В годы, когда страна развитого социализма семимильными шагами двигалась к построению коммунизма, в городе Самаре (который тогда назывался Куйбышев) в простой семье с распространенной русской фамилией Рабинович родился мальчик, которого назвали красивым библейским именем Моисей. Соседи и воспитатели в детском саду называли его Мишей или Мишенькой, но друзья и родители звали его Моня. Папа Мони, Израиль Лейбович был лучшим в городе зубным техником, а мама, Софья Львовна – врачом-гинекологом. Как и положено в еврейской семье, родители обожали Моню и вкладывали в него все, что только возможно, надеясь, что он продолжит семейную традицию и (как и положено в обычной советской еврейской семье) изберет медицинскую карьеру.
Но сам Моня с детства мечтал стать военным летчиком – как Юрий Гагарин. А, поскольку Моня был умным мальчиком, то понимал, что для достижения его Великой Цели необходимо тщательно подготовиться. А что главное для летчика? Кроме специального образования — это знание английского языка и тренированный вестибулярный аппарат.
Поэтому Моня в 15 лет (!) окончил школу с золотой медалью, прекрасно говорил по-английски и, плюс ко всему, имел звание кандидата в мастера спорта по спортивной гимнастике. И вот с этими регалиями Моня, не сказав родителям ни слова, отправился в районный военкомат, где вежливо попросил выписать ему направление в Оренбургское военное училище летчиков, поскольку именно там учился первый космонавт планеты Юрий Гагарин.
В военкомате вежливо выслушали Моню, но с огорчением развели руками: в военные училища в Советском Союзе принимают только с 17 лет. А посему настоятельно порекомендовали поступить в гражданский ВУЗ, а также – на всякий случай! — пройти обследование у психиатра.
Искренне поблагодарив добрых советских офицеров за мудрый совет, Моня отнес документы в КуАИ (Куйбышевский авиационный институт). Решение Мони было простым и логичным: для того, чтобы приблизить достижение его Великой Цели, следует учиться в близком по профилю учебном заведении. Напротив, Израиль Лейбович и Софья Львовна немного огорчились такому выбору – но препятствовать не стали. В конце концов, рассудили родители, какая, в сущности, разница, кем станет их сын: великим врачом или великим инженером?
Но у Мони были свои планы на жизнь. Поэтому, окончив два курса КуАИ и достигнув желаемого семнадцатилетия, он объявил родителям, что забирает документы из ВУЗа и едет осуществлять свою Великую Цель: поступать в Оренбургское военное училище летчиков, поскольку именно там учился первый космонавт планеты Юрий Гагарин.
Родители были в шоке и всячески отговаривали Моню. При этом – дабы не травмировать ребенка! – прозрачно намекали ему на то, что в СССР в военное училище летчиков он вряд ли поступит.
Однако Моня был полон решимости осуществить свою Великую Цель. Посему, забрав документы из КуАИ, он прибыл в Оренбург, где выложил перед изумленной приемной комиссией военного училища все свои документы со всеми регалиями (к которым, к слову, за минувшие два года прибавилось звание мастера спорта) плюс зачетку КуАИ со всеми пятерками и попросил внести его в список абитуриентов.
Посмотреть на двухметровое еврейское чудо, возжелавшее в СССР стать военным летчиком, сбежалась вся приемная комиссия, дабы своими глазами убедиться, что это не розыгрыш. Председатель приемной комиссии, обретя дар речи, не взял на себя ответственность за принятие столь непростого решения, а посему лично отвел Моню к начальнику училища.
Вникнув в суть дела и, глядя в честные глаза Мони, начальник училища вежливо поинтересовался: есть ли у будущего аса советских ВВС справка от психиатра?
Данный вопрос не вызвал у Мони никаких отрицательных эмоций, а, напротив, показался вполне закономерным и логичным: ну, в самом-то деле, не допустят же абы кого до штурвала боевой машины?! У летчика должно быть отличное психическое здоровье – это же ясно даже младенцу! Посему Моня, помня мудрый совет, который два года назад ему дали в военкомате, вытащил справку от психиатра (а заодно и результаты прохождения медкомиссии, свидетельствующие об отличном здоровье) – и предъявил начальнику училища.
Седой, умудренный опытом боевой летчик, долго убеждал Моню отказаться от этого решения и – дабы не травмировать юношу! – прозрачно намекал на то, что в СССР в военное училище летчиков он вряд ли поступит и настоятельно рекомендовал вернуться в родной КуАИ.
Но Моня, с одной стороны, будучи движим своей Великой Целью, а, с другой стороны, решив, что его проверяют на силу характера (а для боевого летчика характер – первое дело), проявил непокобелимость и настоял на участии в непростом конкурсе на право стать курсантом Оренбургского военного училища летчиков, где учился первый космонавт планеты Юрий Гагарин.
Начальник училища подумав, что, видимо, народная молва о том, что все граждане Страны Советов, носящие фамилию Рабинович, умные, несколько преувеличена, с огорчением вздохнул и дал «добро». Моня готов был расцеловать седого полковника, но не сделал этого, поскольку, с его точки зрения, подобная фамильярность была бы нарушением субординации и не по уставу (а Моня уже мысленно ощущал себя офицером Советской Армии). Поэтому Моня вытянулся в струнку по стойке «смирно» и гаркнул:
— Благодарю, товарищ полковник! Оправдаю Ваше высокое доверие! Разрешите идти?
Полковник безнадежно махнул рукой и Моня, браво выполнив команду «кругом», строевым шагом вышел из кабинета, провожаемый взглядом полковника, полным вселенской тоски и грусти.
… О том, что по результатам приемных экзаменов Моня не увидел себя в списке принятых, полагаю, говорить нет необходимости.
Огорченный Моня сел на лавочку и задумался о причинах своего провала. Поразмышляв немного, он пришел к выводу, что для поступления ему необходимо отслужить в Советской Армии. Но поскольку ему всего 17 лет, то необходимо еще год проучиться в КуАИ – а потом пойти в военкомат. Такой вывод показался Моне вполне логичным, а посему он вернулся в Куйбышев, где восстановился в КуАИ.
Родители были без ума от счастья и надеялись, что теперь-то ребенок образумился и их тревоги позади. Однако, спустя год, Моня, сдав летнюю сессию досрочно, заявил родителям, что забирает документы из КуАИ и идет служить в армию – причем в ВВС.
Софья Львовна плакала, пила сердечные капли, укоряла Моню, что он разбивает сердце мамы и хочет сделать ее сиротой – а в довершении всего пеняла Израилю Лейбовичу, что во всем виноваты гены его родственников, ибо это в них Моня уродился таким шлемазлом. Сам же Израиль Лейбович листал свою записную книжку в поисках телефона военкома, а заодно – на всякий случай! — лучшего психиатра города Марка Абрамовича Кацнельсона.
Впрочем, Моня, как всегда поступил по-своему: заверив родителей, что все будет хорошо, он с документами явился в военкомат пред ясные очи военкома.
Военком, пожилой полковник, услышав фамилию Мони, прежде всего, поинтересовался, не является ли тот родственником самого Израиля Лейбовича Рабиновича. Услышав утвердительный ответ, военком широко улыбнулся, предложил Моне присесть и вежливо поинтересовался: чем он может быть полезен сыну столь уважаемого человека?
Услышав подробный рассказ Мони о его планах на жизнь и сагу про его Великую Цель, полковник вначале аккуратно поставил на место отвисшую челюсть, которая в свое время была мастерски сделала Израилем Лейбовичем, а потом поинтересовался: есть ли у Мони справка от психиатра? Моня, будучи готов к такому вопросу, привычным движением любезно протянул военкому справку, составленную по всей форме.
Удостоверившись, что справка подлинная, военком несколько секунд собирался с мыслями, а потом, воровато оглянувшись по сторонам, полушепотом сказал Моне, что исключительно из безмерного уважения к Израилю Лейбовичу он может устроить Моне службу в спорт-роте в самой Москве.
— Не надо, – вежливо, но твердо сказал Моня. – Прошу направить меня в ВВС.
Услышав такой ответ, полковник вначале хотел попросить у Мони справку от психиатра, но, вспомнив, что сегодня он ее уже видел, не нашел, что сказать и молча глядел на Моню: примерно так папуас смотрит на экран работающего смартфона, и считает, что там засел злой дух.
Обретя дар речи, полковник долго убеждал Моню в ошибочности его воззрений, но, не добившись успеха, обреченно махнул рукой и обещал посодействовать. Моня возликовал, вытянулся в струнку по стойке «смирно» и гаркнул:
— Благодарю, товарищ полковник! Оправдаю Ваше высокое доверие! Разрешите идти?
Полковник безнадежно махнул рукой и Моня, браво выполнив команду «кругом», строевым шагом вышел из кабинета. Полковник снова воровато оглянулся, после чего перекрестился.
… Первые три месяца в учебке показались Моне подлинным праздником жизни. Ибо, с его точки зрения, он наконец-то сделал важный шаг к осуществлению его Великой Цели и осваивал важную воинскую специальность техника. Прибыв в воинскую часть (которая, кстати, находилась в Дальневосточном военном округе), Моня в первый же вечер был приглашен после отбоя в каптерку для беседы со старослужащими. Что, с точки зрения Мони, было, безусловно, логично: ведь надо же знать, с кем ты будет переносить все тяготы и лишения воинской службы! Услышав подробный рассказ Мони, про его регалии (к коим прибавился знак специалиста 1 класса), а также сагу про его Великую Цель, «дедушки» переглянулись, на всякий случай, отодвинулись подальше и спрятались за широким туловищем заместителя командира взвода сержанта Талалаева, который был знаменит тем, что умел жонглировать пудовыми гирями. Сержант Талалаев, наморщив свой могучий ум, для начала поинтересовался, есть ли у Мони справка от психиатра. Моня привычным отточенным движением достал из кармана гимнастерки заветную справку, протянул ее сержанту и остался стоять по стойке «смирно». Все «дедушки» посмотрели на справку, деликатно вернули ее Моне и стали молча переваривать услышанное.
Первым пришел в себя Талалаев. Он выдохнул, хлебнул чай из кружки, после чего посмотрел на Моню и ласково произнес:
— Ну, ты это… Иди, сынок…
… Окончательно добило «дедушек» следующее утро, когда на зарядке Моня на одной руке подтянулся на турнике столько раз, сколько на двух руках не подтягивались все старослужащие роты вместе взятые. Правда, зарядка закончилась нештатной ситуацией: в части была объявлена тревога. Моня возликовал, представляя себе, что наконец-то он увидит настоящие боевые самолеты, что, безусловно, станет важным шагом к осуществлению его Великой Цели. Однако все пошло не по его сценарию: всю роту вызвали в казарму, посреди которой красовался весь бомонд части. В центре стоял майор-особист, держа в руках какую-то книгу и тетрадку.
Дело в том, что в отсутствии солдат командир роты вместе с дневальным решили устроить шмон тумбочек на предмет запрещенного (что в Советской Армии – дело обычное). Все было нормально до тех пор, пока не дошла очередь до тумбочки Мони. Вместо привычных писем из дома или кулька конфет, ротный извлек на свет божий… учебник по аэродинамике для ВУЗов! И вдобавок конспект лекций по дисциплине «Теоретические основы радиоэлектроники»!
— Чья это тумбочка? – грозным шепотом спросил майор-особист.
Моня строевым шагом вышел вперед и молодецки доложил, что тумбочка и все ее содержимое принадлежит ему.
— Только осторожнее, товарищ майор, — предупредил на всякий случай Моня. – Там в конспекте некоторые страницы выпадают: не потеряйте, пожалуйста.
После этих слов, вся рота, на всякий случай, отодвинулась от Мони подальше и приготовилась к худшему.
— Ну что, боец, — зловеще сквозь зубы процедил майор-особист, буравя Моню глазами. – Пойдем со мной…
… В кабинете Моня долго, но тщетно пытался объяснить майору тонкости аэродинамики, базовые принципы теоретических основ радиоэлектроники и сагу про свою Великую Цель. При этом он искренне изумлялся: как такой высокопоставленный офицер не может понять столь элементарные вещи. Майор смотрел на Моню и, в свою очередь, также не мог понять: или начальство под него копает, прислав именно Моню во вверенное ему подразделение – или справка от психиатра нужна уже ему самому.
-Ладно, ступай, боец, — зловеще, как учили, процедил майор, когда допрос Мони завершился. – Пока свободен…
— Разрешите забрать? – спросил Моня, глядя на майора честными глазами и протянув руку к своим сокровищам.
— Не разрешаю, — железным тоном ответил майор. – Мы все проверим. Свободен.
…Неуставные отношения обошли Моню стороной. Спустя пару дней сержант Талалаев приказал Моне постирать его х/б. Сверх всякого ожидания Моня не нахмурился, не стал задавать дурацких вопросов (как это делали другие «духи»), а, напротив, вытянулся в струнку, приложил руку к пилотке и отрапортовал:
— Благодарю за доверие, товарищ сержант! Разрешите выполнять?
Талалаев вытаращил глаза и только и смог пролепетать «разрешаю». Однако тут же отменил свое приказание и поинтересовался причиной подобного рвения. На что Моня доложил товарищу сержанту, что для достижения его Великой Цели ему жизненно необходимо знать службу до мелочей. А поскольку (как общеизвестно) у боевого летчика форма должна выглядеть безукоризненно, то Моне необходимо освоить эту науку – и он чрезвычайно благодарен сержанту Талалаеву за предоставленную возможность.
… Все «дедушки» роты сбежались в расположение, дабы своими глазами лицезреть это шоу. После завершения операции Моня разложил перед «дедушкой» идеально выстиранное и выглаженное х/б с подшитым подворотничком плюс надраенные до зеркального блеска сапоги. Не веря своим глазам, «дедушки» тщательно проверили форму Талалаева и завистливо причмокнули, поскольку форма в довершение всего благоухала не солдатским мылом, а импортным стиральным порошком, которым предусмотрительная Софья Львовна снабдила ребенка.
Но на этом шоу не закончилось, а только начиналось. Далее Моня попросил разрешения у товарища сержанта обратиться к нему. Получив разрешение, Моня вытащил из кармана гимнастерки бумагу и протянул ее сержанту Талалаеву. Это был рапорт на имя заместителя командира взвода с просьбой допустить его к испытаниям по стирке х/б на время, чистке туалетов, уборке кроватей и оформление дембельских кителей. С последующей сдачей экзамена на звание «черпака». Для уверенности в положительном решении его важного вопроса Моня попросил разрешения угостить товарищей «дедушек» мешком с домашними пирожками Софьи Львовны: ни в коем случае не в качестве взятки, а исключительно для укрепления боевого содружества.
«Дедушки» молча смотрели на Моню с отвисшими челюстями. Первым пришел в себя сержант Талалаев и пообещал объявить свое решение, а пока Моня может быть свободен. Моня вытянулся в струнку, поблагодарил товарища сержанта и отправился в казарму.
Вечером «дедушки» после отбоя собрали в каптерке Великий Народный Хурал и долго разбирали рапорт Мони. В итоге они единогласно пришли к выводу: как общеизвестно, все советские граждане, носящие фамилию Рабинович, очень богатые и очень хитрые – значит, Моня подделал свою справку от психиатра или, как минимум, купил. Однако так же единодушно «дедушки» пришли к выводу, что Моня – «правильный дух».
Впрочем, данное развлечение показалось «дедушкам» весьма интересным. Посему сержант Талалаев наложил на рапорт Мони резолюцию: провести обучение в течение трех месяцев с последующей сдачей экзамена перед экзаменационной комиссией, председателем которой он назначил себя, а членами комиссии — рядовых Дроздова и Барышева.
…Слух о предстоящем испытании облетел всю воинскую часть. На экзамен сбежались все «дедушки» полка. Правда, все чуть не сорвалось из-за появления в расположении командира роты капитана Слепцова, который был известен, как непримиримый борец с дедовщиной. Увидев старослужащих с секундомерами, а также Моню, который со счастливой улыбкой стирал х/б всей роты, предъявлял дембельские кителя, дембельские альбомы и драил сортиры, Слепцов затребовал объяснений. Но Моня вежливо попросил товарища капитана не мешать процессу и в качестве доказательства предъявил рапорт с резолюцией товарища сержанта. Комроты на несколько минут лишился дара речи, а когда усилием воли вернул себе способность говорить, то поинтересовался: есть ли у Мони справка от психиатра. Моня привычно протянул товарищу капитану справку, но вдобавок попросил его поставить подпись под экзаменационным листом, в котором были только отличные оценки по каждой вышеупомянутой дисциплине, а также под сертификатом о производстве Мони в звание «черпака».
… После этого случая служба Мони потекла, как по маслу. Начальство не могло нарадоваться на смышленого, физически развитого бойца, который, в отличие от сослуживцев, не дурил, не безобразничал, а, напротив, все свое свободное время проводил возле боевых машин. Моня отказывался от увольнений, теребя офицеров и техников, требуя рассказать ему все премудрости военной науки. А когда за отличие в боевой и политической подготовке капитан Слепцов объявил Моне, что ему предоставляется отпуск, то Моня обратился к товарищу капитану с просьбой: вместо отпуска разрешить ему всего один раз совершить с ним полет на учебном истребителе: в качестве курсанта.
Капитан хотел было ответить привычным отказом, но взглянув в чистые глаза Мони, в которых яркой звездой светилась его Великая Цель, не решился отказать. Посему пообещал переговорить с комполка, особистом и замполитом.
Слепцов был не только ярым противником дедовщины: он был еще и человеком слова. И через неделю он объявил Моне, что командование разрешило ему взять Моню в качестве условного курсанта в тренировочный полет на учебном истребителе. С одним условием: во время полета Моня не будет ничего трогать.
… В тренировочный полет Моню провожала вся рота. С трудом ступая на негнущихся от безмерного счастья ногах, Моня взобрался в кабину истребителя. Он слабо понимал команды, звучавшие в наушниках: он просто смотрел в небо. Он летел. Его Великая Цель была рядом… Пусть не он управляет боевой машиной: он был в воздухе. Ему казалось, что весь мир смотрит на него.
Мимо проплывали облака. Он летел. В боевой машине. Как Юрий Гагарин. На одну секунду ему показалось, что его кумир – первый космонавт планеты! – персонально улыбался ему своей неповторимой улыбкой.
… Моня плохо помнил, как выбрался из кабины истребителя. Он снял гермошлем, потом развернулся, подошел самолету — и неожиданно для всех встал на колени и обнял шасси. Он стоял так несколько секунд и молчал. У него тряслись плечи. Моня плакал. От счастья. Впервые за всю свою сознательную жизнь…
И все боевые летчики эскадрильи смотрели на Моню – и тоже молчали.
Потом Моня поднялся, оглянулся, вытер слезы, подошел к капитану Слепцову и вдруг порывисто обнял его.
— Спасибо, товарищ капитан! – сквозь слезы прошептал Моня. – Спасибо Вам.
Капитан Слепцов, боевой летчик, по-отечески обнял Моню. Он ничего не сказал – только грустно улыбнулся…
… Спустя два года, незадолго до дембеля, Моню вызвал к себе в кабинет командир полка полковник Загорулько и поинтересовался дальнейшими планами Мони на жизнь и грядущую карьеру. Когда Моня, с горящими глазами изложил отцу-командиру свою Великую Цель, полковник онемел, а когда пришел в себя, то поинтересовался: есть ли у Мони справка от психиатра. Моня с готовностью, по-молодецки, вытащил из кармана гимнастерки заветную справку и протянул ее товарищу полковнику.
Полковник Загорулько, обретя дар речи, долго убеждал Моню в ошибочности его взглядов на будущую карьеру и предложил шикарный, с его точки зрения, вариант: остаться на сверхсрочную службу прапорщиком, суля златые горы. Однако Моня, от всего сердца поблагодарив полковника за столь щедрое предложение, отказался от перспектив стать прапорщиком и доложил, что будет продолжать добиваться своей Великой Цели: стать военным летчиком, как Юрий Гагарин. Для чего намерен поступить в Оренбургское военное училище летчиков. А поскольку он уже отслужил в ВВС, то надеется, что товарищ полковник даст ему положительную характеристику.
Седой боевой полковник Загорулько грустно вздохнул, кивнул головой и разрешил Моне покинуть кабинет. А когда Моня, выполнив команду «кругом», строевым шагом направился к выходу, перекрестил Моню в спину и смахнул скупую мужскую слезу.
Когда Моня предстал пред очами родителей в родном Куйбышеве, то радости Израиля Лейбовича и Софьи Львовны не было предела. Однако эта радость быстро улетучилась, когда Моня объявил папе с мамой, что намерен вновь попытаться поступить в Оренбургское военное училище летчиков. Софья Львовна снова попеняла Израилю Лейбовичу, что гены его родственников оказались зловреднее, чем они предполагала, когда она выходила замуж, ибо тот факт, что Моня уродился таким шлемазлом, об этом явно свидетельствует. После чего отправилась на кухню, дабы приготовить ребенку в дорогу пирожки.
… Когда Моня предстал пред ясные очи своего старого знакомого начальника училища и изложил цель своего визита, предъявив свои регалии, к которым прибавилась отличная характеристика от комполка, полковник посмотрел на Моню с таким ужасом, с которым смотрят на гильотину.
— Сынок, — проникновенным голосом произнес полковник, умоляюще глядя на Моню. – Мне через полгода должны генерала присвоить. Если я тебя приму, то мне не то что генерала не присвоят – меня с должности попрут. А если ты снова не пройдешь по конкурсу – меня ж совесть замучает. Прошу тебя, как человека: поезжай-ка ты домой подобру-поздорову. Пожалей старика!
Моня искренне не мог понять, почему его поступление в стройные ряды курсантов Оренбургского военного училища летчиков столь негативно скажется на карьере товарища полковника, но слова старшего по званию прозвучали весьма убедительно. А поскольку родители с детства воспитали в Моне человеколюбие и сочувствие к чужому горю, то он грустно выразил понимание к беде начальника училища, встал по стойке «смирно», выполнил команду «кругом» и строевым шагом направился к выходу. Полковник с тоской посмотрел ему вслед, перекрестил Моню в спину и смахнул скупую мужскую слезу.
Пребывая в глубокой грусти, Моня отправился на вокзал. Там он зашел в буфет, взял стакан чая и смотрел на него, прощаясь в глубине души со своей Великой Целью. Во второй раз в жизни Моня заплакал. Слезы лились из его глаз.
Мысли Мони прервал некий неопрятно одетый гражданин. Дыхнув на Моню перегаром, от которого все окрестные мухи обратились в позорное бегство, гражданин с интересом уставился на Моню и поинтересовался причиной вселенской грусти бравого дембеля.
Моня поднял голову. Ему был чем-то симпатичен этот неопрятный человек, от которого пахло перегаром. С другой стороны, ему хотелось излить душу. И он изложил собеседнику свою печальную сагу про свою Великую Цель, своих замечательных однополчан и преследующие его неудачи.
Неопрятно одетый гражданин, от которого пахло перегаром, слушал Моню, не перебивая. А когда Моня замолчал, сделал неожиданное деловое предложение: он открытым текстом объясняет Моне причину его неудач. Плюс излагает Гениальный План по достижению Моней его Великой Цели. Взамен собеседник попросил Моню угостить его стаканчиком портвейна.
Моне было не жалко раскошелиться на стакан портвейна – скаредность вообще была ему не свойственна! – но он с недоверием посмотрел на собеседника, поскольку, с его точки зрения, маловероятно, чтобы человек, не соблюдающий форму одежды и злоупотребляющий алкоголем, может знать Гениальный План для достижения Великой Цели. Однако неопрятно одетый гражданин, усмехнувшись и дохнув перегаром, извлек из глубин своего потрепанного фрака документ и протянул его Моне.
Это был военный билет на имя капитана ВВС Евгения Бунтина, воевавшего в Афганистане, награжденного за боевые заслуги орденом Красной Звезды, но уволенного из рядов Вооруженных Сил за злоупотребление алкоголем и моральное разложение.
От радости Моня был готов купить своему новому знакомому ванну портвейна, но экс-капитан скромно отказался и предложил все-таки ограничиться стаканчиком. Поправив здоровье, капитан Бунтин открытым текстом объяснил Моне, что из-за сложной международной обстановки и глупых предрассудков (к сожалению, весьма распространенных в стране развитого социализма) лицо, носящее фамилию Рабинович, по определению не сможет стать военным летчиком. При этом, несмотря на перестройку и гласность, объявленную с самых высоких трибун, перемены наступят в лучшем случае лет через десять: когда Моня будет уже слишком стар. Но есть выход в Гениальном Плане, суть которого состоит в следующем: Моня возвращается в родной КуАИ, заканчивает его (тем более, что ему до завершения обучения остается всего два года), за это время изучает иврит – а после получения диплома и со знанием иврита репатриируется в Израиль, где подобные предрассудки в отношении рабиновичей, кацнельсонов и разных прочих вассерманов в принципе отсутствуют. А уже в Израиле Моня на законном основании поступает в Академию ВВС Израиля. Шикарный план, шеф!
Информация, полученная от нового знакомого, поразила Моню в самое сердце. Плюс ко всему, он был несколько обескуражен наличием столь странных предрассудков в стране развитого социализма и невозможностью стать летчиком, как Юрий Гагарин. Но поразмыслив, он рассудил: небо на планете Земля везде одинаково – так какая, в сущности, разница, где он будет летать на истребителе? Тем более, что Юрий Гагарин, прежде чем стать космонавтом, тоже был летчиком…
Моня радостно улыбнулся и предложил своему новому знакомому шикарный банкет в лучшем ресторане, но капитан Бунтин скромно отказался, а когда Моня стал настаивать, в итоге сдался, но ограничился в качестве магарыча еще одним стаканчиком портвейна. Тогда Моня от избытка чувств присовокупил к стаканчику еще и мешок маминых пирожков — и помчался к билетным кассам.
… Когда Моня изложил родителям Гениальный План, любезно раскрытый ему капитаном Бунтиным, то, сверх всякого ожидания, родители возражать не стали. Более того, Софья Львовна с гордостью сказала Израилю Лейбовичу, что она всегда была уверена в том, что правильные гены предков по ее линии возьмут верх и ребенок из шлемазла в итоге изберет путь нормального человека.
В итоге, спустя два года, окончив КуАИ с красным дипломом, в возрасте 22 лет Моня вместе с родителями репатриировался в Израиль.
… Ступив на Землю Обетованную и обустроившись, Моня первым делом пошел в местный военкомат и любезно поинтересовался: как ему поступить в Академию ВВС Израиля? На всякий случай, он сразу же предъявил все свои регалии плюс справку от психиатра, которую предусмотрительно заранее перевел на иврит и заверил у нотариуса.
Израильские офицеры с интересом изучили документы, к немалому удивлению Мони, равнодушно отодвинули справку от психиатра и сказали, что для поступления в Академию ВВС Израиля необходима рекомендация от командования. То есть, Моне необходимо отслужить в рабоче-крестьянской израильской армии – и получить направление от командования. После чего – милости просим. Данное условие показалось Моне совсем простым и он попросил направить его в соответствующую воинскую часть ЦАХАЛ.
Правда, служба Мони в рядах рабоче-крестьянской еврейской армии началась с форменного недоразумения. Прибыв в подразделение, он первым делом поинтересовался у сослуживцев, с кем он будет разделять тяготы и лишения воинской службы: кто тут «дедушки» и кому он должен стирать х/б?
В ответ на такой вопрос бравые еврейские солдаты вытаращили глаза и задали Моне встречный вопрос: на основании чего он считает, что в израильской рабоче-крестьянской армии должны быть дедушки, поскольку тут еще далеко не все успели стать даже отцами? С другой стороны, сослуживцы недоумевали: а с чего вдруг Моня решил, что он должен кому-то стирать форму? Тогда Моня попытался объяснить своим новым друзьям сложную иерархию в Советской Армии. После лекции, которую им прочитал Моня, один из солдат заявил, что сейчас он поможет Моне решить его жизненно важную проблему. Он куда-то сбегал и вскоре вернулся в сопровождении майора, отвечавшего за психическое здоровье личного состава еврейской армии.
… Выслушав объяснения Мони, майор вначале осторожно и вежливо поинтересовался: есть ли у бравого еврейского воина Рабиновича справка от психиатра? Удостоверившись, что справка, переведенная на иврит и заверенная нотариально, подлинная, майор долго думал, после чего вышел из кабинета и вскоре вернулся с полковником – начальником разведки. Полковник достал с полки толстую книгу, в которой были перечислены воинские звания всех армий мира и с ее помощью долго изучал воинские звания Советской Армии. Не найдя в перечне этих званий ни духов, ни черпаков, ни дедушек, полковник завел Моню в свой кабинет и долго выяснял возникшие нестыковки. Получив исчерпывающие данные, полковник, уразумев смысл дополнительной невербальной иерархии в Советской Армии, все равно не мог понять смысла стирки обмундирования молодыми и прочих премудростей. В итоге он заявил, что данный вопрос вне его компетенции, но пообещал, что с этим разберется – в крайнем случае, подключит специалистов из спецотдела Моссада, а ежели такого нет, то он будет специально создан. После чего отпустил Моню в расположение.
Через несколько дней Моня заподозрил, что тут дело явно нечисто, поскольку обратил внимание на то, что все его сослуживцы стали относиться к Моне с подозрительной заботой. В итоге измученный догадками Моня принял единственное, с его точки зрения, правильное решение: он строевым шагом подошел к сержанту Марув и попросил разрешения к ней обратиться, ибо у него возник неотложный вопрос. Увидев такое зрелище – когда двухметровое чудо вытянулось по стойке «смирно»! — сержант Марув вытаращила глаза от удивления, поскольку, с ее точки зрения, подобное поведение соответствовало, скорее, пляске плодородия аборигенов Полинезии, но никак не действиям солдата рабоче-крестьянской армии обороны Израиля. Посему Марув, глядя в глаза Мони, растерянно разрешила к ней обратиться – при этом она даже не потребовала у Мони справку от психиатра. Тогда Моня изложил своему непосредственному командиру мучавший его животрепещущий вопрос: отчего именно к нему наблюдается такое вежливое и предупредительное отношение со стороны сослуживцев, почему его не посылают в наряды, не заставляют драить сортиры (как духа) и что, черт побери, в Эрец Исраэль вообще происходит?
Марув, обретя дар речи, приказав Моне стоять по стойке «вольно», объяснила, что в рабоче-крестьянской израильской армии иные взаимоотношения, нежели те, к которым привык Моня, проходя службу в Советской Армии. А, поскольку, от этих вредных привычек следует отвыкать точно так же, как детей отучают мочиться в штанишки! — ибо они не соответствуют нравам ЦАХАЛ в частности и израильского общества в целом! — она (в смысле Марув) будет лично курировать Моню и наставлять его на путь истинный.
Впрочем, вскоре Моня освоился в новой обстановке. Спустя три года, он сделал две вещи. Во-первых, к радости Израиля Лейбовича и особенно Софьи Львовны, он женился на сержанте Марув, с которой у него в итоге завязался бурный роман. А, во-вторых, получив от командования лестную рекомендацию, в возрасте 25 лет он поступил в Академию ВВС Израиля, которую с блеском окончил.
… Сейчас Моня — боевой летчик израильских ВВС. Таких по праву называют асами. Впрочем, он уже давно не Моня. Моисей Израилевич уже полковник. Он кавалер практически всех боевых наград государства Израиль, и сейчас преподает в Академии ВВС Израиля. У него трое детей и столько же внуков. И, по его словам, скоро он в четвертый раз станет дедушкой (хотя Моня утверждает, что в пятый, поскольку первый раз он стал дедушкой, проходя службу в Советской Армии). При этом Моня уверен, что это не предел, поскольку его младшая дочь заканчивает службу в ЦАХАЛ, после чего намерена выйти замуж – со всеми вытекающими из этого последствиями в виде дополнительных внуков для Мони и Марув.
Израиль Лейбович и Софья Львовна живы и с удовольствием нянчатся с правнуками. Правда, Софья Львовна постоянно сокрушается на тему того, что ребенок плохо кушает… То, что «ребенок» это Моня, полагаю, уточнять нет необходимости. Мамы – они всегда мамы: дети, даже став седыми, для них все равно остаются детьми… Поэтому он для них по-прежнему Моня. Впрочем, и меня он просил называть его точно так же.
… Мы сидели с Моней в шабат на бульваре Ацмаут. Рядом моложавая Марув играла с внуками. Я слушал рассказ Мони на одном дыхании. Когда он замолчал, у меня не было слов. Потом промолвил:
— Потрясающая история. Почти книжная. Рад, что твоя Великая Цель осуществилась.
Моня посмотрел на меня и грустно улыбнулся. Он помолчал и вдруг произнес, глядя в небо, которому посвятил всю свою жизнь:
— Почти.
Он снова грустно улыбнулся – но я интуитивно уловил в его взгляде какую-то боль.
— Почему «почти»? – удивленно спросил я. – Потому что ты не слетал в космос, как Юрий Гагарин…
— Нет не по этой причине, — ответил Моня. – Знаешь, когда я закончил Академию ВВС Израиля, то у меня мечта появилась: пригласить всех моих однополчан ко мне в гости, в Израиль. Особенно капитана Слепцова и капитана Бунтина: ведь это благодаря им я стал тем, кем стал. Я даже деньги начал копить: все мечтал, что соберу их здесь, поселю в лучше отеле… Искал их…
— И что помешало? – спросил я. – Не нашел?
— Нашел, — вздохнул Моня. – Всех нашел. Только никого из них не осталось в живых. Талалаева еще в девяностых в бандитских разборках застрелили. Слепцов в первую чеченскую погиб. Бунтин в девяностые спился… Никого из них не осталось в живых. Никого… Я последний из моего полка…
В глазах Мони заблестели слезы.
Моисей Израилевич, боевой летчик, полковник ВВС Израиля плакал…
Третий раз в жизни…
P.S. Это реальная история. Я ничего не придумал. За исключением того, что по просьбе Мони, изменил имена и фамилии действующих лиц.
