Елена КЛЕПИКОВА | Есть пророк в своем отечестве: Марк Твен!

КАЛЕЙДОСКОП 20.04.2024

Нет, не юбилей, а обычная годовщина смерти, тем более смерть великого Марка Твена, как и его рождение, сопроволждалась мистическими, а точнее – космическими знамениями, о которых он сам впрок написал. За год до смерти: «Я появился на свет в 1835 году вместе с кометой Галлея, через год она снова прилетает, и я рассчитываю уйти вместе с ней». Так и случилось. Марк Твен умер 21 апреля 1910 года, когда комета ярко и грозно стояла в небе.

Оставайтесь в курсе последних событий! Подписывайтесь на наш канал в Telegram.

Photo by Annie Spratt on Unsplash

Знакомый незнакомец

Больше ста прошло, и вот мы встречаемся, как и было условлено, с живым, насмешливым и говорливым Марком Твеном. Этим непревзойденным корифеем смеха. Этим мощным комическим талантом. Он таки достал нас из могилы! Буквально. По завещательному распоряжению Твена, изданы, наконец, его сенсационные, политнекорректные, мстительные и бранчливые, запальчивые и резкие, негодующие и чудно юморные воспоминания.

Впервые в этой трехтомной «Автобиографии Марка Твена» писатель заговорил с нами откровенно, непосредственно и без всяких цензурных искажений. Это удивительное ощущение разговора живого Твена с его будущими, через столетие, читателями, связано и с тем, что он не писал свою, в 500,000 слов, автобиографию, а наговаривал ее четыре года подряд перед смертью стенографисту. Прекрасный и опытный оратор, Марк Твен считал, что, сказывая свои воспоминания и взгляды, а не записывая их, он придает повествованию более натуральный, разговорный и откровенный тон.

Но вот что странно: в этой своей цельной, без сокращений и искажений, автобиографии Марк Твен как-то не похож на себя, точнее, на того Марка Твена, которого мы знаем (или думаем, что знаем), прочтя подростками «Тома Сойера», «Гекльберри Финна», «Принца и нищего», «Янки при дворе короля Артура» и другие его книги, полные неистощимого веселья, кипучей радости бытия, стойкого оптимизма и несокрушимого доверия к жизни. Именно таким – природным жизнелюбцем, упоенным смехачом и насмешником, солнечным и радостным оптимистом – остался писатель в памяти тех, кто остановился в чтении на его основных шедеврах.

Зато в автобиографии, упрятанной самим писателем от читателя на столько лет, возникает совершенно иной, незнакомый Марк Твен, утративший  иллюзии и растративший оптимизм, угрюмый мизантроп, безотрадный скептик, усомнившийся в прогрессе своей эпохи. Более того – что несколько покоробило ортодоксальных марктвенистов – писатель в этой своей книге становится  на какое-то время бескомпромиссным политиком, резко осуждая «преступные действия» американского правительства, а также с  увлечением – гордо, достойно и без всякого юмора – играет роль гневного пророка. Независимо от того, согласны мы с ним или нет.

«Только мертвым позволено говорить правду»

Страдающий из-за иных американских военных интервенций в чужие страны или яростно громящий магнатов с Уолл-стрит, этот Марк Твен на диво современен и актуален. Кажется, он живет не в своем любимом XIX веке, начисто не приемля начальный XX, где его «угораздило отмучиться 10 лет», а в нашем XXI, который тоже вряд ли чем бы его порадовал! Некоторые его наблюдения за американской жизнью настолько беспощадны, что его наследники и редакторы, да и сам писатель, опасались, как бы подобные высказывания, если их немедленно не выбросить из текста, не подорвали всерьез его репутацию.

«Из первого, второго, третьего и четвертого изданий следует выбросить все здравые, дельные и разумные суждения», – наставлял Марк Твен в 1906 году редакторов. «Может, и подвернется рынок для такого товарца через столетие от наших дней. Никакой спешки. Поживем – увидим». А в дневнике, который вел с юности, Марк Твен в 1904 году запечатлел свое беспросветное отчаяние: «Только у мертвых есть свобода слова. Только мертвым дозволено говорить правду. В Америке, как и повсюду: свобода слова – для мертвых».

И эти горькие, безнадежные строки пишет первый писатель Америки с мировой славой, кипучий жизнелюбец, ярый оптимист, неистощимый весельчак и смехач, гордый своей страной, безмятежно верующий в особый удел Нового Света. Давайте вкратце проследим, как произошла в жизни и сознании писателя эта трагическая метаморфоза.

Очарования и разочарования Марка Твена

Как идиллична, щедра и полна чудесных обещаний Америка времен детства писателя, прошедшего на Миссисипи! С этой жизнестойкой американской дикой вольницей мы встречаемся в главных книгах Твена – «Томе Сойере», «Жизни на Миссисипи» и «Гекльберри Финне». Могучая, шириной в несколько километров, великая река с ее далями неоглядными, с бойкой жизнью на берегах в  «старые времена» расцвета пароходства была для Сэмюэла Клеменса, еще не ставшего Марком Твеном, родной стихией, поэтическим и романтическим образом родины, а позднее – символом свободы, полной независимости человека в еще не обузданных техническим прогрессом американских просторах.

Нигде, наверное, любовь и гордость за свою страну – разумеется, в юмористическом, шутливо дерзком, а не помпезном изложении – не выразилась у Твена так ярко и так откровенно, как в его знаменитой «путевóй» книге «Простаки за границей», имевшей феноменальный успех. Эта уморительно смешная, неистощимая в шутках и комических бурлесках книга, вышедшая в 1869 году, знаменует пик писательской славы Марка Твена. Но за обвальными шутками и буйным юмором, извлеченным из сопоставления Нового Света со Старым, была серьезная цель. «Простаки» прославляют свою страну, «не знавшую феодального угнетения, раболепства и безземелия». Тут встретишь американские гимны прогрессу и XIX веку, веру в особенное предназначение Америки, запальчивое, страстное утверждение национальной культуры, не признанной вообще за культуру (а только за грубое варварство) Старым Светом.

И через 10 лет после «Простаков» в записных книжках Твен отстаивает несомненное превосходство своей страны над Англией, «презирающей Америку»: «Мы равнодушны к тому, что страна не лучше и не обширнее нас глядит на нас свысока. Мы ввели в практику телеграфную связь. Мы придумали скоропечатный станок, швейную машину, спальный вагон и салон-вагон, телефон, броненосец, мы внесли свою долю в успехи столетия, мы первые начали предсказывать погоду». Однако этот гражданский энтузиазм и патриотическая гордость улетучиваются бесследно со страниц, написанных Твеном в последние два десятилетия его жизни.       

Столь дорогие ему, впитанные с детства американские идеалы поздний Твен развенчивает как наивные поэтические иллюзии.

 Вместо вымечтанного молодым Твеном общества равноправия и справедливости пришел корыстный «позолоченный век» – так сам писатель назвал  время спекуляций и афер, чудовищной коррупции и растущих имперских амбиций. И вот его твердое убеждение – нет и не было никакого, им самим когда-то воспетого, американского прогресса: «Шестьдесят лет тому назад «оптимист» и «дурак» не были символами. Вот вам величайший переворот – больший, чем произвела наука и техника. Бóльших изменений за шестьдесят лет не происходило с сотворения мира».

Много разочарований, нравственных и социальных потрясений, много жизненных катастроф должно было произойти, чтобы прирожденный оптимист под старость с презрением высмеивал «эту жалкую жизнь, бессмысленную Вселенную, жестокий и низкий род человеческий, всю эту нелепую смехотворную канитель».

Он все еще шутит

К счастью, старый мизантроп, находясь в глубокой депрессии, все еще любил пошутить. Мне по душе его мудрое высказывание об обожаемых мною кошках: «Изо всех божьих созданий только одно нельзя силой принудить к повиновению – кошку. Если бы можно было скрестить человека с кошкой, это улучшило бы людскую породу. Но повредило кошкам». И, конечно, его знаменитая фраза в ответ на посвященный ему некролог в «Нью-Йорк джорнел»: «Слухи  о моей смерти сильно преувеличены». И как бы ни менялся со временем смех Марка Твена – от  комедийного буйства до резкой сатиры, писатель убежден, что владеет оружием чудотворным: «Ни одно божество, ни одна религия не выдерживает насмешки. Церковь, аристократия, монархия, живущие надувательством, встретившись с насмешкой лицом к лицу, – умирают».

Марк Твен негодующий

И вот нынче цельная версия «Автобиографии Марка Твена», выдержав столетний мораторий, проходит проверку временем. Дождется ли Твен посмертно, как он предсказывал, своего массового – из неведомого ему XXI века – читателя? Несомненно.

Отдельные версии автобиографии издавались и раньше, но в них Марк Твен был укрощен, урезан, нейтрализован – нигде не прорывалась его неистовая, безостановочная страсть. Страсть, ярость и гнев. Такого – обличающего, исступленного, негодующего – Марка Твена читатели встретили впервые. А главным цензором по сути была дочь писателя Клара, дожившая до 1962 года и с наилучшими намерениями – оберегая пристойный имидж Марка Твена – немилосердно изуродовавшая рукопись своего знаменитого отца. 

Резкая критика Твеном американской интервенции на Кубу и Филиппины, к примеру, была хорошо известна еще при его жизни. Но только нецензурованная автобиография дает понять, как непримирим и страстен был его протест, как близко к сердцу принимал он, как личное несчастье, войны своей страны. С гневом и горечью повествуя о нападении на туземные племена на Филиппинах, Твен называет американских солдат «нашими убийцами в мундирах», для которых убийство «шестисот беспомощных и безоружных дикарей… было чем-то вроде долгого и удачного пикника, где всего и дел-то, как сидеть с комфортом и палить в этих жалких людишек и воображать письма, которые они напишут домой восхищенным семьям, и упиваться без конца своей славой и отвагой».

Что и говорить – в новом сочинении Марка Твена встречаются такие  крутые и бескомпромиссные замечания, что – будь они сказаны теперь – они бы, вероятно, заставили иных читателей усомниться в патриотизме этого самого американского из американских писателей.

Марк Твен также непримирим и беспощаден к плутократам и уолл-стритовским заправилам своего времени, которые – так он считает – уничтожили врожденную щедрость американцев, подменив ее жадностью и эгоизмом. «Весь мир убежден, что старший Рокфеллер стоит миллиард долларов, – едко замечает Твен. – Однако он платит налоги с двух с половиной миллионов».

Звучит ультрасовременно, стоит на место Рокфеллера поставить нынешнего мультимиллиардера имярек.

Марк Твен бранится, умиляется, шутит

Разумеется, не только гнев, страсть и обида ведут в бешеном темпе эту ругачую автобиографию. Да, Марк Твен любит побраниться в своей книге, считая своим прямым долгом расквитаться и свести счеты с нелюбезными ему людьми. Особенно досталось графине, владелице виллы, на которой Марк Твен проживал с семейством во Флоренции в 1904 году. Писатель так и кипит гневом и обидой, честя ее нещадно как «психопатку, злобную, злокачественную, злопамятную, дико мстительную, жадюгу, скупердяйку, сквалыгу, сквернословку, грубую, вульгарную, похабную, неистовую куражницу снаружи, а в душе – жалкую трусиху». Что и говорить – круто разделался Твен с ненавистной графиней, да еще и на сто лет вперед!

А вот главка под названием «В деревне». Это прозрачная, лирическая, слегка сентиментальная, удивительной чистоты и словесной утонченности проза. Твен вспоминает свое идиллическое детство, проведенное на миссурийской ферме дяди, размышляет о рабстве и о рабе, с которого он списал своего Джима в «Гекльберри Финне», и предлагает почти прустовское  размышление о памяти и воспоминаниях, но только вместо прустовской «мадленки» у Твена толчком, пускающим память в долгий путь, служат арбуз и кленовый сок.

И как ни огорчен или сердит бывает Твен в автобиографии, его неизменный комический талант рассыпает веселье, смех и шутки почти на каждой странице. Вот он вспоминает, как был приглашен в Белый дом на официальный обед и как его жена Оливия, которая оставалась дома, строго внушала, чтоб он не надевал свои зимние галоши. В Белом доме Твен отыскивает Первую леди Френсис Кливлэнд, и заставляет ее расписаться на карточке под словами «Он их не надел».

Таким новым и неузнаваемым предстает Марк Твен перед нами, его далекими потомками.

Вот я и говорю: знакомый незнакомец.