Лента новостей

Владимир Фромер
4 мин.
ИЗ МОЕЙ АНТОЛОГИИ
ВЕРА ИНБЕР
Сегодня поэтесса Вера Инбер почти забыта. Все знают песню «Девушка из Нагасаки» в исполнении Высоцкого, но лишь очень немногим известно, что текст этой песни написала Вера Инбер, и что в ранних ее сборниках немало прекрасных стихов...
В конце X1X века Одесса каким-то причудливым образом оказалась настоящим Эльдорадо русской литературы. В этом городе родились и творили Исаак Бабель, Ильф и Петров, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Эдуард Багрицкий. Там же в 1890 году появилась на свет и Вера Шпенцер, «маленькая Вера», ставшая впоследствии известной советской поэтессой Верой Инбер.
Она родилась в состоятельной еврейской семье, была единственным ребенком, и росла, как в оранжерее. Ее отец, Моисей Липович Шпенцер, являлся владельцем популярного научного издательства. Мать, Фани Соломоновна, в девичестве Гринберг, была учительницей русского языка т заведующей еврейским девичьим училищем. Двоюродным братом ее отца был Лев Троцкий. Левушка, - так его называли в семье, связался с какими-то голодранцами - революционерами и его отец после бурной ссоры выгнал сына из дома. Родители Веры охотно приняли изгоя к себе, и несколько лет юный бунтарь жил у них дома.
Вера была ребенком любознательным. Рано научилась читать. Магия поэзии овладела ей с раннего детства. Уже в семь лет она пробовала сочинять стихи. Отцу это отнюдь не нравилось. «Женщины не бывают хорошими поэтами,- сказал он,- ты зря занимаешься этой чепухой». После окончания гимназии он уговорил дочь поступить на исторический факультет. Но Вере это совсем не понравилось. Ей казалось диким тратить лучшие годы на изучение прошлого. Ей хотелось жить настоящим и испытать все соблазны жизни. Проучившись несколько месяцев, она разыграла целый спектакль: - утратила аппетит, стала кашлять. Вера вообще была маленькой, тщедушной, бледной, казалась такой слабой. Лишь огромные глаза выделялись на ее лице. Родители пришли в ужас и срочно отправили свое чадо в Швейцарию, восстанавливать здоровье и силы. А от Швейцарии до Парижа рукой подать. Ну а в Париже ее уже ждал друг семьи журналист Натан Инбер. Родители попросили его взять Веру под свою опеку. И он сделал это наилучшим образом,- женился на ней. Отец ничего не жалел для своей дочери, и Вера стала вести богемный образ жизни. Целыми днями пропадала в парижских магазинах, накупила кучу платьев, познакомилась с видными модельерами и стала считать себя знатоком моды и шикарного стиля жизни.
В Париже она издала за свой счет свой первый стихотворный сборник «Печальное вино».
В 1914 году Вера и Натан вернулись в Одессу. Вера печатала в местных журналах статьи о том, как женщины должны одеваться и раздеваться, Читала одесским торговкам лекции об изысканной парижской моде и те млели от восторга.
Стихи ее появлялись в печати регулярно, и пользовались вниманием критики. Слегка вычурные, изящные, они привлекали пластичностью образов, доверительной интимностью, по-детски наивной просветленностью и какой-то волшебной ясностью чувств и образов. «В стихах Инбер, - писал Эренбург, - забавно сочетаются очаровательный парижский гамен и жеманная провинциальная барышня».
А время шло железным шагом. Мировая война. Потом большевистская революция. Жить становилось все тяжелее и тяжелее. Реалии того времени не давали повода для оптимизма. Натан настаивал на эмиграции. Вера колебалась. Все решила поездка в Константинополь. Вера поехала туда с мужем, а вернулась одна. Их уже давно агонизирующий брак распался. Натан решил не возвращаться в Советскую Россию и остался в Константинополе. Вера с маленькой дочкой отправилась в Москву, где ее дядя считался вторым человеком в большевистской иерархии и наследником Ленина. Вера Инбер надеялась на его помощь и покровительство.
Лев Троцкий был выдающимся интеллектуалом, крупным организатором, блестящим оратором. Он умел воспламенить массы и увлечь их за собой, но у него не было таланта вождя. Его надменная самоуверенность отталкивала людей. Он был не в состоянии создавать себе авторитет среди коллег, не обладал искусством терпеливого убеждения. Он презирал людей малого интеллектуального калибра, а они его ненавидели и боялись. Время Троцкого истекало, но в 1922 году, когда Вера Инбер встретилась с ним, он был на вершине могущества.
Председатель реввоенсовета принял племянницу в своем кабинете, где поражала воображение роскошь прежних времен. Троцкий был сибаритом. Стены, отделанные мрамором. Старинные бронзовые светильники. Люстра, искрящаяся хрустальными подвесками. Пол, покрытый красным ковром, Массивный письменный стол с четырьмя телефонами, чернильницей и статуэткой витязя с шишаком. Свою еврейскую родню Троцкий не жаловал, но Веру, которую знал еще малышкой, встретил тепло. «Я читал твои стихи, - сказал он. - Это декаданс. У тебя есть талант, так обрати же его на службу правому делу». Сложилось так, что Вера выполнила его пожелание. Не потому, что этого хотела. Просто жизнь сложилась так, что у нее не было выбора.
Встрече с дядей она посвятила стихи. Сдержанное почтение и ничего личного:
При свете ламп - зеленном свете –
Обычно на исходе дня,
В шестиколонном кабинете
Вы принимаете меня.
Затянут пол сукном червонным,
И точно пушки на скале,
Четыре грозных телефона
Блестят на письменном столе ,
И наклонившись над декретом,
И лоб рукою затеняя ,
Вы забываете об этом,
Как будто не было меня
В 1924 году при содействии Троцкого Вера Инбер получила разрешение на выезд заграницу. Она жила попеременно в Париже, Берлине и в Брюсселе. В эмигрантской печати не сотрудничала. Издалека следила за триумфальным возвышением Сталина, и за тем, как ее дядя теряет остатки власти и влияния в партии. Несмотря на серьезные опасения, она в конце 1926 года вернулась из безопасной Европы в Москву. Своего дядю Вера Инбер больше никогда не видела.
На октябрьском пленуме ЦК Троцкий выступил в последний раз. Ему не давали говорить. Топали ногами, свистели, кричали , но он все же успел сказать, что «предстоящий XV съезд партии будет всего лишь всесоюзным совещанием сталинской фракции. А вы,- бросил он своим оппонентам,- всего лишь черви, ползающие по вспаханной революцией почве». Сталин этого вынести не мог, и Троцкий был исключен из партии.
Но его тень и связанные со всем этим страхи сопровождали Веру Инбер всю жизнь, и сломали ее судьбу.
Первые месяцы в Москве она жила в страхе и в тревоге. По ночам долго не могла заснуть, - все ждала, что вот-вот у вороте дома остановится машина. Но черные воронки проезжали мимо. Она думала, что о ней просто забыли. Считая ,что защита лучшее нападение, Вера выступила на писательском собрании с пламенной речью, в которой потребовала ареста и физического уничтожения Троцкого. Ей аплодировали. Но страх не исчезал. Примерно, до сорока лет Вера Инбер жила. Потом только выживала. Она стала самым ортодоксальным советским писателем, неукоснительно придерживалась партийной линии. Это была спасительная маска, которая постепенно приросла к лицу. Ее партийные стихи по сути своей походили на заклинания Хомы Брута против ведьм и ведьмаков. Возможно, это подействовала. Вот только муза покинула ее. Вера Инбер не жалела об этом. Она хотела жить. Сталин же, уничтожая всех родственников и близких своего заклятого врага, ее не тронул. Почему? Об этом знала только его мрачная душа.
Чтобы выделить свою лояльность, Вера Инбер примкнула к литературному течению конструктивистов. Ведь они декларировали необходимость активного участия интеллигенции в «в организационном натиске рабочего класса».С лидером конструктивистов Ильей Сельвинским ее связывали особо доверительные отношения. Дочь Сельвинского Татьяна писала в своих воспоминаниях, что Вера Инбер и ее отец много лет были любовниками.
В группу конструктивистов входили такие известные поэты
Как Владимир Луговской, Эдуард Багрицкий, Николай Ушаков, Борис Агапов и другие. Сам Маяковский положительно оценивал деятельность конструктивистов, и даже хотел объединить с ними свой ЛЕФ.
« В каждой литературной группе ,- полушутя, полусерьезно заметил Маяковский,- существует дама, которая разливает чай. У нас разливает чай Лиля Юрьевна Брик. У вас – Вера Михайловна Инбер. В конце концов, они могут это делать по очереди. Важно, кому разливать чай. Во всем остальном мы договоримся». Не договорились… Возможно потому, что Вера Инбер смертельно обиделась из-за завуалировано неприличной эпиграммы Маяковского;
Ах, у Инбер, ах у Инбер,
Что за глазки, что за лоб.
Все глядел бы, все глядел бы,
Любовался на неё б!
В 1939 году, просматривая списки представленных к награде писателей, Сталин спросил своего референта:
- А почему в списке нет товарища Веры Инбер? Разве она плохой поэт и не заслуживает ордена?
- Товарищ Инбер действительно хороший поэт, - ответил референт, - но дело в том , что она происходит из мелко буржуазной семьи и к тому же является двоюродной племянницей врага народа Троцкого. Это не позволяет нам..
Сталин прервал его движением руки.
- И все-таки я думаю, - сказал он , - что мы должны наградить товарища Веру Инбер. Она никак не связана со своим дядей, врагом народа, и занимает правильные позиции и в жизни, и в творчестве.
И Вере Инбер вручили орден «Знак почета» . Теперь она могла спать спокойно. Не могла только писать так же хорошо, как прежде. Маска приросшая к лицу, стала сутью.
А потом была великая война, блокадный Ленинград, поэма «Пулковский меридиан», за которую Вера Тнбер получила сталинскую премию второй степени.
Власти ценили собачью лояльность Веры Инбер. Она стала членом правления Союза писателей СССР, ее назначили председателем секции поэзии, ввели в редколлегию журнала «Знамя» . А она возненавидела все живое и подлинное в литературе. Активно участвовала в травле Пастернака и Лидии Чуковской, обвиняла молодых поэтов в цинизме и низкопоклонстве перед Западом
Это Вера Инбер во многом испортила жизнь талантливого поэта Леонида Мартынова В начале 30-х годов Мартвынов был арестован по обвинению в заговоре, направленном на отделение Сибири от России. Его посадили. После освобождения в 1946 году Мартынов выпустил в Омске первую книгу своих стихов «Эрцинский лес». Почуяв подлинный талант, Инбер как с цепи сорвалась. Опубликовала в «Литературной газете погромную статью донос: «Нам с вами не по пути, Мартынов»!
После этой статьи весь тираж крамольной книги был уничтожен , а самого Мартынова на десять лет отлучили от литературы.
«Эта литературная комиссарша,- вспоминает Евтушенко, - приходила в объединение, где я занимался. и донимала всех едкими замечаниями и нотациями, выдержанными в духе догматического начетничества. В Инбер было что-то от болонки: маленькая, с забавным взбитым коком, спичечными ножками, с каким-то нелепым шарфиком на тощей шейке, она ворчливо излагала невероятно ортодоксальные вещи и была воплощением лояльности».
Коллеги по литературному цеху откровенно избегали общения с ней. Анна Ахматова Веру Инбер презирала, и официально отказалась от ее предисловия к своему сборнику стихов.
Жила она долго. Пережила всех своих мужей, единственную дочь и внука. Жаловалась, что смерть забыла о ее существовании. Не забыла.
Вера Инбер скончалась в 82 года в полном одиночестве, с горечью признав на склоне дней, что растратила свою жизнь на пустяки. Страх перед системой уничтожил дар этой миниатюрной поэтессы, заставив потратить то, что ей было дано от Бога на никому не нужные вещи. И все-таки ее ранние стихи продолжают жить. Они и сохранили за ней пусть небольшое, но достойное место в пантеоне российской поэзии.
***
Поздно ночью у подушки,
Когда все утомлены,
Вырастают маленькие ушки,
Чтобы слушать сны.
Сны бывают разные.Их много:
Снятся чудеса,
Снятся приключения, дорога,
Реки и леса.
Снятся лыжи, снеговые горки,
Солнечный газон
Школьная тетрадь, где все пятерки,-
О, волшебный сон!
Сны текут то явственней, то глуше,
Как ручей точь в точь.
И подушка, навостривши уши,
Слушает всю ночь.
Днем зато, уставши до упаду,
В жажде тишины,
Спит она - будить ее не надо,-
Спит и видит сны.
***
Без ропота и гнева,
Порою лишь в тоске
Я точно королева
На шахматной доске.
Я двигаюсь покорно,
Куда влекут меня,
Стою на клетке черной –
И это ночь моя.
Стою на клетке белой,
И вот квадратный день
В мое худое тело
Опять вливает лень.
Как надлежит невесте,
Я рядом с королем,
Но никогда не вместе,
И не на миг вдвоем.
И так, бедны и хмуры,
Бегут часы, пока
Не спутает фигуры
Спокойная рука.
***
Увы! На жизни склоне сердца все пресыщенней ,
И это очень жаль!
У маленького Джонни горячие ладони,
И зубы как миндаль.
У маленького Джонни в улыбке, в жесте , в тоне
Так много острых чар,
И чтоб не говорили о баре Пикаддили ,
Но это славный бар.
Но ад ли это, рай ли, сигары и коктейли,
И кокаин подчас
Разносит Джонни кроткий, а денди и кокотки
С него не сводят глаз
Но Джонни - он спокоен. Никто не удостоен,
Невинен алый рот,
В в зажженном им пожаре в Пикаддили баре
Он холоден, как лед.
Но хрупки льдины эти ! Однажды на рассвете
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая, в потоке горностая
Туда явилась я.
Бессонницей томима… Усталая от грима…
О возраст полный гроз!
О жажда (ради Бога) любить еще немного
И целовать до слез.
Кто угадает сроки! На табурет высокий
Я села у окна
В почтительном поклоне ко мне склонился Джонни,
Я бросила : «Вина» ,
С тех пор прошли недели, и мне уж надоели
И Джонни и миндаль.
И, выгнанный с позором, он нищим стал и вором…
И это очень жаль.
***
Жил да был на свете еж
. Круглый и колючий.
Так что в руки не возьмешь,
Не пытайся лучше.
Забияка был тот еж,
Лез ко всякой роже,
Он на щетку был похож,
И на муфту тоже.
У ежа с такой душой
Друг был закадычный,
Поросенок небоьшой,
Но вполне приличный.
- Я да ты, да мы вдвоем,-
Еж кричит бывало,
- Целый свет перевернем,
И того нам мало.
Но однажды еж вошел…
В кухне пахло тленом,
И приятеля нашел
Он уже под хреном
Еж воскликнул, слезы лья:-
Как ужасны люди!
Лучший друг, почти свинья,
И лежит на блюде.
С той поры стал еж скромней,
(Вот так перемена!)
И боится он людей,
И боится хрена.
А теперь скажу вам все ж
По секрету тихо:
Это вовсе был не еж,-
А ежиха.