Обычный митинг сторонников КПРФ в Рязани обернулся международным инцидентом: протестующие против повышения тарифов ЖКХ пенсионеры, вместо портретов Сталина, несли плакаты с портретами израильского политика Амира Переца. Как утверждают представители КПРФ, речь идёт о недоразумении.
«Я 20 лет прожила при Сталине. Да что там, я видела его живым!», — рассказывает коммунист Софа Марковна — «Поэтому, рисовать плакаты доверили мне. Ну, я загуглила «Сталин» и срисовала. Мне даже в голову не могло прийти, что под видом отца народов этот бесовский Гугл подсунет мне какого-то сиониста. И ведь как похож, гад!»
Война войной, а весна по расписанию. Несмотря на предвыборные страсти, невзирая на очередное обострение обстановки в секторе Газа, не обращая внимания на холод и проливной дождь на прошлой неделе, на юге Израиля цветут анемоны. Разумеется, цветут они не только на Юге, но и в других регионах. Анемоны. или как называют их на иврите – каланийот – растут повсеместно. И не только красные. Но в наших южных широтах полыхают именно красные цветы. И как бабочки на свет, слетаются толпы израильтян на этот красный огонь. Февраль – время анемонов. И их надо видеть.
Легко сказать – видеть. Чтобы посмотреть на анемоновые поля, нужно в законное свое субботнее утро встать неприлично рано и выехать из дома … ну, скажем, сразу после утренней прогулки с собаками. Кто рано встает, тому Бог дает. В данном случае, ему достанется место на обочине дороги в пешей доступности от цветущих полей. Место на парковке давно и плотно занято теми, кто нелениво встал еще раньше (с петухами, что ли?). Эх, и чего я не догадалась сфотографировать эти парковки и обочины, забитые машинами под самое немогу? В тесноте, в обиде, в реве клаксонов, в глубоких колеях застывшей после недавнего дождя грязи стоят джипы и фиаты, мерседесы и юндаи, такси и рабочие полу-грузовички. Над криками детей и воплями их матерей, над ожесточенными перепалками водителей и хлопаньем разгружаемых багажников несется, реет и тает в небе назойливая мелодия продавцов мороженного. Наконец, парковка завершена, машина покинута, домочадцы построены. Вперед!
Сегодня мы были умные. Мы начали приобщение к природе с посещения ярмарки рядом с киббуцом Беэри. Народные промыслы с лотков, оптом и в розницу. От сыра до мыла, включая бижутерию и косметику, а также масло оливковое, сок гранатовый, фрукты и овощи в ассортименте и носки шерстяные ручной работы всех цветов и размеров. Мы быстренько затарились сыром и кремом для лица, поглазели по сторонам и поспешили выехать. В отсутствие регулировщиков колонна выезжающих встретилась на узкой дорожке с колонной въезжаюших. Ворота одни на всех. По зрелом размышлении народ пришел к выводу, что сначала надо выпустить тех, кто освобождает места. Так мы получили право на выезд. Выкатились за пределы ярмарочной территории, выехали в сторону трассы и почти тут же уперлись во въезд на дорогу, классически и пасторально извивающуюся в полях. Этот въезд на трассе обозначен красным «фестивальным» стягом. Такие стяги по всему Югу отмечают повышенную анемоновость. Нам досталось место, именуемое Шокеда.
По узкой, извилистой, но вполне асфальтовой дорожке мы углубились в поля и в скором времени оказались на опушке рощицы, где народ массово оставлял машины. Оставили и мы, предварительно развернув своего коня мордой к будущему выезду. Плавали, знаем. Дальше ножками, ножками до рощи и в поля за ней. И – перехватывает дыхание. Все видимое пространство покрыто алыми цветами. Здравствуй, красное море!
Мы бродили, стараясь не наступать на цветы, шагая след в след, останавливаясь для вздоха и напоения взоров буйством красного. Ну и для фотографий, конечно.
Специально чтобы сделать мне приятное, посреди этого яростного красного вырос один белый анемон. Растрогал меня чуть не до слез.
Глазастые какие
После этого оставалось только аккуратно вернуться на большую дорогу и сесть в машину, стараясь не расплескать в себе красоту.
Дорога домой проходила под наши радостные вопли: «Смотри, сколько машин едет нам навстречу!» С чувством глубокого удовлетворения мы обнаружили, что к месту ярмарки в Беэри не просто нельзя проехать, но хвост машин растянулся от киббуца до самой трассы. Парковка? Забудьте это слово. А мы-то, мы уже с сыром! Это была наша маленькая месть тем, кто проспал утром дольше нашего. Потом глаз фиксировал сплошную ленту встречных машин на дороге, заторы у каждого участка, отмеченного флагами фестиваля, мы сочувствовали тем, кто попадет к цветам в плотной, гомонящей толпе вместо задумчивой тишины раннего утра и окажется под прямыми лучами вполне жаркого солнца вместо приятного ветерка и нежной прохлады.
Поездка к анемонам на поклон удалась. Следующей точкой на маршруте должно стать путешествие к пурпурным ирисам в цветущую пустыню под Иерухамом. Через месяц. В конце марта. После выборов.
Дорогие мои друзья! Никак не могу понять, что вызывает такую зверскую Ненависть к нашему президенту? Вчера, переключая новостные каналы удивлялся: на одном - какая-то черная уродина перед толпой идиотов брызжет слюной: "Кто голосует за Трампа, тот расист!"
На другом - мужик с кровоподтеком: дали по роже только за то что он одел красную кепку (даже не с лозунгом Трампа).
На третьем эти недоноски из АнтиФа в масках идут по улице с криками "Долой Трампа!", точно как штурмовики фашистской Германии.
А тут и "наши" конгрессмены с перекошенными лицами требует снова начать расследование. Что за фигня? Кто подогревает эту зверскую ненависть?
Кто дергает за ниточки? Кому он так насолил? - ОН ВСЁ ВРЁТ!, - кричат его враги. - А кто нам когда говорил правду? Никсон, со своим Watergate? Клинтон, со своей Моникой и полным шкафом б..... и скилетов?
Буш с той придуманной войной, которая опустила страну в депрессию?
Может Обама, с вороватой Клинтонихой, с Бенгази и с миллиардами наличных, отправленных врагам Америки? Но, ведь, никто из предыдущих, насколько я помню, не был столь ненавидим. What the farg is going on? Кому наш, выбранный народом президент, так насолил, что его нужно непременно и срочно выбросить из Белого Дома? Кто оплачивает всю эту бесконечную компанию ненависти? Ведь это стоит огромнейшее денег!!! Кто хочет сделать из гордых сводолюбивых граждан Америки слабых, запуганых, политически корректных скотов, послушных обезоруженных баранов? Кому это выгодно? Левым, за то что почувствовали, что их комфортабельные кресла закачались? Исламистам, которые мечтают населить Америку, как и старушку Европу своими единоверцами? Соросу, чтобы сделать нам всем цорес? Кому еще? Что за такой deep state? Что это за скоты, которым достижения нашей Великой страны стоят поперёк горла? КТО ВЫ С... ПОЗОРНЫЕ?
Почему нееврей при известных усилиях становится стопроцентным евреем, а у еврея при всех его ухищрениях никак не получается до конца слиться с «коренным населением»? Понять это можно лишь одним единственным образом: еврей обладает душой, которую можно приобрести, но невозможно потерять.
Статус прозелита
В недельной главе «Мишпатим» приводится запрет угнетать пришельца: «И пришельца не притесняй и не угнетай его, ибо пришельцами были вы в земле Египетской» (22:20).
Общепризнано, что в данном месте говорится не просто о чужеземце, не просто о человеке, волею случая оказавшегося в Святой Земле в качестве гостя, а о том человеке, который выразил желание целиком разделить судьбу еврейского народа, о том, кто вошел в завет Авраама. Так в комментарии Сончино сказано: «В Торе этот термин почти всегда, за редким исключением, обозначает человека из другого народа, который присоединился к еврейскому народу в соответствии с законом о гиюре. Приняв на себя обязанность исполнять все законы Торы, гер становится полноправным членом общины».
При этом заповедь «И пришельца не притесняй и не угнетай его» характерна не только этим обстоятельством, но также и указанием в самой Торе своей причины: «ибо пришельцами были вы в земле Египетской». Следует отметить, что поскольку в Торе нет ничего случайного, то любые ее фрагменты – даже вполне служебные — расцениваются как самостоятельные, то есть требующие отдельного пояснения. Не удивительно поэтому, что тот же комментарий (Сончино) продолжает: «В Талмуде отмечается, что запрет притеснять гера и повеление любить его встречается в Торе тридцать шесть раз. Столь многочисленные предупреждения необходимы по той причине, что человеку, находившемуся на положении раба, терпевшему притеснение и угнетение, свойственно в том случае, если он добьется власти, с еще большей жестокостью относиться к другим. Тора искоренила это качество из среды еврейского народа».
И это чистая правда. В религиозной еврейской среде отношение к геру ничем не отличается от отношения к природному еврею, ведущему свою родословную от Авраама, Ицхака, Иакова. Это так, как на законодательном, там и на бытовом уровне. Нам следует по достоинству оценить ту установившуюся на протяжении веков практику действительно равного, а очень часто даже и подчеркнуто почтительного отношения к «геру», учитывая, что во всем мире по отношению к самим евреям утвердилась совершенно иная поведенческая норма.
В самом деле, евреи-пришельцы в земле Европейской столкнулись с совершенно другим к себе отношением. Ассимиляция евреев, будь то во Франции, в Германии или в России, сопровождалась прямо обратным явлением: презрением, подозрительностью и страхом.
Загадочная асимметрия
Человека, желающего принять иудаизм, отговаривают это делать, поясняя, что он вполне может быть угоден Богу и в своем первичном качестве, однако, если он все же проходит гиюр, его уже никак и ничем не отличают. В то же время в ассимилированном еврее все в первую очередь видят именно еврея.
Человек, оказавшийся пришельцем в еврейском стане, принимается целиком, не вызывая по отношению к себе ни страха, ни отвращения, в то время как еврей, отрекшийся от своей религии и ставший «гером» культуры европейской, очень часто наталкивается на стену отчуждения и неприязни.
Так в книге «Иудаизм в музыке» Вагнер пишет: «Образованные евреи приложили все усилия, которые толь-ко можно себе вообразить, чтобы освободиться от характерных черт своих вульгарных единоверцев: во многих случаях они даже считали, что достижению их целей может способствовать хрис¬тианское крещение, которое смоет все следы их происхождения. Но это рвение, которое никогда не приносило всех ожидаемых результатов, приводило лишь к еще более полной изоляции образованных евреев, к тому, что они становились самыми черствыми из людей, в такой степени, что мы теряем наше прежнее сочувствие к трагической судьбе этого народа».
А вот в каких словах переживал присутствие евреев в российской жизни Куприн: «У всех народов мира кровь смешанная и отливает пестротой. У одних евреев кровь чистая, голубая, 5000 лет хранения в беспримерной герметической закупорке. Hо зато ведь в течение этих 5000 лет каждый шаг каждого еврея был направлен, сдержан, благословен и одухотворен — одной религией — от рождения до смерти в еде, питье, спанье, любви, ненависти, вере и веселье. Пример единственный и, может быть, самый величественный во всей мировой истории. …. Если мы все — люди — хозяева земли, то еврей — всегдашний гость… Идет, идет еврей в Сион, вечно идет… И всегда ему кажется близким Сион, вот сейчас, за углом, в ста шагах… К чему же еврею, по дороге в чужой стране, строить дом, украшать чужую землю цветами, единяться в радостном общении с чужими людьми, уважать чужой хлеб, воду, одежду, обычаи, язык? Все во сто крат будет лучше, светлее, прекраснее там, в Сионе»… «Один парикмахер стриг господина и вдруг, обкорнав ему полголовы, сказал; «Извините», побежал в угол мастерской и стал ссать на обои, и, когда его клиент окоченел от изумления, Фигаро спокойно объяснил; «Hичего-с. Все равно завтра переезжаем-с». Таким цирюльником во всех веках и во всех народах был жид с его грядущим Сионом, за которым он всегда бежал, бежит и будет бежать, как голодная кляча за куском сена, повешенным впереди ее оглобель. Пусть свободомыслящие Юшкевич, Шолом Аш, Свирский и даже Васька Раппопорт не говорят мне с кривой усмешкой об этом стихийном стремлении как о детском бреде. Этот бред им, рожденным от еврейки, еврея — присущ так же, как Завирайке охотничье чутье и звероловная страсть. Этот бред сказывается в их скорбных глазах, в их неискоренимом рыдающем акценте, в плачущих завываниях на конце фраз, в тысячах внешних мелочей, но главное — в их поразительной верности религии — и в гордой отчужденности от всех других народов».
Свою неспособность до конца слиться с «коренным населением», разумеется, чувствуют и сами евреи. Так «растворившийся» в европейской культуре Гершензон писал: «Сионисты думают, что ассимиляция грозит гибелью самой сущности еврейства. О, маловеры! Еврейское начало неистребимо, нерастворимо никакими реактивами. Еврейский народ может без остатка распылиться в мире – и я думаю, что так будет, — но дух еврейства от этого только окрепнет. Венский фельетонист-еврей, биржевой делец в Петербурге, еврей-купец, актер, профессор, что у них общего с еврейством, особенно в третьем или четвертом поколении отщепенства? Кажется – они до мозга костей пропитаны космополитическим духом, или в лучшем случае духом местной культуры: в то же верят, в то же не верят и то же любят, как другие. Но утешьтесь, они любят то же, да не так».
Как же понимать эту загадочную асимметрию? Почему нееврей при желании с легкостью становится стопроцентным евреем, а у еврея при всех его ухищрениях никак не получается до конца слиться с «коренным населением»? Понять ее можно лишь одним единственным образом: еврей обладает душой, которую можно приобрести, но невозможно потерять.
Заявление после встречи лидеров Йе'Ша с послом США
«Мы полны решимости поддержать усилия по превращению этой мечты в реальность»
Ян Голд, 20/02/20 16:47
Share
Мэр Эфрата Одед Ревиви принял посла США в Израиле Давида Фридмана и пять региональных мэров из Иудеи и Самарии. Встреча дала возможность послу Фридману получить прямую обратную связь по «сделке века» от региональных лидеров, которых она непосредственно касается.
Все мэры выразили сильное желание реализовать мирный план, и эта встреча имела важное значение для достижения этой цели.
После встречи мэры обнародовали следующее заявление: «Мы благодарим посла Давида Фридмана за то, что он встретился и обсудил с нами предлагаемое видение мирного плана. Администрация Трампа предложила план, который гарантирует безопасность Израиля, гарантирует, что Израиль сможет применить свой суверенитет ко всем еврейским общинам в Иудее и Самария и долине реки Иордан. «Сделка века» обеспечивает региону реальный путь к миру».
«Мы признательны послу Фридману за его усилия и за сегодняшний визит в Эфрат. Мы с нетерпением ожидаем совместной работы по реализации мирного плана и по-прежнему твердо убеждены в том, что он обладает подлинным потенциалом для значительного продвижения интересов Израиля при существенном улучшении жизни людей на всем Ближнем Востоке. Мы полны решимости поддержать усилия премьер-министра Нетаньяху по превращению этой мечты в реальность», - говорится в заявлении.
1) Окружай себя только теми людьми, кто будет тянуть тебя выше. Просто жизнь уже полна теми, кто хочет тянуть тебя вниз 2) Делай сегодня то, что другие не хотят, завтра будешь жить так, как другие не могут
3) Если вы найдете человека с которым сможете вести себя также свободно, как ведете себя наедине с собой, то цените его как воздух 4) Если вам сказали, что ваш поезд ушел, помните - есть еще самолеты и яхты 5) Вбивая гвоздь в душу, помните, что даже вытащив его своими извинениями, вы все равно оставите там дыру, которая будет долго зарастать и мучить своего владельца. не делайте больно тем, кто любит вас всем сердцем.
6) Никогда не оправдывайтесь. Ни перед тем, кто вас любит, ни - тем более - перед тем, кто не любит. Тот, кто не любит, все равно вам никогда не поверит, а кто любит - он и сам придумает для вас оправдание. 7) Если про тебя идут слухи, значит, ты - личность. Запомни: Никогда не обсуждают и не завидуют плохому. Завидуют лучшим, обсуждают лучших. 8) Не можешь сделать женщину счастливой? Не мешай другому. Джейрард Батлер
9) Умейте прощать, ведь это свойство сильных. Слабые никогда не прощают. Махатма Ганди 10) Боритесь, ведь женщина выбирает сильных, смелых и настойчивых, а не тех, кто при малейшей ссоре опускают руки и уходят. 11) Никогда не спорьте с идиотами. Вы опуститесь до их уровня, где они вас задавят своим опытом.
12) Всегда помни, что люди становятся близкими постепенно, чужими – мгновенно. 13) Учитесь радоваться без алкоголя, мечтать без наркотиков, общаться без интернета и нервничать без сигареты 14) Выберите себе работу по душе, и вам не придется работать ни одного дня в своей жизни.
15) Не полагайтесь слишком сильно на кого-нибудь в этом мире, потому что даже ваша собственная тень покидает вас, когда вы в темноте. 16) Не жалей о своих ошибках, ведь не сделав их, ты никогда не узнаешь как делать правильно. 17) Если хочешь иметь то, что никогда не имел, придется делать то, что никогда не делал. Коко Шанель 18) Когда ты проиграл - просто улыбнись. Победитель теряет вкус победы.
19) У вас должна быть мечта. Обязательно! Чтобы вы смогли вставать по утрам. 20) Если медведь привязывает тебя к дереву, приговаривая что-то на латыни - ложись спать. В любой непонятной ситуации ложись спать 21) Если Вы недовольны тем местом, которые занимаете, смените его. Вы же - не дерево! Джим Рон 22) Вас никто не сможет подвести, если вы ни от кого не будете зависеть. Роберт Энтони
23) Если ты богат, не думай об этом, если ты беден - не принимай свою бедность всерьез. если ты способен жить в мире, помня о том, что мир - это только спектакль, ты будешь свободным, тебя не коснутся страдания. Страдания - результат серьезного отношения к жизни; блаженство - результат игры. Воспринимай жизнь как игру, радуйся ей. 24) Никогда не говори людям о своих проблемах, 80% ими не интересуются, остальные 20% рады, что они у тебя есть. 25) Делай то, что хочешь. Делай то, что считаешь правильным. Тебя все равно будут осуждать до конца жизни.
РОССИЙСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ КАК ПЕРЕДОВОЙ ФРОНТ ГИБРИДНОЙ ВОЙНЫ
Юрий Магаршак
Февраль 2020
Сериал ИНОСТРАННОЕ ДЕЛО, транслируемый по каналу Культура не в первый раз, является не только собранием интереснейших фактов, но также и учебником методов, используемых дипломатами в достижении целей, поставленных перед ними страной, которую они представляют.
К примеру: словосочетание РОССИЙСКИЕ ИНТЕРЕСЫ в многосерийном цикле было употреблено сотни раз, в то время, как слово СПРАВЕДЛИВОСТЬ ни разу. Что само по себе иллюстрирует принципы дипломатии. Российской или же любой дипломатии – хороший вопрос, на который не имею ответа, к дипломатическим службам допуска не имея.
Не менее интересны широкой общественности способы, которыми дипломаты (любые или только российские?) достигают своих целей. Которые в передаче Иностранное Дело применяются в русле привычной создателям фильма, являющимся руководителями департамента Истории Дипломатии Российского МИДа, логике. Раскрывая многомиллионной аудитории секретные методы, которым их обучают в элитарном российском вузе без упоминания того, что они – профессиональные ухищрения для достижения поставленных целей. Которым в МГИМО, без сомнения, учат.
Например, в описании переговоров между Японией и Россией особый упор сделан на том, что перед министром иностранных дел Японии на столе лежала стопка документов, в то время как перед российским представителем Витте не было ни одной бумажки: только трубка, которую он курил. Что было расценено в передаче как важная психологическая победа в переговорах о мире в войне, которая была Россией проиграна. Этот и другие подобные хитрости (вроде того, что Витте расплатился за отель в разгаре переговоров, “до смерти напугав японцев” тем, что он вообще собирается переговоры прервать) во всех выпусках сериала постоянно оцениваются как проявление Высшего Дипломатического Мастерства.
Интерес представляют также запоминающиеся анекдотичные сведения, сообщаемые ведущим в конце каждого раздела сериала. Например, в середине выпуска о прекрасно проведенных Витте переговорах зачем-то, с преамбулой “говорят, что” упоминается, дескать для того, чтобы получить возможность представлять Россию на переговорах с Японией, Витте дал громадную взятку. Утверждение запоминающееся, хотя придраться вроде бы не к чему: мало ли чего и кто говорит... И доказательств этому никаких. Но отрицательное впечатление остается. Что создателям фильма и требовалось почему-то...
Раздел о блестяще проведенных Витте переговорах закончен запоминающимся сообщением: “в народе по аналогии с Потемкиным Таврическим назвали Витте Полусахалинским”. С точки зрения серьезной истории, непонятно, зачем распространять сплетни, тем более без ссылки на их источник. Однако с точки зрения “иностранного дела” – эффективный психологичный прием! Не случайно единственным откликом на сайте канала культура на этот выпуск программы был следующий: “ очень понравилась передача ,,Иностранное дело. Накануне 1 Мировой войны,, в особенности про народный титул графа Витте - Полу-Сахалинский. ” Откуда у создателей Иностранного Дела неприязнь к выдающемуся российскому политику, создателю остающейся и по сей день единственной железной дороги из Владивостока в Москву? Причина ясна: Витте не профессиональный дипломат. Он “пробравшийся” в дипломатию дилетант, которому царь поручил вести ответственнейшие переговоры остранив от них профессионалов димпломатического корпуса. Вот его спустя столетие после смерти программа Иностранное Дело и лягает. Прекрасный пример, достойный того, чтобы на нем студентов МГИМО воспитывать. Ну прямо таки образец!
А вот и другой пример использования того же приема, на этот раз в описании события всемирно исторического значения. Который Программа Иностранное Дело закончила запоминающимся анекдотом. К реальности заведомо не имеющим отношения.
Завершая раздел о переговорах Молотова и Риббентропа, результатом которого было заключение пакта с (как вскользь упомянуто) о разделе Восточной Европы между Гитлеровской Германией и Сталинским СССР, было сообщено - цитирую: «Возможно, во время встречи Риббентропа и Молотова кроме обсуждения политических вопросов, нашлось место и воспоминаниям о юношестве и совместной учебе в гимназии. Кстати вместе с ними училась и выдающаяся поэтесса Анна Ахматова. Говорят, что именно просьба Риббентропа в тридцать девятом году спасла ее от сталинских лагерей.» конец цитаты.
Сказанное заведомая выдумка и ерунда. В чем каждый обладатель компьютера или мобильного телефона может убедиться за пару минут. Риббентроп и Молотов учились в разных странах. Ахматова ни с одним из “сладкой двоицы” Молотов-Риббентроп в одной гимназии не училась. http://huntcatcher.ru/molotov-ribbentrop-i-anna-ahmatova/
Что элементарно проверяется википедией.
Вячеслав Михайлович Молотов (настоящая фамилия Скрябин) родился 9 марта 1890 года в слободе Кухарка Вятской Губернии в мещанской семье. Учился в реальном училище в Казани, с 1906 г. примкнул к революционному движению.
Ульрих Фридрих Вилли Иоахим фон Риббентроп (нем. Ulrich Friedrich Willy Joachim von Ribbentrop) родился 30 апреля 1893 г. в г. Везель в Рейнской Пруссии. В 1910 г. семья Риббентропов переезжает в Канаду, откуда Иоахим осенью 1914 г. возвращается в Германию и участвует в Первой Мировой войне.
Но для ведущих программы не истина главное. Главное для них показать целостность и мощь российской дипломатии на протяжении столетий. И это им “удается” - в кавычках, а для подавляющего боьшинства в многомиллионной аудитории телезрителей, которым показывают сериал ИНОСТРАННОЕ ДЕЛО - без кавычек.
Все сказанное в сериале, прекрасно весомо поданное, базируясь якобы на исторических фактах и известных только им секретных сведениях из архивов, многомиллионной аудиторией воспринимается как стопроцентная истина, а не как дипломатическая фантастика.
А именно это заказчикам Сериала ИНОСТРАННОЕ ДЕЛО, рассматривающим дипломатию как Передовой Фронт Гибридной Войны, и требовалось. Поставленная перед создателями сериала ИНОСТРАННОЕ ДЕЛО задача выполнена высокопрофессионально блестяще!
Нетаниягу объявил о расширении строительства в двух районах Иерусалима
время публикации:| последнее обновление:
В четверг, 20 февраля, глава правительства Биньямин Нетаниягу объявил о начале строительства в двух районах Иерусалима: Ар-Хома и Гиват а-Матос. О том, что правительство справилось со всеми сложностями, сопутствовавших утверждению плана строительства, Нетаниягу сообщил во время посещения смотровой площадки в районе Ар-Хома.
По словам Нетаниягу, утвержден план строительства в районе Гиват а-Матос 4.000 единиц жилья, из которых 1.000 квартир будут построены в арабском районе Бейт-Сафафа и 3.000 единиц жилья - в еврейском районе.
Также премьер объявил об основании в Ар-Хома района "хей", в котором будут построены 2.200 единиц жилья, что позволит увеличить численность жителей района Ар-Хома на 12.000 человек, и, таким образом, в районе будут проживать около 50.000 человек. "Мы основали район, несмотря на активное международное сопротивление. Мы преодолели все препятствия, и посмотрите, как мы преобразили Иерусалим. Мы связываем, соединяем все части объединенного, отстроенного Иерусалима. Это повод для гордости и отличная новость для всего еврейского народа", - сказал Нетаниягу.
Министерство иностранных дел Иордании осудило решение Израиля расширить строительство в Иерусалиме. Амман призвал израильское правительство воздержаться от действий, нарушающих международные нормы.
«Я всю жизнь прожила в стране полицаев» Большое интервью Светланы Алексиевич — о сложных отношениях с героями и культуре без любви
07:00, 18 февраля 2020
Источник: Meduza
David Levenson / Getty Images
В Штутгарте состоялась премьера нового проекта «Борис», в котором опера Мусоргского «Борис Годунов» соединилась с еще одной, специально написанной оперой — «Время секонд-хенд» Сергея Невского на тексты Светланы Алексиевич. Они исполняются внахлест: сцены одного сочинения чередуются со сценами другого, а герои Мусоргского становятся двойниками героев Невского. Из книги, в которой писательница пыталась «выслушать всех участников социалистической драмы», выбрано шесть монологов: одни связаны с реалиями 1990-х годов, другие — с событиями Второй мировой. Стержнем оперы становятся воспоминания женщины, пытающейся понять, почему ее сын покончил с собой. После премьеры Алексей Мунипов поговорил со Светланой Алексиевич о том, как человеческие истории становились материалом для ее произведений — о Людмиле Игнатенко, ветеранах Афганистана и женщинах на войне.
— В своей нобелевской лекции вы говорили, что всю жизнь прислушиваетесь к хору голосов вокруг себя. Теперь мы впервые услышали эти голоса в виде самого настоящего хора — на оперной сцене.
— Мне особенно понравился финал, где шесть героев стоят рядом и каждый кричит свое. Достоевский говорил, что каждый кричит свою правду. Это именно то, чем я занимаюсь, — даю каждому выкричаться. Мне часто говорят, что меня мало в моих книгах, а я всегда отвечаю, что рядом с таким материалом любой текст проиграет. Будешь ли ты рядом с ними умничать или перед ними преклоняться — все равно не окажешься им равен. И только поставив эти разные правды рядом, можно получить совершенно новый текст, который вы сами не сделаете. Неважно, умный вы или глупый, — эти пересечения может сделать только живая жизнь.
— Но все же это опера, у нее есть не только смысловое, но и в первую очередь музыкальное измерение. Как вам музыка?
— Я не очень в этом понимаю, но вот эти переходы от Мусоргского к Невскому мне показались очень мягкими и деликатными. У Сережи [Невского] непростая музыка, а тут в некоторых местах текст ложился на музыку просто великолепно. Даже в меня проникало, хоть я тот еще слушатель. Мне даже показалось, что в этой вещи Сережа сделал очень много важного для себя самого. Как-то эти тексты на него повлияли. И мне понравилось, какие тексты Сережа выбрал. Они очень важны и для меня тоже. Невероятно точный выбор. И не только историй, но и деталей. У композитора звук, а у меня деталь. У нас же общая задача — вырвать что-то у хаоса.
— Как вам кажется, как отреагировали бы ваши герои, увидев, что из их историй сделали оперу? Что их биографии пропеваются на сцене, что они стали как бы продолжением «Бориса Годунова»?
— Вы знаете, надо смириться с тем, что люди наши велики в страдании, но не всегда велики в осмыслении этого страдания. Ничего с этим не поделаешь. Может быть, поэтому они и ходят по кругу. Любой мой разговор начинается с того, что я продираюсь через толщу банальности, срываю ее с человека. И это сумасшедшая работа. Иногда целый день сидишь ради пары фраз. Потому что наш человек — заложник своего времени, заложник культуры насилия, ему очень сложно вырваться. Только страдания выносят человека за эти берега.
Помню, когда я работала над книгой «У войны не женское лицо», я пришла в Москве к одной женщине-танкистке,и она меня сперва долго допрашивала, взяла ли я разрешение на разговор у какого-то генерала в совете ветеранов. Хотя зачем оно мне? Я же к ней пришла, а не к нему. Ну, потом сели пить чай, я ее разговорила, у нее была совершенно невероятная история. И других разговорила… А потом, уже высказавшись, эти женщины мне говорили: «Это мы тебе рассказали, чтобы ты поняла, что мы пережили. Но писать об этом не надо. Надо писать о другом, о наших наградах, о подвигах, тебя же учили на факультете журналистики?» И хотя книга была составлена исключительно из их рассказов, после ее выхода некоторые реагировали агрессивно — потому что я показала, как они плачут, как хотят быть женщинами. А это нельзя показывать, и вообще все это чепуха, главное — победа!
Но мне помогло время — книга вышла в перестройку громадным тиражом, ее читали, о ней много говорили, и само общество тогда убеждало этих женщин, что ему это интересно. Что парадный советский текст про то, как все советские женщины вместе с мужчинами плечом к плечу воевали с захватчиками, уже не актуален, что эта интонация уходит.
Но тут еще важно понимать, что тексты о себе не высечены в камне. Они не постоянны, люди их все время пересматривают. Вот вышла книга, мы прожили 30 лет на обломках империи, эти женщины постарели, стали болеть, умирать, и я стала получать от них массу писем: «Слушай, мы тогда тебе не все рассказали, многое не принято было говорить. Особенно про Сталина». Пока человек жив, текст продолжает писаться, ведь человек сам переписывает свою жизнь. Вы можете жить, а потом бац — встречаете любовь, и с вами что-то происходит. Настолько, что вы мысленно переписываете 50 лет своей жизни. Что-то такое происходит и с текстами, которые есть внутри каждого из нас.
BORIS: Trailer | Staatsoper Stuttgart
Staatsoper Stuttgart
— А вы с героями своих книг поддерживаете связь?
— С теми, кто еще жив, да. К сожалению, героев «У войны не женское лицо» уже практически не осталось. Если они и живы, то больны Альцгеймером. У нас же люди долго не живут.
Что касается «Чернобыльской молитвы», то многие погибли из-за радиации. Те, с кем я разговаривала, конечно, хватанули большие дозы. Дети войны тоже стали рано умирать. В общем, сейчас их не так много, раньше было больше — тех, с кем я подружилась.
— Как часто бывало, что герои, видя свои истории в книге, говорили, что здесь все неверно? Что неправильно расставлены акценты, книга получилась не о том и вообще они такого не говорили?
— После «У войны не женское лицо» были такие реакции. Заметнее всего было с книгой «Цинковые мальчики» о войне в Афганистане, когда на меня даже в суд подавали. С ребятами, которых я расспрашивала, стали работать советы ветеранов, убеждать их, что они не то рассказали. Грозить, особенно тем, кто еще был в армии. Матери тоже были очень против. Смелых людей, которые выскочили из времени, было очень мало.
А потом произошла невероятная вещь. Случилась война в Чечне, и некоторое время по телевидению про нее очень подробно рассказывали, без цензуры. И в сознании людей что-то щелкнуло. Я помню, встретила на проспекте одну из тех матерей, которая на суде выступала против меня, так она меня обняла и сказала: «Светочка, кто же мог подумать, что наших детей посылали на смерть и делали из них убийц!» Ее потряс кадр, который она увидела по телевидению, — какой-то рефрижераторный вагон с останками погибших [в Чечне], сгоревших ребят, найденный где-то на дальних путях. Она вдруг начала понимать, что на самом деле происходит, про это бездушное отношение. И еще начали умирать ее подруги…
Это обычный документ, скажем, паспорт, не меняется со временем. А психологический документ, документ души — он живой, он растет или, наоборот, уменьшается. Этими живыми существами я и занимаюсь.
— Возможно, вы видели на «Би-би-си» интервью Людмилы Игнатенко, жены пожарного, которая стала прототипом одной из главных героинь сериала «Чернобыль». Сериал ей не понравился, а про вашу «Чернобыльскую молитву», откуда и взята ее история, она сказала, что «со многими эпизодами не согласна».
— Я сама не видела, но мне пересказывали. Господи, это так удивительно! Я прочитала в какой-то газете, что есть такой погибший пожарник и его жена хочет, чтобы его именем назвали улицу или дали ему звание героя Советского Союза. Нашла ее, мы три дня говорили, она была страшно благодарна. И помогали ей, так что в результате его именем назвали и улицу, и школу. И вообще отношение к пожарным изменилось, именно благодаря ее рассказу.
Но потом… Видимо, моим героям иногда кажется, что вот писательница за их счет разбогатела. Никто же не готов признать, что ушел бы со своим рассказом в темноту и никто никогда бы его не услышал. Хотя именно так и происходит. Но эти люди так страдали, как я могу на них обижаться? И уж тем более их судить? Мне важно передать, что мы были за люди, как мы жили, погибали, умирали, как чуть не взорвали полмира. Мне важно понять.
— Мне кажется, это еще и вопрос контроля над текстом собственной жизни. Когда они рассказывали его вам, они были его хозяевами. Но когда этот текст становится частью книги, оперы или сериала, контроль теряется. Твоя жизнь, твоя история больше тебе не принадлежит. И это, конечно, сложное и болезненное чувство.
— Знаете, мои герои ведь не всегда равны самим себе. В своих историях они иногда оказываются больше самих себя. Я помню, как я приехала к этой Людмиле в Киев, она жила со своим сыном и дедушкой. Собственно, на пенсию дедушки они и жили. И тут между ней и дедом начался спор. Он говорит: «Как ты могла сделать инвалидом своего ребенка?! Ты не должна была туда [в зараженную радиацией больницу] идти! Ты же убила свою девочку!» А она смотрит в одну точку и говорит: «А я любила Васю! Это мой муж! Нас бог соединил!» Она не искала рациональных аргументов, это было чистое познание мира через чувства.
Ведь что она делала до аварии? Она лепила пирожные. И вдруг оказаться на такой практически шекспировской высоте! Ее история рассказывается не только в знаменитом американском сериале о Чернобыле. Практически во всех фильмах и спектаклях по «Чернобыльской молитве», которые идут по всему миру, используют кусочек этой истории, или даже целиком.
И мы даже сейчас не можем до конца понять, что это было, как к этому относиться. Можно ли идти на такие жертвы во имя любви? Можно ли пожертвовать собственным ребенком? А тогда ведь никто ничего не знал. Я сама видела Горбачева на встрече в Испании, который растерянно говорил: «Я и сам ничего не знал, мне сказали, просто бомба взорвалась, надо пить красное вино и все». Никто не был готов к проблемам такого уровня, ни власти, ни интеллектуалы. Чего можно требовать от обычной женщины?
А истории из «Цинковых мальчиков»? Забрали в Афганистан единственного сына бедной женщины, хотя не должны были. Но кто-то откупил своего, и отправили этого. То есть кто-то остался жив за его счет. Кого в этом винить? В культуре насилия кто-то должен ответить, это обязательно. Мы не ходим в церковь и не отмаливаем свои грехи и грехи врага своего. Все ищут виноватого, того, кому можно отомстить. О собственной вине у нас думать не принято.
Но я не выясняю отношений со своими героями. Не могу себе это позволить. Я могу только продолжать делать свою работу. Так, как я ее понимаю.
Ведь бывают такие сюжеты… Я сама помню, как мы в деревне проходили мимо одной хаты, где всегда сидела такая черная старуха, к которой никогда не заходили крестьяне. И моя украинская бабушка всех одергивала: «Тише, дети!» Никто ничего не объяснял. А много лет спустя, уже учась на журфаке, я узнала, что та женщина съела своих детей во время голодомора. И односельчане ее судили вот таким людским судом.
Но можем ли мы ее судить? Что мы знаем о ней, возможностях ее организма, ее пределах? А о своих? Сейчас легко быть милыми и пушистыми, а тогда, во время войны… В моих книгах просто нет этому места.
— Моральной оценке?
— Да. Это невозможно.
У Даниила Гранина и Алеся Адамовича в «Блокадной книге» есть история мальчика. Умерли все родные, он остался один в доме. А рядом живет какая-то нехорошая женщина, то ли бандитка, то ли проститутка. И у нее часто пахнет едой, а однажды он даже видел полкотлетки. И вот он в письме долго обсуждает, взять ее или не взять, — видимо, перед смертью, потому что письмо обрывается. Можно ли взять еду у ужасной женщины, противной всем его убеждениям? Я-то убеждена, что рядом с этой котлеткой просто нельзя становиться ни при каких условиях. Но это я и сейчас.
— У вас в книге один из героев говорит, что человеческая правда — это крючок, на который каждый может повесить свою шляпу. В Штутгарте мы видели, как на этом крючке висела довольно пестрая оперная шляпа. Вы чувствуете свою ответственность за то, как и кем эти истории будут использованы?
— Нет, это невозможно. Даже проследить за этим уже нельзя. Они живут своей жизнью. Когда вышел первый вариант книги «У войны не женское лицо», я прочитала в газете, что в Китае книгу перевели и раздали женскому батальону, участвовавшему в войне на острове Даманском, самому жестокому, о котором писали всякие ужасы. Помню, пришла к Адамовичу и говорю: «Неужели я написала книгу для них?!»
Исправление. Изначально в тексте сообщалось, что книгу «У войны не женское лицо» передали женскому батальону во время войны на острове Даманском. Это не так — книгу им передали уже после ее публикации в 1980-х. Редакция приносит извинения.
— А почему он был самый жестокий?
— Потому что женщины вообще по природе жестоки. Если вы почитаете книги писательницы Лидии Сейфуллиной, которая писала о Гражданской войне, то обнаружите, что самые страшные страницы там — о женщинах. И у меня во «Времени секонд-хенд» герой рассказывает, что из всех следователей, которых он видел, самой жестокой была женщина. Когда при ней его мучили, она становилась даже красивой. Явно испытывая какое-то сексуальное возбуждение. Как Салтычиха.
Светлана Алексиевич получает Нобелевскую премию по литературе. 2015 год
Jonas Ekstromer / TT / Reuters / Scanpix / LETA
— Вам не кажется, что стать героем художественного произведения довольно страшно? У вас же была возможность в этом убедиться — в спектакле «Цинк» Эймунтаса Някрошюса вы стали, в общем, главной героиней.
— Я, к сожалению, не видела. Собиралась поехать, но заболела. Но слышала о спектакле разное. В основном же ругают? Я там, говорят, выгляжу не лучшим образом.
— У вас там сложный образ. Сильная, иногда даже хищная женщина, которая временами буквально вытрясает истории из своих героев.
— Ну, если бы я их вытрясала, эти истории были бы совсем другими. Может, были бы жестче. Но вряд ли люди были бы со мной так откровенны. Чтобы по-новому услышать, надо по-новому спросить. И быть очень дружески настроенным, потому что у каждого человека есть своя тайна. То, что он никому не рассказывает, — ни друзьям, ни родным. И иногда мне даже признаются: «Господи, я это не то что никому не говорил — я не думал, что это помню!»
Я же немножко психотерапевт. Мне можно рассказать что угодно. Испугать меня сложно, цензуры у меня нет. Цензурой может быть только мое собственное незнание — когда я не догадываюсь, что человек может быть таким. Или что можно копать дальше в этом направлении и на что-то наткнуться. Иногда из-за усталости я готова наткнуться на саму себя и этим удовлетвориться.
Нет, мир не так легко познаваем. Его нельзя взять силой. И я, к сожалению, не суперженщина. Я просто сажусь и говорю обо всем на свете, без подготовленных вопросов. Случайное течение разговора обеспечивает большую свободу. Ты больше готов к неожиданностям, готов принять чужой поворот мыслей. Разговор может уйти в совершенно неожиданную сторону. Если жестко выспрашивать, какая-то часть жизни для тебя просто не откроется.
— Еще в спектакле герои с трудом могут смириться с тем, что после интервью все заканчивается, что вы просто встаете и уходите. Ведь работа писателя — собрать материал, а не утешать или помогать.
— Так часто бывало. Кому-то нужен телефон, кому-то лекарство, и ты действительно стоишь перед дилеммой — ты же не можешь бросить свое дело и заняться другими. И потом что писатель может? Он может не так много, как некоторым кажется. А простой человек не очень понимает ценность знания как такового. Ему нужен некий результат для самого себя.
— Перед вами никогда не вставал вопрос достоверности? Вы же никак не можете проверить истории своих героев.
— Это не самый сложный вопрос. Я ведь занимаюсь опытом души. Да и невозможно придумать такие детали. Вот санинструктор приезжает в батальон, командир знакомит ее с личным составом, а потом вдруг говорит: «Снимите шапку, мы так давно не видели своих жен». Она снимает шапку, и волосы катятся по плечам… И солдаты молчат. Как это можно придумать? Она же не Достоевский.
И потом документальный материал нагревается до такой температуры боли, когда ложь выжигается от взаимного пересечения историй. Невозможно придумать или преувеличить свой первый ужас перед убитым, свое любопытство перед боем. Женщине хочется выглянуть из окопа и посмотреть, как летят пули, а командир в ярости сбивает ее с бруствера, потому что видит, что приехало сопливое дите и погибнет в первый же день. Но это любопытство — оно такое понятное… И так передает весь ужас, хаос жизни.
— И у вас никогда не возникало ощущения, что вас окружают исключительно ненадежные рассказчики? Что все мы врем как очевидцы?
— Нет-нет. Я понимаю, что каждый человек ограничен. Один человек и не может рассказать всю правду, это просто физически невозможно. О войне ли, о любви… Мы способны увидеть лишь какую-то часть реальности. А уж если задуматься о том, что и реальность не одна… Есть то, что мы видим, что слышим, то, о чем лишь догадываемся. И то, о чем даже и догадаться не можем. Достаточно последние открытия современной науки изучить. Или, наоборот, [Елену] Блаватскую и [Георгия] Гурджиева почитать. Нет, все мы имеем дело лишь с верхним слоем реальности. Но мне, чтобы заинтересоваться человеком, этого достаточно.
— Вот, скажем, в одной из историй, вошедших в либретто оперы «Борис», жена коллаборанта, пособника полицаев, повторяет его слова — «на мне крови нет». И так легко представить, что он просто пытался обелить себя.
— Алексей, я всю жизнь прожила в стране полицаев. А что такое Беларусь, по-вашему? Тысячи белорусов служили в полиции. Не надо думать, что у нас все уходили в партизаны и только отдельные предатели… Это ведь как происходило? В село заходят немцы, забирают всех молодых ребят — и те становятся полицаями. К тому же дают им еду, хорошую одежду, а рядом мучаются голодные матери, братья, сестры…
Монолог «жены коллаборанта» из либретто оперы «Борис»:
Большинство из них не боролось против партизан, этим занимались отряды СС и иногда вермахт, то есть действующая армия. Партизан бомбили с самолетов. Идти полицейским отрядом против партизан в наших белорусских дебрях — чистое самоубийство. Так что эти деревенские полицаи сидели в своих местечках, как в крепости, лишь иногда выбирались, если случался подрыв [железнодорожного] полотна. Они не всегда выполняли карательную функцию. Хотя и такое было, конечно. У Адамовича описан случай, когда они оказывались убийцами евреев. Вы же читали «Благоволительниц» Литтелла? Там главный герой тоже не собирался становиться убийцей. Там это хорошо описано. Война — страшное дело. Складывается пасьянс, и ты оказываешься в точке, где у тебя нет выбора.
И все же большое количество полицаев не были карателями. Так что не думаю, что моя героиня мне врала. Или ей врал муж. Она уже умирала, обманывать меня ей не было особого смысла. Тем более она рассказывала про любовь, а не про то, был ли ее муж карателем или не был. 70 лет прошло, уже никого не интересовало, как одни люди героически убивали других. Моих собеседниц интересовали сугубо человеческие вещи: как остаться человеком, как сохранить любовь, как спасти детей.
— Наверное, самая страшная история из использованных в опере — это рассказ еврейского мальчика, чудом спасшегося при расстреле евреев в Минске. Он попадает в партизанский отряд и обнаруживает, что и партизаны ненавидят евреев. Что он снова в опасности.
— Конечно. И не дай бог у него обнаружится хорошая курточка! Евреев убивали в отрядах из-за куртки, из-за чего угодно.
Монолог «еврейского партизана» из либретто оперы «Борис»:
Я выросла среди этих рассказов. Сейчас мужчин, которые могли бы это рассказать, почти не осталось, а раньше было много. Кстати, этот антисемитизм внес именно Гитлер, до войны этого не было ни в деревнях, нигде. Он как-то умудрился очень быстро поднять из глубины человеческой эти древние чувства.
Помню, в деревне, где мы жили, женщины собирались на лавочках и вспоминали. И часто возвращались к истории, как пришли немцы, собрали всех евреев, увели и расстреляли. Учителей, врачей, инженеров… Деревня большая была, домов на 500. На следующий день жители проснулись, посмотрели друг на друга и сказали: «А кто же теперь будет делать то, что делали евреи?»
Тогда я впервые поняла, что без евреев белорусы стали совсем другой нацией. Сколько было уничтожено евреев в Беларуси, три миллиона? Ведь это был громадный культурный слой: 17 еврейских журналов, десятки газет, театры… Он был равномерно распределен по всей жизни страны. И уничтожен в одночасье. Это оказалось громадной проблемой для нации, она просто не могла нормально функционировать. Именно поэтому потребовалось потом присылать русских специалистов. То же самое потом произошло на окраинах бывшей империи: в Таджикистане, Узбекистане. Это вам любой расскажет.
Правда, белорусы оказались единственной нацией, которая не смогла создать отряды, которые сами убивали своих евреев. Такого не было. Вот за мешок муки продать могли. Что там за мешок — за килограмм. В доме прячут девочку-еврейку, вся деревня молчит, а один гад доносит. И женщин сдавали, и детей, спасшихся от расстрелов.
— Эта история еврейского партизана, как и многие другие в вашей книге, совершенно не помещается в нынешний государственный нарратив — ни в российский про Великую Победу, ни в белорусский с его еще советским культом партизанов. Партизан не может быть плохим человеком. И, конечно, он не может быть антисемитом.
— Точно так же, как отсидевший в сталинском лагере не может быть плохим человеком. Нам так кажется. Но вообще-то там были всякие люди. Всякие.
Помню, когда я опубликовала самые первые рассказы — а собрала я их уже много, долго ездила по стране, — десятка два знаменитых партизан написали в Конституционный суд, что я оболгала Великую Победу и партизанское движение. Так что всю правду можно будет рассказать лишь со временем, когда не останется свидетелей. Вот узники концлагерей уже почти все умерли, и правда становится возможна. И то не вся.
— Моя бабушка родом из белорусской деревни. У нее тоже был опыт жизни в партизанском отряде, и она рассказывала жуткие вещи — про женщин, которые бросали своих грудных детей в лесу, про то, как они прятались от немцев в ледяных болотах… Но мне показалось, что сложнее всего ей было рассказывать про то, что партизаны вовсе не были ангелами. Про то, как они грабили по ночам деревни. Там вообще было очень много немотивированной жестокости. Но ее всю жизнь приучали к совершенно другому способу рассказывать про это.
— Деревенские бабы обычно рассказывали все как есть, у них не было с этим проблем. Может, ваша бабушка была учительницей?
— Именно ею и была.
— А, ну тогда понятно. Учитель всегда гораздо больше зависим от государственной идеологии. А простые женщины легко рассказывали, что днем боялись немцев, а ночью — партизан. Партизаны-то еще и страшнее: немца можно уговорить, а партизана — никогда.
Ведь кто такие партизаны? Они ведь далеко не сразу сложились в какое-то подобие военных отрядов. Поначалу это просто были полубандитские группы. Просто мужики с оружием, вот и все. Хорошо, если во главе оказывался бывший окруженец с нормальными взглядами, а так-то… Помните, у меня в книге «Время секонд-хенд» есть история про Розочку? Восемнадцатилетнюю еврейскую девушку прислали из Москвы, она была связисткой. С ней спали все партизанские командиры, а потом, когда она забеременела, просто пристрелили на опушке. Вся моя деревенская жизнь состоит из этих рассказов.
И эти истории про детей, которых оставляли на кочке, я тоже помню. Ведь они кричат, плачут, немцы могут услышать, а так у него как бы есть шанс на спасение. Хотя какое спасение? И потом все в деревне помнили эти истории. С кем произошло, как… Но на войне все притупляется. Это испытание человека в совершенно нечеловеческих обстоятельствах. Не думаю, что у людей, прошедших войну, все в порядке с психикой. Это просто нечеловеческий опыт.
Светлана Алексиевич на своем творческом вечере «Я не хочу писать о войне» в «Гоголь-центре». 10 июня 2017 года
Sefa Karacan / Anadolu Agency / ddp / Vida Press
— Драматург «Бориса» Мирон Хакенбек признался, что вздрогнул, когда услышал фразу жены полицая: «Нам под немцами вообще-то хорошо жилось». Потому что опыт сложных разговоров про Вторую мировую у Германии есть, но вот это для них совершенно невозможный поворот беседы.
— Она мне говорила, что при немцах у крестьян впервые в горшке появился кусок мяса. А при Сталине все забирали. Вот такая правда жизни. Просто надо ее подать так, чтобы не оттолкнуть читателя. Понимаете, в рассказывании ужасов есть предел, после которого ты просто не будешь читать. Это очень важно. У меня нет и не было задачи собрать побольше кошмаров. У нас просто такая история, что зайди буквально в любую семью и услышишь такое.
Надо найти очень сложный баланс, рассказывая такие вещи. Соцреалисты гнули в одну сторону, в идеализацию. А реальный человек, к сожалению, вовсе не так хорош. Как говорил Мамардашвили, человек — та еще скотинка. Его страдания, как и его падение, многомерно. Тот мальчик, спасшийся от расстрела, потом в составе партизанского отряда будет поджигать семью полицая в его собственном доме. Это что-то вроде бабелевской «Конармии» — предельная жестокость. Важно рассказывать обо всем. И все-таки при этом важно остаться на стороне добра. Не просто сообщать про кошмар жизни.
— У нас любят сравнивать немецкий и российский опыт осмысления имперского прошлого. В Германии долгое время была установка на то, что государство должно покаяться, хотя сейчас общественный запрос, кажется, меняется на то, что можно уже и притормозить. Россия, безусловно, считает, что каяться нам не в чем и не перед кем.
— И как после этого стать новыми людьми?
— А вам кажется, что немецкий подход привел к появлению нового человека?
— Не уверена. Сложно это все. Я ведь много ездила по Германии, общалась с людьми. Никогда не забуду, как мне один старик радостно притащил с чердака газеты того времени, с гордостью показывал свои фотографии в гитлерюгенде. Хранил же эти газеты, явно с любовью! Не знаю. Если ты однажды был отравлен идеологией, то потом… По крайней мере, немецкой элите нельзя поставить в вину то, что она об этих вопросах мало говорит — в отличие от нашей. Но и им потребовалось для этого много времени. Перечитайте речь немецкого президента Вайцзеккера, она совершенно замечательная. Небольшая, очень точная. Но это был 1985 год! Первая покаянная речь за 40 лет. Вот так долго немцы молчали, прежде чем смогли говорить о своей вине. От шока надо отойти. Может быть, и мы еще в состоянии шока.
Но видите, сейчас немцы уже говорят: «Хватит каяться!» Я была на нашумевшей выставке в Мюнхене, где рассказывалось о преступлениях вермахта. Это регулярные части, в них служило очень много немцев. И она сопровождалась мощными протестами: сыновья вышли защищать своих отцов. Неготовность людей признать вину своих родных была совершенно очевидна. Ужасные были демонстрации — люди кричали в лицо [организаторам]: «Зачем вы это делаете?!» И одна моя знакомая сказала: «Политики это делают, потому что не доверяют собственному народу. Думают, что раз он был способен на такие вещи когда-то, может снова стать таким». Так что все это непросто.
Мы думаем, что страдания нас облагораживают и защищают, а они, напротив, часто делают человека жестоким. Они не делают его добрым. В знаменитом споре Солженицина и Шаламова про лагерный опыт я на стороне Шаламова. Солженицын считал, что он возвышает, а Шаламов — что он развращает и палачей, и жертв. И это правда.
Только счастье может сделать человека лучше. Страдание дает человеку лишь способность быть жестоким. Я много разговаривала с детьми тех, кто в войну потерял родителей и оказался в детдоме. И они часто говорили: «Моя мама была очень жесткой, она ведь детдом прошла». Это так понятно…
А счастье — откуда ему у нас взяться? Что, у нас есть в школах уроки счастья? Разговоры о счастье? Литература о счастье? Нас учат только тому, как умереть за Родину.
— Возвращаясь к опере — этот гибрид из «Бориса Годунова» и историй ваших героев легко прочитать как оперу о том, что в России ничего не меняется.
— Да, получается опера о том, что все повторяется. Видимо, России как-то удается не впускать в себя большой мир, все его перемены. Ведь и перестройка не была в полном смысле слова перестройкой. Нельзя же сказать, что мы стали жить в демократии, это что-то совсем другое. Сегодняшнее появление НКО, разных гражданских инициатив — это самые-самые ее зачатки.
В этой рифме 1990-х и Смутного времени что-то есть. Сейчас все мои друзья читают книги о тридцатых годах в Германии. Или про предреволюционные годы. Все ищут совпадений, ответов. А где их еще искать? Западный опыт нам никак не подходит, это совершенно другие люди, другие ситуации. Нам близок и понятен опыт насилия, мы все кружимся вокруг него. Это тупик, из которого мы никак не можем вырваться.
Mattias Baus / Staatsoper Stuttgart
— А вы верите в национальные особенности? В загадочную русскую душу? В тевтонский дух? Или все-таки люди везде одинаковы?
— Нет, не думаю, что одинаковы. Все-таки ментально-исторические особенности существуют. Как я могу знать то, чего не знала моя бабушка, дедушка, мама, папа? И ни в учебниках, ни в книжках про это не писали. Откуда?
Вот я сейчас пишу книгу о любви, и ко мне пришел побеседовать французский журналист. И практически сразу стало понятно, что за ним стоит огромная культура любви. Это просто в языке чувствуется. Женское тело перед любовью, женское тело после любви — для всего этого во французском есть отдельные слова.
У нас ничего подобного нет. Или розы, или слезы. И мат. Какие у нас в культуре образцы любви? «Мать» Горького? «Анна Каренина»? Базаров, который смеется над бедной женщиной, которая в него влюбилась? А ведь эта культура и есть попытка быть счастливыми на земле.
Что мы, собственно, понимаем под счастьем? Дураку же ясно, что дома, машина и бриллианты не решают проблем. Я видела десятки людей, у которых деньги из кармана сыплются, а в глазах такая тоска… Просто смотришь на него и понимаешь: «Боже, какой одинокий!» Но достаток, увы, не имеет отношения к счастью. А что имеет?
Сейчас интереснее всего частная жизнь человека. Я вот пишу книгу о любви — и понимаю, что мы ничего о ней не знаем.
— В беседах о любви вы себя уверенно чувствуете?
— Не сказала бы. Никто не чувствует себя комфортно — ни мои герои, ни я. Я сначала хотела, чтобы это были мужчины и женщины, но все-таки отказалась от мужчин.
— Почему?
— Не могу к вам пробиться. Мы по-разному смотрим на вещи. Но это моя беда. Не знаю, о чем спросить, как спросить, когда спросить. А женщин, как мне кажется, я понимаю. Но даже если это будет женская книга о любви, этого будет достаточно. Все-таки у нас женщины раньше мужчин о многом догадываются. И лучше говорят. А вам бы интересно было почитать такую книгу? Вот вы узнаете, что у Алексиевич вышла книга о любви, ради чего вы ее купите? Что вы в ней будете искать?
— Ну, это же бесконечная тема. Книга — это просто дверь. Мне достаточно знать, что это вы ее сделали.
— Солженицын говорил: «Лагерь — это такая большая тема, на 100 писателей хватит». Не сказал же, что счастья хватит на 100 писателей. О любви — ни слова. Женщина — это соратник, товарищ и друг, нас ведь так учили… И потом каждый же считает, что он сам может написать книгу своей любви.
Сложная это тема… Я сейчас делаю две книги. Одна про время, для простоты я ее называю книгой про старость. А вторая вот про любовь. Слушаю улицу: что там сегодня? Когда я начинаю разговаривать с человеком, я прежде всего слышу звук. Интонацию его рассказа. Через звук передается очень много информации. Но еще у меня в голове всегда звучит общая музыка книги. Я выслушиваю, какие звуки я выберу из жизни. Из большой нашей жизни и из маленькой человеческой…
Я открываю книгу и сразу чувствую — есть музыка или нет. Вот и сейчас — со старостью я эту музыку слышу. А с любовью — пока нет. Не могу вырваться из канона. Сказать свой текст. Текст, который еще неизвестен.
Красильщиков Аркадий - сын Льва. Родился в Ленинграде. 18 декабря 1945 г. За годы трудовой деятельности перевел на стружку центнеры железа,километры кинопленки, тонну бумаги, иссушил море чернил, убил четыре компьютера и продолжает заниматься этой разрушительной деятельностью.
Плюсы: построил три дома (один в Израиле), родил двоих детей, посадил целую рощу, собрал 597 кг.грибов и увидел четырех внучек..
