ПУТИ ОДИНОЧЕСТВА рассказ

Он родился легко — красивый и гладкий. Мама сразу дала ему имя — Авель и полюбила этого сына больше, чем старших его братьев и сестер. Он рос в любви и ласке. На его зов сразу являлась мама, готовая защитить Ави от страшного мира, в котором ему довелось родиться.

 Малыш рос не злым, здоровым и веселым ребенком. Хорошо учился и даже проявил несомненный музыкальный дар. Сосед научил Ави играть на трубе, и в игре этой он со временем достиг совершенства.

В молодости Ави много говорил, и делал это вдохновенно. Ему было все равно, что говорить. Он любил, когда его слушали. Особенно ценил внимание девушек... И девушки любили Ави, потому что он был красив, неглуп и красноречив. Но однажды он сказал лишнее, а время было злое. Ави арестовали и стали бить, как троцкиста. Он должен был назвать своих соратников по заговору, которого не было, а была одна болтовня. Но люди НКВД получали свой паек за работу, а к работе этой язык без костей не пришьешь. Им нужны были жертвы.

Авеля били сильно. Он кричал: «Мамочка!» Но мама ничем не могла помочь своему любимому сыну. Впрочем, она старалась: искала пути к начальству, но действовала осторожно и умно, понимая, что излишний шум может только навредить Авелю. Наконец он назвал имена и подписал какую-то бумажку, не читая. Его перестали бить, а через несколько дней позвали на допрос к главному чекисту. Время, надо признаться, было еще не таким кровожадным. Главный чекист за большую взятку решил отпустить Авеля, но только при одном условии: подследственный должен был покинуть этот уездный город и уехать, как можно быстрей и дальше.

Авель вышел из тюрьмы совсем другим человеком. Мама обнимала его, но не почувствовала привычного, отзывчивого тепла. Его спрашивали о пережитом. Он молчал. Ему собрали большой фанерный чемодан — и Авель покинул родной город и свою семью. Как оказалось, покинул навсегда.

Он испугался тогда. Он смертельно испугался, решив, что вся сила этого мира жестока и несправедлива. И единственный путь избежать насилия — спрятаться, затаиться.

С детства, как уже отмечалось, он отличался прилежанием и аккуратностью. Эти его качества оказались востребованы. В большом столичном городе ему почти сразу удалось устроиться на машиностроительный завод чертежником. Сначала он жил в общежитии для рабочих, а потом был размещен на казенной площади заводоуправления. Авелю предоставили маленькую комнатку в пять квадратных метров, но в ней он жил один и был совершенно счастлив, потому что после общей камеры в тюрьме Авель желал только одного: как можно больше времени проводить в одиночестве. Он брал в библиотеке книги. Он много читал и играл на трубе. Все эти занятия ему нравились, так как не требовали участия посторонних.

Со своим родными Авель не поддерживал связь, даже маме он не писал, как и было договорено. Он должен был затеряться в людском муравейнике. И он затерялся.

Природа брала свое. Авель женился на тихой машинистке из бюро по трудоустройству. В 1935 году у молодоженов родилась дочь — Анна. Но жить семейно Авель не мог. Его раздражало все в жене и ребенке. Впрочем, его злил мир людей вообще. Злил и пугал даже тогда, когда люди просто находились рядом с ним в транспорте, на работе или демонстрации по «красным» дням, куда Авель ходил по необходимости. Вскоре он вновь оказался один, так и не сумев привыкнуть к своей семье. Впрочем, он исправно платил алименты и один раз в две недели гулял с дочерью Анной в парке культуры и отдыха.

Потом началась война, Авеля призвали в специальные части. Все четыре года он воевал в обслуге гвардейских минометов «катюша». Воевал честно и был награжден одним орденом и тремя медалями.

После войны страхов стало меньше, и Авель сделал попытку разыскать родных, но узнал, что все они погибли от рук фашистов. Тогда впервые он испугался сам себя, потому что не почувствовал боли, а даже некоторое облегчение от этого известия.

Узнав о мученической смерти своей семьи, Авель ушел в близкий лес и там долго играл на трубе. Так он оплакал их и забыл, потому что не испытывал благодарности к материнскому чреву и любовному пылу отца. Впрочем, отца он совсем не помнил. Тот умер совсем нестарым человеком от чахотки.

Надо сказать, что война только укрепила взгляды Авеля на мир. Этот тихий и спокойный человек на самом деле был в ужасе от природы людской и склонен был доверять природе, но не человеку. Природу, особенно лес и горы, он даже полюбил.

Авель продолжал работать все там же и там же жить, в комнатушке при заводоуправлении. Барак, где находилась его жилплощадь, стоял на окраине города, а дальше был лес - главная радость Авеля. Он использовал каждую свободную минуту, чтобы оказаться в одиночестве, в лесу. Он не стремился знать природу и относился к лесу без корысти. Он никогда не собирал грибы или ягоды. Он наслаждался одиночеством. В лесу ему казалось, что он один на всем белом свете. И больше никто и никогда не коснется грубо его души и тела.

Женщины были в жизни Авеля, но подбирал он их очень осторожно, расставался с ними быстро и без сожалений. С женщинами он ходил в кино, парк, редко в рестораны, но никогда не брал их на свои прогулки в лес.

С дочерью Авель встречался по-прежнему регулярно, хотя Анна уже выросла и не нуждалась в его деньгах и заботе. Он только обрадовался этому, а ходил в дом своей первой жены больше по привычке, чем по зову сердца. Друзей у Авеля не было, а с коллегами он пытался не вступать даже в приятельские отношения. Он жил настолько одиноко, что в год борьбы с космополитизмом его заподозрили в недобром, успели уволить, но тут умер Сталин, и Авель вновь стал к своему кульману. Надо сказать, что о еврействе своем Авель постарался забыть, но и советским патриотом себя не выказывал. Он вообще пытался жить вне конъюнктуры момента. Никуда не вступал, помалкивал на собраниях. Короче, старался свести к минимуму свои контакты с миром людей: личным и общественным.

Он выбрал одиночество. И доля эта вовсе не казалась ему страшной. Он никому не навязывал себя и не терпел, когда кто-то решал, что он нужен Авелю.

Тишина и одиночество - больше он ни в чем не испытывал нужды. Он брал отпуск весной и со временем стал уезжать в горы на своей машине. Затрат особых у Авеля не было, да и тратить деньги он не любил, потому что любая покупка требовала контакта с продавцом, с человеком. А любые контакты с людьми, кроме привычных, упорядоченных, плановых, — были для Авеля мучительны. В 1962 году он накопил достаточно денег, чтобы купить машину «Москвич». Теперь он мог уезжать от людей еще дальше.

Одиночество требовало здоровья, Авель был здоров и силен, так как с юности укреплял свой организм интенсивной зарядкой по утрам.

Он не испытывал ненависти к человеческому роду. Он вообще не был способен на сильное чувство. В своем дневнике Авель записал как-то: «Я, наверно, — человек правильный, «причинный». Человеческие страсти абсурдны. Любят они без причины, да и ненавидят тоже непонятно почему. Я к этому миру людей равнодушен. Впрочем, это неправда - я его боюсь».

Из книг ему больше всего нравился роман Дефо «Робинзон Крузо». Он перечитывал книгу эту неоднократно, но до определенного места, до появления Пятницы. Дальше читать не хотел, ему были скучны плотно заселенные страницы.

«Господи, — думал Авель. — У Робинзона был такой счастливый шанс прожить в одиночестве, а он так и не воспользовался этим!»

 На шестом десятке Авель сделал попытку поверить в Бога. Ему казалось, что с Богом не страшно, что Бог — самая реальная поддержка человеку в одиночестве. Но за Богом стоял Закон — правила общения с людьми, а этого общения Авель не желал всем сердцем.

Его единственным Богом стала природа. Он уезжал в горы так высоко, как только мог забраться. Он выбирал маршруты подальше от туристских троп. Он оставлял машину на краю альпийских лугов и уходил к вершинам, с рюкзаком за плечами и альпенштоком. Ему не раз говорили, что ходить в одиночку в горы очень опасно. Авель сознавал это, но смерти он не боялся совершенно. Он боялся жизни.

Потом Авель состарился и вышел на пенсию. Почувствовав слабость, он перестал ездить в горы, но в лес продолжал ходить теперь уже каждый день, и каждый день он играл в лесу на трубе свои нехитрые мелодии. Ему никогда не мешала погода. В дождь и слякоть он одевал долгополый, армейский плащ-палатку с капюшоном, а зимой — тулуп и валенки.

Авель бросил работать ровно в день своего шестидесятилетия. Он будто всю свою жизнь ждал этого дня, как полной свободы от людей. Ему вручили стандартный адрес, альбом и подарок. Он все это принял с благодарностью, но тут же забыл о годах своего вынужденного трудового участия в жизни людей, как о жутком сне. Труд не стал его привычкой, потому что был неизбежно замешан на контактах с людьми же, а это всегда доставляло Авелю неприятные, даже болезненные ощущения.

Нет, были, конечно, в его жизни разные происшествия, связанные с себе подобными. Однажды он играл в лесу на трубе, и тут на поляну вышла немолодая женщина с лукошком, полным грибов. Она стояла, слушала Авеля и улыбалась. Потом он перестал играть, и женщина радостно захлопала.

— Какой же вы молодец! — сказала она. — Вы здесь всегда играете?

Авель кивнул.

— Меня Катей зовут, — сказала женщина. — А вас как?

— Ави... Авель, — нехотя ответил он.

— Какое странное имя, — удивилась женщина. - Вы, наверно, не русский?

— Я — еврей, — сказал Авель.

— Как интересно, — сказала женщина. — Еврей Авель в лесу играет на дудке. У вас нет брата Каина?

— Нет, — улыбнулся Авель, потому что ему понравилась эта простая и умная женщина.

Потом она сказала, что завтра обязательно придет на это место послушать его музыку. Она сказала, что птицы замолкают, когда он начинает играть. Авель проводил женщину до города. И они расстались.

Он пришел в лес на следующий день. Он вышел точно на ту поляну, где встретил женщину Катю. Он ждал ее долго, но она не пришла. Она не пришла и назавтра. Тогда Авель перестал играть на привычной поляне, а нашел для своих концертов другую, подальше от того места, где он встретил Катю.

— Предательство, — сам себе сказал Авель. — Они живут только одним — предательством. Они говорят, а слова их ничего не стоят. Они лгут и жить не могут без лжи. Весь их мир построен на лжи и предательстве.

Думая об этом, он становился над муравейником и долго наблюдал за праведной и ясной жизнью муравьев.

В начале семидесятых годов Авель стал дедом. Ему понравилась внучка. Он чаще стал ходить в дом дочери (первая жена Авеля к тому времени умерла), но, к несчастью, ребенок родился с диким диатезом, интоксикацией, а потому много плакал, капризничал, шумел. Авель все реже стал навещать внучку, а потом и вовсе свел свои визиты к минимуму.

Так он и жил по касательной к миру людей. Никому, с тех давних пор своей юности, не делал он зла, но и не позволял зло это причинять себе.

Было бы неверно думать, что жизнь его была бедной, свободной от радости общения с миром. Нет, иной раз в лесу, музицируя, Авель испытывал настоящее счастье и душевный подъем. Он видел, ощущал всю красоту мира и часто даже плакал при виде движения божьей коровки или работы дятла.

В лесу он любил ложиться на землю, причем делал это при любой погоде, и смотреть в небо. Небо, особенно живое, облачное, закатное или на рассвете, вбирало в себя без остатка всю его сущность. Космос втягивал в себя Авеля, и там, в безвоздушном пространстве, он мог по-настоящему испытать восторг одиночества и отрыва от всего того, что было связано с несчастьем его рождения на бренной земле.

Однажды дочь Авеля оставила отца в своем домике на садово-огородном участке. Стоял тихий и теплый сентябрь, дачники разъехались. Старик был счастлив в своем одиночестве, как никогда в жизни. Целую неделю он не слышал человеческого голоса. Никто ни о чем не спрашивал Авеля и не требовал от него ответа. Старик просыпался с удивительным ощущением счастья и здоровья. Он растапливал печь, готовил нехитрый завтрак и думал, что завтра проснется с тем же удивительным чувством свободы и покоя.

Потом дочь Авеля решила уехать в Израиль на постоянное жительство и предложила отцу последовать за собой. Она сделала это из приличия, но Авель совершенно внезапно дал свое согласия и в восьмидесятилетнем возрасте покинул Россию, свою комнату и лес.

Ему вдруг показалось, что на родине предков он обретет что-то безнадежно утраченное; и в своем одиночестве легко примирится с миром людей, если люди эти будут похожи на него хотя бы внешне. Авель вдруг вспомнил свою семью, а главное — маму. Он вдруг подумал: там, в Израиле, он услышит ее голос и ощутит тепло рук. Он понимал, что это безумие, что радость детства не может вернуться к человеку ни при каких обстоятельствах, но все-таки надеялся на что-то. И с этой надеждой вышел в жаркую зиму аэропорта в Лоде.

Сначала он жил вместе с семьей дочери, а потом вновь предпочел одиночество. Леса не было. Но он бродил по большой пустоши между двумя городами. Жара не пугала Авеля. Он брал с собой воду, прятал седые волосы под соломенную шляпу — и странствовал до изнеможения по барханам пустоши.

Пришел он к этому не сразу. Первое время Авель любил бывать на людях. Ему и вправду казалось, что вот-вот он увидит лицо своей матери и услышит ее голос. Но со временем он перестал надеяться на чудо. И вновь стал ощущать к людям устойчивое и брезгливое равнодушие.

Пустошь спасла Авеля. Она в любое время года не была мертва. Насекомые, птицы, ящерицы, шакалы... Этого мира было достаточно старику. А еще радовали его развалины. К одному такому дому он приходил постоянно. Ему нравились узоры на разрушенном кафеле  пола. Узор был ясен и красив. Так красив, что было непонятно, почему этот дом покинули люди. А еще вокруг развалин росли деревья. Авель любил отдыхать в зыбкой тени гигантской акации. Они садился на ржавый стул, доставал трубу из рюкзака и начинал играть.  Над ним с ревом проносились самолеты, совсем близко гудела безумным потоком автомобильная трасса, а он играл, слушая только себя и вглядываясь в бесконечность своего одиночества.

Там, у этих развалин, и умер Авель, когда пришел его час. Умер без страха и боли, понимая, что умирает. Он играл перед самой смертью и не успел спрятать трубу в рюкзак.

По барханам гоняли мальчишки на мотоциклах. Они нашли Авеля и сообщили в полицию.

Похороны прошли тихо. Дочь никак не могла набрать необходимое для кадиша число провожатых. Раввин помог ей, собрав у могилы чужих людей. Десять человек спокойно выслушали молитву и разошлись, положив на могилу по камешку. Дочь и взрослая внучка Авеля попробовали выжать из себя слезу, но из этого ничего не вышло. Впрочем, Авель и при жизни не нуждался в слезах и сочувствии близких. Он ничего не оставил после себя, кроме помятой трубы. Но дочь решила, что следует похоронить инструмент вместе с отцом. Так и сделали.

Больше я ничего не знаю об этом человеке, сумевшем прожить свои дни на необитаемом острове, рядом с людьми и вдали от них. Думаю, что все в жизни Авеля могло сложиться иначе, но в молодости его будто приговорили к одиночеству, и не хватило в сердце Авеля мужества простить людей и поверить в возможность добра рядом с ними.

 Из книги "Рассказы о русском Израиле".