СИЛЬНЕЕ СТРАХА рассказ

 Законы, даже самые мудрые и справедливые, пишутся не для всех и каждого. В этом и заключается несовершенство любых правил, придуманных человеком.

 13 января 1953года семья  Коганов: папа, мама и дочь Наташа, девица юная и красивая, сидела молча и скорбно за столом, под розовым, матерчатым абажуром с кистями. В молчании скорбном девушка уронила слезу на свежий номер газеты «Правда». Ее недавний ухажер, некто Иванов Сергей, спросил, в чем причина такого горя?

 Наташа вскочила, хотела было унести газету прочь, но передумала и отдала ее Иванову. Сергей присел к столу и внимательно прочел статью: «Убийцы в белых халатах», в которой много нехорошего писалось о народе, к которому принадлежала его невеста.

-         Теперь нас всех убьют, - сказала мама Наташи.

-         Перестань! – крикнул папа. – Здесь есть и русские фамилии.

-         Уходи, - сказала жениху Наташа.

Сергей Иванов не стал с ней спорить. Он молча покинул комнату, где поселилась печаль, но на следующий день, то есть 14 января, поступил весьма странным образом. Ни одному русскому человеку в тот год подобное не могло прийти в голову, а вот Сергею Иванову пришло.

 Заявление он писал в общежитии института, где учился. Писал рано утром, на подоконнике. От окна, плохо заклеенного бумагой, дуло, и ледяные узоры на стекле сказочно преображали свет уличного фонаря.

 « Заявление, - писал студент. – Я, Иванов Сергей Иванович, 1932 года рождения, русский, проживающий по адресу г. Тула, ул. Ворошилова, дом 2, прошу изменить в паспорте мою национальность на еврейскую».

 Он поставил число и красиво расписался. Какие секреты в общаге? Плечи Иванов имел широкие, но они не могли закрыть текст заявления от глаз любопытных. Сосед , подкравшись на цыпочках, прочел написанное, вырвал лист из рук Сергея, и дико завопил, разбудив остальных студентов, крепко и сладко спавших в этой комнате общежития.

-         Мужики! – орал он. – Тронулся Серега! Ну, совсем спятил!

Потом он, увернувшись от Иванова, вскочил на свою койку, прижался к грязной стене и прочел громко, для всех, заявление своего товарища.

 Тихо стало. Друзья смотрели на Сергея - нормального парня, комсомольца  и хорошего товарища, ничего не понимая. А потом все присутствующие почувствовали страх, непонятно почему и откуда взявшийся, будто это они все, коллективно, написали прошение о переводе в другую, еврейскую, национальность. У двоих ребят сразу возникла потребность посетить туалет.

-         Шютка, да? – спросил оставшийся казах  Сакен Наримбетов.

-         Это он из-за той статьи, - сообразил отличник, умница и очкарик Гаврилов Николай. 

-         Сколько дали? – спросил похититель документа,  спрыгнув на пол. - Эти гады все купить могут. Вот и Серегу нашего купили.

 Иванов спорить не стал, но характер проявил. Он боксом занимался с детства, а потому, как на тренировке, спокойно уложил Гаврилова на пол хуком справа, в челюсть. У лежащего забрал свое заявление, влез в рукава худой шинели, напялил на макушку заячий треух, и вышел на свежий воздух.

 Паспортный стол милиции был еще закрыт. Неподалеку от отделения находилось железнодорожное депо. Там Сергей и решил отогреться в обществе своего земляка – вохровца – Баштаева Трофима Денисовича - болезненного человека средних лет.

 В тесной сторожке продохнуть нельзя было от папиросного дыма. Хозяин потянулся и открыл перекошенную, на одной петле, форточку. В помещение струей ворвался холодный воздух, и Сергей Иванов стал под эту струю, чтобы очнуться в прежней решимости совершить то, что он надумал сделать.

  Стрелок охраны  и Сергей относились друг к другу душевно. Отец Иванова погиб на недавней войне, а Баштаев был комиссован по состоянию здоровья. Семьи у вохровца не имелось, а потому он относился к студенту с особой заинтересованностью и теплом.

 Тем не менее, Иванов не стал рассказывать о своей затее. Спор у земляков случился по обычному поводу. Никак не могли они прийти к согласию, какая из городских команд лучше играет в футбол.

 Потом Иванов прикорнул на железной кровати в сторожке Баштаева. Сергей почти всю ночь сочинял свое заявление, а потому сразу же заснул на полуслове. Трофим Денисович укрыл земляка, но при этом из кармана шинели выпало  заявление студента. Вохровец документ прочел, будить Иванова не стал, но бумагу спрятал в карман, и, напялив тулуп, ( пришло время обхода) вышел из сторожки, закрыв за собой двери на висячий замок.

 Примерно через час студент проснулся и сразу же сделал два открытия: во-первых, его обращение в паспортный стол милиции исчезло, а во-вторых, он никак не мог покинуть сторожку, даже через окно, забранное крепкой решеткой. 

  Стук и крики не помогли Иванову, но вскоре вернулся его земляк.

-         Ты чего, зачем? Отдай! – закричал студент.

Баштаев грел руки, прижав их к гофрированному железу печурки. Нагнулся, открыл дверцу и бросил в тлеющие угли заявление Иванова. Бумага охотно и радостно вспыхнула.

-         Давай перекусим, - сказал Трофим Денисович, закашлявшись и снимая с плиты облупленный чайник. – Не сердись, Серый, что запер. Лучше у меня посидеть, чем на зоне.

-         За что? – возмутился Сергей.

-         За глупость, - невозмутимо объяснил Баштаев. – А за что люди сидят? … Гляди, у меня леденцы есть. Вон – целая коробка. А ты чего занятия-то, прогуливаешь?

-      Лекция в час, – хмуро отозвался Иванов. – Я пойду.

 Он вышел на мороз с ясным пониманием, что земляк  прав совершенно и только собственная  глупость могла заставить его написать то, злополучное, заявление. Он даже протопал бодро мимо отделения милиции, но тут что-то заставило Иванова остановиться. Он сам себя обозвал предателем, громко и четко обозвал, выдохнув пар изо рта. Студент сделал это совершенно неожиданно, будто кто-то невидимый подсказал ему это обидное слово. 

 В паспортном столе ему дали бумагу, ручку с железным пером и чернильницу – непроливайку. Перо было скверным, чернила и того хуже. Иванов испортил три листа бумаги. Девушка – лейтенант только из симпатии к молодому и симпатичному студенту не выгнала его прочь за такую непозволительную трату казенного имущества.

 Наконец, она прочла заявление Иванова, и сразу глаза лейтенанта милиции утратили прежнюю, добрую и зовущую влажность, а высохли до стального блеска. Девушка поднялась, не глядя на Иванова, и молча спрятала заявление в сейф.

-         Когда зайти? – спросил студент.

-         Вам сообщат, - сухо ответила девушка в синей форме и показала на дверь.

 Вечером, сразу после лекций, Иванов был у Коганов.

-         Я думала, ты уже никогда не придешь, - сказала Наташа.

-         Это почему? – спросил Сергей.

-         Ну, мы теперь вроде как прокаженные, - сказала Наташа Коган. – С нами опасно.

-         Я тебя люблю, - сказал Сергей Иванов. И обрадовался, потому что прежде, так непринужденно и легко, он не мог выговорить эту простую фразу.

 А на следующий день за Ивановым пришли прямо в общежитие. Всего один человек за ним пришел, с виду совсем не страшный, но при оружии. Никто этому не удивился и Сергей Иванов тоже.

 На первом допросе у студента спросили: « Ты что, сука, шутишь так?»

-         Нет, - ответил Сергей. –  В тяжелую минуту для еврейского народа я бы хотел быть в его рядах.

-         Бабу поимел, небось, жидовку? – резонно поинтересовался следователь.

-         Нет, - ответил  Сергей, и не солгал, потому что с Наташей своей не был в половой близости.

 Иванова направили на экспертизу в местную лечебницу для душевнобольных. Психиатр, тихий, седенький старичок, долго разговаривал с ним на разные, сторонние темы, а потом вдруг спросил напрямик: « Куда тебя, парень, на излечение или в лагерь?»

-         Лучше в лагерь, - сказал Иванов.

Но до суда выдержал он дюжину допросов с побоями. Следователи решили сшить с его помощью целое дело. Соседей по общежитию допрашивали, но те и в самом деле не знали с кем из «агентов Джойнта» их бывший друг был связан.

 Суд состоялся в середине февраля. Сергей Иванов получил по 58 – ой  статье обычный срок – 10 лет лагерей, но с правом переписки.  Отсидел студент всего два года. Был освобожден «по полной», за  отсутствием состава преступления.

 Как раз, перед выходом на свободу, встретился Иванову человек умный и, как показалось Сергею, не злой. Только этому человеку он и поведал свою историю. Друг по несчастью внимательно выслушал длинный рассказ, а потом сказал всего одну красивую фразу, забыть которую не может Иванов по сей день.

 Он сказал: « Я и раньше так думал. Страх правит миром. Но любовь сильнее страха».

 В институте Иванова восстановили на прежнем курсе. Защитил Иванов диплом летом 1957 года, а осенью, получив назначение на машиностроительный завод в городе Челябинске,  зарегистрировал свой брак с Наташей Коган. Жили они вполне счастливо, родили троих детей и дождались внуков. Сорок лет проработал Сергей на одном месте и ушел на пенсии с должности заместителя начальника инструментального цеха.  

 А теперь расскажу о развязке этой истории, благодаря которой я и узнал ее в подробностях от самого Иванова Сергея Петровича.  Недавно его семья в полном составе перебралась в Израиль на постоянное место жительства.

   В нашем «паспортном столе» Иванов спросил, может ли он, наконец, изменить свою национальность, стать евреем. Он даже сделал попытку рассказать русскоязычной чиновнице свою давнюю историю. Та улыбнулась словоохотливому, наивному старику и сказала, что законы государства Израиль не позволяют это сделать без прохождения гиюра.

 Сергей Петрович спросил, что это такое? Ему терпеливо объяснили.

 - Нет, - подумав, сказал Иванов. – Не потянуть. Годы не те.

 Новоприбывшего искренне расстроила очередная невозможность стать евреем.  Сергею Петровичу, если честно, было все равно, кем дожить свой век. Опечалился он по другому поводу. Знал  Иванов: отойдут они с Наташей в другой мир, а лежать рядом на кладбище не смогут. 

 Из книги "Рассказы о русском Израиле".