понятию «народ». Потому что все их усилия направлены не столько на то, чтобы достичь национального суверенитета, сколько на то, чтобы лишить суверенитета другой народ. В этом контексте палестинцы не только не могут рассматриваться как суверенная нация, но, напротив, представляют собой исключительно деконструктивное образование, враждебное любому созиданию.  Вопросы без ответов  В свете этих фактов израильтяне вправе задать себе и своим лидерам вопрос, почему очевидные и неоспоримые истины игнорируются при формировании внешней политики страны. Почему Израиль так беспомощен перед дипломатией и пропагандой палестинцев? Почему его доводы и аргументы так беззубы, а позиция - столь несостоятельна? Почему мы постоянно находимся в глухой обороне, постоянно оправдываясь и уходя от обоснования своих легитимных прав? Почему, наконец, мы позволили нашим врагам настолько завладеть мировым общественным мнением, что возникла прямая угроза будущему государства?  В последнее время, действительно, появились первые признаки того, что «наверху» пытаются исправить положение. Но в контексте тотальной кампании по делегитимации нашей страны эти шаги слишком непоследовательны и неуверенны. Мартин Шерман Источник: zman.com

ДВОЕ СБОКУ повесть для кино

 Пустой, узкий и тихий переулок в центре города. Неспешно движется по переулку велосипедист. Фамилия – Ненашев, имя, отчество – Григорий Борисович.

 И вдруг пространство вокруг велосипедиста заполняется маршевым ором, а следом и плотной, энергично шагающей толпой. Впереди толпы человек с мегафоном.

 «МЫ НЕ РАБЫ! РАБЫ НЕ МЫ!» - гремит техника.

 Над головами шагающих грубо намалеванные лозунги: черным по белому:

 ПЕГОВА К ОТВЕТУ!

 ПЕГОВ – ВОР!

 ДОЛОЙ ПЕГОВА!

 Толпа неумолимо наступает на велосипедиста. Ненашев вынужден спешиться и прижаться к стене дома.

 Толпа щадит Григория Борисовича, обдает лишь жарким дыханием, минует. Ненашев рискует обратиться с вопросом к замыкающему маршевую колонну молодцу.

 - Слышь, друг, кто такой Пегов?

 Молодец смотрит на велосипедиста так, будто тот признается в полном незнании имени и профессии  А. С. Пушкина.

 - К ответу Пегова! – бешено кричит он вместо ответа.

 Под потолком, кругами, носится черноусый молодец. Точнее, кукла этого молодца, отлично исполненная кукла. За куклой, следом, скользит старый портрет усатого молодца в рамке.

 Куклу ведет, почти бегом, Ненашев, ведет, озвучивая знакомым лозунгом: «Пегова долой!» - кричит он.

 Торопится за Григорием Борисовичем с фотографией пожилая дама – его тетка родная – Софья Андреевна.

 - Гриня, кто такой Пегов? – спрашивает она на бегу.

 - Пегов – это все! – отзывается племянник.

 Носится эта парочка вокруг большого круглого стола, заваленного разноцветными лоскутами, обрезками парагона, пуговицами, деревянными планками и проволокой. Кукол в комнате множество. На полках шкафа куклы, на подоконнике, на стульях, даже на полу.

 Тонкогубая дама – зовут ее Мариной и супруг дамы – улыбчивый господин по фамилии Гридин – наблюдают за этим представлением сидя на старинных стульях с высокой спинкой.

 Марина брезгливо наблюдает, Гридин с растерянной улыбкой. 

 Все, нет сил у Софьи Андреевны, падает она в кресло. Ненашев делает еще один круг и останавливается рядом с теткой.

 Марина демонстративно, редкими хлопками, аплодирует. Гридин охотно поддерживает жену, но искренне.

 - Какой был мужчина! - отдышавшись, Софья Андреевна нежно поглаживает фотографию. – Звали Семеном, фамилию не помню, но какой был мужчина! Какая сила в чреслах!

 - Пусть носит фамилию Пегов? – предлагает Ненашев.

 - Может быть, может быть, - не спорит тетка. – Какая разница.

 - Этот цирк кончится когда-нибудь! –  Марины поднимается во весь свой немалый рост, голос ее  звонок и гневен.

 - Гриня, у нас все-таки гости, - говорит тетка, – а мы шалим.

 - Полчаса сидим здесь, как идиоты, - продолжает Марина, резко поворачивается к Гридину. – Скажи ему что-нибудь.

 А Гридину нравится царство кукол.

 - Это кто? – спрашивает он, приподняв со стола рыжеволосое чудо рукоделия.

 - Моя свекровь от первого брака, - берет у него куклу Софья Андреевна. – Любой звали, Любовью. Такое славное имя…. Но грымза была, светлой памяти, исключительная.

 - Ничтожество! – это Марина произносит сквозь зубы, просверлив мужа гневным взглядом.

 Отдохнув, тетка Ненашева поднимается  во весь свой немалый рост.

 - Первейшая заповедь не «плодитесь и размножайтесь», а «по образу  и подобию» - произносит Софья Андреевна, подняв руку. – По образу и подобию Творца всего сущего. Каждый человек обязан быть творцом! Хотя бы с маленькой буквы. Гриня, я права?

 - Как всегда, - кивает Ненашев. – Но скажи, Софа, что нам делать с гостями?

 - Вот именно, - пристально смотрит на гостей тетка. - Им, похоже, что-то нужно…. Пусть говорят.

 Марина решительно возвращает всю компанию на грешную землю, предъявив Ненашеву квиток почтового перевода.

 - Что это?

 - Алименты, - не сразу определяет Ненашев. – Мой отцовский долг.

 - Это твой долг!? Эти жалкие гроши! Зачем ты вернулся? Кому ты здесь нужен?

 - Нужен моей родине – России, - рапортует Ненашев. – Кровно необходим народу, который ее населяет. Нужен русской природе, любимой мною безмерно.

 - Ложь! – вопит Марина. – Ты – фигляр! И все это жалкая демагогия!

 - Кошмар! - покачивает головой Софья Андреевна. – Терпеть не могу семейных сцен…. Без меня, без меня, категорически, - уходит тетка, но у двери оборачивается. – Гриня, ты справишься?

 - Справлюсь, иди, - отпускает Софью Андреевну Ненашев.

 - Ты доктор наук, - продолжает Марина. – И хочешь сказать, что живешь на эти гроши?!

 Ненашев с Мариной разговаривать, похоже, не желает. Двумя пальцами он берет Гридина за яркий галстук.

 - Скажи, Федя, что твоей жене от меня нужно? Я ей все оставил: квартиру, машину, дачу, гараж, даже свои предпоследние брюки – и уехал. И заметь, я не из России удрал, а от нее, любимой, так как решил, что жить с ведьмой себе дороже…. И потом, я оставил ее тебе, моему лучшему другу. Так сказать, передал в надежные руки.

 - Ты поступил благородно, - кивает Гридин, рассматривая очередную куклу. – Слышь, а это кто – такой?

 - Понятия не имею. Кто-то из теткиного альбома.

 - Ты предатель! – наступает на мужа Марина. – Меня в твоем присутствии назвали ведьмой, а ты!

 - Но это чистая правда, Мариночка, - улыбается Гридин. – Есть в тебе нечто потустороннее. На правду глупо обижаться.

-  Родился предателем и предателем помрешь! – ставит точку Марина, резко поворачивается к Ненашеву. – Мне от вашего сиятельства ничего не нужно, но у тебя растет сын, твой сын. И все ему!

 - Растет, да, - подтверждает  Гридин. – Ножка уже сорок третьего размера. Ты бы вернулся, Гриша, чего тебе там, плохо было? Оксфорд все- таки…. Европа. Звучит!

 - Два года терплю это издевательство! – все еще потрясает бумажкой Марина. – Два года терплю!

 - Федя, мне тебя жалко, - вздыхает Ненашев, все еще не обращая внимания на бывшую жену. – Мне тебя до слез жалко, Федя.

 - Сам плачу, - вздыхает Гридин и с надрывом: – Как увижу себя в зеркале, так и плачу…. Можно сказать, ты мне подложил свинью.

 - Что?! – ушам своим не верит Марина.

 - Ну, поросеночка, - смягчается Гридин. – Чудного такого, любимого.

 - Шуты, клоуны! – цедит сквозь зубы Марина - и мужу. – Пошли отсюда!

 - А чайку попить, - упирается Гридин.

 - Обойдешься!

 Григорий Борисович остается в комнате один, слышит он голос тетки из прихожей.

 - Заходите, милости просим, всегда рады!

 В ответ гневный голос Марины, затем громкий стук входной двери.

 - Ты не опоздаешь на работу? – спрашивает, появившись в комнате, тетка.

 Ненашев отрицательно мотает головой. Занят он тем, что внимательно рассматривает куклу в лохматом парике.

 - Софа, - говорит Ненашев. – Это Эйнштейн!

 - Ты с ума сошел, - забирает у него куклу тетка. – Это твой дедушка. Мы чужих не лепим, только родню.

 - Нет, Софа, это Альберт Эйнштейн, вылитый, копия. Знаешь, что он изобрел?

 - Обижаешь старушку: теорию относительности.

 - Не только… «Есть две бесконечные вещи, - сказал как-то Эйнштейн. – Вселенная и глупость, хотя насчет Вселенной я не уверен».

 - Он был пессимист, твой гений, - вздыхает Софья Андреевна. – Мы с тобой верим в разум и  светлое будущее…. Твой дедушка тоже верил, только его …. Все, не будем о грустном.

 Последний аккорд любви плотской. Она – красавица – Евгенией зовут. Он тоже красавец. Имя несущественно. Появился – исчезнет.

 - Сыта? – спросит красавец, все еще обнимая Евгению.

 - Сыта, - ответит красавица.

 - И я сыт, - скажет красавец. – Слушай, может нам пожениться?

 - Умрем от обжорства, - помедлив, решит красавица.

 - Ну, как знаешь, - поднимается красавец, никак не расстроенный отказом. – Я пошел.

 - Иди, - разрешает Евгения.

 Мобильник поет канарейкой. Красавица жмет на кнопку.

 - Ты где, Лукина?

 - В пробке, где еще.

 - Врешь! Как явишься, сразу ко мне.

 - Буду, - не спорит Евгения и дает отбой.

Помещение, полное гремящего металла. Все крутится, вертится, мелькает. Ненашев в этом железном царстве, похоже, за начальника. Снуют по помещению его подчиненные. Один из них подходит к Григорию Борисовичу.

 - Гриш, на третьем блоке прибавить обороты?

 - Попробуй, - разрешает Ненашев.

 - На пятьсот?

 -  Можно. Крути, Валера, валяй! – идет к выходу Григорий Борисович.

 Кабинет директора весь заставлен моделями автомобилей. В остальном все обычно.

- Посмотри на это, - директор показывает Ненашеву цветную иллюстрацию из журнала. – Видел в живом виде?

 - Видел. Работает. Британская штука, - приглядывается к фотографии Ненашев. – Турбина на выходе, генератор крутит…. Минимальное сопротивление газам, хорошая вещь, снижает расход топлива на 5-10%.

 - Мало, - вздыхает директор, откладывая журнал. Тут ему Ненашев подает свою бумажку.

- Ты чего? – проглядывает текст директор. – Три месяца. Таких отпусков не бывает.

 - Значит, будут, - невозмутим Григорий Борисович.

 - Нет, месяц могу дать… и то…. Не больше… Ты пойми, Гриша!

 Ненашев присаживается к столику, что-то пишет.

 - Ты чего? – останавливается над ним директор.

 - Заявление пишу об уходе по - собственному.

 - Ты же тему не закрыл! – взывает к его совести директор.

 - Бублик закроет, Валера…. Он в курсе.

 -  Какой Бублик?…. Что ты мелешь! Хоть объясни толком, зачем тебе три месяца?

 - Долго объяснять, - подумав, отвечает Ненашев. – Слушай, как это называется, когда вдруг перестаешь любить человечество?

- Мизантропия.

- Вот-вот, я, кажется, заболел мизантропией…. Любил всех вокруг, даже слишком. И вдруг разлюбил. Случаем не знаешь, как лечится мизантропия?

- Понятия не имею.

- Одиночеством, и только им. Другого нет рецепта, - вздыхает Ненашев.

 - В гроб ты меня вгонишь, - говорит директор, забирает у Григория Борисовича заявление об уходе и рвет его на клочки.

 В большой         газете много сотрудников. Прямо ряды сотрудников, все трудятся у компьютеров с таким видом, будто они не журналисты, а гребцы на галерах. Гремят клавиатуры под сильными пальцами журналистов.

 За капитана галеры – главный редактор. Вот он быстро идет по проходу: зорок, но без бича. Поспевает за редактором Лукина Евгения, спрашивает на ходу:

 - Да кто он такой, этот Ненашев?

 - Не ори, - испуганно оглянувшись, требует редактор, распахивая дверь в свой кабинет, больше похожий на аквариум, защищенный планками жалюзи.

 В кабинете тишина, но главный страхуется, опуская дополнительную защиту на стеклянных стенах. Только затем садится.

 - Это бомба! Экшен! Сенсация! Завтра об этом будут знать все, - вполголоса сообщает он нашей красавице. – Сегодня не знает никто. Ты понимаешь, о чем я?

 - Нет.

 Тут в дверь кабинета проникает лохматая голова.

 - Юрий Николаевич!

 - Закрой дверь! – орет начальство и голова исчезает. Главный редактор подходит к Евгении, сообщает совсем уж тихо, -  Два часа назад было решено, что этот Ненашев получит премию в два миллиона фунтов стерлингов. Так решил фонд Эдварда Бейли. Информация прямо из Лондона.

 Лукина на начальство смотрит с некоторым подозрением.

 - Почти четыре миллиона баксов, - итожит главный. – Все поняла?

 - Можешь не дергаться? – просит Евгения. – Цифра хорошая, но кто такой этот Ненашев?

 - Доктор технических наук, - поднимает со стола бумагу начальство. – Нашел какие-то принципы работы электромобиля с использованием сверхпроводимости при какой-то там температуре…. комнатной кажется…. Какая тебе разница, чего он там нашел. Бабки он нашел и большие. Вот телефон и адрес его конторы. Завтра утром интервью с этим Ненашевым должно быть в номере…. Фотографа дать?

 - Я сама, - забирая у главного визитку с  данными, говорит Лукина.          

 У Лукиной свое место среди галерников. Перед ней экран монитора. На экране данные о Григории Борисовиче Ненашеве, даже фотография его в наличии. Стоит Ненашев в аудитории, окруженный группой студентов.

 За спиной Евгении  коллега любопытная, зовут Ларисой.

 - Кто это, Женька, жених?

 - У тебя одни женихи на уме…. Нет, ученый один…. Странный тип, между прочим, десять лет работал в Англии, потом вернулся.

 - Чокнутый?

 -  Похоже на то…. Был мастером спорта,  шоссейник, чемпион Москвы.

 - Бегал?

 - Велосипед.

 - Семья?

 - Разведен, - Лукина рыщет в поисковой системе.

 - Вроде не старый.

 - Тридцать пять лет.

 - Гений?

 - Гении все умерли

 - Когда? – пугается Лариса.

 - Еще в 19-ом веке.

 - Ну и пусть. Наука всегда в цене… Ты, Женька, учти.

 - Учту, - выключает компьютер красавица. 

 Вновь гремящий металлом испытательный стенд. Ненашев при деле, но зовут его к телефону, криком зовут.

 - Гриша, тебя!

- Кто?

- Откуда я знаю. Голос женский.

В закутке сравнительно тихо. Ненашев прижимает трубку к уху.

 - Да, Григорий Борисович…. Кто, кто вы? … Нет, я не даю интервью, - трубка брошена на рычаг.

 Телефон вновь трезвонит, но Ненашев и не думает продолжать разговор.

 - Ты когда мобилу заведешь? -  спрашивает Ненашева человек при телефоне.

 - Никогда, - отзывается Григорий Борисович.

 - Денег жалко?

 - Себя.

 Машина у красивой женщины  должна быть красивой, но, увы: автомобиль журналистки больше похож на полудохлую клячу. Сидит в такой машине Евгения Лукина и наблюдает за подъездом института. Рядом, на сидении, фотоаппарат. Им-то журналистка и щелкает Ненашева. Затем смотрит в зеркальце и  наносит на свое прекрасное лицо несколько необходимых, косметических штрихов.

  Григорий Борисович выводит из подъезда велосипед, спускается по степеням…

 Тут-то и подстерегает его  журналистка.

 - В конюшне прячете? – спрашивает Лукина, кивнув на велосипед. – Боитесь - сопрут?

 - Боюсь, - косится на красавицу Ненашев. – Это третий за год….

 - На велосипеде от инфаркта? - отмечает Евгения. – Боремся за чистоту окружающей среды?

 - Борюсь, - не спорит Григорий Борисович.

 - Поговорим о борьбе, - предлагает  Евгения.

Тут Ненашев останавливается.

-  Девушка, сказано было: я не даю интервью, не вижу в этом смысла. Мне это не нужно.

 - А вы делаете только то, что нужно вам?

 - Пытаюсь, - Ненашев уже в седле своего «двухколесного друга», катит прочь от журналистки, но Лукина упряма.

 Доктора технических наук догоняет она на машине. Стекло опущено. Движение на выезде к проспекту скупое. Есть возможность продолжить разговор.

 - Послушайте, - кричит Евгения. – Это моя работа. Задание редакции… Всего десять минут.

 Молча крутит педали Ненашев своего дорожного велосипеда, но вдруг тормозит.

 - Как вас зовут?

 - Женей, - «причаливает» к нему Лукина.

 - Послушайте, Женя, как вы думаете, я свободный человек?

 - Допустим.

 - А у свободного человека есть право выбора. Я не хочу давать интервью. И не буду. Это так просто.

 - Почему? – из горла журналистки вырывается почти что вопль.

 - Я не люблю газеты, радио и телевидение, - спокойно объясняет Ненашев. – Причем в мировом масштабе.

 - Журналистов тоже не любите? – не без кокетства вопрошает Лукина.

 - Ненавижу! – честно признается Григорий Борисович.

 - За что?

 - За шум и наглость.

 - Но я тихая и скромная! – кричит в спину  ускользающего велосипедиста Евгения и пробует вновь настигнуть Ненашева. – У меня задание! Срочное, завтра в номер!

 А Ненашев, хитрец, резко сворачивает под арку дома, куда путь машинам перекрыт бетонной тумбой.

 Снова железное царство:  мастерская по ремонту велосипедов, паутина спиц и цепей – бизнес Гридина.

 Велосипед Григория Борисовича на стенде, Гридин, не без удовольствия, педали крутит.

 - Отличный аппарат, - говорит он Ненашеву. – «Аполлон» - фирма!

 - Насос готов? – спрашивает Григорий Борисович.

 - Еще вчера… Слушай, зачем он ему?

 - Просил сделать, сам чертеж прислал…

 - Хитрая помпа качает сто кубиков за десять секунд. Все по проекту. Ну, а с твоей машиной что?

 - Втулку замени, если есть, на алюминиевую?

 - Это можно, - спешивается Гридин.

 На стене, за стендом, прикноплены к стене несколько потрепанных фотографий. На одной - финиш велосипедной гонки, рядом пьедестал почета.

 Гридин тычет пальцем в одну из фотографий.

 - Помнишь, гонялись в Минводах? Пашка Зернов был первый, ты – второй, я - третий…. Слушай, зачем ему сдался этот насос?

 - Да не знаю я. Обещал привезти – и привезу.

 Из подсобки вытаскивает мастер странный аппарат с педальным механизмом.

 - Испытывать будем?

 Ненашев внимательно осматривает насос. Гридин протягивает ему втулку.

 - Спасибо.

 - Гриш, скажи  по старой дружбе, чего ты вернулся?

 - Скучать стал… по велосипеду.

 - Там чего, великов мало?

 - Хватает, дороги не те.

 - Да ну тебя, - отмахивается мастер. – Никогда серьезно не скажешь.

 - Куда серьезней, - насос устраивает Ненашев на багажнике. Гридин помогает ему.

 - Ты на Марину не обижайся, - говорит в работе Гридин. – Она не жадная. Только ей всего всегда мало. Такой характер.

 - Я уж давно ни на кого не обижаюсь, - признается Ненашев. – Только на себя.

-  Это правильно, - подумав, кивает Гридин.

 Редакция. Евгения «на весле», у своего рабочего места, что-то сочиняет, стучит по клавишам. Творческий процесс прерывает главный редактор. Текст на мониторе ему не нравится.

 - Лукина, где материал?

 - Готовлю.

 Главный просматривает текст на мониторе.

 - Не то. Где интервью с этим… Ненашевым?

 - Больной твой Ненашев на всю голову. Псих и хам.

 - Лукина, я тебя не узнаю.… Достань мне этого лауреата. Он нужен газете – кровь из носу.

 Евгения демонстративно молчит, продолжая стучать по клавишам.

 - Ты же красавица, Женька, - подсаживается к ней главный. – Умница и красавица…. Ты же мертвого мужика из гроба поднимешь.

 Евгения бросает работу. На вертушке поворачивается к главному.

 - Не видит он меня, понимаешь? Не видит и не слышит. Может он голубой?

 - Был, кажется, женат, - растерянно вспоминает главный.

 - Вот и разочаровался, - поднимается Лукина, уходит.

 - Ты куда? – топает за ней главный.

 - В туалет, со мной пойдешь?

 - Женька, носом чую: материал получится классный…. Ты про миллионы не забыла?

 Резко останавливается Евгения.

 - Обрыдло все! – почти кричит она. – Ты, твоя газета, твой гений! Надоело, можешь понять?

 - Что это с тобой? – опешив, спрашивает начальство.

 - Ничего, - приходит в себя Евгения. – Проехали.

 На выходе в коридор сталкивается Лукина со своей соседкой, смотрит ей вслед, говорит главному:

 - Вон Лариске поручи.

 Головой решительно трясет редактор. Нет, не подходит Лариса: не та стать, не та хватка.

 Комната, заселенная куклами. Сборами в дорогу занят Ненашев. На столе объемистый рюкзак, туда он и складывает банки с тушенкой, колбасу копченую, пачки с сухим супчиком и прочую снедь.

 Тетка трудится над очередной куклой.

 - Надолго, Гриш?

 - Как получится.

 - Тоскливо будет без тебя.

 - Я знаю, - склоняется над старушкой Ненашев, целует ее в пробор.

 - На велике поедешь? – спрашивает Софья Андреевна.

 - На нем – родимом.

 - Затопчут тебя эти носороги.

 - Проскочим…. Слушай, дай мне Эйнштейна в дорогу, а то и поговорить будет не с кем.

 - Бери.

 - Софа, я тебя люблю.

 - И я тебя, Гришаня….Присядем на дорожку?

 Сели.

 - Ну, теперь говори, - просит тетка.

 - Что говорить?

 - Сам знаешь. Обещал каждый день повторять, как молитву… Ну!

 - Хорошо, - усмехается Ненашев, равнодушно проговаривая: - Нельзя человеку жить одному.

 - Нет, ты с выражением скажи.

 - Да не умею я.

 - Хотя бы громко.

 - Нельзя человеку жить одному! – отчаянно, во весь голос, кричит Ненашев.

«Носороги» - стада машин – казалось, вот-вот и в самом деле затопчут велосипедиста, но Ненашев ловок, изворотлив, просачивается он без особых проблем сквозь глухую пробку. Тоскуют водилы за рулем, а он движется вперед. Объемный рюкзак позади, на багажнике, к рюкзаку приторочен Эйнштейн.

 Красный глаз светофора на пути. Рядом с Григорием Борисовичем «Мерседес» тормозит, стекло опускается.

 - Мужик, это кто у тебя? Эйнштейн?

 - Дедушка мой.

 - Брось трепаться, - из машины рука тянется с пачкой денег.- Продай курчавого.

 - Нет, дорогой, родню не продают.

 На зеленый  «Мерседес» рвет с места, только зря не поднимает его пассажир стекло окна.

Пролетает мимо «Мерседеса» черной тенью мотоциклист, но скорость не мешает ему зашвырнуть  в роскошный автомобиль некий предмет.

 Секунды через три взрыв превращает авто покупателя «Эйнштейна» в груду металла.

 Взрывной волной тревожит и Ненашева, не защищен он железом автомобиля. Хорошо хоть падает Григорий Борисович на тротуар без особых последствий, но он не о себе беспокоится, а об «Эйнштейне».

 - Ну, ты как, нормально? – интересуется Ненашев, приняв сидячее положение. – А если бы я тебя продал? - поднимается Ненашев. – То-то…. Не горюй, что делать, большой город: много людей, много машин, много шума.

 Много, много шума, прав Ненашев. Тут  и милиция, и зеваки, и пробка на километр, и машины припаркованные вопят хором.

 Дорожные планы: один за другим. В каждом  плане наш велосипедист.

 Вот еще полно «носорогов» на трассе. Но шум идет по угасающей. 

 Вот уже поменьше автомобилей…

 Вот совсем немного, да и дорога загородная в две полосы….

 Трек в Крылатском. Гремит музыка, если этот грохот и вой можно назвать музыкой. Носятся по кругу велосипедистки. Тренировка. Трибуны пусты, если не считать одинокую фигуру Евгении. Достает она из сумки фляжку, делает глоток…

 Марина за тренера, скорость фиксирует секундомером, что-то отмечает в блокноте. Велосипедистки с круга съезжают. Евгения спускается к Марине, останавливается рядом с ней. Тренер принюхивается и с гримасой:

 - Кто пил, кто? – кричит на велосипедисток Марина.

 - Это я, - успокаивает Марину Евгения, отправляя в рот пластину жвачки.

 - Какая гадость, - успокаивается Марина. – Ну, так что вам нужно? Он нищий неудачник. Таким родился, таким помрет. Ничего не способен довести до конца… Но смертельно опасен. Учтите, смертельно опасен!

 - Да мне только интервью, -  замечает Евгения.

 - Интервью? Здесь он специалист давать интервью девицам! – отвлекается Марина, поворачивается к велосипедисткам. – Подъем, девочки! Десять  кругов форте!

 Оглушительно гремит все та же музыка.

Природа вокруг замечательная. Тишина. Привал. Ненашев устраивается на травке под деревом. Велосипед с грузом помпы на багажнике отдыхает, прислонившись к стволу.

 Получается «завтрак на траве». Горячий кофе из термоса, бутерброды. Эйнштейн приглашен к трапезе. Здесь и очередной разговор с ним.

 Ладонь Ненашева прижата к стволу.

 - Реши-ка, попробуй, задачу. Вот тебе тайна-тайн, как соки поднимаются по стволу к листьям? У нас с тобой сердце-насос, он и качает. А у дерева нет сердца…. А может есть? Ну, как, слабо?

 Молчит «Эйнштейн». Физик он все-таки, а не биолог.

 Вздохнув, собирает Ненашев манатки в рюкзак….

 Вот он снова крутит педали, увозит куда-то насос, «Эйнштейна» и себя самого.

Софья Андреевна дверь открывает. На пороге стоит Евгения.

 - Я могу видеть Ненашева, Григория Борисовича.

 Тетка осматривает красавицу всю: с ног до головы. Осмотром  довольна, но все-таки спрашивает подозрительно:

 - А вы кто?

 - Журналист газеты «Твое слово»…. Я бы хотела взять интервью…

 - Документ, пожалуйста?

 Усмехнувшись, Лукина протягивает хозяйке удостоверение. Та внимательно его изучает, отдает Евгении.

 - Извините, - говорит хозяйка. – Время такое, говорят, что какой-то кризис начался: финансовый        там, экономический, но это все пустяки. Кризис доверия – вот что главное. Никому нельзя верить на слово…. А потом – нынче человека не видно, кто есть таков… Раньше человека было видно сразу….Кто дворник, а кто учитель, а нынче не разберешь…. Я думаю, потому что дворники стали учителями, а учителя дворниками .… Итак, вам нужен мой племянник, но его нет, он уехал.

  - Как? Куда? – вырывается у журналистки.

 - А вы, правда, из газеты? – спрашивает Софья Андреевна.

 - Правда, правда, - нервничает Евгения. – Так куда он уехал?

 - Вы можете пройти, - вздохнув, говорит тетка Ненашева. – Стоя на пороге ни о чем никогда не договоришься.

Куклы в квартире тетки. Софья Андреевна рада очередному посетителю ее «музея», экскурсию проводит, демонстрируя куклу в  форме офицера.

 - Юрочка, мой второй муж. Ушел в отставку в чине подполковника, замечательного мужества был человек….  А как он пел: « Ночь коротка, спят облака…» Молод был душой Юрочка, а потому нашел себе молодую,  меня же бросил…. Молодость греет, дает силы, а старость печальна. Как вы думаете?

 - Наверно, - не спорит Евгения. Она безошибочно обнаруживает куклу Ненашева на велосипеде. – Это он?

 - Он, Гриша, правда, похож?

 - Очень… И велосипед.

 - Вам это кажется странным, да? Но дело в том, что родители Гриши, моя родная и любимая сестра Анна и ее супруг - первоклассный инженер, Петр Давыдыч Ненашев - погибли в автокатастрофе, когда Гриня был юн и горяч. И он поклялся, что никогда не сядет за руль автомобиля. Мало того, станет ученым и освободит мир от чумы выхлопных газов. Велосипед - другое дело. Гриня в юности даже в гонках участвовал, чемпионом был…. Разряд там какой-то имел  или мастером спорта был, не помню…. А у вас, правда, к моему племяннику чисто газетный интерес?

 - Правда.

 - И раньше не были знакомы?

 - Нет.

 - А жаль, - искренне вздыхает Софья Андреевна. – Вы, Евгения,  замужем?

 - Нет.

 - Это хорошо, то есть не совсем хорошо… Вы мне чем-то сразу понравились, странно, что такая умница и красавица одна.

 - Все-таки, куда он мог уехать? - спрашивает Евгения.

 - Не говорит, никогда не говорит, - торопливо отвечает Софья Андреевна.

 - И мобильника у него нет?

 - Нет…. Он вообще совершенно не современный…. Он говорит, что карманная связь, как цепь к ошейнику. Кто захотел, тот и дернул…. Ну, будем чай пить?

 - Можно, - вздыхает Евгения.

 - Я сейчас!

 Красавица одна остается в комнате и тут только замечает, воркующий в темном углу небольшой телевизор. Какая-то тряпица свешивается, закрывая половину экрана. Знакомая фамилия звучит. Евгения быстро подходит к телевизору, сдергивает тряпицу.

 На экране фотография Ненашева, затем диктор: «Сегодня стало известно, что всемирно известный  фонд Эдварда Бейли присуждает премию в два миллиона фунтов стерлингов российскому ученому….

 Хлопает дверь и Евгения опускает тряпку на место.

 -   Скоро я умру, – входит с чайником Софья Андреевна. – Нет, не спорьте, не спорьте.

 Но Евгения и не собирается спорить с хозяйкой и тетка Ненашева продолжает:

 - В этом нет ничего страшного. Нужно освобождать место, На чем мир держится: на двуедином постулате: рождение и смерть. Вот я освобожу очередь, а квартира у нас с Гриней большая, просторная. Как он будет жить и размножаться в ней один?.... Садитесь.  Вы, Женечка, позвольте вас так называть, москвичка?

 - Да, родилась в Москве, - принимает чашку с чаем Лукина.

 - А годов-то вам сколько?

 - Тридцать три.

 - Пора обрести семью…. Нельзя человеку жить одному…. Я была замужем четыре раза…. Это, скажу вам, так интересно, даже увлекательно: разные мужчины, разные характеры, разные темпераменты….

 - Чаще одно и то же, - вполголоса бормочет Евгения.

 - Что, что вы сказали?

 - Чаще одно и то же, - повторяет Евгения.

 - Вам просто не везет. Это бывает, но вдруг… Как озарение! И перед тобой личность, индивидуальность, талант…

 -  Возможно, - не спорит Евгения.- Так, где же я могу найти вашего племянника?

 - Он вам и в самом деле очень нужен? – пристально смотрит на Лукину хозяйка.

 - Очень, честное слово!

 - Минуту! – поднимается Софья Андреевна, выходит из комнаты.

 Журналистка бросается к телевизору, тряпка сдернута, но на экране совсем не нужный ей мультик.

 - Вот, - говорит хозяйка, вернувшись с конвертом в руках, – Он домишко купил в какой-то глуши. Писал мне оттуда в прошлом году…. Тут обратный адрес. Я, помню, ответила, но он мое письмо не получил. Представляете, в этом населенном пункте нет почты.

  Ненашев, ничего нее знающий о своем богатстве, педали крутит. Тягун в гору. Устает он, спешивается, поднимает руку, голосуя.

 Первый же грузовик останавливается.

 - Тебе куда?

 - До мотеля подбросишь?

 - Садись.

 Григорий Борисович забрасывает велосипед в кузов, а сам садится рядом с шофером, но не один, а с «Эйнштейном». Едут.

 - Куришь? – спрашивает шофер – мужик сильно жизнью потраченный.

 - Бросил.

 - А он? – кивает шофер на куклу.

 - Только сигары по праздникам.

 Смеется шофер. Видать в этой жизни только веселостью и спасается.

 - Песни хоть поешь?

 - Это можно.

 - Ну, пой, а то засну, десятый час за баранкой.

 - Ты бы радио завел.

 - Нет, - покачивает головой шофер. – Радио баюкает, живой голос будит….  Ну, обещал?

 Поет Ненашев, прокашлявшись. Дурь какую-то поет, вроде: «Наша Таня громко плачет, уронила в речку мячик».

 - «Тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч» - громовым голосом подхватывает шофер.

 Автор хотел бы видеть свою героиню не просто красивой, но очень сильной женщиной. Как теперь говорят? Крутой.

 Вот она бросается в погоню за ученым миллионером, выжимая из хилого движка своей машины максимум возможностей, но, как это обычно бывает, нетерпеливого наказывает небеса.

 Глохнет мотор автомобиля Евгении Лукиной. Тормозит она у обочины сравнительно пустой трассы, достает фляжку, открутив крышку, делает глоток, затем выходит из машины, поднимает капот.

 И вскоре случается то, что и должно случиться. Одна, две машины проскакивают мимо, но третья тормозит рядом.

 Из машины выходит улыбчивая, крепкая и молодая личность мужского пола, подходит к Евгении.

 - Помочь?

 Лукина молча отступает в сторону. Теперь личность старается понять, что произошло с машиной, а Евгения отходит к травке и садится в тенек, под деревом. Она знает по опыту, что будет дальше.

 Одним глазом личность обшаривает мотор, другой не сводит с красавицы. В конечном итоге, зов живой плоти оказывается сильней загадок железа.

 Оставляет личность автомобиль, подходит к Лукиной, опускается на травку рядом.

 - Там возни на час, не меньше. Может, передохнем, девушка?

 Лукина на это предложение никак не реагирует. Добровольный помощник         от слов переходит к делу, но сразу же попадает на болевой прием и вопит истошным голосом:

 - Ты чего, дура! Отпусти!

 Просьба исполнена. Евгения оставляет личность на травке, сама идет к машине, открывает бардачок, достает оттуда пистолет и поднимает его, как раз, на возвращающуюся к своей машине личность.

 - Совсем, да! – пятится парень. – Чего, черепок сдуло, да?

 - Чини! – приказывает Евгения.

 - Чего чинить-то?

 - Машину, ни хрена я в этой механике не понимаю.

 Снова беззаботно сидит Евгения на травке и смотрит сверху, как личность пробует справиться с движком ее «клячи». Закуривает, используя пистолет, как зажигалку.

  Сумерки. Стоят в лесу  придорожные теремки – мотель. Только одно оконце конторы и светится.

 К этому оконцу и направляется Ненашев.

 Дежурный за стойкой дремлет в глубоком кресле,  спиной к журчащему экрану телевизора. В кресле рядом с ним спит крепко девица: накрашенная кричаще и одетая вызывающе.

 У двери колокольчик, на звон дежурный открывает глаза.

 - Переночевать пустите? - спрашивает Ненашев.

 - Нет проблем, - тяжело и неохотно поднимается дежурный, подсаживается к компьютеру. – Права от машины.

 - Нет у меня прав.

 Тут только дежурный начинает испытывать тень интереса к Ненашеву.

 - Как это? – спрашивает он.

 - Я на велосипеде.

 - Паспорт и деньги вперед, - реагирует на это признание дежурный.

 Девицу происходящее совершенно не интересует, сон ее крепок.

 Дежурный вносит в компьютер данные посетителя.

 Ненашев невольно обращает внимание на экран телевизора.

 Фотография Григория Борисовича на экране. Затем журналист репортер задает вопрос начальству Ненашева.

 - Откуда мне знать? – с раздражением говорит начальник. – Он взял отпуск на все лето, а куда уехал мне неизвестно.

 - Как вы думаете, доктор Ненашев знал о факте присуждения ему премии в два миллиона фунтов стерлингов?

 - Понятия не имею. Может быть, и знал, потому и взял отпуск.

 Дежурный прячет паспорт Ненашева в специальную ячейку, достает ключ.

 - Бэба! – окликает он девицу. – Проводи гостя.

Девица и не думает открывать глаза.

 - Бэба! Мать твою! – орет дежурный.

Девица открывает один накрашенный глаз.

- Чего орешь – то?

- Гостя проводи.

Девица вздыхает, поднимаясь во весь свой немалый рост, пробуя улыбнуться, смотрит на Григория Борисовича.

 - Ты что ли гость?

 - Я.

 - Пошли.

Вспыхивает голая лампа под потолком. Комнатка в теремке убрана не без претензии на уют. Кровать широкая, шкаф, тумбочка, занавески на окне.

Ненашев опускает рюкзак, садится на кровать.

 - Хочешь, могу остаться? – предлагает Бэба.

 - Нет, спасибо, - отказывается Ненашев.

 - Дорого не берем, лес все-таки кругом, - успокаивает его девица.

 - Устал, ты уж извини, - провожает проститутку к двери Григорий Борисович.

 - Ну, как знаешь, - девица уходит.

 Ненашев закрывает дверь на ключ. И в самом деле, устал он, ложится на покрывало в одежде, смотрит на куклу, «Эйнштейн» сидит на тумбочке, прислонившись к стене.

 - Слышал, - говорит ему Григорий Борисович. – Теперь я миллионер…. Тебе на это плевать, советуешь раздеться и под одеяло? Сам знаю: в одежде спать вредно…. Соображал ты здорово, - раздеваясь, говорит Ненашев, лампу гасит под потолком, – А вот на скрипке играл плохо…. Ничего, на мое ухо так вовсе слон наступил, - пробует петь. –«Наша Таня громко плачет»…. Ладно, ты сидя спать умеешь?... Ну и порядок. Спокойной ночи…. Стоп, ты случаем не знаешь, кто такой Пегов? … Первый раз слышишь? Ну ладно, спи.

 Подкатывает к мотелю Евгения Лукина, тормозит на стоянке, выбирается из машины, идет на огонек.

 Контора. Дежурный и ее данные заносит в компьютер. Снимает с гвоздика ключ. Девицу Бэбу он на этот раз не будит.

 Сам, фонариком вооружась, провожает гостью до свободного  теремка. Открывает дверь.

 - Можем вместе отдохнуть, - предлагает он без особого рвения.

 - Обойдешься, - ставит дежурного на место Евгения.

 - Дорого не просим, - зевает парень. – Лес все-таки.

 Лукина нервничает. Берет дежурного за шиворот, трясет беднягу.

 - Я дорого беру! Слышь, ублюдок!

 - Ладно, чего? - бормочет, освобождаясь, дежурный. – Не хочешь, не надо…. Отдыхай.

Она и отдыхает. Крепко спит, а за окном светает, солнце встает за лесом….  И не видит спящая красавица, как Ненашев седлает свой велосипед.

  Скверная дорога через лес, настолько паршивая, что Григорию Борисовичу приходится спешиться и вести велосипед за собой по кочкам и ухабам.

 Тут короткий разговор можно отметить между велосипедистом и «Эйнштейном».

 - Ну, ты как? – спросит Ненашев. – Не укачало…. Нет? Ну, молодец! Ты настоящий друг. Ни на что, никогда не жалуешься.

 Какая дорога – такая и деревенька на берегу озера. Не дома, избы, да и те давно оставлены хозяевами. Где окна заколочены, а где просто черные дыры вместо окон. Сонная тишина.

 У хлипкого причала останавливается Ненашев.

 Жизнь рождается из воды. Катер ревет, режет волны на большой скорости. Лихо разворачивается – и к причалу.

 Ненашев по доскам настила идет навстречу моряку. Он идет, не торопясь, как положено гостю, а моряк, оставив катер, бежит радушным хозяином. Он в бородке и очках – интеллигент, в общем. Узнать его можно – это Павел Зернов с фотографии в мастерской Гридина.

 - Григорий, скотина!

 - Пашка, черт!

 - Привез! – Павел сразу же начинает рассматривать помпу.

 - Обещано.

 - Гриш! – резко поворачивается к нему Зернов. – Это моя родина! Она умирает! Понимаешь ты это?!

 - Понимаю. Насос тут причем?

 - Все узнаешь.

Оказывается, один из домов деревни жив и здоров. К этому дому и ведет Зернов Григория Борисовича. Ведро с рыбой за собой тащит.

 На крыльце дома встречает их беременная жена Зернова – Светлана. Она тоже рада гостю, а Ненашев тоже рад: целует Светлану в обе щеки.

 Потом сидит беременная женщина за столом, подперев голову кулачком, смотрит ласково на Григория Борисовича, а Ненашев занят ухой.

 Обстановка избы обычна, проста. Нет никаких примет цивилизации: полное отсутствие электротоваров. Книг много, целый шкаф книг.

 - Ну, чего уставилась? – добродушно спрашивает у жены Зернов.

 - Так живой человек, наконец, все-таки, - вздыхает Светлана. – Как там, Гриша? Войны нет?

 - Не слышно, - отрезает ломоть хлеба Ненашев.

 - Как Москва, расскажи?

 - Шумит, - поднимает на женщину глаза гость. – Ее-то, как раз, слышно, даже слишком.

 - Ну и что. Увези меня, Гриша, - вздыхает женщина. – Он на мне опыт ставит, как на крысе. А я не крыса, я живой человек, даже беременный на восьмом месяце…. Я в больнице хочу рожать… Мне страшно, Гриш.

 - Что страшного? – шумит Зернов. – У тебя все в порядке, все анализы лучше не надо. Раньше женщины в поле рожали, на жатве, придет время – и рожают, и ничего! И я здесь, в этом доме и родился! И дети мои здесь вырастут!

Светлана в мужа пальцем тычет.

 - Псих ненормальный, но люблю я этого дурака. Он знает, что люблю, а потому…, - машет женщина рукой, выходит из комнаты. На пороге останавливается, говорит, не оборачиваясь:  - Пашку люблю, а рыбу его проклятую ненавижу! Я мясо хочу! – уходит.

 - Трудно ей, - помедлив, вздыхает Зернов. – Живот уже большой, это факт, а тут хозяйство… Но кто-то должен… Знаешь, какая здесь деревня была! Пятьдесят дворов, народ зажиточный. С колхозом везло. Шесть председателей было и все умные и хитрые.

 - Мне бы в баньку, - поднимается Ненашев.

Пар, окошко запотелое. Ненашев проводит по оконцу ладонью. За стеклом – озеро.

- Хочу, чтобы сын на природе вырос нормальным человеком, - говорит голый Зернов. – Без телека, радио и компьютера…. Да ты меня понимаешь, сам такой.

 - А если дочка родится? – спрашивает тоже голый Григорий Борисович.

 - Тем более.... Нырнем?

 Вот они уже в озере, в воде, судя по восклицаниям, холоднющей. Потом сидят на ступенях баньки, укрывшись простыней, – одной на двоих.

 - Остров видишь? – тычет пальцем Зернов.

 - Ну, - кивает Ненашев.

 - Там, за тростниками, Нэсси живет.

 - Кто? – не понимает Григорий Борисович.

 - Чудовище, - бормочет Зернов. – Доисторическое.

 - Щука, - все еще не понимает Ненашев.

 - Какая щука? Чудовище! В натуре.

 - Кончай! – отмахивается Григорий Борисович.

 - Сам увидишь, - смотрит в землю Павел. – Ты надолго?

 - До осени… Утром отвезешь меня?

 - Нет проблем….  Как в институте?

 - Кипит все и пенится, - неопределенно отвечает Ненашев.

 - Только не выкипает, - усмехается Павел.

 - Понятное дело.

 На рассвете, в туман, как и было договорено, гремит катер, режет железным носом тихую озерную воду и туман утренний. Рядом с Зерновым помпа, привезенная гостем.

 На борту Зернов и Григорий Борисович.

 Под грохот мотора разговаривать трудно, но Павел все-таки криком спрашивает друга:

 - Как народ поднять? Скажи как?

 Ненашев плечами пожимает.

 - Только чудом! – кричит Зернов. – За чудом пойдут.

 Молчит Ненашев, лишь вздыхает в ответ.

  Брызги чистой, озерной водицы попадают на «Эйнштейна». Ненашев видит это и, улыбнувшись, подмигивает кукле.

 А на берегу стоит Светлана. Как положено, смотрит вслед «мореплавателям», только что платочком не машет.

  Вздыхает тяжко, уходит, переваливаясь, к избам покинутой деревушки.

 И вот друзья метрах в двадцати от острова, за тростниками. Зернов, раздевшись, ныряет с борта, плывет куда-то, но быстро возвращается, что-то тянет за собой.

 Вскоре видит Ненашев, что тянет его друг за собой шланг, забрасывает его в катер, сам забирается на борт.

 Шланг подсоединяет к насосу. Садится, крутит педали, пальцем указывает, потом тем же пальцем крутит ручку сирены. Воет сирена, оформляя звуком рукотворное чудо Павла.

 - Смотри! – хрипит мокрый, тяжело дышащий Зернов. – Смотри туда!

 Ненашев смотрит и видит, как в тумане, за островом медленно поднимается змеиная голова страшного чудища. Дергается резина, наполняясь воздухом, вибрирует от ветра, колышется….

 - Видал! – перестает крутить педали Зернов. – Красота! Нэсси!

 - Бедный ты, Паша, бедный, - жалеет друга Ненашев.

 - Ты ни черта не понял! – говорит голый Зернов, бросив ручку сирены. – В густой туман снимаю это дело на мобильник – и в прессу. Это дело сейчас в моде: призраки разные, объекты летающие, динозавры… Журналюг соберется, всякого народа, пасти мою резину начнут, ловить в кадр, потом ученые разные, суда научные, аквалангисты… Ты понял?

 - Нет, - признается Ненашев.

 - Гриш, ты же умный…. Земля-то у нас какая, а лес… Красоты сколько! Увидят, кто-то, может, и останется, присохнет…. Оживет моя деревенька! Аленино мое!

 Только вздыхает в ответ Ненашев, подсаживается к нему Павел, обнимает за плечи.

 - Знаю, чего думаешь… Враньем людей не поднимешь, но это ж не вранье – это сказка… Ты погляди, погляди.

 Смотрит Григорий Борисович на резиновое чудовище, на змею доисторическую, замутившую туман над тростниками, но снова вздыхает.

 - Ну, чего ты? – сердится Зернов. – Ты еще поплачь.

 - Люди тебе нужны, - поворачивается к другу Ненашев. – А мне бы век их не видеть. Разные у нас тобой задачи, Паша.

 - Как это, - не понимает. – Люди же, как без людей?

 - Так… Что люди? Сам себя зеркале видеть не могу. Было с тобой такое?

 Зернов и не знает, что ответить другу. Педали он крутит в другую сторону. В результате – быстро скукуживается резиновое чудовище в тумане….

 По просеке ведет Григорий велосипед. На багажнике деревянный ящик, сверху рюкзак, на рюкзаке «Эйнштейн», рядом шагает Зернов.

 - Сапоги там твои должны быть, - говорит Павел. – Пара лопат, топор, что еще нужно…. Трубу я почистил.

 - Порядок, - доволен Григорий Борисович. – Прошлым летом печка дымила, заслонку откроешь, а все равно дымит.

 - Чайник есть, пара кастрюль, - напоминает Зернов и вдруг останавливается. – Гриш, а чего случилось-то?

 - Ты о чем?

 - Ну, насчет людей… и зеркала?

 - Не знаю…. Устал наверно… От голосов устал, от шума.

 - Это бывает, - не спорит Зернов. – А шумят о чем?

 - Да все, в основанном, про деньги, все цифирь да цифирь….Что у нас, что за бугром… Глобализация, общество потребления.

 - Без денег тоже плохо, - вздыхает Зернов.

 - Правильно, плохо, - не спорит Ненашев.

 - А чего делать-то? – ищет выход из положения Зернов.

 - А черт его знает, – честно признается Ненашев.

 Вот и дом на опушке с хозяйственными постройками. У Ненашева свой ключ от замка двери, но прежде доска крыльца уходит под его шагом к земле, еле сохраняет Григорий Борисович равновесие.

 - Подгнило, - подав ему руку, говорит  Зернов. – Навес бы нужно.

 - В зиму все равно снегом занесет, - говорит Ненашев.

 - Это факт, - не спорит Зернов.

 Большая горница в доме. Русская печь в углу, кровать железная, стол, пара стульев, на гвоздях, вбитых в стену, хлам разный висит. На одной из стен большая, мятая иллюстрация  с картины Дюрера «Адам и Ева». Одна нелепость в этом доме: слишком большое окно, а к печи прислонены подрамники, простые рамы, две «сложные», с резьбой. Похоже,  жил здесь когда-то художник.

 Зернов помогает Ненашеву втащить в горницу деревянный ящик и рюкзак. «Эйнштейн» сразу же занимает почетное место на подоконнике.

 Павел подсаживается к столу. Григорий Борисович первым делом распахивает окна.

 - Дух, - говорит он. – Пока привыкнешь.

 - Ну, я поехал, - поднимается Зернов. – Светка боится без меня, когда надолго… Она не понимает. Ребенок в чистоте должен расти, на природе, чтобы ничто душу не царапало, не мяло….  Голые люди на голой земле. Вот что нужно! Правильно я говорю?

 - Не очень-то голая, - говорит  Ненашев. – Не пустыня все-таки, да и мы с тобой одеты вроде.

 - Ладно тебе я же фигурально.

  - Тогда другое дело, - кивает Ненашев, приступая к уборке помещения. Останавливается перед Павлом.

 - Меня, наверно, искать будут, - говорит Григорий Борисович. – Молчи, ладно? Не выдай. Как партизан на допросе молчи.

 - Милиция? – спрашивает Зернов.

 - Что милиция?

 - Искать будет.

 - Это вряд ли.

 - Бандиты?

 - Кто бы не был. Молчи – и все.

 - Договорились, мог и не предупреждать. Дня через два загляну, - говорит Зернов. – Обживайся…. Не провожай.

 - Будь, - говорит Ненашев.- Спасибо, Паша. Я твой должник.

 - Это факт, - не спорит Зернов. – Будь здоров!

 Уходит Павел. Окликает его Григорий Борисович.

 - Паш!

 - Ну? – поворачивается к нему Зернов.

 - Это ты здорово придумал с чудовищем… Красиво.

 Сияет Павел.

 - Клюнут? – спрашивает он.

 - Должны, - кивает Ненашев.

 Сидит Григорий Борисович у стола, не знает, с чего начать «обживание».

 За окном видит он уходящего к лесу Зернова, а потом в фокусе – «Эйнштейна».

 - Ну, как тебе здесь? – спрашивает у куклы Ненашев. – Интересуешься, где сортир? Во дворе, где ему еще быть, но тебе-то какая разница.

Домой, вдоль берега озера, мчится катер Зернова. В просвете между деревьями виден участок лесной дороги, по дороге этой катит к деревне Евгения Лукина.

 У дома Павла сам Зернов, Светлана и журналистка. Мрачно смотрит на красавицу беременная женщина, улыбчив Зернов, но Евгения шумит с недовольным видом.

 - Мне что, все дома обыскивать! – кричит она.

 - Я ж вам говорю, не было его здесь, - улыбается Зернов. – Должен был приехать, но не приехал. Девушка, а мобильник с фото у вас есть?

 - Причем здесь мобильник?

 - Да так…. У нас здесь на озере…. Чудеса, в общем… Вы у нас поживите. Гришка наверняка явится. Не сегодня, так завтра.

 - Да поймите вы, - подходит к Павлу красавица. – Человек получил премию за гениальное открытие, большую премию. Он, наверняка, не знает об этом.

 - Много денег? – спрашивает Светлана.

 - Два миллиона фунтов стерлингов.

 - А налог с нее?

 - Чего ты спрашиваешь? – сердится Павел. – Нам с тобой какое дело! – поворачивается к Лукиной. – Хотите у нас  остановитесь, а то вон сколько домов в деревне и все пустые…. А Гришка? Может он от этих денег и бежит. Получишь, а тут бандюганы разные.

 Светлана врать больше не хочет, уходит в дом, оставив мужа наедине с красавицей, но из дома, через окно, продолжает наблюдать за их разговором.

 - Я не бандюган, - говорит Лукина. – Могу показать удостоверение.

 - Не надо. Я вам и так верю, -  Зернов продолжает улыбаться журналистке. Светлане эта улыбка совсем не нравится.

 - В дом идите! – говорит она, распахнув окно. – Устали с дороги?

В доме  Зерновы угощают, кормят гостью. Павел особенно внимателен и разговорчив.

 - Третьего дня засек…. Утром пошел на рыбалку – туман глухой, а над островом вдруг шевелится что-то, как змеюка, но огромадная.

 - Глухой был туман? – рассеянно спрашивает Евгения.

 - Глухой, - подсаживается совсем близко к ней Павел. – Хоть лепи из него, а она шевелится.

 Лукина подозрительно смотрит на хозяина.

 - Он у меня непьющий, - говорит Светлана. – Сухой закон у нас…

 - Совсем?

 Зернов вскакивает.

 - При чем здесь ваши законы. Хорошо, сама увидишь! – и он уходит, не прощаясь.

- Как вы здесь живете? – говорит Евгения, не без брезгливости разглядывая обстановку.

- Живем, - отзывается Елена. – Второй год уже…. Вы не подумайте, Павел – руки золотые и голова. Он изобретатель. Десять патентов у него…. Квартира у нас была в Ясенево, хорошая квартира, а потом он вдруг и говорит: «Не могу я так больше. Не могу и не хочу…. Хочешь со мной, едем. Не хочешь – оставайся. Это его деревня. Он здесь родился.

 - В прошлом году Ненашев был здесь? - спрашивает Евгения.

 - Был, да… Они старые друзья с мужем. Чемпионами были по велоспорту, в одной команде гонялись …  А вы красивая…. Трудно быть красивой?

 Лукина неопределенно пожимает плечами.

-  Замужем?

 - Была, года два…. Надолго теперь хватит.

 - А детки?

 - Нет, нет детей, - поднимается Евгения.

 - Свободно, значит, живете.

 – Свободно…Ладно, переночую  у вас, можно?

 - Переночевать? – даже с каким-то испугом смотрит на журналистку хозяйка.

 - Ну, ваш муж сказал, что Ненашев… Я заплачу…. Сколько?

 Елена не сразу отзывается. Подходит к окну, затем резко поворачивается к гостье.

 - Вернется в город, Гриша, если узнает, что премия ему, деньги такие бешеные?

 - Куда денется. Бабки - самый сильный магнит. Где они, туда мужика и несет.

 - А вам-то Гриша зачем?

 -  Я же говорила: служилый я человек, - с раздражением отзывается Евгения. – Работа такая, задание редакции.

 - Он здесь, - помедлив, говорит Елена.

 - Кто? – не сразу понимает Евгения.

 - Гришка, Ненашев.

 - Здесь, в деревне? – вплотную приближается к ней Лукина.

 - Нет, на выселках…. Километров десять, если по берегу…. Только Паша вас не повезет. Он вас держать будет, пока чудо своего не покажет.

 - Ты это серьезно?

 - Что?

 - Ну, про чудо?

 Молчит Елена

 - На машине доберусь? – спрашивает Евгения.

 - Можно, там есть дорога вдоль берега, по лесу, только плохая очень…. До темна, может, и поспеете.

 Двор, Евгения в машине. Елена показывает ей направление, куда ехать….

Летние ливни появляются неожиданно, как призраки. Дождь вконец размывает грунтовую дорогу, а тут еще и сумерки…

 Лукина продвигается вперед каким-то чудом, но, в конце концов, застревает в глинистой луже. Дергается, переключает скорости, пытаясь выбраться, но безуспешно.

 Все глубже увязает машина в размокшем грунте.

 Наконец, выключает журналистка мотор. Пробует связаться с кем по сотовой связи, но безуспешно. Сидит в отупении полном, не знает, что делать.

 Обувь на красавице совсем негодная для таких путешествий, но она выбирается из машины, достает из багажника сумку.

 Сидит Евгения на заднем сидении, закутавшись в плед. Прихлебывает из фляжки, морщится.

 За мокрыми от дождя окнами машины  темень непроглядная.

 Отбрасывает Лукина плед, снова садится за руль, включает дальний свет и изо всех сил жмет на клаксон.

 Ревет машина в глухом, ночном лесу, как загнанный в ловушку зверь.

 Долго зовет Евгения на помощь, но и это ей надоедает….. Будто спит она, уронив голову на баранку.

 В плаще с капюшоном, под дождем, сапоги резиновые, подходит к машине Ненашев. Открывает дверцу, садится рядом с Евгенией. Сидит молча.

 Смотрит на Григория Борисовича журналистка, пристально смотрит.

 - Вам привет от тетушки, - говорит Евгения.

 Ненашев, похоже, узнает настырную корреспондентку, покидает машину, уходит прочь…

 Тут Лукина снова включает свет и жмет на клаксон, потом выскакивает из машины, кричит:

 - Какой нужно быть скотиной, сволочью, чтобы так, так!

 Ненашев никак на ее вопли не реагирует, уходит все дальше. Евгения бросает свою коварную клячу, утопая в грязи, бредет за Григорием Борисовичем.

 - Вернись к машине, - поворачивается к ней Ненашев. – Я сейчас.

Потом он рубит топором ельник, лапник укладывает под колеса.

 - Заводи! – приказывает Евгении Ненашев.

 Затем он изо всех сил выталкивает машину журналистки из топи. Не сразу это получается у Ненашева, но, в конце концов, автомобиль Лукиной оказывается на твердом грунте. Здесь она тормозит.

 Ненашев сидит на поваленном дереве, дышит тяжело, приходит в себя. Встает, подобрав топор, идет мимо машины.

 - Она собирается умереть, – говорит  Евгения.

 - Кто? – останавливается Григорий Борисович.

 - Ваша тетушка. Она говорит, что вы один останетесь в большой квартире, а это плохо.

 Уходит Ненашев к дому, не желает он продолжать разговор.

Дома снимает Григорий Борисович мокрый плащ, вешает его на гвоздь у печи, сам присаживается к столу, смотрит на «Эйнштейна». Кукла выглядит странно в свете керосиновой лампы.

 - Гость у нас, - говорит Ненашев. – Репортеришко, шелупонь газетная, папарацци…Сейчас ее убить или утром?.... Что, что ты сказал?   Не надо убивать? Ну да, ты у нас миротворец великий…. А что с ней тогда делать?

Евгения, похоже, тоже не знает, что ей делать с собой. Сидит она в машине, достает фляжку, делает глоток для храбрости, выходит из машины. Решительно направляется к дому.

 Дверь не заперта, и она входит без стука.

 - Где мне можно переночевать? – спрашивает она у Ненашева.

 - Здесь одна кровать.

 - Меня она устроит.

 - А меня нет, - поднимается Григорий Борисович, снимает с гвоздя неопределенного вида хламиду, бросает Лукиной. – В машине переспите, спокойно ночи.

 - Спасибо за гостеприимство, - Евгения стоит с хламидой на руках, уходить не торопится.

 - Что еще? – спрашивает Ненашев.

 - Я есть хочу.

 - Голодать полезно. Фигуру нужно беречь.

 - Хамить полезно! Грубить полезно! – срывается Евгения. – Спасибо за гостеприимство.

 - Пожалуйста, - Ненашев встает и сам распахивает перед Лукиной дверь.

На рассвете, как и положено, по расписанию, Григорий Борисович отправляется на рыбалку, проходит мимо машины Евгении, невольно обращает внимание на то, что машина пуста, и задняя  дверца распахнута настежь.

 Через лес, по мокрой тропе, топает Ненашев к озеру.

 Давно насиженное место на берегу. Здесь рыбак готов забросить две свои удочки, но не делает он этого по простой причине: у берега купальщица плещется.

 Смотрит на Лукину Ненашев тупо, без всякого выражения смотрит, но смотрит все-таки.

 Красавица, тем временем, готова выйти на берег.

 - Ну, так и будем стоять? – спрашивает она.

 Молчит Ненашев.

 - Отвернитесь! Боже, какой идиот!

Григорий Борисович покорно отворачивается. Слышит за спиной легкие шаги, шелест одежды.

 - Вам премию выдали, - говорит Евгения. – Два лимона фунтов. За какой-то электромобиль… Можете отвернуться.

 Ненашев отворачивается, но лицом к озеру, начинает спокойно разбирать снасти, оснастив крючки, забрасывает сначала одну удочку, потом другую.

 - Вы что, совсем тут, - подходит к нему одетая красавица. – Деньги вам, два миллиона фунтов?

 - К полудню дорога подсохнет, - говорит Ненашев. – И ты можешь ехать.

 - И это все?!

 - Все, - говорит Ненашев. – Тихо, рыба крика не любит.

 - А я люблю крик, люблю! – даже не кричит, а вопит Евгения. - Еду к нему, черти куда, на ночь глядя, обрадовать хочу, а он «это все»! – потом она добавляет еле слышно: - Хоть завтраком накормите.

 - Там, в доме все найдешь, - удобно устроившись на хлипком раскладном стуле, внимательно следит за поплавками Ненашев.

 На столе в доме Ненашева остатки трапезы, фляжка валяется пустая, колпачок откручен, сама Евгения крепко спит на кровати Григория Борисовича, но не одна, рядом с ней почивает «Эйнштейн».

 Ненашев, появившись, не будит красавицу, куклу вот только у нее забирает и устраивает «Эйнштейна» на привычном месте.

 Огородом занят Ненашев. Землю вскапывает, мельчит комья тяпкой, затем граблями наводит блеск на грядку. Сразу видно, нравится ему это работа.

 Евгения издалека щелкает фотоаппаратом, подходит ближе, делает еще один снимок.

 - Что сажать будем? – спрашивает она.

 - Выспалась? – вместо ответа спрашивает Ненашев.

 - Вполне.

 - Ну и в дорогу, - напутствует красавицу Ненашев. – Я тебя не держу.

 Евгения никак на это предложение не реагирует. Грабли берет, помогает Ненашеву.

 - Картошку поздно сажать, - говорит красавица. – Лучок можно, морковку, редиску, что там еще?

 Григорий Борисович забирает у нее грабли.

 - Кто меня выдал? Софа?

 - Не скажу. Пытать будете?

 - Зачем, я и так знаю… Светка. Ревнива, подозрительна, а тут красотка в гости явилась.

 - Заметили, значит?

 - Что заметил?

 - Ну, внешний облик.  Нравлюсь я вам, Григорий Борисович?

 Ненашев молча на журналистку смотрит.

 - Пять минут на сборы!

 - Хорошо, - неожиданно соглашается Евгения. – Материал готов…. Я увидела гениального ученого с лопатой, на огороде и первая сообщила, что он отныне прославился на весь мир и стал миллионером. Сенсации! Мировая знаменитость никак не отреагировала на это сообщение и продолжала сажать семена неведомого овощного продукта…. Кого там, кажется, императора Деоклитиана,  пришли звать на царство, а он ответил, что зря явились к нему гонцы. Если бы они увидели, какую он вырастил капусту, то сразу бы оставили его в покое…. Как вам начало?

 - Плохо, - пристально смотрит на Евгению Ненашев.

 - Ничего, у меня и фото имеется, а потом у других будет еще хуже.

 - Слушай, как тебя? Евгения, что тебе от меня нужно?

 - Что? Вы богатый теперь… Гений, опять же…. Холостой….. Внешне не такой уж страшный, хоть и смертельно опасны…. Может и получится соблазнить гения, замуж выйти за миллионера…. Кататься будем вместе на электромобиле…. Что вы там изобрели? Электромобиль какой-то?

 - Все сказала? – спрашивает Ненашев.

 - Все! – с ненавистью смотрит на него Евгения, резко поворачивается, уходит.

 От огорода Ненашев, продолжая работать, краем глаза видит, как выносит журналистка из дома свою сумку, садится в машину. С третьего оборота ключа заводит мотор, резко берет с места, уезжает по лесной дороге.

 Грубо сколоченный стол на улице. Чистит рыбу Ненашев. Умело он это делает, но тут эхом, издалека, сигнал клаксона. Гудит машина Евгении, зовет на помощь.

 Григорий Борисович, естественно, не торопится. Режет щуку на куски, бросает в кастрюлю, несет ее к дому.

В доме ставит на печь. Бересту к дровам подбрасывает, чиркает спичкой. Окно в комнату открыто, и все эти действия проводит Ненашев под аккомпанемент гудка.

 - Ты предатель, - говорит Ненашев «Эйнштейну». – Как ты мог в одну койку с незнакомой дамой….Что?... Не будешь больше?.... Ну, поглядим.

 Отчаянно гудит сирена, зовет на помощь, а Григорий Борисович к ухе спешит, солит варево, перчит, измельченную луковицу бросает в воду, за ней и перловку отмытую начисто.

  Вот и тишина за окном.

 На том же месте застревает Евгения. Сидит в машине, настолько злая, что и красавицей ее назвать трудно.

 Видит она Ненашева с топором в зеркальце заднего вида, но никак на это зрелище не реагирует. Григорий Борисович вокруг обходит машину, расследует происшествие, потом садится   рядом с Лукиной.

 - Надо было по краю, - говорит он. – Знала же, что здесь яма…. Как теперь? Боюсь, не вытащим.

 - Вы почему меня на «ты» зовете, почему на «ты»! – вдруг кричит Лукина. – Кто вам право дал? Кто?! Корчит тут из себя! Император! – истерика, как это часто бывает, переходит в слезы, в совершенно честные и чистые слезы.

 - Ладно, - говорит Ненашев. – Попробуем, только не реви.

 Он пробует, снова рубит лапник, снова толкает машину с заведенным мотором, теперь уже в другую сторону. Затем они  вместе пытаются вытянуть проклятый кусок железа из топи – все тщетно.

 Потом и мотор глохнет, несмотря на все усилия, не хочет заводиться.

 - Аккумулятор сел, - говорит Евгения. – Он и раньше барахлил.

 - Даме машина, как мужику лифчик! – с досадой ставит точку в спасательной операции Ненашев.

 Потом они отдыхают, сидя рядом на поваленной бурей сосне.

 - Ненавижу все это! Аккумулятор проклятый ненавижу! Грязь ненавижу и вас ненавижу! - отдышавшись, снова, в отчаянии, кричит Лукина.

 Ненашев молча поднимается, подобрав топор, идет к дому. Следом за ним плетется Евгения.

 Уха готова. Едят они уху, молча едят. Лукина тянется к фляжке, трясет ее, убедившись, что фляжка пуста, с раздражением ее отбрасывает.

 - Слушай? – спрашивает Ненашев. – Ты знать должна обязательно – кто такой Пегов?

 - Понятия не имею, почему я должна?

 - Ну, ты же СМИ, журналисты все знают… Ладно …. Так что же мне с  тобой делать? – отложив ложку, спрашивает Ненашев больше у самого себя, чем у Евгении.

 - Пешком не пойду…. И не в чем, кроссовки совсем разлезлись.

 - Ну, обувку найдем …. Хочешь, дам велосипед?

 - Не умею.

 - Вранье…. От деревни тебя Паша в поселок отвезет на катере, а там автобус.

 - Не повезет, - говорит Лукина.

 - Это еще почему?

 - Он мне хочет какое-то чудище показать на озере.

 - Точно, - не спорит Ненашев. – Есть такая идея.

 - И потом, как я машину брошу?

 - Боишься, угонят.

 - Боюсь.

 - Зря. Я тебе новую куплю – иномарку, с хорошим аккумулятором. Из двух лимонов от корочки отщипнем

 - Вы добрый      .

 - Очень.

 - Ладно, давайте велосипед.

 Сумку красавицы Ненашев прикручивает к багажнику, а потом наблюдает со стороны, как неуклюже и неумело пробует незваная гостья оседлать двухколесного друга.

 Затем Григорий Борисович даже помогает Лукиной сдвинутся с места, придерживая седло. Инерции толчка хватает метров на пять, не больше.

 Первый же бугорок оказывается непреодолимым препятствием.

 Машет рукой Ненашев, уходит. Дел у него по горло, а тут…

 Бревно лежит на козлах. Распиловкой занят Григорий Борисович. Ему бы пилу двуручную, но нет напарника, так и пилит бревно одной рукой.

 Сидит Евгения, пригорюнившись, на крыльце дома.

 Ненашев выносит из сарая пилу двуручную, устанавливает ее на бревне. Смотрит на Евгению.

 Подходит красавица, берется за работу.

 - Не толкай, когда я тяну, - сердится Ненашев. – На себя тяни, на меня не толкай.

Лукина – ученик способный, больше замечаний Григорий Борисович не делает. Молча они работают….

 Затем Ненашев поленья колет на дровишки…

 - К печке отнеси, - говорит он Лукиной.

И здесь полная покорность.

Смотрит Григорий Борисович вслед красавице.

Вот  еще необходимая работа. Ручей в лесу, мосток через ручей этот пришел в полную негодность. Ремонтом переправы занят Ненашев. Лукина ему помогает, доску придерживает.

 - Прямо держи, зазор оставь! – командует Григорий Борисович, вколачивая гвоздь топором.

 Лукина меняет положение тела, но, оступившись, соскальзывает по глинистому склону к воде.

 Потом она сидит у костра босая, на шесте ее кроссовки с носками – на просушке. Ненашев заканчивает работу.

 Шорох в лесу, красавица настораживается.

 - Тут волки или медведи живут? – спрашивает она.

 - Помолчи, а? – раздраженно отзывается Ненашев. – Договорились, тебе здесь нет, нет – и все. Отсутствуешь.

 - Я в Бога верю, - задумчиво произносит Евгения. – Но он далеко – Бог, его не видно и не слышно, а черти всегда рядом. Наверно, это они в лесу шебаршат, на нас смотрят.

 Ненашев молча собирает инструмент, уходит.

 Евгения без суеты и спешки снимает с шеста носки и кроссовки, обувается….

 В доме Григорий Борисович сидит у стола, что-то записывает в блокнот. На стук двери оборачивается.

 - Это тебя черт принес, - говорит он. – Что тебе от меня нужно?

 - Сама теперь не знаю, - отзывается Евгения. – Можно я поем.

 - Ты много ешь. У меня на тебя никаких припасов не хватит.

 - Нервничаю, - отрезает ломоть хлеба Евгения. – Я всегда много ем, когда нервничаю… Коньячку бы глоток – и порядок…. Но у вас же нету коньяка?

 - Все – молчи! – снова требует Ненашев.

 Он что-то записывает, Евгения ест. С бутербродом в руке подходит к подоконнику, берет «Эйнштейна», сажает его на стол перед собой.

 - Я понимаю, - говорит она кукле. - Чистый воздух нужен мозгу. Кислород серое вещество чистит …  Вам, ученым, это необходимо.

 - Ты заткнешься когда-нибудь! – поднимает на красавицу глаза Ненашев.

 - Я не с вами, я с ним разговариваю, - показывает на «Эйнштейна» Евгения. – Он добрый, гостеприимный и поговорить любит, не то, что некоторые.

 В ответ Ненашев встает, забирает у Евгении «Эйнштейна» и относит куклу на место.

 - В этом вся проблема, - говорит Лукина. – Черт всегда рядом с человеком…. Дыши чистым воздухом, не дыши, а он здесь…. У меня вот всегда так…. Все, вроде бы, хорошо… и вдруг…. Некоторые в Бога верят, а в черта – нет. Как это можно, не верить в черта, когда он всегда рядом?

   - Много пьешь? – смотрит на красавицу Ненашев.

   - Опять же, когда нервничаю.

 -  А нервничаешь ты всегда?

 - Почти, - сокрушенно покачивает головой Евгения. – Слушайте, что такое сверхпроводимость?

 - Не скажу, - бормочет Ненашев.

 - Почему?

 - Все равно не поймешь.

 - Наверно, - не спорит Евгения. – Я в лес не пойду, страшно ночью, а где я спать буду, здесь? … Можем валетом лечь…. Вы - на север, а я – на юг. Получится компас. Мы будем спать компасом, а вдруг магнитная буря - и все закрутится, завертится, - Лукина, поднявшись, даже пробует показать, как это произойдет.

 На закате Ненашев снова рыбку ловит. Но тут катер. В катере Зернов. Причаливает неподалеку, торопится Павел к другу.

 - Где она? –  спрашивает на ходу. – Это Светка тебя выдала, я молчал, - присаживается он рядом с Григорием Борисовичем. – Журналистка…. Сам Бог послал… Гриш, завтра по утру, ровно в семь, если туман будет, выведешь ее на берег, ладно, только, чтобы мобилу взяла… Ты понял, только что б взяла!

 - Понял, - наблюдая за поплавками, кивает Ненашев.

 - Красивая она, - говорит вдруг Зернов. – Как с журнала.

 - Красивая, - не спорит Григорий Борисович.

 - Ну, я пошел, - поднимается Павел. – Запомнил – ровно в семь.

 С берега видит набирающий ход катер  Евгения.

 Находит она рыбака, садится рядом.

 - Странный он, - говорит она.

 - Кто?

 - Ваш друг.

 - Все люди странные, - отмечает Ненашев.

 - Вы тоже?

 Молчит Григорий Борисович. Сидит он на раскладном стульчике, а Евгения на перевернутом ведре.

 Вдруг журналистка песню заводит на английском языке. Слишком уж громко поет.

 Косится на Евгению Ненашев.

 - Ладно, молчу, - говорит красавица. – Все равно не клюет…. Ненавижу рыб: они немые и скользкие.

 Тяжко вздыхает Ненашев.

 - Да, я все ненавижу! Все мерзко, отвратительно! – поднимается Евгения. – И это ваше ведро, как смерть холодное, и ваша рыбалка, и вы сами!

 Возвращаются они домой через лес.

 - На чердаке переночуешь. Там сено есть, - говорит Ненашев. – Дам, чем укрыться, не замерзнешь. Утром разбужу, пойдем рыбу ловить.

 - Это за что честь такая?

 - За все, - коротко отзывается Ненашев.

В свете электрического фонаря устраивается красавица на чердаке. В оконце появляется голова Ненашева, потом руки с драным, ватным одеялом.

 - В рыбе холод есть, точно, зато пошлости нет, - говорит он Евгении.

 И все - голова исчезает, ответа Григорий Борисович не ждет, но красавица резко перемещается к окну, кричит спускающемуся по лесенке Ненашеву.

 - Теперь понятно! Мы от пошлости бежим! «В глушь, в Саратов!». Мы такие, да! Мы особенные! «Все тонет в фарисействе»?

Молча уходит Ненашев.

 В доме разговор нужен Григория Борисовича с «Эйнштейном».

 - Осуждаешь? – спрашивает куклу Григорий Борисович. – А может у меня на сено аллергия. Тогда как? …Пастернака она читала, ну и что? … Ладно, спокойной ночи, - тянется рука Григория Борисовича к керосиновой лампе, закручивает он фитиль….

 Ранним утром грохочет мотор катера. Зернов, крайне чем-то озабоченный, прыгает на берег, бегом ломится через лес.

  Ненашев из дома выходит навстречу Павлу.

 - Криком кричит! – сообщает ему Зернов. – Родить хочет, а не как…. На месяц раньше! Криком кричит….  Чего делать?....  Утихла вот, а я и…

 - Тебе бы в поселок, - говорит Ненашев.

 - Так далеко, не поспею… А у тебя тут эта, может она?

 «Эта», как раз, спускается сверху.

 - Едем, - говорит Евгения.

 - На месяц раньше, - сообщает и ей Зернов.

  Вдоль берега несется на полной скорости катер.

 - Раньше на месяц, - снова сообщает Лукиной и Ненашеву Павел.

 В доме у роженицы решительная энергичная Евгения и вконец растерявшийся Зернов. У Светланы будто и сил нет больше кричать, только стонет.

 - Воды горячей ведро! – командует  Лукина. – Простыни чистые… Нож острый.

 - Нож зачем? – не понимает Зернов.

 - Вас всех, гадов, перерезать! - склоняется над роженицей Лукина. – Ну, быстро! – и тут видит она у двери Ненашева. – Уйди отсюда! - бросает ему Евгения. – Нечего тут.

 Вновь кричать начинает Светлана.

 - Давай, мамочка, давай! – подбадривает ее Лукина. – Кричи громче. Тужься.

 Крик этот заставляет Ненашева достать клок коричневатой ваты из дыры ватника. Ватой этой он и затыкает уши. Становится тихо. Тогда Григорий Борисович встает, уходит в тишине к озеру.

 На берегу останавливается, садится на борт катера, пришвартованного к мосткам.

 Смотрит на тихую, прозрачную, озерную воду Григорий Борисович, на стаю мальков в водорослях, у берега. Любуется миром тишины.

  Впрочем, тихо в доме Зернова. Сидит на крыльце Павел, и не поймешь, что за его спиной: беда или радость. На шаги поднимает он голову.

 - Девочка, - говорит Павел. – Маленькая такая, - и плачет.

 Очнувшись, вытаскивает Григорий Борисович затычки их ушей.

  - Что ты сказал?

 Отец молча слезу роняет, а из дома слышится плач младенца. В общем, сплошной плач. Кончился мир тишины.

 На плач новорожденной идет Ненашев. В комнате видит он измученную вконец, но освещенную тихой радостью, Светлану, Лукина укладывает рядом с ней запеленатого младенца.

 - Где Паша? – спрашивает у Григория Борисович Светлана.

 - Тут он – отзывается Ненашев. – Сидит и плачет.

-   Ну, и дурак, - говорит Светлана. – Позови его.

Выходит из дома Григорий Борисович.

 - Иди, - говорит он Павлу. – Зовут.

Поднимается Зернов.

 - Гриш, - говорит он. – Я уж хотел Нэсси свою качать, как договорились, а тут она… Струсил я, понимаешь? Первый раз в жизни…. Чуть не помер со страху…. Думал, что герой, а на поверку…. Увезу Светку в город, не смогу так… Связи нету, электричества нету…

- Увози, - разрешает Григорий Борисович. – Маленькой нельзя рисковать, не дай Бог что.

- Это факт, - сияет Зернов. – Завтра пусть отдохнет, а в среду…. Утречком, если будет туман, ты все-таки, как договорились, ладно.… Ну, я пошел.

- Иди, иди.

Уходит Зернов, но сразу же дверь вновь открывается, пропуская Евгению. У Лукиной сил не намного больше, чем у роженицы. Опускается на ступени.

 - Откуда это ты? – спрашивает Ненашев.

 Поднимает на него глаза Евгения с немым вопросом.

 - Ну, с родами?

 - Училась на акушерку, - говорит Евгения. – Сразу после школы, три года.

 - Бросила?

 - Да.

 - И зря… Ловко у тебя все получилось.

 Молчит Евгения. 

 - Павел завтра в город решил вернуться, - говорит Ненашев. - Он тебя заберет. До поселка на катере, а там автобусом или машину возьмете.

 - Хорошо, - не спорит Евгения, нет у нее сил спорить.

Вновь катер режет тихую воду озера.

На закате отвозит Зернов Ненашева. Только мужчины на борту моторного плавсредства.

- Пойми! – кричит, все еще оправдываясь, Павел. – Когда сам за себя отвечаешь, - это одно, а когда еще кто-то…. Ну, растерялся, струсил, жизнь все-таки человеческая! Чужая жизнь! Когда двое голых на голой земле – еще ладно, а когда трое!

 Молчит Ненашев.

 - Ты как будешь, один? Может с нами?

 - Нет. Справлюсь.

 - Ты только скажи: останься. Я останусь.

 - Не скажу, - ставит точку Григорий Борисович

 Пристают они к берегу. Сгружает Павел груз в большой, картонной коробке.

 - Тебе легче, - говорит он. – Одному все-таки, живи, как хочешь.

 - Это факт, - усмехается Ненашев. – Факт, Паша, как хочу, так и живу. 

 - Ты только не думай, - говорит  Зернов. – Я вернусь, вернусь  обязательно. Вот дочка подрастет – и вернусь!

 «Эйнштейн» на подоконнике, а за окном тьма кромешная.

 Сидит  Ненашев у лампы керосиновой, что-то чертит, пишет. Откладывает карандаш Григорий Борисович.

 - Ну что? – спрашивает он куклу. – Это, брат, полбеды, когда тебе никто не нужен. Вот когда ты сам никому не нужен – это беда настоящая…. Что ты сказал?.... Ну да, помню, конечно…. Нельзя человеку жить одному.

Раннее утро. Порядок есть порядок, режим – дело святое: отправляется Ненашев на рыбалку, но тут замечает, что на ступенях лестницы, ведущей к чердаку, ватник висит: небрежно висит, одним рукавом зацепившись.

 К стеночке сруба ставит Григорий Борисович удочки, поднимается по лесенке к чердаку. Невысоко успевает подняться. Одна из ступенек подламывается, сползает Ненашев на землю, цепляясь за перекладины.

 Колено поврежденное трет.

 - Ушиблись? – появляется наверху заспанная физиономия Евгении.

 - Тебе кто разрешил вернуться?! – кричит в гневе Ненашев. – Кто позволил?

Лукина соскальзывает вниз по лесенке, ловко минуя сломанную перекладину.

Порвал Ненашев джинсы, падая, под прорехой кровавая ссадина от гвоздя.

- Надо йодом прижечь, - рассматривает рану Евгения. – А джинсы я зашью, ерунда, дел на минуту.

- Зашьет она, - все еще злится Григорий Борисович. – Мы не только по акушерству, мы еще с курсов кройки и шитья.

 - А что? Я бы могла так жить, - вдруг говорит Евгения. – Спать на сене и каждый день принимать роды.

 Ненашев сам  не знает, как так получается, что губы Евгении оказываются у его губ и теплая со сна грудь прижимается к его, успевшему остыть, телу.

«Эйнштейн» сидит не так, как обычно, а лицом своим кукольным к окну. Не желает он смотреть, что за его спиной творится. И правильно делает. Мы тоже в детали вдаваться не будем. Детали обычны.

 Нас может интересовать только шелест голосов.

 - Как ты?

 - Пешком.

 - Ночью, через лес, а волки как же?

 - Я им сказала, что ты меня ждешь, они и пожалели…. Ты ждал?

 - Не знаю…. Наверно,… тошно было, это точно…. Сам не знаю почему.

 - Глупый ты… Ты думал - я уехала, вот почему…. А я не уехала. Я не смогла уехать.

 - Ну да, два лимона, мужик холостой, - бормочет Ненашев.

 - Угадал, - не спорит женщина.

 Следом за единением тел не обойтись без родства душ. Так, как правило, происходит. Только никаких «прогулок при луне» или романтической беготни друг за другом. Все в деле, в работе.

 Вот они заняты устройством мостков на месте рыбалки. Кое-что здесь было и раньше, но подгнило, обрушилось, теперь заняты Ненашев и Евгения ремонтом. Лукина в сапогах резиновых, Ненашев босой трудится.

    - Не спеши. Куда ты гонишь? – бормочет Григорий Борисович.

   - Я не спешу.

   - Спешишь, держи доску прямо…. Нет, мука с тобой, - оставляет работу Ненашев. – Знаешь, почему черепахи долго живут? Да потому что никуда не торопятся.

 - Я не хочу долго жить, - говорит Евгения.

 - Это еще почему? – вновь приступает к работе Григорий Борисович.

 - Не знаю…. Старухой, наверно, не хочу быть.

 - Держи крепче, - просит Ненашев.

 - Когда-нибудь изобретут лекарство от старости, - говорит Евгения. – Принял таблетку – и не одной морщины. Все и будут умирать молодыми… Но это когда еще будет….. Поцелуй меня, пока я не стала старухой.

 Ненашев просьбу исполняет. Стоят они по колено в воде и целуются.

Вот еще дело: сколачивает Ненашев пугало огородное, а Евгения пугало это обряжает.

 - В седьмом классе влюбилась, - рассказывает она. – А потом увидела, как он в носу ковыряется – и сразу разлюбила…. Потом влюбилась перед экзаменами выпускными, тоже в школе…. Так влюбилась, что на все была готова, а потом увидела, что он ногти грызет….

 - Сразу разлюбила? – спрашивает Ненашев, втыкая шест с чучелом в землю.

 - Как отрезало, - кивает Евгения. – И потом все по схеме. Сколько их было…. Ночью люблю – утром глаза бы мои его не видели. Три раза из-под венца бегом, веришь?

 - Как мы его назовем? – спрашивает Ненашев, отступив на шаг.

 - Ты меня не слышишь? – обижена Евгения.

 - Слышу. Я ногти не грызу и в носу не ковыряюсь, но дурных привычек много…. Ну, дадим ему имя?

 - Зачем? – все еще оплакивая свой «разлюбчивый» характер невесело спрашивает Евгения.

 - Всему нужно давать имя, иначе толку никакого не будет, - говорит Ненашев. – Не станет он птиц пугать, рукавами размахивать….

 - Он на Балду похож, - приглядывает к пугалу Евгения.

 - Ну, пусть будет Балдой.

 - Ты не пьющий и не курящий - говорит Евгения. – Я тебя любила ночью, а утром еще больше люблю.

Все, хватит лирики, пора приступать к ссоре, так  обычно и бывает.

На это раз Ненашев и Евгения укрепляют грядки гнилыми досками.

- Я тебя любила ночью, а утром еще больше, - вдруг повторяет Евгения.

- Понятно, вспомнила, что с миллионером спишь, - выпрямляется Ненашев и смотрит он на журналистку совсем неласково.

 Реакция неожиданна: не говоря худого слова, замахивается Лукина доской и с силой опускает ее на плечо Григория Борисовича. Хорошо еще, что доска хлипкая и сразу же превращается в «лохмотья».

 Поворачивается Евгения, уходит к дому, а Ненашев, плечо ушибленное растерев, продолжает работу по укреплению грядки.

 Евгения выходит из дома: сумка через плечо, настроена, похоже, красавица на дальнюю дорогу. Топает, не оборачиваясь.

 Она бы увидела, обернувшись, что Ненашев невозмутимо продолжает обхаживать свой нехитрый огород, но не оборачивается – гордая.

 Лесная дорога. «Кляча» Евгении, увязшая по «колени» в грязи. Лукина сидит в машине, достает из бардачка пистолет- зажигалку.

 С оружием в руке и видит ее Ненашев. Останавливается на мгновение, потом все-таки подходит к машине, открывает дверцу, садится рядом с красавицей.

 - Не испугался? – спрашивает Евгения.

 - Нет.

 - Зря. Могла бы – убила! – Лукина достает из пачки последнюю сигарету, прикуривает от зажигалки. Скомкав, выбрасывает пустую пачку, затем пробует  завести двигатель, но тщетно, задумывается. – А может, я сама себе вру? Может, в самом деле замуж хочу выскочить за лимоны? А ты тут не причем…. И вообще, пошел ты! - выругавшись сквозь зубы, покидает Лукина свою развалюху, быстро уходит, но Григорий Борисович догоняет Евгению.

 - До деревни 15 кеме, - говорит он, - а потом 30 до поселка, устанешь.

 - Мне не нужны твои деньги! – поворачивается Евгения. – И ты не нужен. Я тебя ненавижу!

 - Зря, - вздыхает Ненашев. – Напоминаю: я не пью, как некоторые, не курю, не грызу ногти и в носу не ковыряюсь.

 - Мне не нужны твои деньги! – кричит Евгения. – Ты можешь это понять – не нужны!

 - Правильно…. Я их и не возьму, так решил…. Зачем нам с тобой здесь, на берегу озера, в лесу, деньги?... Деньги человека  другим делают, а я не хочу быть другим…. Я себе таким нравлюсь, без вредных привычек.

 - Деньги можно в детдом отдать? – снова останавливается Евгения.

 - Непременно, - согласен Ненашев. – Или старикам в приют какой-нибудь.

 - Только так, чтобы не украли, - говорит Евгения. – Нужно самим все купить или построить.

 - Вот ты этим и займешься, - решает Ненашев. – Ну, пошли домой.

 И снова сидит «Эйнштейн» спиной к железной кровати  с шишками. Смотрит он на  проливной дождь за мокрым стеклом.

 - Тут когда-то лесник жил, потом он стал картины писать, потому что ему надоело быть лесником, - рассказывает Ненашев. – Потом он уехал в город, чтобы всем доказывать, что он гений, но никто не хотел в это верить, тогда бывший лесник запил и  стал в пьяном виде всем объяснять, что он не простой гений, а непризнанный….

 - А потом? – спрашивает Евгения замолчавшего Ненашева.

 -  Потом он мне эту хибару продал за сто баксов…. И все, больше я его не видел.

 - Грустная история, - говорит Евгения. – Не люблю я грустные истории.… Это от веселой жизни начинают сочинять грустные истории.

 - Хорошо, - согласен Ненашев. – Лесник уехал в Париж и там  всем доказал, что он гений. Его картины повесили в Лувре на самой главной стенке. Он разбогател, женился на актрисе из Голливуда и купил виллу в Ницце… Порядок?

 - Да, теперь все правильно, - кивает Евгения.

От статики к движению, от слов к делу: пусть и под дождем. Полная дикость, но учит Ненашев Евгению кататься на велосипеде. Весело этим взрослым людям. Пусть эта сцена станет пиком их счастливой влюбленности.

 Чуть не падает Лукина, подхватывает ее, держит в объятиях Ненашев.

 - Господи! Как хорошо!

 - Пошли сушиться, - предлагает Григорий Борисович. – Будет еще лучше.

 - Ты циник, - говорит Евгения. – Ты старый, гнусный циник.

Дверца открыта. В печи огонь пылает.

 Сидят они голые, прямо на полу, прижавшись друг к другу, перед открытой дверцей, сушатся.

 - Я думала, все во мне умерло…. Только пепел и зола остались… Одна гарь.

 -  Говори, говори, - разрешает Ненашев. - Только молчи об этом.

 - О чем это?

 - Если скажешь, что я Робинзон, а ты Пятница – уволю.

 - Ты Робинзон, а я Пятница, - подумав, повторяет Евгения. – Слушай, а кто такой этот Пегов?

 - Вор, - говорит Ненашев. – И долой Пегова!

 - Долой, если так, - согласна Евгения.

 - Правда, я не люблю деньги, - говорит Ненашев. – Я их боюсь.

 - Ты урод, клинический, - ставит точку Евгения. – Это бывает… Мне всегда нравились уроды.

 Смотрит «Эйнштейн» на мокрый лес, на выглянувшее из-за туч солнце, на джип, возникший из леса.

 Тяжела размокшая дорога, ревет мотор машины, но катит она прямо к дому Ненашева, тормозит.

 - К нам гости, - говорит Евгения. – Пираты?

 - Они, - смотрит в окно Ненашев.

 - Надо бы одеться, - замечает Евгения.

 - Придется, - не спорит Григорий Борисович.

 Они выходят на крыльцо в ватниках на голое тело.

 Выходят навстречу гостям. Гости вылезают из джипа: бывшая жена Ненашева, ее муж – Гридин, и здоровенный подросток. Ведут себя гости деловито. Гридин достает из машины сложенный транспарант, Марина и подросток разворачивают полотнище, поднимают, придерживая за четыре конца. На транспаранте выведено:

 ГРИША! ДОРОГОЙ! ЛЮБИМ! ПОЗДРАВЛЯЕМ!!!

 - Приехали, – растерянно сообщает Евгения.

 Молчит Григорий Борисович, а Гридин, тем временем, достает ракетницу и устраивает салют.

 - А это кто с ним? – негромко спрашивает у мужа Марина.

 - Женщина, - приглядывается Гридин. – И ничего себе, одета только не по моде.

- Гришка тоже во фраке... А, какая теперь разница! – бормочет Марина, колдуя  над бутылкой с шампанским, разливает пенную жидкость по пластиковым стаканчикам.

 - Гриша! – идет она к дому. – Ты гений, Гриша! Ты – чемпион! Выпьем!

 Гридин без лишних слов крепко обнимает Ненашева, подросток ждет своей очереди.

 - Папа! – басит он. – Ты крутой, супер!

 Тут и вертолет зависает над лесом. Отметив площадку на опушке, садится. Гости, Ненашев и Евгения всецело заняты пришествием воздушной техники. Гром с неба – это конец тишины и покоя.

 Из вертолета выкатывается народ молодой и веселый, вооруженный видеокамерами, фотоаппаратами, микрофонами…

 Толпой, в гомоне, двигаются журналисты к дому.

 Ненашев приходит в себя и направляется в другую, противоположную сторону - босиком, по мокрой траве. Лукина – за ним. Ускоряет шаг Григорий Борисович.

 - Гриша, родной! Ты куда! – кричит Марина.

  Евгения, догоняет Ненашева. Он берет ее за руку.

 - Бежим! – говорит Григорий Борисович.

 И они бегут через лес к берегу озера.

 - «Эйнштейна» забыли, - вспоминает на бегу Евгения.

 - Ничего, - успокаивает красавицу Ненашев. – Он выкрутится.

 Вот и берег – дальше бежать невозможно, а за спиной крики, топот, ломятся преследователи через лес.

 Сбрасывает Ненашев ватник – и в воду с разбега, плывет кролем. Не сразу, но и Евгения повторяет его маневр. Как там? Голые люди на голой земле, в воде тоже

  К озеру, из леса, выскакивают подросток, за ним Гридин и один из журналистов с видеокамерой.

 Он сразу же начинает снимать заплыв через озеро.

 А Ненашев и Евгения уплывают все дальше от берега. Плывут они рядом: голова к голове…

 И тут, в тумане, над островом и тростниками, под вой сирены, на глазах у изумленных журналистов, поднимается змиеподобное чудище, сотворенное руками человека.