Пусть будет евреем
Наверно, нет большего самоистязания, чем сесть в мягкое кресло, удобно откинуться, вытянув ноги, расслабиться и… вспомнить некоторые собственные поступки. Не очень умные, а порой и не очень порядочные. Которые были в жизни у каждого. Мой приятель Виктор Шильман - не сторонник мазохизма, но эту историю вспоминает часто. Может быть, потому, что даже самые неприятные вещи теряют остроту из-за давности. А может, исходя из логики древних: "Сказал и облегчил душу".
Сын Виктора Семен родился в начале семидесятых. Когда Виктору было слегка за 30. Шильман работал учителем в музыкальной школе. Более того, педагогика было его хобби. Поэтому задолго до первого Семиного крика готовился он обрушить на голову новорожденного новейшие достижения по всестороннему, гармоническому развитию личности. И вообще, твердо намеревался сделать его жизнь радостной и удивительной.
Только одно, казалось Виктору, могло разрушить эти планы. Запись в пятой графе. Которая хотя и не помешала Шильману учиться в хорошем вузе, но все время заставляла напрягаться. Брать барьеры. Короче, помнить, что у него, как выразился вполне интеллигентно выглядевший научный секретарь одного педагогического института, куда он пришел поступать в аспирантуру, "неблагоприятная генетическая информация".
Особенно расстроился Виктор, когда примерно в это время стал раз в неделю по совместительству вести музыкальные кружки в обычной средней школе. Его поразил уровень детского антисемитизма. На каждом шагу: "Что ты по-еврейски пишешь, ходишь, говоришь и т. п.". Оказывается, "по-еврейски", то есть плохо, можно было играть в волейбол, шахматы (в шахматы!). Даже завязывать ботинки. Само слово "еврей" было для школьников ругательством.
- Почему не любишь евреев? - спросил он у симпатичного, всегда приветливого мальчика из четвертого класса, который обозвал евреем соседа по парте.
- Как вы не понимаете? - удивился тот наивности Виктора. - Евреи плохие.
Сказано было с такой убежденностью, что было ясно: мальчик повторял слова людей для него самых авторитетных. Папы и мамы. Тут возражать бесполезно.
Один раз ученики младших классов, в основном девочки, с которыми Шильман занимался пением, нашли среди текстов песен старую анкету, где стояла его национальность. Они зашептались, смущенные и даже ошеломленные открытием. Девочки к Виктору хорошо относились. Очень хорошо. И эти отношения явно не укладывались в их твердые представления о евреях. Положение спасла одна второклассница. Она подошла, взяла Шильмана за руку, повернула лицом к шепчущимся девчонкам и громко сказала:
- Он не виноват! Это его родители!
Так был найден компромисс.
Явно стимулировал детские настроения порядок, когда в конце классного журнала в обязательном порядке записывалась национальность учеников. Журнал часто оставался во время перемены на столе. Ученики заглядывали и узнавали, кто есть кто. Племянница Виктора, которая училась в первом классе, прибежала домой в слезах:
- Хочу быть русской. Со мной не хотят сидеть: "Ты еврейка".
Позже девочку пришлось перевести в другую школу.
Короче, с самого рождения сына у Шильмана появилась идея фикс. Чтобы в конце журнала у Сени, как у всех нормальных детей, стояла запись "русский". В голову приходили сумасшедшие фантазии. Одна невероятнее другой. Достать химическое средство, которым можно было бы незаметно вывести национальность в паспорте. Написать письмо Брежневу. Или еще лучше в Организацию Объединенных Наций. Пойти работать в школу, где будет учиться сын, и договориться с учительницей. Приходили, естественно, и мысли об эмиграции.
Идея завладела Виктором. Он думал о том, как осуществить ее, целыми днями. Во сне Шильман видел кошмары: целый класс гоняется за сыном с криком "Жид!". Бьет его. И только одна девочка пытается защитить: "Он не виноват. Это его родители!"
К счастью, был знакомый, который выручал в трудных случаях. Евгений Апштейн. Этот человек мог все. Одежда, питание, лекарства, квартиры, машины. Все что угодно… Лет тридцати пяти. Небольшого роста. Одетый в импортное, значит, по понятиям того времени, шикарно. Согласно годами отработанным привычке, Евгений назначал встречу всегда в одном и том же месте. Около ресторана "Метрополь". По его выражению, "у "Метрополика". Потом шли к станции метро "Дзержинская". Причем по дороге Евгений о делах не говорил, а поддерживал вполне светскую беседу. Про общих знакомых, музыку (он любил запрещенный в то время джаз), о чем-то еще. Только на станции, отыскав свободную скамейку, всемогущий знакомый Виктора, как у себя в кабинете, приглашал садиться, смотрел на часы, как бы показывая, что время ограничено, и коротко бросал: "Слушаю". Слушал внимательно. Не перебивая. Иногда доставал шикарную, в золоченом переплете записную книжку и делал какие-то пометки. Женя не задавал вопросов. Не давал советов. Выслушав до конца, задумывался: "Это будет стоить". И называл сумму. Невозможных дел для него не существовало. Были суммы, которые не каждый мог заплатить.
Шильман не стал расписывать подробности. Евгений был еврей и знал ситуацию не хуже него.
- Понимаешь, старик, - он впервые делился своими планами и немного волновался. - Работаю сейчас в обычной школе. Всякого насмотрелся. Хочу Сенечку записать русским.
Апштейн никак не прокомментировал слова Виктора. Он написал несколько слов в записной книжке и вырвал листок:
- Адрес ЗАГСа. В Подмосковье. Электричкой с Казанского. Спросишь Нину Лисичкину. Скажешь - от Евгения. С ней договоришься о цене, а меня устроит стольник.
Через несколько дней (подошли школьные каникулы) Виктор сходил с электрички в подмосковном городке. Легко нашел двухэтажное обшарпанное здание, на котором среди других вывесок значилась привычная нашему слуху абракадабра: ЗАГС - запись актов гражданского состояния. На первой же двери табличка - зам. директора Лисичкина Н. С. Народу было много, но у этой двери почему-то никого. Постучал. Тишина. Приоткрыл дверь. Женщина лет тридцати, миловидная, хорошо одетая, мельком взглянула на Виктора и, продолжая писать, сказала скучным голосом, видимо, в сотый раз:
- Сегодня неприемный день. Там написано.
- Я от Евгения, - неуверенно пробормотал Виктор.
Женщина взглянула еще раз:
- Проходите. Садитесь.
Виктор присел.
- Слушаю вас, - Нина продолжала писать.
Шильман молчал. Обычно находчивый в слове, он не знал, что сказать. Странно. Никто на него не обращал внимания. Кругом была обычная, казенная обстановка. А он волновался, как в студенческие годы перед игрой на экзамене или концерте. Что скажет он этой русской женщине? Не будет ли она в душе злорадствовать и смеяться над ним? Господи, какое унижение! Появилось желание встать и уйти. Но страх за сына был сильней.
- Слушаю вас, - повторила Нина. Она, наконец, перестала писать и посмотрела на Виктора.
- Ра-а ботаю учителем в школе, - при сильном волнении Шильман начинал заикаться, - и ви-ижу, как детей еврейской национальности обзывают. И да-аже бьют. Хочу за-аписать сына русским.
Лицо Нины оставалось невозмутимым.
- Национальность стоит только в паспорте. Мы паспорта не выдаем.
- Зна-аю, - возразил Виктор. - В шко-оле указывают национальность по свидетельству о рождении.
Нина помолчала. Зачем-то стала рыться в бумагах:
- Ладно! Мой девиз - живи сама и давай жить другим! 500 ре устроит?
Возвращался Виктор с новенькой, хрустящей корочкой. Уже сидя в электричке, перечитал. Мать, Шильман Ася Аркадьевна, - русская. Он добился чего хотел. Прислушался к себе. Радости не было…
Шли годы. Подошло время записывать Сеню в школу. В этот день снова непонятное, как тогда в ЗАГСе, волнение охватило Виктора. Он нашел спрятанное в укромное место свидетельство. По дороге Сеня болтал без умолку:
- Учительница сердитая?
- Нет. Вовсе нет.
- А если двойку получишь, из школы исключат?
- Если много двоек, то могут и исключить.
- А уроков много задают? Когда окончу школу, пойду работать пожарником. Правда хорошая работа? Спишь целый день. А когда пожар, тебя показывают по телевизору.
В школе Сеня бойко прочитал отрывок из сказки.
- Какой умненький мальчик, - сказала молоденькая, симпатичная учительница и погладила его по голове. - Ваше свидетельство о рождении, пожалуйста.
Виктор полез во внутренний карман, где лежало свидетельство. Нащупал. Но что-то мешало достать его. Что-то мешало. Виктор замялся. Стал заикаться, делать ненужные движения:
- И-и-звините. За-а-был. - И обратился к Сене, - Подожди. Я сейчас.
Бежал домой быстро. Сталкиваясь с прохожими. Не видя дороги. Его словно лихорадило. Встретившийся по дороге приятель удивленно окликнул: "Виктор, что с тобой?" Он не остановился. Жены, к счастью, дома не было. Шильман нашел настоящее свидетельство. Побежал обратно…
Домой шли медленно. Долго. Сеня делился школьными впечатлениями:
- Совсем не страшно. Учительница добрая. Она сказала: "Ты молодец, мушечка". Что такое мушечка? И смеялся: "Там была девочка. Она считает: один, два, четыре, восемь". Сеня рассказывал и рассказывал.
Источник: "МАСТЕРСКАЯ"
Комментариев нет:
Отправить комментарий