Вторжение в Украину 24 февраля 2022 года началось с угрозы Владимира Путина применить ядерное оружие в случае вмешательства НАТО в конфликт: «Ответ России будет незамедлительным и приведет вас к таким последствиям, с которыми вы [НАТО] в своей истории еще никогда не сталкивались». Уже 28 февраля он поручил «привести силы ядерного сдерживания в особый режим».
Разговоры о возможности применения ядерного оружия с тех пор идут постоянно, и пока Владимир Путин размещает его в Беларуси и проводит учения, на Западе всерьез обсуждают, что делать, если эта риторика окажется не просто блефом. Например, в США звучали предложения, что в случае ядерного удара по Украине следует вмешаться неядерными средствами и уничтожить российский флот и группировку на территории Украины. Но как отвечать на ядерный удар по территории Европы? Стоит ли моментально начинать глобальную ядерную войну атакой по России?
Это замешательство отметил профессор и любимый эксперт МИД РФ Сергей Караганов, когда предложил нанести удар по «условной Познани», дабы от страха перед глобальной войной принудить Запад к переговорам на условиях России. Он же модерировал встречу с Путиным на ПМЭФ, где играл роль злого полицейского, требуя «идти вверх по лестнице ядерной эскалации», а Путин — доброго («а можно без меня?»). Что не помешало, впрочем, Путину вскоре заявить, что изменения в ядерной доктрине России возможны (то есть предполагается прописать больше условий для применения ядерного оружия, например, превентивный удар).
Все эти разговоры напоминают риторику и стратегии времен холодной войны: например, «теорию безумца» (попытка убедить контрагента, что вы реально сошли с ума и готовы начать ядерную войну, тем самым вынудив его сдаться). По просьбе «Новой газеты Европа» политолог Константин Пахалюк рассказывает краткую историю политики сдерживания.
Скорпионы в банке
Первые бомбы, сброшенные американцами в августе 1945 года на Хиросиму и Нагасаки, возвестили о начале ядерной эры. Правда, даже тогда демонстрационного эффекта было больше, нежели военного. Атаке были подвергнуты промышленные, но всё же провинциальные центры, а не столица: задача заключалась в том, чтобы заставить японское правительство капитулировать. Но если его уничтожить, с кем же договариваться? Японцы поддались, правда, только после получения сведений о разгроме своей армии в Маньчжурии, чью оборону без особо труда взломала советская армия конвенциональными средствами.
«Чудо-оружие» должно было впечатлить и Советский Союз, хотя президент Гарри Трумэн не питал особых иллюзий: бомб у американцев было немного, повлиять они могли только на тактическую ситуацию на предполагаемом поле боя, а Сталин производил впечатление человека, который готов пожертвовать любым количеством жизней ради поставленных целей. После первых советских ядерных испытаний 1949 года оказалось, что это танго можно танцевать и вдвоем. Да и сами американцы быстро осознали, что обладать ядерным оружием и использовать его — разные вещи. Стало это ясно в 1948 году, во время Берлинского кризиса: хотя паритета с СССР еще не было, наличие ядерного оружия никак не могло разрешить противостояние.
Также и во время Корейской войны, несмотря на просьбы генералов, Трумэн отказался передать армии ядерные бомбы, считая их элементом стратегического сдерживания, а не тактического усиления.
В 1952 году США испытали в Тихом океане первую термоядерную бомбу «Майк», которая была в 700 раз сильнее, нежели та, что семью годами ранее поразила Хиросиму. После чего будущий президент США Дуайт Эйзенхауэр заявил: «У войны больше нет вообще никакой логики». На этом соображении как раз и строилась доктрина «массивного удара возмездия»: зачем пытаться достигать паритета с вероятным противником по танкам, ружьям и самолетам, если массированное использование ядерного оружия и так нанесет непоправимый ущерб? Летом 1953 года в известной статье в Foreign Policy Роберт Оппенгеймер, отец американской атомной бомбы, выразил эту идею через метафору о двух скорпионах в банке: каждый из них, конечно, может убить другого, но только ценою собственной жизни. А раз так, то зачем начинать?
Ядерное оружие рассматривалось американской администрацией как оружие сдерживания, то есть угроза здесь — заставить противника отказаться от силовых действий, от эскалации. Однако в 1950-е годы Вашингтон если кому и угрожал «ядерной дубинкой», то только коммунистическому Китаю: в 1953 году, чтобы предупредить расширение участия Пекина в Корейской войне, на рубеже 1953–1954 годов — чтобы снизить поддержку партизанам Хо Ши Мина в Индокитае, в 1958 году — чтобы во время второго тайваньского кризиса Китай отказался от претензий на два небольших острова. Насколько ядерная угроза была эффективной — вопрос спорный, зато она однозначно сыграла на руку Москве и заставила Пекин задуматься о приобретении собственного ядерного оружия.
Участники церемонии зажигают огни на реке Мотоясу под куполом Гэмбаку, чтобы отдать дань памяти жертвам атомной бомбардировки 6 августа 1945 года в Мемориальном парке мира в Хиросиме, Япония, 5 августа 2017 года. Фото: Kimimasa Mayama / EPA
Проблема защиты
4 октября 1957 года Советский Союз вывел первый спутник на космическую орбиту земли. Меньше чем через полгода это сделали и США. Для большинства людей эти события знаменуют торжество технического гения человека в освоении космического пространства. Однако военные смотрели иначе: обе сверхдержавы получили в распоряжение средства доставки, которые завтра могут быть оснащены ядерными боеголовками. Первые межконтинентальные баллистические ракеты встали на дежурство.
Одно дело — авиабомбы. Развитие конфликта предсказуемо: ухудшение политической ситуации — начало войны — применение ядерного оружия. На каждом этапе ядерная угроза может играть сдерживающую роль. Если Советский Союз решит бомбить США, то придется лететь через Канаду, а традиционные средства ПВО могут сделать так, что ядерная эскадрилья не достигнет Вашингтона.
Но что делать, если одна сторона решит нанести незамедлительный, решительный и мощный ядерный ракетный удар, который остановить нельзя? Ответ простой и следует принципу, о котором тогда писал влиятельный военный аналитик Альберт Вольштеттер:
«Сдержать любую атаку означает возможность ответить на нее».
США стали развивать подводные лодки с ракетами с ядерным оснащением, а также разместили в 1961 году ракеты средней дальности в Турции, способные ударить по европейской территории СССР. В свою очередь Москва разместила аналогичные ракеты на Кубе. Последовавший в 1962 году Карибский кризис в публицистике любят представлять в качестве наиболее реальной угрозы скатывания в ядерную войну. Но в реальности обе стороны показали высокий уровень договороспособности и после кризиса забрали свои ракеты домой.
Карибский кризис стал стресс-тестом для администрации Кеннеди и выдвинутой ею годом ранее доктрины «гибкого реагирования» (известна также как «доктрина Макнамары» — по имени министра обороны). Ее идея довольно проста: в случае нападения советского блока пытаться остановить его обычными силами, если не получится — тактическим ядерным оружием (ТЯО) и только потом задействовать стратегическое.
Но что делать, если американский президент получит известия о неминуемой ядерной атаке? В соответствии с планом 1964 года предполагалось три варианта:
- удар по ядерным советским целям;
- удар по ядерным и по обычным военным целям;
- удар по всему индустриальному комплексу страны.
Между последними двумя опциями президенту пришлось бы выбирать в случае, если ракеты уже полетели. К 1971 году Пентагон определил 6,5 тыс. целей для поражения 4,2 тыс. ядерными ракетами. Официально Советский Союз заявлял, что никогда не применит ядерное оружие первым. Советским руководителям американцы не верили, и, как показывают документы стран Варшавского договора, не зря.
Президент США Джон Кеннеди и лидер СССР Никита Хрущев на встрече в Вене 3 июля 1961 года. Фото: Dom Slike / Alamy / Vida Press
Дальнейшее развитие технологий сделало баланс еще более шатким. И вопрос был не только в появлении разделяющейся на части боеголовки (то есть одна ракета и много боезарядов), но и в развитии противоракетных технологий (ПРО). Парадоксально, но главный вывод из истории холодной войны заключается в том, что именно развитие средств обороны подрывает стратегическую стабильность, поскольку состояние защищенности подталкивает политиков к необдуманным решениям.
Подписание в 1970-е годы договоров об ограничении стратегических вооружений и систем ПРО как раз и были призваны восстановить стабильность. Выбор американцев в пользу защиты межконтинентальных баллистических ракет, а не столицы как раз указывал на следование логике «взаимного гарантированного уничтожения», то есть обеспечение права на ответный удар.
Однако пришедший к власти в 1969 году президент Ричард Никсон и его госсекретарь Генри Киссинджер, преодолевая сопротивление военных, сумели выработать к 1974 году вариант ограниченных ядерных ударов (в историю он вошел как «доктрина Шлезингера» — тоже по имени министра обороны). Его смысл заключался в том, чтобы дать возможность президенту в случае угрозы не устраивать «ядерный армагеддон», а использовать ядерное оружие ограниченно — ударить по военным объектам, чтобы остановить тотальную войну.
Гриб после взрыва ядерной бомбы во время испытаний на Маршалловых островах, 1952 год. Фото: colaimages / Alamy / Vida Press
Оружие, которое не помогает
Постепенно круг ядерных держав расширялся: третьим участником стала Великобритания (1952), затем Франция (1960) и Китай (1964). Однако дальнейшее расширение застопорилось, и не потому, что мировые лидеры решили запретить эти технологии для всех остальных. Логика тут обратная.
Разрушительный характер ядерного оружия, пусть даже речь о тактическом оружии (то есть нацеленном на применение в условиях обычной войны), делает его весьма неудобным и экономически, и политически. Им легче пугать, чем использовать его. Оно дорогое: создание и обслуживание требуют огромных финансовых затрат. В потенциальной ядерной войне небольшие ядерные запасы не играют значительной роли, но если одна страна произвела несколько таких бомб, то соседям придется производить собственные. Великой державой вы не станете, а вот жить в мире, где у соседей есть даже несколько ядерных бомб или ракет, не очень приятно.
Разместить чужие ядерные средства у себя означает объявить себя целью в случае начала войны.
Все эти соображения привели к появлению Договора о нераспространении ядерного оружия (с 1968 года) и межправительственным соглашениям, объявляющим подписавшие их страны свободными от ядерного оружия (где прежде всего подразумевается запрет на размещение запасов других стран на своей территории). Ядерное оружие оказалось игрушкой больших и богатых, в то время как остальным выгоднее договориться вообще не играть в такие игры.
Из-за дороговизны в начале 1970-х годов ядерную программу свернула Швеция, в начале 1990-х годов от нее отказалась ЮАР: решение было политическим и направлено было на восстановление международного положения страны. Политика санкций подтолкнула и Ливию в конце 1990-х годов начать движение в сторону отказа от оружия массового поражения (у диктатора Муаммара Каддафи кроме запасов химического оружия существовала и ядерная программа, но реализация требовала серьезных расходов).
Конечно, не все страны пошли по такому пути. Так, в конце 1960-х годов Израиль произвел первые ядерные бомбы, что, правда, не уберегло его от войны Судного дня в 1973 году, которая поставила еврейское государство на грань выживания. В 1990-е годы ядерное оружие приобрели Пакистан и Индия, между которыми уже какое десятилетие с разной интенсивностью тлел (и тлеет до сих пор) территориальный конфликт.
Глобальные трансформации
Ситуация стала меняться в начале XXI века. Первыми нарушителями норм стали сами США, когда в конце 2001 года вышли из подписанного с Россией договора о ПРО и стали развивать три линии стратегической противоракетной обороны, реализуя сценарий абсолютной безопасности. В условиях угрозы терроризма и страха, что ядерное оружие попадет в руки «безумцев, не заботящихся о своих столицах», прежняя логика сдерживания работать не могла. Но, по оценкам российских экспертов, сделанным в начале 2010-х годов, российским стратегическим ядерным силам американская ПРО угроз не несла.
Интервенция в Ирак в 2003 году сопровождалась выдвижением образа «стран-изгоев» и провозглашением права смещать диктаторов, если те окажутся в состоянии угрожать США, то есть приобретут оружие массового уничтожения (речь шла о разоружающих ударах, хотя реальных следов такого оружия в Ираке не нашли). Это произвело впечатление на Каддафи, который ускорил отказ от оружия массового уничтожения. А вот Северная Корея пошла иным путем, наоборот, произведя первые ядерные испытания в 2006 году. Мы так и не узнаем, как бы повели себя внешние игроки (а это не только США и Франция, но и Катар), деятельно поддерживавшие ливийскую революцию, если бы у Каддафи имелся даже минимальный запас ядерного оружия.
Третий путь выбрал Иран. Под воздействием международного давления он отказался от военной ядерной программы, но выбрал стратегию превращения в государство «порогового уровня» (когда оружия нет, но есть все технологии для его быстрого создания). Промежуточный итог — санкции, ослабшая экономика, усиливающаяся зависимость от Китая, нарастание внутренних проблем, репрессии и риторика «внешних угроз».
В 2010 году Россия и США заключили очередной договор об ограничении стратегических вооружений (СНВ-3), хотя в новых политических условиях он уже не воспринимался сквозь призму глобального противостояния и взаимного уничтожения.
Развитие Китая и его стратегических вооружений поставило вопрос о том, что в будущем придется наложить на КНР ограничительные меры. По данным Стокгольмского института исследования проблем мира, если у России на сегодняшний день 4380 ядерных боеголовок, а у США — 3708, то у Китая — всего 500. Правда, в 2010 году их было в два раза меньше.
Копия самой большой взорванной советской ядерной бомбы АН-602 «Царь-Бомба» в Москве на выставке «Росатома», 31 августа 2015 года. Фото: Максим Змеев / Reuters / Scanpix / LETA
Новые шантажисты
Эскалация ядерной риторики, начатая российскими политиками в 2022 году на фоне неудач в конвенциональной войне против Украины, чем-то напоминает извращенно понятую «доктрину гибкого реагирования» Кеннеди. Однако та логика заключалась в постепенности применения ядерных средств при противостоянии агрессору, который превосходит вас в обычных вооружениях. Логика же спектакля Путина обратная: пугать западное общественное мнение, чтобы заставить Вашингтон и Брюссель пойти на переговоры, разрешив все вопросы «по-джентельменски», как это делали империалистические державы в начале XX века.
Но история XX века показала, что ядерное оружие — инструмент стратегического устрашения и сдерживания, но при этом оно не является гарантом победы в конвенциональных войнах. Оно не помогло ни США во Вьетнаме, ни СССР в Афганистане. В последнем случае увлечение теориями стратегического баланса сыграло дурную роль: в 1960–1970-е годы советские военные слишком мало уделяли внимания подготовке личного состава для ведения боевых действий в горной и пустынной местности, что и стало одной из причин неудачи интервенции. А само вторжение было обусловлено паранойей «подлетного времени» (что Сергей Караганов в программе «Намедни» называл «маразмом»).
В 1961 году ФРГ и Франция негативно отнеслись к «гибкой» доктрине Кеннеди, посчитав ее чуть ли не приглашением СССР к интервенции (кто даст гарантию, что Вашингтон, отказавшись от применения ядерного оружия в начале конфликта, перейдет к нему дальше, а не разменяет разрушенную Европу дипломатическим путем?). Теперь страхи повторяются: если Путин применит тактическое ядерное оружие против Украины, как отреагируют западные лидеры? В феврале 2022 года он уже начал полномасштабную войну, понадеявшись на их слабость, а значит, легко предположить, что он может повысить градус противостояния, если посчитает, что Вашингтон и Брюссель не захотят давать аналогичный ответ на применение ТЯО. Моделирование будущего по такой логике как раз и способствует стратегии запугивания.
В феврале 2023 года Россия вышла из СНВ-3, в ноябре отозвала ратификацию Договора о запрете ядерных испытаний, мотивируя это тем, что США сами его не ратифицировали. Полномасштабной агрессии против Украины предшествовали провалившиеся российско-американские переговоры о гарантиях безопасности, что было использовано Путиным в качестве одного из аргументов о нападении. Несомненно, это был пропагандистский ход. Но также ясно, что итог текущей войны он видит в выстраивании новой системы гарантий международной безопасности: сначала разрушаем, затем строим с нуля. Если не учитывать, правда, насколько он подорвал доверие к себе как к участнику таких соглашений. Ведь
в прошлом ядерные угрозы были частью механизма реального сдерживания, сегодня — попыткой отстоять завоеванное в ходе обыкновенной агрессии.
И Путин, и Караганов родились в 1952 году. Их разговоры напоминают старческие флешбэки, когда, как известно, и трава зеленее, и обсуждение «гарантированного взаимного уничтожения» находилось в тренде. Но когда Карибский кризис действительно напугал политиков, он способствовал постепенному переходу к политике разрядки. Вероятно, и сегодняшний опыт может оказаться полезен, чтобы к призыву «лишь бы не было войны» добавить «лишь бы без ядерного шантажа».
Комментариев нет:
Отправить комментарий