Юрий Солодкин: Гаон
… когда я проходил после удачного эксперимента через вестибюль Института, а там у нас всегда негромко играла классическая музыка, и слышал моего любимого Бетховена, то вдруг осознавал, что удачный эксперимент — это земное, а льющаяся музыка — это небесное, вселенское, божественное.
Гаон
Юрий Солодкин
С.В. Скуркович
Он родился в местечке под Вильно в декабре 1922 года. По семейному преданию, услышанному от матери, они были потомками Виленского Гаона, одного из выдающихся духовных авторитетов ортодоксального иудаизма. Гаон в переводе с иврита означает гений. Не знаю, был или не был на самом деле знаменитый раввин его предком, но Семён Владимирович с гордостью показал мне портрет Гаона, висящий у него в кабинете. Сам он никогда не был религиозным человеком, но со временем удостоился газетной публикации, озаглавленной «Гений среди нас», что в обратном переводе на иврит прозвучало бы, как «Гаон среди нас». Однако до этого «со временем» был долгий путь, полный удивительных событий и свершений.
Семья, в которой родился Семён Скуркович, едва сводила концы с концами. Шесть детей мал мала меньше, мать, с утра до вечера хлопотавшая по дому, и отец — сельский счетовод, получавший мизерную зарплату. Жили впроголодь, и когда представилась возможность по вызову родственника эмигрировать из буржуазной Литвы в новую страну под названием СССР, сулившую всем обездоленным счастливую жизнь, семья, ни минуты не раздумывая, переехала в Москву. Ютились в одной комнате в коммунальной квартире. Семён вспоминает, как в раннем детстве всё время хотелось есть. Он подружился с соседским мальчишкой, и его мать иногда угощала супом худющего приятеля своего сына. Вкус этого супа Семён помнит всю жизнь и признаётся, что ничего более вкусного никогда не ел.
Нужда заставила отдать Семёна и его старшего брата в детский дом.
— Это был еврейский детский дом, — сказал Семён Владимирович, на что я с недоверием отреагировал:
— Как еврейский? Неужели детей делили на евреев и неевреев?
— Не то, чтобы делили, но …
И дальше я услышал удивительную историю подмосковной Малаховки. Отмена черты оседлости, гражданская война и жилищные трудности в Москве вызвали волну еврейского переселения в Подмосковье. Уникальное еврейское местечко образовалось в Малаховке, и там в 1919 году была организована трудовая школа-колония для беспризорных еврейских детей. Некоторое время в Малаховке жил Марк Шагал и преподавал рисование в школе-колонии. Об этом времени он вспоминает в книге «Моя жизнь»:
«Несчастные дети, сироты, забитые, запуганные погромами, ослеплённые сверканием ножей, которыми резали их родителей, и вот их-то я учил живописи».
Таких детей оказалось довольно много, и для них выделили дополнительно в самой Москве старинный особняк, брошенный хозяевами после революции. В этом детском доме и оказался Семён Скуркович со старшим братом.
В большой гостиной, в которой играли дети, стоял рояль. Шестилетний Семён подошёл к нему, поднял крышку и начал нажимать на чёрно-белые клавиши. Звуки заворожили его. Каждая клавиша звучала по своему, а некоторая их последовательность напоминала мелодии слышанных песен. Семён каждую свободную минуту бежал к роялю. Не зная нот, не имея представления о диезах и бемолях, Семён подбирал музыку, которую слышал. Пальцы послушно перебирали клавиши, а дети и воспитатели с изумлением слушали знакомые мелодии в исполнении малыша-самоучки. А малыш мог часами завороженно слушать фортепианные концерты великих композиторов. Особенно его восхищала музыка Бетховена, любовь к которой он сохранил на всю жизнь. В семь лет, вспоминает Семён Владимирович, он играл по слуху отрывки из Первого концерта Бетховена для фортепиано с оркестром.
Три года Семён пробыл в детском доме, о котором у него сохранились самые тёплые воспоминания. Дети не были окружены ежеминутной опекой и значительную часть времени были предоставлены сами себе. Хочешь — можешь бежать к роялю, а хочешь — можешь с другими пацанами лихо прокатиться на буфере трамвая. И то и другое он делал с удовольствием.
В детском доме были, в основном, еврейские дети, и их нередко водили на спектакли в ГОСЕТ — Государственный Еврейский Театр. Эти посещения врезались в мальчишескую память на всю жизнь. После спектакля к детям выходил сам Михоэлс и беседовал с ними. Ему представили талантливого малыша. Великий актёр взял его на колени и спросил, кем он хочет быть. Малыш растерялся. «Музыкантом?» — помог ему Михоэлс. «Да!» — выпалил малыш, и Михоэлс, вспоминает Семён, что-то ещё сказал про открытые перед ним все дороги и пожелал исполнения его мечты.
Семья потихоньку обустраивалась. Отец теперь назывался не счетоводом, а бухгалтером. Мать тоже окончила бухгалтерские курсы и начала работать. Они забрали детей из детского дома. Семён к этому времени уже приобрёл устойчивую репутацию музыкального вундеркинда. Он выступал на всех детских праздниках. Однажды его пригласили в Радиокомитет, где он играл в какой-то музыкальной передаче. Редактором этой передачи оказалась ученица Елены Фабиановны Гнесиной, известной пианистки и не менее известного педагога, одной из сестёр Гнесиных, основавших знаменитое музыкальное училище. У редактора возникло желание показать одарённого мальчика, которому ещё не было восьми, своему педагогу, и они, предварительно договорившись, отправились на встречу.
Елена Фабиановна сыграла небольшой пассаж и попросила Семёна повторить сыгранное. Тот без труда повторил со всеми интонациями, которые услышал. «Неплохо, — скупо похвалила педагог. — А попробуй повторить ещё такую композицию», — и она сыграла более сложную и длинную музыкальную пьесу. И её Семён повторил, продемонстрировав не только удивительную музыкальную память, но и технику исполнения, которой его никто не обучал. Талант был несомненный, и Елена Фабиановна сказала, что мальчика необходимо учить музыке, что у него есть все данные, чтобы стать выдающимся музыкантом. Сказать легко, но дома у них не было и быть не могло инструмента, а в школу надо ездить на двух трамваях с пересадкой. Родителям пришлось смириться с тем, что нет возможности обучать сына у знаменитого педагога. Но в музыкальную школу неподалёку от дома он поступил и приходил туда не только на занятия, но и просто поиграть для души на школьном пианино, в чём ему, спасибо большое, не отказывали. А когда семья, наконец, смогла взять напрокат пианино с небольшой помесячной оплатой, счастью мальчика не было предела.
Завод, на котором работали родители Семёна, имел свой клуб с различными кружками художественной самодеятельности. Семёна, о музыкальных способностях которого было хорошо известно, часто включали в концертные программы. Он исполнял популярную музыку на фортепьяно и радовался бурным аплодисментам зала. Память сохранила, как в клубе в связи с каким-то событием принимали Председателя ВЦИК М. И. Калинина, и Семён сыграл для высокого гостя «Интернационал», чем умилил до слёз «всесоюзного старосту».
Был в клубе духовой оркестр. Семёну почти в шутку предложили, не хочет ли он научиться играть на трубе. Семён попробовал. Ему понравилось, и он довольно быстро освоил трубу, став полноправным оркестрантом. Он не только играл туш при вручении наград и марши на демонстрациях, но и участвовал с оркестром в похоронных процессиях, за что получал небольшую плату. Подрабатывал он также в соседнем кинотеатре, куда его приглашали в качестве тапёра, когда демонстрировали немые фильмы. Заработок, хоть и небольшой, был всегда кстати в их семье с хронической нехваткой денег.
Наступила пора решать, куда пойти учиться после школы. Казалось бы, явные музыкальные способности, какие могут быть сомнения! Очень хотелось самому сочинять музыку, стать композитором. Но у Семёна была ещё одна мечта.
Однажды в журнале «Пионер» он прочитал популярную статью об ожоговой болезни. В ней говорилось о том, что после ожога в коже возникают ядовитые вещества — токсины, от которых, если ожоги значительные, человек погибает. И у Семёна возникает честолюбивое желание найти, когда вырастет, способ лечения ожогов, победить токсины и заслужить благодарность всего человечества. Это желание не исчезло к моменту окончания средней школы. Некоторое время Семён колебался в выборе между музыкой и медициной. Но в итоге юное дарование самонадеянно решило, что композитором, не обучаясь специально, стать можно, а вот врачом наверняка нет. И Семён поступает во Второй Московский медицинский институт.
Учился он неистово и отлично успевал по всем предметам. Началась война. К зиме немцы были под Москвой. В свободное от учёбы время студенты-медики работали санитарами в больницах и госпиталях, куда непрерывным потоком везли раненых с передовой на подступах к Москве. Кроме того, они ещё подключались к борьбе с зажигательными бомбами, которые в большом количестве летели с немецких самолётов. Семён Скуркович в этой борьбе настолько отличился, что получил свою первую, а потому очень дорогую для него, боевую награду — медаль «За оборону Москвы». Семён был очевидцем незабываемого военного парада на Красной Площади 7 ноября 1941 года. Спать приходилось урывками. После бессонных ночей нужны были неимоверные усилия, чтобы не заснуть на лекциях. В 1943 году, закончив учёбу по ускоренной программе, они получили дипломы врачей и были отправлены на фронт.
Семён в звании лейтенанта медицинской службы получил назначение старшим врачом 366-го танкового полка 3-его Украинского фронта. «Старшим врачом» звучало условностью, поскольку в ПМП (передвижном медицинском пункте) он был единственным врачом, и в его подчинении было несколько санитаров. Вместе со своим полком медики сражались на передовой. Санитары, как солдаты, погибали от пуль и снарядов противника. Семён вспоминает жуткую картину гибели его санитара Идриса Бибикова, убитого прямым попаданием немецкой болванки в живот.
В ПМП раненым оказывали первую помощь и отправляли в медсанбат, находящийся вдали от боевых действий, для последующего лечения. Семён знал, что в таком медсанбате под Сталинградом в армии генерала Василия Чуйкова служит врачом его старшая сестра. А в стрелковой дивизии сражается его младший брат, сержант, который, забегая вперёд, вернётся домой с двумя орденами Славы, многими медалями и с перебитыми автоматной очередью ногами.
Рассказывая о войне, Семён Владимирович никогда не забывал о своих фронтовых друзьях — о смелом и весёлом командире автоматчиков Лёне Литинецком, одессите, с которым они переписывались после войны, и о добродушном красавце-танкисте Купервасере, погибшем в танковом бою незадолго до победы над ненавистным врагом.
Я обратил внимание на то, что обе фамилии еврейские, и спросил, случайно ли это? В ответ Семён Владимирович сказал, что на войне не было деления по национальному признаку. Все были по одну сторону баррикады, и всех объединяла непримиримая ненависть к фашистам. То, что именно евреи оказались его друзьями, говорит только о том, что их было не так мало в боевых частях. Они знали о многочисленных гетто, о тотальном уничтожении евреев на захваченных территориях. Многие потеряли своих родных и близких, и чувство праведного возмездия не оставляло их.
Однажды Семён уговорил, отваги было через край, чтобы его взяли с собой в атаку. Ему выдали автомат (по должности ему полагался только пистолет), и он вместе с другими автоматчиками, сопровождавшими танки, ринулся в бой. Из боя вышел целым и невредимым, даже получил за этот бой орден Красной Звезды, но при этом и строгий нагоняй от командира полка за непозволительную самодеятельность. Как можно бросить ПМП? А раненые?
В танковом полку к Семёну в ПМП после каждого боя приносили обожжённых танкистов. Они выскакивали, если успевали, из горящих машин, объятые пламенем, и катались по земле, пытаясь затушить огонь. Они дико кричали от боли. Прикосновение к обгоревшей коже приводило к болевому шоку. Обгоревшие лица вызывали глубочайшее сострадание, а он бессилен был им помочь. Семён помнил, как в далёком детстве он мечтал найти способ лечения ожогов. Эта мечта привела его в медицину. Теперь она становилась осознанной целью. Он уже врач и многое понимает, но придётся подождать, когда кончится война.
А что музыка? Оставила ли она, наконец, врача Семёна Скурковича в покое?
— Музыка не оставляла меня ни на минуту, — признаётся он. — В голове постоянно звучали какие-то мелодии, услышанные или вдруг возникшие как бы сами по себе.
— По ходу наступления, — продолжает вспоминать Семён, — мы часто останавливались в домах, где был рояль или пианино. Про моё умение играть всем было известно, и меня тут же тащили к инструменту. Набивался полный дом, и я часами играл, импровизировал, аккомпанировал нестройному хору голосов, поющему полюбившиеся песни. Мои друзья Гоша Беленький и Миша Вилькин написали стихи, а я музыку нашей полковой песни «Гвардейское знамя».
При упоминании имени Гоши, Георгия Борисовича Беленького, глаза Семёна Владимировича стали излучать какое-то особое тепло, которое обычно возникает при очень дорогих воспоминаниях.
— Я должен рассказать вам о нём. Он мой одногодок. Закончил, как я, 2-ой Медицинский. На фронте был врачом. Дважды ранен, второй раз тяжело. Опять же, как я, из фронтовых наград больше всего гордился орденом Красной Звезды. После войны стал доктором медицинских наук, профессором. Его отец был расстрелян в 1937-ом, а Гошу по той же 58-ой статье арестовали в 1950-ом. После пяти лагерных лет он был реабилитирован и вернулся в Москву. Умер он рано, не дожив до пятидесяти.
Гоша был не только талантливый врач и учёный, но ещё и талантливый писатель. Его повесть и рассказы вышли в издательстве «Советский Писатель», а издательство «Искусство» опубликовало его драму «Три долгих дня», которая успешно шла на сцене МХАТа им. М. Горького. Это вам не баран чихнул! — улыбнулся Семён Владимирович. –
Гошу приняли в члены Союза писателей СССР, что было очень почётно.
Но вряд ли я стал бы вам всё это рассказывать, — продолжает Семён Владимирович, — если бы не тот круг общения, который у меня возник благодаря Гоше. Мы собирались дружеской компанией, выпивали, закусывали, говорили на самые разные темы. Это было время хрущёвской оттепели. Говорить можно было откровенно, не боясь. В нашей компании были известные драматурги Эмиль Брагинский и Александр Володин, часто наезжавший в Москву из тогда ещё Ленинграда. Для меня общение с ними было университетом культуры.
Тут Семён Владимирович начинает с энтузиазмом рассказывать о Володине и Брагинском, но я мягко его останавливаю, сказав, что оба драматурга — широко известные личности, что ему повезло и можно только позавидовать такому общению, но у нас речь не о них, а о его жизни и судьбе.
— Давайте вернёмся к вашей замечательной истории.
— А на чём мы остановились в нашей замечательной истории? — вторит шутливо Семён Владимирович.
— На том, что Вы написали музыку полковой песни на слова Гоши и Миши.
— Так вот, сейчас, вспоминая об этом на 92-ом году жизни, мне очевидно, что и слова и музыка очень примитивны, но в то время они отражали наши мысли и чувства.
Пожелтевший листок фронтовой газеты со словами песни, как память о прошлом, сохранился в бумагах Семёна Владимировича, и он протянул его мне:
— Можете прочитать, но не судите строго.
Песня начиналась со строк:
Мы стояли насмерть за страну родную,
По приказу Сталина мы в атаку шли.
Не дожидаясь, пока я дочитаю до конца, Семён Владимирович пояснил:
— У немецких солдат на ременных бляхах было написано «С нами Бог!», а в наши головы было впечатано «С нами Сталин!» Вера — это не единственная, но главная составляющая победы. Безоговорочная вера удесятиряет силы, избавляет от страха собственной гибели, делает смерть героической.
Я напомнил Семёну Владимировичу строчки, поразившие меня в далёкой юности своей гениальной простотой:
Мы так вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
— Да, это так. Поэта забудут, а строчки эти останутся. Они исчерпывающе отражают десятки лет нашей истории.
Заканчивалась песня на мажорной ноте словами о светлом послевоенном будущем:
На своих знамёнах мы несём народам
Счастье и свободу, дружбу и любовь.
Отгремят, промчатся огневые годы,
Солнце мирной жизни засияет вновь.
Как эти слова были созвучны мыслям и надеждам однополчан! Песню пели, и Семён был этому по-авторски рад.
Дважды Скуркович был ранен. Первый раз — на австро-венгерской границе. Снаряд разорвался рядом с ним. Его нашли на краю воронки, без сознания, присыпанного жуткой смесью земли и крови. Санитары отложили его в кучку убитых. Но тут неподалёку оказались два ангела-спасителя в лице двух офицеров. Один был украинец, другой русский.
— Дывысь-ка, у нього ще кров бижить струмком.
— Слушай, так если мёртвый, кровь вроде бы не должна бежать.
Контузия была тяжелейшей, но обошлось без серьёзных ран. Подлечившись в госпитале, Семён вернулся в свой полк.
Второе ранение случилось под Веной. На этот раз пуля пробила мягкие ткани бедра, не задев кость. Повезло! Даже госпиталь не понадобился. Несколько перевязок, немного похромал — и всё.
Военврач Семён Скуркович получил, кроме упомянутого ордена Красной Звезды, ещё орден Отечественной войны 2 степени. К медали за оборону Москвы прибавились медали за освобождение Белграда, за взятие Будапешта и Вены и, наконец, долгожданная медаль за победу над Германией.
После окончания войны Семён уже в чине капитана медицинской службы почти два года прослужил в оккупационных войсках в румынском городе Констанца.
— И можете себе представить, в послевоенной Румынии чуть было не погиб. То и дело случались покушения на советских офицеров. Однажды прохожу мимо многоэтажного дома, и к моим ногам падает сверху здоровенное бревно. То ли ангел-хранитель замедлил мой шаг, то ли отклонил полёт бревна чуть в сторону. В любом случае вечная ему благодарность.
В 1947 году капитан Скуркович демобилизовался и вернулся в Москву, имея удостоверение инвалида войны. Москва произвела на него тяжелейшее впечатление. Она ещё не оправилась от войны. Пенсии, которую он получил по инвалидности, едва хватало на полуголодное существование. Ему было трудно понять, почему в побеждённой Румынии люди жили лучше, чем в победившей России.
Ещё не устроившись на работу, он решил написать письмо знаменитому композитору Сергею Прокофьеву. Музыка всегда в нём звучала. Он записывал её с надеждой, что его музыку оценят профессионалы. И вот он пишет письмо признанному музыкальному авторитету, вкладывает в это письмо ноты сочинённой им скрипичной пьесы и с наивностью, свойственной творчески одарённым людям, ждёт ответа маэстро с оценкой своего «шедевра».
Случилось почти невероятное, и знаменитый композитор не просто ему ответил, а пригласил в гости. В назначенный день и час Семён явился по указанному адресу. Его приветливо встретила девушка, которая по возрасту вполне могла быть дочерью пятидесятилетнего композитора. Её звали Мирра Мендельсон. Только год спустя она станет Миррой Прокофьевой, а пока она преданная до самозабвения спутница в непростой личной жизни композитора.
Мирра провела Семёна в гостиную, где стоял рояль. Сергей Прокофьев встал из-за рояля, поздоровался и предложил Семёну сыграть что-то из его сочинений. Семён сыграл и с нетерпением ждал, что же скажет мастер. А тот, никак не выразив своего отношения, предложил выпить по чашке чая. Мирра пригласила их к столу, на котором уже стояли красивые чайные чашки, а рядом печенье, конфеты и ещё какие-то сладости.
— Угощайтесь, не стесняйтесь, — дружески предложила Мирра, и они оба в ожидании устремили взгляды на Прокофьева.
Прокофьев отечески улыбнулся:
— Что я могу сказать, у вас явный музыкальный талант и вполне обоснованная тяга к сочинительству. А чем занимались до армии?
— Я врач, закончил Второй медицинский.
— Замечательная профессия. Но нельзя быть кем-то и ещё композитором. Это требует полной самоотдачи. Более того, если вы долго не сочиняете музыку, дар сочинительства может ослабеть и даже совсем исчезнуть. Поэтому решайте. Но если выберете музыку, приходите, и я возьму вас в свои ученики.
Очень лестно было Семёну получить высокую оценку всемирно известного композитора, но медицина опять взяла верх. Однако Семён Скуркович не стремится стать практическим врачом. Он хочет заниматься только научно-исследовательской работой, но получить её не так просто. Ещё не определившись, Семён много времени проводит в Медицинской библиотеке, что на Кудринской площади. Он следит за последними новинками в медицине, генерирует собственные идеи, но как найти такое место, где он придётся ко двору со своими идеями?
В большом фойе библиотеки, где на короткий отдых от изучения научной литературы собирались медики, Семён разговорился с молодым хирургом, бывшим фронтовиком, в то время аспирантом, а впоследствии замдиректора Института онкологии Минздрава РСФСР Юрием Грицманом.
— Кстати, его сын Андрей стал не только врачом, но и поэтом. Он живёт в Нью-Йорке, на жизнь зарабатывает как врач, а для души пишет стихи, редактирует и издаёт какой-то поэтический журнал.
— Итак, вы встретились с его отцом, — возвращаю Семёна Владимировича к разговору в фойе библиотеки.
В разговоре Семён поделился, что ищет работу, и новый знакомый сказал, что в Институте гематологии и переливания крови проф. Н. А. Фёдоров ищет молодых и перспективных сотрудников. Семён вспомнил, что этот профессор был ассистентом кафедры, когда Семён, ещё учась в институте, занимался на этой кафедре студенческой научной работой. Семён на всякий случай заручился рекомендацией заведующего кафедрой, проф. Сахарова, который помнил способного и работящего студента Скурковича и сохранил дружеские отношения со своим бывшим ассистентом Фёдоровым.
Проф. Н. А. Фёдоров принял Семёна Скурковича очень тепло. В его лаборатории, прямое следствие войны, трудились, в основном, пожилые женщины. Он нуждался в молодом энергичном сотруднике. И Семён Скуркович начинает работать у него врачом-лаборантом. Зарплата, конечно, одно название, но плюс пенсия по инвалидности и пока отсутствие семьи позволяют относительно сносное существование. Главное — у него теперь интересная и увлекательная работа.
Через короткое время он получает тему кандидатской диссертации. Работает с утра до вечера с полной отдачей и после успешной защиты диссертации в 1950 году становится кандидатом медицинских наук. Интенсивная работа продолжается, и в 1955 году, ему всего 33-ий год, Семён Скуркович завершает работу над докторской диссертацией. Молодой и перспективный доктор наук получает звание профессора, и через некоторое время его группа выделяется из лаборатории проф. Н. А. Фёдорова в самостоятельную лабораторию иммунологии под руководством проф. С. В. Скурковича.
Через много лет известный рентгенолог, проф. Э. Новикова в своей автобиографической книге «Рентген моей жизни» тепло вспомнит «советы молодого, талантливого и очень смелого, искреннего, независимого учёного проф. Скурковича Семёна Владимировича». Один из таких советов последовал от него, когда она подыскивала сотрудника в свою группу: «Сотрудников надо выбирать очень осторожно, узнать всё о них. С женой или мужем можно разойтись, если они не подошли друг другу, а от сотрудника плохого, склочного в условиях советской власти избавиться очень трудно».
Хорошо понимал Семён Владимирович окружающую действительность, в том числе, и то, что для успешной карьеры надо быть членом КПСС. Ему неоднократно предлагали вступить в партию, но каждый раз он искренне и убеждённо объяснял, что очень серьёзно к этому относится и должен ещё работать над собой, чтобы быть достойным. Так и не стал никогда членом КПСС.
Что же это были за научные исследования, в которых Семён Скуркович получил выдающиеся результаты и мировое признание?
Помните вопрос, который мучил Семёна ещё в детстве? Почему при небольших ожогах организм справляется с бедой, а большие обожжённые поверхности кожи приводят к гибели? Есть ли возможность помочь организму в борьбе за жизнь?
Семён Владимирович начинает меня просвещать:
— Охраной нашего здоровья занимается иммунная система. Она производит лимфоциты и некоторые другие клетки, которые циркулируют в крови и готовы сразиться с инфекцией в любом месте организма. Это врождённый иммунитет. После иммунизации антигеном…
— Стоп, — прерываю я, — услышав новое для себя слово «антиген». Не забывайте, Семён Владимирович, что я не иммунолог и не врач, и мои познания в иммунологии носят самый общий характер.
— Поясню. Вы наверняка знаете про микробы, вирусы, грибки, опухолевые клетки. Добавим ещё трансплантанты, которые сейчас сплошь и рядом пересаживают от одних людей к другим. Всё это носители чужеродных для нашего организма веществ, названных антигенами. Попадая в наш организм, они вызывают иммунную реакцию. Если побеждает иммунная система, организм продолжает здравствовать, если нет, увы… Ясно?
— Пока да.
— Тогда продолжаю. После иммунизации чужеродным антигеном победившая иммунная система сохраняет о нём память. Это уже приобретённый иммунитет, и при повторной атаке тем же антигеном иммунная система уже имеет готовые антитела, чтобы отразить атаку без промедления. Болезнь может не возникнуть вообще или будет протекать не так тяжело.
Доктор Скуркович обратил внимание на то, что люди, перенесшие первый ожог, повторный переносят намного легче. Это означает, что после первого ожога возникает приобретённый иммунитет. Кровь уже содержит антитела послеожогового токсина. Если такую кровь использовать для приготовления сыворотки и вводить эту сыворотку больному, впервые получившему сильные ожоги, то следует ожидать лечебный эффект. Клиническая проверка показала, что всё обстоит именно таким образом. Результаты были опубликованы и сразу привлекли внимание. Их повторили во многих ожоговых центрах, и сообщения об этом в медицинских журналах свидетельствовали о высокой эффективности сыворотки Скурковича.
Руководитель лаборатории, проф. Н. А. Фёдоров в 1956 г. полетел в Бостон, США на Всемирный ожоговый конгресс с докладом по иммунотерапии ожогов. У научного сотрудника его лаборатории Семёна Скурковича и вопроса не возникало, почему не он летит на конгресс докладывать результаты своей работы. Молодой, беспартийный да ещё с отягчающей пятой графой в паспорте. Какая может быть заграница, тем более, в США!
Доклад проф. Фёдорова вызвал восторженную реакцию коллег, и Семён Скуркович искренне радовался тому, что о его работе узнали учёные и врачи из разных стран.
Приведём один из ярких примеров успешного использования противоожоговой сыворотки. Семён Владимирович получил из Штатов оттиск статьи с описанием лечения детей, получивших ожоги во время пожара в детском приюте. В статье были фотографии обожжённых детей до и после лечения. Лечебный эффект был убедителен, а ссылка на то, что это достижение советских учёных, вызывала законную гордость.
Сейчас, много лет спустя Семён Владимирович говорит о том, что иммунотерапия ожогов имеет перспективы развития, так как современные методы позволяют выделить ожоговый токсин, на его основе сделать вакцину и иммунизировать пожарных и всех тех, кто подвержен риску получения ожогов. Это значительно уменьшит потребность в антиожоговой сыворотке, получение которой от людей, перенесших ожоги, связано со многими трудностями. Свою работу по иммунотерапии ожогов Семён Владимирович считает незаконченной. Научные исследования должны быть, по его мнению, продолжены. Особенно это актуально в связи с возросшей опасностью лучевых ожогов.
— Исполнилась Ваша детская мечта помочь человечеству в борьбе с ожогами.
— Да, такое ощущение, что это было предначертано судьбой. После этого было много других научных исследований, но наиболее важным считаю создание препарата против стафилококков.
Главная идея всё та же — лекарство должно помогать иммунной системе. Не конкурировать с ней, это безуспешное, а порой и вредное занятие, а именно помогать.
После серьёзных травм и ранений, после сложных хирургических операций, когда организм существенно ослаблен, самую большую опасность для него представляют микробы, называемые стафилококками. Они могут вызвать сепсис, в быту известный, как заражение крови. Процесс лавинообразный, и если его не остановить, летальный исход неизбежен. А остановить можно только быстрой и эффективной помощью иммунной системе. Одно время помогали антибиотики, но зловредные микробы, умеющие приспосабливаться, перестали на них реагировать.
Выдающимся достижением проф. С. В. Скурковича и его сотрудников явилось создание антистафилококковой плазмы и гаммаглобулина (иммуноглобулина).
Идея проста — больному необходимы препараты, приходящие на помощь иммунной системе и целенаправленно уничтожающие стафилококки. Откуда их взять? Произвести их может только сама иммунная система живого организма. Но не заражать же его специально и ставить жизнь под угрозу! Казалось бы, замкнутый круг. Но на то и учёные, чтобы найти выход.
Посеять и вырастить культуру стафилококков нет проблем, но затем её ядовитые и сильно действующие токсины надо удалить. После этого из микробов и токсинов нужно приготовить стафилококковую вакцину и иммунизировать здоровых доноров. В крови доноров вырабатываются защитные вещества — белки гаммаглобулины. Далее из крови доноров выделяются нужные фракции, и препарат готов.
За каждым шагом стоит сложный и тонкий технологический процесс, и доктор Скуркович с коллегами получил несколько авторских свидетельств на способы получения антистафилококкового гаммаглобулина.
Работа по созданию нового средства для борьбы со стафилококками, нечувствительными к антибиотикам, завершилась в начале 60-х, а в конце тех же 60-х в СССР, особенно, в Москве и ряде других городов, вспыхнула настолько сильная эпидемия стафилококковой инфекции, что её назвали «стафилококковой чумой». Нечувствительные к антибиотикам стафилококки свирепствовали в родильных домах и больницах. Умирали новорожденные, летальный исход после операций принял угрожающие размеры. Родильные дома и больницы закрывались одни за другими.
Министр здравоохранения СССР издал приказ об изготовлении препарата Скурковича, но производство раскручивалось очень медленно, а люди умирали и умирали. То и дело самому Семёну Владимировичу приходилось принимать участие в спасении людей, используя наработанные в лаборатории препараты. Особенно он радовался, когда удавалось помочь детям.
Началось победное шествие препарата Скурковича, и тысячи спасённых жизней, и тысячи благодарственных писем. Они до сих пор заслуженно греют душу создателя спасительного средства. Ни одно письмо не осталось без ответа, хотя тут, естественно, не обошлось без помощи секретаря. Семён Владимирович считает, что не ответить было бы неуважением к людям, а этого он никогда не мог себе позволить.
В самой главной советской газете «Правда» появились друг за другом две статьи: «Атакующий микробы» и «Схватка с невидимками» — об успехах лаборатории проф. С.В. Скурковича. В Советском Союзе это означало высшую степень признания. Был снят научно-популярный фильм. О чудодейственном средстве узнала вся страна.
Семён Владимирович вспоминает пятимесячного Толика из Саранска. Профессор Скуркович получил телеграмму-мольбу от его родителей: «Спасите нашего ребёнка!» Малыш погибал от пневмонии, вызванной стафилококковой инфекцией. Антибиотики не помогли. Медицина оказалась бессильна. Родители прилетели с ребёнком в Москву. Его поместили в клинику и тут же сделали инъекцию нового препарата — желтоватой жидкости из пластикового мешочка. Эффект нельзя назвать иначе, чем чудом. На следующий день после инъекции ребёнок, измождённый болезнью, впервые спокойно уснул. Ещё через день он начал улыбаться. Нетрудно представить, какие слова говорили Семёну Владимировичу родители спасённого ребёнка. Для них он был посланцем Бога, дарующим жизнь.
Приведу целиком письмо от 28 декабря 1972 года, которое Семён Владимирович хранит в своих бумагах.
«Уважаемый Семён Владимирович!Маленькая Олеся, её мама и папа, их сослуживцы от всей души благодарят Вас и поздравляют с Новым Годом. Желаем Вам здоровья и новых успехов в Вашей большой и нужной людям работе. Трёхмесячная Олеся Иконникова только благодаря Вам получила право на жизнь.Ещё раз огромное Вам спасибо!»
Под этим письмом 38 (!) подписей. Простые слова, без каких-либо претензий на оригинальность, но искренние, добрые и, в буквальном смысле слова, благо дарят человеку, совершившему чудо исцеления.
А сколько было обращений от сильных мира сего — членов правительства, партийных боссов, генералов разных ведомств. Вспоминает Семён Владимирович, как ему позвонили из Грузии и сказали, что в тяжёлом состоянии его большой друг, министр здравоохранения Илья Шалвович Задгенидзе. Необходима была срочная помощь, и в Москву спецрейсом прилетел самолёт, на котором в Грузию доставили самого Скурковича с его препаратом. Министр был спасён, а Семён Владимирович попал в руки широко известного грузинского гостеприимства. По его признанию, его так никогда и нигде больше не принимали.
Помнит Семён Владимирович, как к нему однажды обратился бывший в то время Первым заместителем Председателя Совета министров СССР Н. А. Тихонов с личной просьбой помочь ребёнку, у которого стафилококковый сепсис. Его родители, которых он хорошо знает, позвонили из Парижа, где находятся в командировке, и умоляют спасти их малыша. «Сделайте всё возможное. Если что-то нужно Вам, обращайтесь, не стесняясь, к моему помощнику», — закончил Первый зам. Семён Владимирович даже запомнил фамилию помощника — Серебряный.
Ребёнок был спасён, а Семён Владимирович по просьбе директора Института, решившего воспользоваться ситуацией, позвонил Серебряному и пожаловался , что очень медленно строится новый корпус их Института. На следующий день по этому поводу было совещание в Моссовете, а ещё через день множество людей и строительных машин заполнило стройплощадку. Очень знакомая картина, когда большинство проблем решают связи и контакты.
Успех безоговорочный. Чувство удовлетворения научными результатами полное. Но жизнь — это не только работа. Говорят, что счастлив тот человек, который утром с удовольствием идёт на работу, а вечером с удовольствием возвращается домой. Семён был таким счастливым человеком.
В 1950 году, после трёхлетнего ухаживания Семён раз и навсегда женился на Мине, враче-вирусологе из Института полиомиэлита. Через год родилась дочь, а ещё через четыре года сын. Оба со временем к радости родителей стали врачами.
И музыка, как бы он ни был занят на работе, продолжала в нём звучать. Вот что он сам говорит об этом:
— С моей точки зрения музыка и наука — это проявления одного и того же интеллекта. Я отношусь к музыке со страстью и любовью, а к науке — с любовью и страстью. Ибо счастье определяется не тем, что ты имеешь, а тем, как ты себя чувствуешь в этом положении. Однажды поделился этим со своей женой — может, лучше стал бы я композитором, писал бы оратории, симфонии, оперы, на которые, казалось, хватило бы сил, и был бы счастлив. И знаете, что мне сказала Мина? «Будь ты музыкантом, жалел бы, что не стал учёным!» Музыка способна лечить души, но не физические недуги. Когда мне удалось спасти от смерти многих людей, я был по-настоящему счастлив, что выбрал медицину.
— Тем не менее, — вспоминает Семён Владимирович, — когда я проходил после удачного эксперимента через вестибюль Института, а там у нас всегда негромко играла классическая музыка, и слышал моего любимого Бетховена, то вдруг осознавал, что удачный эксперимент — это земное, а льющаяся музыка — это небесное, вселенское, божественное.
Комментариев нет:
Отправить комментарий