В руках у Фараона. Леон Фейхтвангер в СССР

Опубликовано: 10.05.2021

Тридцатые годы в Европе были трагическим временем, когда угроза германского тоталитаризма казалась страшнее угрозы тоталитаризма сталинского. Леволиберальная европейская интеллигенция, воспитанная на идеалах Великой Французской Революции (liberte, fraternite, egalite) надеялась на то, что сталинские «татары», раздавив Гитлера, «отойдут к своим пустыням», оставив Европу либералам. Не удивительно, что, оказавшись между Сциллой и Харибдой – Гитлером и Сталиным, прогрессивная интеллигенция питала большие иллюзии относительно последнего.

Хотя многие европейские интеллектуалы искренне симпатизировали СССР и хотели посмотреть на социализм в действии, поддержка Советского Союза со стороны западных «попутчиков» не была спонтанной. Чтобы ею заручиться, Советский Союз развернул активную пропагандистскую компанию по привлечению западной интеллигенции, и обязанности по ее проведению были возложены, среди прочего, на небольшие «культурные» организации, созданные именно с этой целью: Международное объединение революционных писателей (МОРП), Всесоюзное Общество культурных связей с заграницей (ВОКС) и Иностранную комиссию Президиума Союза советских писателей. МОРП, тесно связанный с Коминтерном, оказался неэффективным, и в 1935 году его закрыли, в то время как ВОКС постепенно приобрел монополию в работе по связям с западной интеллигенцией, поскольку эта организация предназначалась для привлечения на сторону СССР не коммунистов, а «попутчиков».

В 1934 году во главе ВОКСА был поставлен Александр Аросев, бывший дипломат, имевший богатый опыт общения с европейцами и превративший гостеприимство ВОКСА в настоящую индустрию. В случаях, когда приходилось иметь дело с выдающимися интеллектуалами, разрабатывались индивидуальные планы – в них учитывались личные интересы каждого посетителя. «Знатным иностранцам», как их называл Аросев, предлагались роскошные гостиничные номера, экскурсионные туры и поездки по стране. Гостей принимали члены советского правительства и чествовали советские собратья-интеллигенты. Литературные произведения этих «попутчиков» переводились на русский язык и издавались сотнями тысяч экземпляров. Их приглашали на встречи с советскими читателями, где они могли пообщаться с многочисленными поклонниками. Перед тем, как уехать из Советского Союза, зарубежные гости обычно давали благодарные интервью.1 Труды зарубежных авторов ценились сталинским режимом высоко. За разрешение на публикацию пяти томов его собрания сочинений Андр Жид получил 1500 валютных рублей (обменный курс, естественно, устанавливал Сталин), столько же – Генрих Манн, 1800 – Леон Фейхтвангер.

Иностранную комиссию Союза писателей вплоть до своего ареста возглавлял лучший советский журналист Михаил Кольцов. Большую роль в деятельности комиссии играл Аплетин, замещавший Кольцова во время пребывания последнего в Испании. Аплетин посылал поздравительные открытки и подарки иностранным писателям и устраивал публикации их работ в Советском Союзе.

С начала тридцатых годов в СССР начали издавать будущего нобелевского лауреата Андре Жида, публично повернувшегося тогда в сторону советского социализма, и даже выпустили четыре тома его сочинений (пятый не успели напечатать, его набор рассыпали в конце 1936 года). Когда Жид примкнул к антифашистам, его стали усиленно зазывать в Советский Союз. Инициатором приезда властителя дум был Михаил Кольцов, которому помогал в то время Илья Эренбург, полпред советской культуры во Франции.

Андре Жид и его окружение были шокированы и приведены в смятение советским законом 1934 года против гомосексуализма; став попутчиком большевиков, Жид надеялся, что коммунизм принесет всем страждущим сексуальное освобождение и хотел поставить вопрос о правах сексуальных меньшинств перед Сталиным. О намерениях Жида вспоминал Эренбург: «Незадолго до своей поездки в Советский Союз он пригласил меня к себе: “Меня, наверно, примет Сталин. Я решил поставить перед ним вопрос об отношении к моим единомышленникам. Хотя я знал особенности Жида, я не сразу понял, о чем он собирается говорить Сталину. Он объяснил…Я едва удержался от улыбки; стал его вежливо отговаривать, но он стоял на своем”».2 Однако приглашения в Кремль не последовало. Возможно, зная нетрадиционную сексуальную ориентацию Жида, Сталин не хотел ставить точки над I, чтобы не вызвать нежелательного резонанса среди европейских интеллектуалов.

Андре Жид был очень разочарован, и по приезде во Францию написал травелог «Возвращение из СССР», где представил критические замечания о поездке. Жид написал немало добрых слов о людях, которых он встретил, но его осторожная критика вызвала волну негодования в советской прессе. Книгу писателя предали шельмованию, а все его труды в СССР запретили. Неоднозначно восприняли «Возвращение из СССР» и во Франции: книгу критиковал Ромен Ролан, не осталась в долгу и газета «Юманите».Тогда писатель ответил своим критикам в более резкой форме – очерком «Поправки к моему «Возвращению в СССР», изданном в июне 1937 года, после которого французский дипломат Гастон Бержери назвал Жида новым союзником Франко и обвинил его в фашизме.

Уже после публикации первой книги Андре Жида на организатора кампании по приглашению писателя в СССР Михаила Кольцова легла опасная тень. Советский пропагандистский проект надо было срочно реанимировать, и Кольцов решил пригласить в Страну Советов Леона Фейхтвангера, видного немецкого писателя-антифашиста еврейского происхождения, в надежде на то, что поскольку тот уж точно не на стороне Гитлера, то наверняка поддержит Сталина.

Леон Фейхтвангер, писатель всемирно известный благодаря своим романам «Еврей Зюсс», «Успех» и «Иудейская война», узнал о приходе Гитлера к власти, когда был в Соединенных Штатах с серией лекций. Вскоре после этого нацисты разграбили его дом и сожгли публично его книги; Фейхтвангера лишили докторской степени, гражданства и конфисковали его собственность. После возвращения из Соединенных Штатов писатель поселился в столице немецкой эмиграции – городке Санари-сюр-Мер на юге Франции.

Советы начали ухаживать за Фейхтвангером еще во время Парижского конгресса писателей в 1935 году, а через год он вместе с Брехтом и Бределем возглавил издание немецкого журнала “Das Wort” («Слово»), который должен был стать представительным органом Народного фронта. Об административной и финансовой стороне этого проекта позаботился специальный корреспондент «Правды», посланник в Испании и глава Иностранной комиссии Союза советских писателей Михаил Кольцов, а контакты с редакцией “Das Wort” поддерживала подруга Кольцова Мария Остен. Кольцов пригласил Фейхтвангера и поручил своему заместителю Аплетину обратиться в ЦК ВКП (б) с просьбой, чтобы ему было оказано исключительное внимание, примерно, как и Андре Жиду, что и было исполнено.

Приехав в Москву в декабре 1936-го, Фейхтвангер оказался звездой культурной сцены той зимы. Он вел переговоры с театрами, кинематографистами, издателями, встречался с деятелями культуры и политиками, давал интервью, посещал приемы и читательские конференции. Он был все время занят, так что у него почти не было времени на город и его жизнь или на собственные исследования3.2019

Сталинский аппарат дезинформации работал превосходно: западных гостей умело изолировали от крестьянства, концлагерей и просто от контактов с недостаточно лояльными советской власти коллегами (так, Фейхтвангеру было отказано во встрече с Пильняком и Пастернаком). В эту систему обмана входили и беседы с вождем, и открытые политические процессы, о чем не стоит забывать. Кроме того, Фейхтвангер и сопровождавшая его подруга Ева Херман не знали русского языка, и всецело зависели от переводчиков – сотрудников ВОКСА, в то время как среди избранного окружения Жида находились Пьер Эрбар и Джеф Ласт – коммунисты, знавшие советскую жизнь, а также Жак Шифрин, для которого русский язык был родным.

Фейхтвангер имел аудиенцию у Сталина 8 января 1937 года. Кроме писателя на встрече со Сталиным присутствовали переводчик Борис Таль и заведующий отдела печати НКИД Миронов. Согласно записи в тетради по приему посетителей, Фейхтвангер пробыл там 40 минут, Таль 2 часа 45 минут и Миронов 3,5 часа.

Вот как высказался по поводу этой аудиенции Эренбург: «Сталин, видимо, умел обворожить собеседника… Фейхтвангер считал себя скептиком, стреляным воробьем. Сталин, наверно, про себя посмеивался, говоря Фейхтвангеру, как ему неприятно, что повсюду красуются его портреты. А стреляный воробей поверил».4

Так ли это? Неужели поверил? Почему же тогда в беседе с родственницей в Праге5 по дороге во Францию Фейхтвангер сказал, что отдает себе отчет в том, что видел потемкинские деревни?

После визита в СССР Фейхтвангер написал травелог «Москва 1937», который бросил тень на его репутацию и до сих пор считается классической апологетикой сталинизма. Книга дает поистине удручающую картину московской жизни. Очереди везде, от туалетов в тесных коммуналках, до магазинов, где время от времени «выбрасывают» тот или иной дефицит; изнуренные и усталые лица людей, невозможность купить никакие книги, кроме Маркса, Ленина и провозглашенного советским идолом Пушкина. Цензура, отсутствие свободы слова. Правда, такие невеселые картины перемешаны с оптимистическими заявлениями в духе «я знаю саду цвесть». Это дает основание многим считать содержащуюся в книге критику советской действительности за ловкий прием хитрого профессионала, не желавшего выглядеть перед западным читателем в виде уж слишком откровенного апологета советской системы. Осмелюсь все-таки не согласиться с такой интерпретацией. Дело в том, что поскольку оптимистические заявления в книге не опираются ни на какую реальность, читатель может их вынести за скобки без ущерба для последовательности повествования. И тогда получится совсем другая книга. Это как в шифрованном сообщении, написанном симпатическими чернилами, которые выступают наружу, стоит только его подогреть.

Известно, что в первоначальном варианте текста «плохого» было еще больше, однако дело «исправил» Михаил Кольцов. После провала проекта «Андре Жид» травелог Фейхвангера должен был спасти его от неминуемой статьи и/или смертного приговора. Из шифровки Кольцова Сталину: «…Фейхтвангер несколькими телеграммами потребовал встречи со мной. Я остановлюсь у него по пути в Испанию»6. Визит Кольцова в Санари-Сюр-Мер 21–23 мая 1937 года поэтично описан автором в «Испанском дневнике», где за кадром осталось главное: Кольцову удалось убедить Фейхтвангера значительно переработать рукопись будущей книги «Москва 1937», особенно раздел о Троцком.

Прощаясь с Кольцовым, Фейхтвангер, который в то время работал над завершением трилогии об Иосифе, пошутил: «Веселее писать о развалинах иерусалимской крепости, зная, что в наши дни люди штурмуют стены фашистского Алькасара».

– Они еще не заработали себе «стенного венца».

– Он будет у вас у всех.

Какая странная шутка! Еврей Фейхтвангер здесь сравнивает испанских республиканцев, штурмующих фашистский Алькасар, с римлянами, осаждающими Иерусалим, а образованный Кольцов своим замечанием о стенном венке, который в римской армии давали тому, кто первый взойдет на стену неприятельской крепости, уточняет, что не ослышался, подхватывает разговор и пересказывает его советскому читателю… Как говорил Шолом-Алейхем, – умному мигнуть, а глупому палкой по голове стукнуть…

Книга была издана в Амстердаме в июне 1937 года, а в СССР ее перевод вышел в ноябре того же года тиражом в 200000 экземпляров.

*************

В последнее время в печати широкое распространение получил слух о том, Фейхтвангер принял от Сталина дорогой подарок, который должен был отработать, – старинные инкунабулы. Эту версию впервые выдвинул американский и российский культуролог Владимир Паперный в эссе «Вера и правда: Андре Жид и Лион Фейхтвангер в Москве», опубликованном в 2003 году в журнале «Неприкосновенный запас». Цитирую:

«Есть некоторые свидетельства, что мотивы, по которым Фейхтвангер стал апологетом Сталина, тоже носили материальный характер. Литературовед Марк Поляков рассказал мне о своем дальнем родственнике, Германе Чайковском. В 1937 году тот служил в НКВД и был приставлен к Фейхтвангеру как переводчик. «Не спускай с него глаз, – была дана ему инструкция, – и записывай всех, с кем он встречается». Через три дня начальник вызвал Чайковского и сказал: «Все. Можешь за ним больше не следить. Еще две-три инкунабулы, и он наш».

Инкунабулами… называют книги, напечатанные до конца XV века, сразу после изобретения книгопечатания. Ценность их исключительно высока. Фейхтвангер же, как известно, был фанатичным библиофилом. Похоже, что подлинность подаренных ему в Москве инкунабул помогла ему поверить в подлинность сталинских процессов». Впрочем, далее Паперный прибавляет: «Даже если предположить, что эта история абсолютно достоверна (оснований сомневаться в ее достоверности у меня нет), она явно не исчерпывает всех мотивов поведения Фейхтвангера».

Итак, восьмидесятипятилетний Марк Поляков в 2001 году пересказывает Паперному сообщение Чайковского, сделанное им почти сорок лет назад, о том, что он слышал от своего начальника в 1937 году. Герман Маркович Чайковский в 1937 году был младшим лейтенантом госбезопасности (это звание соответствовало старшему лейтенанту РККА), то есть занимал далеко не самый высокий пост. Биография его лаконична: родился в Николаеве в 1909 году, на работе в органах госбезопасности с 1930 по 1950 годы, полковник7. Имел две медали: «За победу над Германией» и «За победу над Японией». В феврале 1953 года, перед самой смертью Сталина, арестован, освобожден в мае того же года. О дальнейшей судьбе Чайковского архивы умалчивают. В англоязычной версии статьи о Леоне Фейхвангере8 Владимир Паперный упоминает о том, что Герман Чайковский был арестован в 1952-х (?) и провел некоторое время в Гулаге. «Когда Поляков встретился с ним в шестидесятых, после того как Чайковский освободился из лагерей, последний выглядел потрепанным и больным, потерявшим как свои импозантные манеры, так и зубы и волосы. Чайковский был очень рад видеть Полякова и настоял на том, чтобы рассказать ему историю Фейхтвангера. Он тоже хотел сказать правду».

История эта, опирающаяся на несколько пересказов, отстоящих друг от друга на десятки лет, доверия не вызывает. Она сильно смахивает на бахвальство разочарованного в жизни офицера КГБ в стиле покойного Судоплатова, хвалившегося в своих мемуарах о том, что ему удалось завербовать всех американских ученых-атомщиков. Известно, что за Фейхтвангером хорошо приглядывали, и никакие дары не дали бы бдительным чекистам основания ослабить слежку за «знатным туристом». Казалось бы, если человек продался, то следить за ним нужно еще пристальней. И кто же из начальства мог поделиться такой информацией с младшим лейтенантом Чайковским?

Я связалась с ведущим исследователем творчества Фейхтвангера, профессором университета Рура (Бохум) Анне Хартман, которая подтвердила, что нигде не обнаружено информации о подарке Фейхтвангеру Сталиным старинных инкунабул. Цитирую отрывок из письма профессора Хартман:

“I have not found any evidence for the assumption that he was bribed with valuable incunabula. The attempt to “buy” him, if one wants to use that term, was rather indirect: in the form of royalties, high fees and editions, etc. The matter is more complicated. Neither the strategies of the hosts nor Feuchtwanger’s reactions and motives can be reduced to a simple denominator.”

Визит Фейхтвангера в Москву оброс множеством домыслов, не имеющих под собой никаких веских доказательств. История, приведенная Паперным, напоминает опубликованные на сайте троцкистов заметки резидента советской разведки, невозвращенца Игнатия Рейсса о Фейхтвангере9, составленные на основе слухов, циркулировавших в Москве в начале 1937 года. Цитирую: «Рассказывают, что разговор между ними (Сталиным и Фейхтвангером – Е.Ц.) “был тяжелый”. Сталин был бледен, путался, изворачивался. Беседа произвела угнетающее впечатление на присутствующих. Когда Фейхтвангер выходил из дверей сталинского кабинета, на лице его было написано нескрываемое отвращение». Этот эпизод записан со слов жены Рейсса Эльзы Порецкой10, которая на аудиенции не присутствовала, а пересказала то, чем поделился с ней чекист Альфред Федин, якобы приглашенный к Сталину в качестве переводчика. Эльза Порецкая утверждала, что Андре Жид отказался от чести быть принятым Сталиным, в том время как на самом деле он ждал этого приглашения, но так его и не получил. Ничем не подтверждается и версия Порецкой о том, что у Фейхтвангера были две встречи со Сталиным, на одной из которых он, якобы, согласился писать апологию Московского процесса в обмен на сохранение жизни Радеку и другим обвиняемым-евреям.

В тексте Рейсса упоминается о том, что он был в Еврейском Театре на спектакле «Король Лир» в одно время с Фейхтвангером, но это не соответствует действительности, поскольку зимой 1937 года Игнатий Рейсс в Москву не приезжал. На спектакле присутствовала его жена Эльза Порецкая, которая «случайно» села по соседству с Фейхтвангерами. В своих мемуарах Порецкая называет фамилию спутницы писателя – Херман, которую «случайный» человек с улицы знать не мог.

Подруга Фейхтвангера, художница Ева Херман имела связи с Коминтерном, но, похоже, поняла, что к чему. Вот что писала Херман одному из друзей по возвращении из СССР: «Россия? Объективно – да, субъективно – да и нет». Больше Ева в СССР не возвращалась и дни свои закончила в Санта Барбаре.

Ева Херман, 1926. Фото Альфреда Штиглица. NGA.

Дора Каравкина, приставленная к Фейхтвангеру переводчица из ВОКСа, регулярно докладывала о каждом шаге писателя своему шефу Аросеву, от которого информация шла непосредственно к генеральному комиссару государственной безопасности Ежову, а от него напрямую Сталину.11 У чекистов уже был печальный опыт с французским писателем Андре Жидом, и иметь неприятности от Сталина не хотелось никому. В одном из донесений руководству Каравкина говорит о том, что «в высказываниях Фейхтвангера сквозила его неудовлетворенность теми ответами на волновавшие его вопросы о демократии, о свободе слова и печати в СССР, которые он получил в беседе с советскими людьми. Так, например, Фейхтвангер говорил: «…вообще у меня такое впечатление (я об этом не говорю открыто и не буду говорить за границей), что у Вас нет свободы слова и печати…. Мне сказали, что во всех пьесах к ХХ-ой годовщине Октябрьской революции должны быть СТАЛИН и ЛЕНИН. А я хочу, допустим, писать о французской революции…. Здесь у Вас не спорят об основных вопросах, например, об идеализме и материализме, о надклассовости интеллигенции, и т.п. Какая же это демократия?»12 Как видно, Фейхтвангер не был наивным простаком, он все понимал (о чем есть свидетельство Бабеля), но ради высокой цели пошел на сделку с совестью, и стал орудием сталинской пропагандистской машины.

Разумеется, травелог «Москва 1937» не делает писателю чести, но все не так просто: у него были читатели в СССР, по достоинству оценившие критику советского строя. Жданову доносили, что драматург Погодин был глубоко оскорблен содержанием книги и потому написал очерк «Товарищ Сталин». В том же отчете упоминалось, что книга вызвала большое сочувствие у некоторых тружеников пера из Союза писателей, поскольку «автор смог сказать то, что им было запрещено».13

В книге слишком открыто обсуждалось западное неприятие судебных процессов, и даже имевшаяся там критика Троцкого нарушала заговор молчания о маховике Большого террора.

Вот, например, какую характеристику Сталина вкладывает Фейхтвангер в уста его противников: «Ясно, что Сталин, обуреваемый чувствами неполноценности, властолюбия и безграничной жаждой мести, хочет отомстить всем, кто его когда-либо оскорбил, и устранить тех, кто в каком-либо отношении может стать опасным».

Даже если такие мнения отвергаются как злостные разговоры и клевета, они все равно возникают. Фейхтвангер, можно сказать, подавил свой скептицизм, столь явный во время его пребывания в Москве, но проникший в более глубокие слои текста. Поэтому не удивительно, что книгу писателя не одобряли в верхах и не популяризировали, и вскоре это издание исчезло из советских книжных магазинов и библиотек.

«Историю нельзя подчистить ластиком», – говорил Леон Фейхтвангер, но сам же и прибег к жесткой цензуре при работе над травелогом. То, как понимал Фейхтвангер победу разума в СССР, напоминало утопии Мора и Кампанеллы, и его искусственные аргументы не выдерживали критики. В итоге книга потерпела фиаско, не произведя ожидаемого эффекта ни на Западе, ни в СССР (в сегодняшней России ее апологет – печально известная партия КПРФ). Травелог не принес пользы никому, за исключением, быть может, Михаила Кольцова, арест которого, благодаря правкам Фейхтвангера о Троцком, был отложен на год. Ни провальный визит Андре Жида, ни амбивалентный текст Фейхтвангера, даже после корректировок содержавший, по мнению Сталина, «ряд ошибок и неправильных оценок», не были забыты отцом народов. Михаила Кольцова арестовали 13 декабря 1938 года; он был обвинен в троцкистской деятельности и приговорен к расстрелу. Казнен 2 февраля 1940 года, реабилитирован в 1954-ом.

Книга «Москва 1937» нанесла большой урон репутации Фейхтвангера, но он за все расплатился сполна: после начала второй мировой войны писателя интернировали дважды, он был узником концлагеря в Милле, где испытал все тяготы лишений, выпавших на долю заключенных. С помощью американских друзей, к которым обратилась жена Леона Фейхтвангера Марта, ему удалось бежать из лагеря, покинуть Францию и уехать в Америку. В Новом Свете Марта и Леон поддержали большое количество немецких евреев и антифашистов посредством аффидевитов и пожертвований, причем зачастую немецкие беженцы даже не знали, от кого им идет эта помощь.

На вилле «Аврора», в одном из красивейших мест Южной Калифорнии – Pacific Palisade – прожил Фейхтвангер последние 16 лет своей жизни и написал почти все свои лучшие вещи: «Братья Лаутензак», «Лисы в виноградник», «Гойя, или Тяжкий путь познания», «Мудрость чудака», «Испанскую балладу». Фейхтвангер доживал свою жизнь иммигрантом: немецкого гражданства его лишили нацисты, а в американском отказали чиновники, считавшие писателя просталинским интеллектуалом. Последнее прошение на получение гражданства Фейхтвангер подал в декабре 58-го – за неделю до смерти. И гражданство было даровано – на следующий день после его кончины, 22 декабря 1958 года.

Два западных интеллектуала – Жид и Фейхтвангер, вошли в историю как большие писатели, но была одна арена, где оба потерпели неудачу, – арена международной политики. И Фейхтвангер, и Жид увидели примерно одни и те же недостатки советской системы, но Жид трактовал их как отход от идеалов, провозглашенных революцией (которую он принимал), а Фейхтвангер пытался вписать их в искусственную утопическую концепцию будущего, как явления временныe и преходящиe, что было изначально неверно. Ни один из гостей Сталина не ожидал того шквала критики, который обрушится на них по возвращении из Советского Союза, в результате, помимо статей в советских газетах, Фейхтвангер написал «Москву 1937», а Жид – «Поправки к «Возвращению из СССР». Не стоит сбрасывать со счетов и то, что статус обоих писателей во Франции был не одинаков: по возвращению на родину Жиду не угрожало ровным счетом ничего, а Фейхтвангер был беженцем, человеком без гражданства, знавшим, что такое фашизм, и что можно ожидать немецкому еврею от Гитлера.

Андре Жид годы оккупации Франции прожил в Тунисе. Он написал еще несколько романов, получил в 1947-м Нобелевскую премию по литературе, опубликовал свои дневники. Распространено мнение, что Жид был человеком порядочным, глубоко религиозным и строгим поборником морали. А каким он он остался в воспоминаниях современников? По свидетельству Ильи Эренбурга, считавшего Жида блистательным стилистом, писателем с большой эрудицией, в Европе в период между двумя мировыми войнами его позиционировали как учителя, как совесть эпохи, чуть ли не пророка.

Однако Эренбург вспоминает, что в 1934 году Роже Мартен дю Гар после беседы с Жидом записал: «Какая неосторожность придавать столько значения присоединению человека, который по своей природе не годен для твердых убеждений, который всегда не там, где, казалось, он твердо осел накануне! Несмотря на искреннюю добрую волю, я сильно опасаюсь, что вскоре его новые друзья в нем разочаруются…».14 Мартен дю Гар хорошо знал своего коллегу, а коммунисты не увидели, насколько обращение Жида эфемерно и временно.

В Записных книжках Андре Жида из московских событий его поездки упоминаются: визит к Пастернаку, два обеда с Бабелем, встреча с Эйзенштейном. Про его обед у Бабеля стало известно из отчета осведомителя НКВД от 5 июля 1936 года, написанного после разговора с женой Бабеля Антониной Пирожковой, с которой осведомитель был хорошо знаком. Как раз в то время Пирожкова начала изучать французский, и ей показалось, что Жид во время обеда восхищался тем, что делается в СССР, на что Бабель ей сказал: «Вы не верьте этому восхищению. Он хитрый, как черт. Еще не известно, что он напишет, когда вернется домой. Его не так легко провести. Горький по сравнению с ним сельский пономарь. Он <Жид> по возвращении во Францию может выкинуть какую-нибудь дьявольскую штуку».15

Жид действительно хорошо понимал людей и ситуацию, в Москве он застал процесс над сподвижниками Зиновьева и Каменева, и настроение к концу поездки у него было не самое радостное. Сталин не удостоил Андре Жида специальным приемом, не было ни газетных фотографий, как у Роллана, а потом Фейхтвангера, ни сообщений в прессе, как у Барбюса; по-видимому, НКВД донесло о настроениях и высказываниях писателя и его сопровождения.

13 июля 1937 года философ Николай Бердяев писал А. Жиду: «Пишу Вам, чтобы выразить свое восхищение Вашим мужеством, Вашей искренностью, Вашей преданностью истине. Все эти качества открылись мне при чтении грустных страниц Ваших публикаций об СССР. Я был уверен, что Вы увидите всю правду. Вы сумели посмотреть на все открытыми глазами…»16

Клеймо «предателя» было поставлено в СССР на Андре Жиде надолго. Первым, кто еще в хрущевскую оттепель написал в СССР о нем по-человечески, был Илья Эренбург, посвятивший А. Жиду главу в мемуарах «Люди, годы, жизнь». Отдавая должное таланту писателя, Эренбург упрекал его в предательстве и конформизме: «При жизни он опубликовал дневники первых военных лет. Есть там страшные страницы; 5 сентября 1940 года, вскоре после оккупации гитлеровцами Франции, он писал: “Приспособиться к вчерашнему врагу не трусость, а мудрость… Тот, кто сопротивляется неизбежному, попадает в западню; зачем биться о решетки клетки?” Три недели спустя он себя утешал: «Если завтра, чего я опасаюсь, нас лишат свободы мысли или, по меньшей мере, свободы выражения мысли, я постараюсь себя убедить, что искусство, мысль потеряют от этого меньше, чем от чрезмерной свободы. Угнетение не может принизить лучших; что касается остальных, то это несущественно. Да здравствует подавленная мысль!»17. В каком-то смысле политика, как и литература была для него источником самопознания.

Кто знает, может быть, Сталин чувствовал, что, прими он в июне 1936-го Андре Жида, ему удалось бы его обольстить, и книга «Возвращение из СССР» стала бы несколько иной. И, конечно, он помнил о предупреждении Кольцова: отказ в приеме глубоко заденет Жида (вспомнил, вероятно, когда все же решил Кольцова уничтожить). Так или иначе, во время визита Леона Фейхтвангера в СССР Сталин его принял и перевод книги «Москва 1937» в СССР издали. Не исключено, что после подписания пакта Молотова-Риббентропа Сталин мог выдать писателя Гитлеру, окажись Фейхтвангер в зоне досягаемости отца народов.

Из тех, кто принимал в Фейхтвангера в Москве, уцелели немногие. Среди них Дора Каравкина, которая впоследствии переводила Гофмана, Гессе и Фенимора Купера, прожила долгую жизнь и скончалась в 1977-oм, и литературный критик и партийный функционер Михаил Аплетин, который, дожив до девяносто шести лет, умер в 1981-ом.

Александр Аросев и Борис Таль были расстреляны в 1938 году, о судьбе Кольцова уже упоминалось, Бабеля расстреляли в 1940 году, а Марию Остен в 1941-ом. Московский ГОСЕТ, где Фейхтвангер видел «Короля Лира», был разгромлен в 1949 году; а Соломона Михоэлса, исполнявшего главную роль в этой пьесе, убили в 1948-ом.

Елена Цвелик

1 https://www.australianmosaic.com.au/stern-book/2/

2 Илья Эренбург, «Люди, годы, жизнь».

3 Anne Hartmann, Between Vision and Supervision. Lion Feuchtwanger in Moscow, 1937, Helsinki, 2019.

4 Илья Эренбург, «Люди, годы, жизнь».

5 https://lionfeuchtwanger.de/2017/12/19/1454/

6 РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 214. Л. 67–68. Входящая шифротелеграмма СШО НКИД.

7 http://nkvd.memo.ru/index.php/Чайковский,_Герман_Маркович

8 https://cdclv.unlv.edu/archives/ncs/paperny_moscow.htm

9 https://www.1917.com/Marxism/Trotsky/BO/BO_No_60-61/BO-0540.html

10 http://militera.lib.ru/memo/russian/poretskya_ek/01.html

11 https://lionfeuchtwanger.de/wp-content/uploads/2013/02/moscow-1937-interpreters-story.pdf

12 https://echo.msk.ru/blog/emiliya_dementsova/2374231-echo/

13 http://docs.historyrussia.org/ru/nodes/191324#mode/inspect/page/2/zoom/4: Заявление редактора «Литературной газеты» О. С. Войтинской А. А. Жданову о положении в ССП СССР.

14 Илья Эренбург, «Люди, годы, жизнь».

15 https://www.alexanderyakovlev.org/almanah/inside/almanah-doc/58251

16 Диалог писателей. Из истории русско-французских культурных связей XX века. 1920–1970. М.: ИМЛИ РАН, 2002.

17 Илья Эренбург, «Люди, годы, жизнь».