«Вам придется проехать с нами. Вы поймите, это не наше решение»
Эта история наделала много шума: казалось, зачем было оставлять в камере пенсионерку, которой и вменялась-то всего лишь навсего административная статья?
Корреспонденты «Новой» разыскали Анну Феликсовну Борзенко и поговорили с ней о жизни, о свободе и страхе, а также о той ночи в одиночной камере ОВД «Коньково».
Высокий, тощий пес с выступающими ребрами и грустными глазами выходит нас встретить у двери. Он в памперсах, едва передвигает лапами, поскальзывается и падает. Ему 15 лет. Его зовут Гавриил — Гаврик, и это его Анна Феликсовна в тот день не смогла оставить одного дома.
Давным-давно его принес с улицы младший сын Сергей.
– Сережа привел Гаврика на завязочке, какой цветы перевязывают. Он всегда просил купить собаку. Я такое решение приняла (которое Сережке не сообщила), что, конечно, покупать не буду, но, если он сам приведет, я не выгоню. Ему ничего об этом не сказала. И он привел.
Анна Феликсовна садится на корточки, чтобы сфотографироваться с псом: «Давайте мы посмотрим друг на друга». Но тот от камеры прячется. Лижет ей руку.
Анна Феликсовна совсем не похожа на школьную учительницу. Она просит называть ее по имени, без отчества — разрешала это даже ученикам. Но я упрямо зову ее именно Анной Феликсовной.
Стать.
В лицее № 1553, где она работала с 2004 года, французский она преподавала факультативом — «трудно справлялась с классом». Сейчас она дает частные уроки онлайн.
Стриженные «под мальчика» седые волосы, серо-голубые глаза, лазурного цвета сережки капелькой, кольцо в форме рыбы — символ христианства.
Интеллигентская московская квартира: персикового цвета стены, приглушенный свет, старые черные буфеты, скрипящий паркет, бесчисленные книжные шкафы. На стенах — картины, подаренные друзьями: масляные пейзажи Коктебеля, чей-то портрет, зарисовка храма. На кухне — фотографии большой семьи: у Анны и ее мужа Владимира шестеро детей и много внуков.
— Вы родились в Москве, — говорит она мне, даже не спрашивая — утверждая.
— Это видно?
— Слышно. Это же профессиональное.
Весело рассказывает про жизнь: про учебу в легендарной 12-й «французской» спецшколе на Арбате, про то, как в иняз не пропустили на дневное из-за «пятого пункта», про то, как крестилась и как встретила отца Александра Меня: «Он стал моим духовным отцом. Он был совершенно невероятным».
Отец Александр венчал ее с мужем, крестил четверых их детей.
Тогда, в позднесоветское время, быть верующим было «немножко модно»: «А сейчас это не круто. Сейчас люди этого стесняются. Я не стесняюсь».
Говорим и про работу. Рабочий день начинается вечером — занятия давно перекочевали в онлайн. А после уроков — непременные зум-встречи «Веры и света» — это группа людей с ментальными особенностями, их друзей и родителей. «Вы меня останавливайте, я могу разговаривать про это вечно», — предупреждает она. И рассказывает: общины-поселения «Ковчег» и движение «Вера и свет» появились во Франции в 1960–1970 годы, а в 1990-м движение пришло в Россию. В нормальные, допандемийные, времена члены общины встречаются, устраивают ярмарки, где продают всякие поделки, а на вырученные деньги отправляются в поездки за границу.
«Мы очень-очень открыты ко всем. Да, мы молимся, но ты можешь не молиться, если не хочешь. Но у нас очень весело. Надо вас как-нибудь пригласить, когда начнем собираться».
Анна Феликсовна не помнит, в какой момент вдруг решила выходить на митинги. «Я узнала о них не сразу, потому что живу так, по касательной. Но как только узнала — пошла». И ходит на них одна: отчасти это позиция, отчасти — осторожность.
— Во-первых, чтобы отвечать только за себя и чтобы за меня никто не отвечал. Во-вторых, ты на митинг идешь не за компанию, потусоваться, а потому, что для тебя это важное дело. И последнее — я просто безумно рассеянный человек. Мне важно быть на стреме, смотреть, что происходит, потому что я заболтаюсь, как с вами сейчас, и не обращу внимание на что-то важное.
Анна Феликсовна выходила и на январские митинги в поддержку Навального, и на последний, 21 апреля. В тот день в Москве почти не было задержаний, акция прошла удивительно мирно.
Через несколько дней, 26 апреля, к ней пришли двое, мужчина и женщина в форме.
— И говорят: «Камеры вас заметили». Я говорю: «И что?» — «Вам придется проехать с нами. Вы поймите, это не наше решение». Поскольку я тоже доброжелательная, я говорю: «Извините, у меня сковорода горит, руки все в муке. И пса не могу оставить одного».
Они пообещали прийти через час-два: «Пока вы утрясете ваши дела». Анна Феликсовна утрясла дела и отправилась к подруге лепить керамику.
На следующий день полицейские пришли снова. Договорились, что Анна Феликсовна с адвокатом сама подойдет в ОВД.
— Я человек вообще не тревожный, — говорит она. — Даже когда мы в полиции сидели, я шутила. У меня вообще не было мысли, что меня могут оставить. Ну старая баба, чего с меня взять, отпустят.
В отделении им с адвокатом показали видео, где, предположительно, Анна Феликсовна идет по городу с другими людьми. Видео длилось 43 секунды. Потом ей предъявили часть 6.1 статьи 20.2 КоАП (участие в несогласованной акции, повлекшее помехи транспорту) — эта статья предполагает до 15 суток ареста. И оставили на ночь.
«Сказали снять шнурки. Сказали снять крест: это колющий предмет. Я говорю: вы чего, ребята, я рожала с крестом, я никогда не сниму его. Но забрали. Тогда я нарисовала крест на руке. Потом обшмонали меня, разве только ягодицы не раздвигали.
Сфотографировали [в профиль и анфас]. Именно в этих ракурсах! У меня стоит Мандельштам перед глазами — и не только Мандельштам. Столько людей загнулись в лагерях — а меня на ночь оставили. Ну что это вообще? Ерунда».
Анна Феликсовна провела ночь в одиночной камере: «11,5 моих шага вдоль и 2,5 поперек. И шконки эти. Я только от полиции узнала, что такое шконка. Называла ее шпонкой почему-то».
На следующее утро, в 10.30, должен был состояться суд. Но до заседания даже не дошло. Судья вернул дело в полицию из-за ошибок в протоколе. Арестантку отпустили — аккурат в Чистый четверг.
Я спрашиваю Анну Феликсовну, что она делала в ту ночь в камере. Она молчит, а потом тихо, серьезно говорит:
— Страстная неделя была. Я молилась. Читала Евангелие, сын мне привез. Евангелие и Молитвослов. Еще я попросила привезти книжку, которую сейчас читаю — «Записки нетрезвого человека». Это Александр Володин. Потом я вспомнила, как мне кажется, вообще всех. Молилась за них. Понимала, что люди переживают очень за меня. Но когда ты находишься уже внутри ситуации, то это не страшно. Люди писали: ужас-ужас. Нет, не ужас. И вот еще важная такая вещь. Дело в том, что Соня, моя младшая, родилась в 1999 году и умерла в 2001-м. Она заболела на Страстную неделю и умерла на Пасху. Вот тогда мне было очень страшно. Вот тогда было ужасно. А в ОВД — нет, не страшно совсем.
Карина Орлова: Как-то Чулпан Хаматову спросили в интервью: неужели Северная Корея лучше революции? Лучше, уверенно ответила Чулпан.
Прошло несколько лет, Северная Корея в России благополучно наступила весной 2021-го (в том числе благодаря усилиям доверенных лиц нашего православного Ким Ир Сена, таких как Хаматова).
Сама Чулпан уехала в Латвию, подальше от Северной Кореи и поближе к тем, кто под угрозой революции Северной Кореи у себя в стране как раз не допускает.
Чулпан уехала, а порядочные люди в России остались. Ученый Кудрявцев, умерший в тюрьме. Адвокат Иван Павлов. Другие ученые, адвокаты, сотрудники ФБК. Любовь Соболь. Алексей Навальный. Все они расплачиваются на то, что посмели не желать Северной Кореи для страны, а с комфортом уехать, как Чулпан, не смогли.
Комментариев нет:
Отправить комментарий