Почему семья не является моделью для государства

Калейдоскоп 8.11.2024

На протяжении веков сторонники усиления государственной власти утверждали, что современные суверенные государства подобны семьям.

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Photo by Josue Michel on Unsplash

Выгода этой стратегии очевидна: большинство людей считают семьи необходимыми и естественными. Даже в наше время, когда люди часто разводятся и существует множество неполных семей, идея «семьи» (в различных её определениях) по-прежнему остаётся популярной. Таким образом, для политика, стремящегося повысить легитимность государства, логично пытаться показать, что семья аналогична государству — что государство является своего рода семьёй в большом масштабе.

На первый взгляд, это сравнение может показаться правдоподобным. Но любой серьёзный анализ методов управления семьёй покажет, что эти два института совершенно различны.

Поскольку семья долгое время считалась естественным и популярным институтом, государственные строители не могли удержаться от попыток использовать семью для продвижения своих политических и идеологических целей.

Эти попытки начинаются с первых теоретиков суверенного государства и абсолютизма, таких как Жан Боден, который описывал семью как «истинный образ общественного блага». Абсолютистский король Англии Джеймс I в 1609 году заявил: «Короли сравниваются с отцами в семьях: ведь король поистине parens patriae, политический отец своего народа».

Томас Гоббс, который не был согласен с Боденом по поводу идеальной формы государства, тем не менее использовал схожую стратегию, ссылаясь на древний и фундаментальный характер семьи как модели авторитарной государственной власти. По словам Гоббса: «началом всякого господства среди людей были семьи. В которых отец семейства по закону природы был абсолютным господином своей жены и детей».

Более того, в воображаемом естественном состоянии по Гоббсу семьи управляются главным образом насилием и страхом. Отцы обладают «абсолютной властью», чтобы карать детей жизнью или смертью. Для Гоббса порядок поддерживается за счёт страха ребёнка перед казнью со стороны отца. В этом представлении семья формируется через своего рода «завоевание» детей, и Гоббс называет семью «малой монархией».

Позднее похожие аргументы выдвигали французские защитники абсолютистского государства. В своей попытке доказать неприкосновенность монархов Луи де Бональд начинал с утверждения, что развод в семье неприемлем. Затем он применял те же принципы к монарху, которого он рассматривал как своего рода «отца», с которым население не может «развестись».

Мы видим, что сторонники государства могут использовать идею семьи двумя способами. Первый заключается в том, чтобы воспользоваться предполагаемой исторической легитимностью и благотворным влиянием семьи. В конце концов, если семья считается полезной для общества, то можно заключить, что и государство — которое является всего лишь большой семьёй, как они утверждают — также полезно для общества.

Второй способ, с помощью которого эти теоретики эксплуатируют идею семьи, заключается в создании карикатуры семьи, которая отражает форму и функции самого государства. То есть, когда такие люди, как Гоббс и Боден, ссылаются на идеал семьи, они ссылаются на сомнительную версию семьи, которая является строго иерархичной и авторитарной. В этой воображаемой семье роль отца заключается в том, чтобы отдавать приказы, а роль всех остальных — покорно их исполнять. Естественно, такая упрощённая картина семьи привлекательна для тех, кто стремится усилить власть монополистического государства.

Современные сентиментальные обращения к национальной «семье»

В рамках современных представлений идея о том, что идеальная семья является авторитарной стала непопулярной. Однако это не означает, что сторонники усиления государственной власти больше не видят ценности в использовании образа семьи в государственной пропаганде.

Алексей Тихомиров отметил, что советский режим опирался на аналогию государства и семьи и что воображаемые «первичные структуры родства поддерживали легитимность коммунистической власти». Неслучайно советские пропагандисты называли Сталина «отцом народов».

Американские сторонники режима используют похожие стратегии. В своём обращении к нации в 2015 году Барак Обама заявил: «Мои сограждане, мы… — это сильная, сплочённая семья». Губернатор Нью-Йорка Эндрю Куомо утверждал: «Мы должны быть семьёй Нью-Йорка, чувствующей боль друг друга».

Мы видим те же взгляды и сегодня в использовании таких терминов, как «национальный развод», как если бы государство, известное как «Соединённые Штаты», было неким семейным союзом. От нас ожидается, что распад Соединённых Штатов на составляющие части будет приравнен к разрыву любящей, хотя и проблемной, семьи.

Эти риторические приёмы используются для продвижения идеи, что все члены этих ложных «семей» каким-то образом ответственны друг перед другом, как в настоящей семье. Конечно, на практике эта ответственность «перед другими» на самом деле означает ответственность перед государством.

Почему государство — это совсем не семья

Аналогия между государством и семьей терпит неудачу по ряду причин. Государственная власть является постоянной и бюрократической, в то время как родительская власть — временная и личная.

Власть государства сохраняется бесконечно над всеми подданными, независимо от их возраста или экономических возможностей. Став взрослым или начав зарабатывать на жизнь, человек не освобождается от обязанности платить налоги, подчиняться призыву или выполнять все законы государства. В семье, напротив, считается нормой, что ребенок подчиняется родительской власти лишь временно.

Кроме того, предполагается, что взрослые дети навсегда покидают «домен» родителей и создают новую семью или домохозяйство, над которым они сами становятся новой родительской властью.

Если бы семьи действительно были миниатюрными государствами, как предполагали Боден и Гоббс, родительская власть не была бы временной.

Джон Локк, в противовес Гоббсу, считал, что государственная и родительская власть «совершенно различны и независимы» и указал на строго ограниченный характер родительской власти. Локк пишет, что с возрастом ребенка «власть отца прекращается, и он может распоряжаться свободой своего сына не больше, чем свободой любого другого человека: и это не может быть абсолютной или вечной юрисдикцией, поскольку человек может выйти из нее, имея божественное разрешение оставить отца и мать и соединиться с женой».

Личный характер родительской власти также подчеркивает, насколько модель семьи отличается от модели государства. В то время как государства используют ряд принудительных бюрократических институтов — тюрьмы, армию и регулирующие органы — для наблюдения, контроля и «дисциплины» своих подданных, у родителей нет подобных инструментов в распоряжении.

Слабость позиции родителя в осуществлении воображаемой «абсолютной власти» Гоббса была отмечена рядом его критиков. Как указывает Рита Коганзон, Гоббс перечисляет ряд карательных или жестоких действий, которые, по его мнению, отцы могут справедливо применять по отношению к своим детям в естественном состоянии: «продавать их в рабство другим… закладывать их в качестве заложников… убивать их за мятеж». Однако отец, который осуществляет только личную власть, может обнаружить, что на практике это не так уж и просто. Коганзон отмечает, что Гоббс предполагает, что одного только страха перед смертью от руки отца достаточно, чтобы держать детей в повиновении. Однако в тесноте частного дома, где мужчина может оказаться в меньшинстве перед своими детьми и где за ним не стоит государство для исполнения его приговоров, отец может обнаружить, что он намного менее эффективный палач, чем гражданский суверен.

Более того, Гоббс, кажется, игнорирует тот факт, что период, когда мужчина может легко подавить одного или нескольких детей и также легко победить силой возражения своей жены, весьма краток. Когда дети становятся взрослыми, отцы, как правило, утрачивают свою физическую силу. Отец, правящий железной рукой, может вскоре оказаться во власти своих детей, которые теперь могут свободно определять судьбу своего слабеющего отца.

Трудно совместить этии реалии семейного управления с государственной властью.

Более того, если Гоббс прав, трудно понять, зачем вообще кому-либо заниматься воспитанием детей. Или, как отмечает Коганзон, «Гоббс не предлагает рационального обоснования сохранения детей в естественном состоянии, в основном потому, что решение кажется иррациональным». В модели Гоббса «рациональный» человек, вероятно, предпочел бы отказаться от своих новорожденных или обменять на взрослых рабов, которые могут немедленно выполнять работу с экономической ценностью.

Локк, в отличие от Гоббса, хотя бы пытается дать объяснение, почему родители воспитывают детей. Взгляд Локка на природу намного гуманнее и предполагает, что родители в большинстве случаев добровольно растят детей из естественного желания сохранить свое потомство. Более того, для Локка ожидание, что ребенок будет подчиняться дисциплине родителей, зависит от того, обеспечивают ли родители заботу и воспитание для ребенка. Родитель, который просто создает ребенка в биологическом смысле, не имеет права на родительскую власть.

Однако даже все эти усилия по заботе о детях не могут принудить их «почитать» своих родителей. По мнению Локка, эта моральная обязанность «далека от того, чтобы давать родителям право командовать своими детьми или власть издавать законы и распоряжаться их жизнями и свободами по своему усмотрению».

Мы видим множество фундаментальных различий между государством и семьей. Бюрократическая машина государственного принуждения отсутствует в семейной жизни. Более того, любые инструменты, которые родители могут использовать для физического подавления своих детей, носят временный характер и, скорее всего, окажутся недостаточными для поддержания порядка сами по себе.

В противоположность этому, мы видим различные типы «дисциплинирования», которые государства налагают на своих «детей». Совершенно нормально, когда государства накладывают на своих подданных бесконечное множество наказаний, штрафов и тюремных заключений, вплоть до смертной казни, в то время, как в христианском мире родитель, убивающий своего ребенка в качестве наказания за «мятеж» или другую форму неповиновения, обычно считается чудовищем.

Если бы семьи функционировали как государства, дети были бы вечно подчинены прихотям родителей, и даже смерть родителей не освобождала бы их от этих обязательств. Если бы семьи были похожими на государства, новых «родителей» приводили бы для продолжения принудительного правления над детьми предыдущих родителей. Ни один ребенок в такой ситуации не рассчитывал бы покинуть дом и основать свою собственную семью. Если бы семьи были как государства, единственным «спасением» была бы эмиграция, при которой ребенок покидает один дом только для того, чтобы оказаться под правлением новых родителей в другом доме.

Очевидно, что семьи так не функционируют. Тем не менее, идея семьи как «модели» государства продолжает существовать как средство для повышения поддержки государств.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина