ТАЙНОЕ СТАЛО ЯВНЫМ

ТАЙНОЕ СТАЛО ЯВНЫМ

Всё тайное однажды станет явным

Как-то Давид Бронштейн, наш легендарный шахматист, едва не отобравший корону у самого Ботвинника, рассказал мне, что в 1954 году, во время матча СССР – США, он увидел в «New York Times» карикатуру под названием «Куклы Кремля»: «Снизу все мы – Смыслов, Бронштейн, Керес, Авербах, Геллер, Котов, Петросян и Тайманов, а сверху – кремлевская верхушка во главе с Хрущевым дергает нас за ниточки. Это выглядело оплеухой. А сейчас я думаю, что, в сущности, тот карикатурист был прав: мы и впрямь были марионетками, только не сознавали этого». Действительно, за рубежом все наши именитые гроссмейстеры должны были играть роль «советских шахматистов», не позволяя себе никакой отсебятины. Причем, если «партия прикажет», то и за шахматной доской тоже. Ведь ставки в этом черно-белом театре были очень высоки: одна неверная реплика, и ты уже невыездной!

На обложке книги «КГБ играет в шахматы» (2009) – тот же театр марионеток, что и на карикатуре из нью-йоркской газеты 1954 года!

Турнир в Бухаресте 1953 года стал международным дебютом для будущего чемпиона мира Бориса Спасского. «Смешно, но мне помогла советская власть, – вспоминает он. – Турнир начался с рубки между советскими шахматистами, и в результате вперед вышел венгр Ласло Сабо. И тут из Москвы приходит телеграмма: “Прекратите безобразие, начинайте делать между собой ничьи!” Конечно, хорошо, что я уже завоевал очко против Смыслова, но, думаю, мне было бы все же нелегко, при моей молодости и неопытности, сделать ничьи с Болеславским и Петросяном. А так все подчинились кремлевскому приказу, и я стал международным мастером» (из парижской газеты «Русская мысль», 1997). В итоге турнир выиграл Александр Толуш, тренер Спасского. Казалось бы, что страшного, если б на его месте был Сабо: человек из соцлагеря, не американец же? Но в те годы любое другое место для советских шахматистов, кроме первого, рассматривалось как провал.

Современному читателю невдомек, что шахматы получили такое гипертрофированное развитие в СССР не просто так: они служили важным инструментом пропаганды. Поначалу это даже не скрывалось. В 1929 году вождь советских шахмат Николай Крыленко (в то время прокурор РСФСР, а затем нарком юстиции) в ответ на буржуазный призыв «Долой политику из шахмат» рубанул с пролетарской прямотой лозунгом «Шахматы – орудие политики», под которым и жили с тех пор советские шахматы. То, что «мы впереди планеты всей» не только «в области балета», но и в самой интеллектуальной игре, призвано было символизировать превосходство социалистической системы над капиталистической.

Вождь советских шахмат Николай Крыленко выдвинул в 1929 году лозунг «Шахматы – орудие политики», под которым и жили с тех пор советские шахматы

«Шахматной лихорадкой» страна заболела еще в 1925 году, когда в Москве устроили грандиозный турнир с участием Капабланки, Ласкера, Рубинштейна, Маршалла и других корифеев. Советское правительство с подачи Крыленко выделило на него огромные средства (кстати, это был первый случай проведения турнира за счет государства), но овчинка стоила выделки. Прорыв блокады на культурном фронте должен был стать – и стал! – прологом к прорыву на куда более важных фронтах: экономическом и политическом. Ну а сам турнир вполне мог явиться первой пробой «командной игры», в которой потом не раз упрекали советских шахматистов.

Все знают, что победу в турнире одержал Ефим Боголюбов. В ту пору он был еще не «ренегатом», отказавшимся от советского гражданства, а двукратным чемпионом СССР, и значит, Крыленко был кровно заинтересован в его победе. Залогом успеха Боголюбова стал феноменальный результат против советских участников – 8 из 9 (!), объясняемый обычно тем, что Ефим Дмитриевич, в отличие от западных коллег, был хорошо знаком с их игрой. Да, это так. Но верно и обратное: советские мастера тоже уже приноровились к его игре – если в чемпионате СССР 1924 года Боголюбов вынес всех чуть ли не под ноль, то в 1925-м потерпел два поражения при шести ничьих. А в этом турнире они безропотно уступали ему, хотя отнюдь не пасовали перед другими грандами мировых шахмат, с которыми играли впервые в жизни! Уверен, что сам Боголюбов тут ни при чем, но вот Крыленко, как мы увидим, не очень стеснял себя в средствах достижения цели…

На карикатуре Б.Ефимова в журнале «Красная нива» (1925) четверка победителей Московского турнира: Е.Боголюбов, Эм.Ласкер, Х.Р.Капабланка и Ф.Маршалл. Флаг СССР в руках первого призера – о такой картинке Крыленко мог только мечтать!

По высшему разряду, сразу в двух столицах – Москве и Ленинграде, был проведен в 1933 году и матч между чешским гроссмейстером Сало Флором, которого называли «одним из будущих кандидатов на борьбу за мировое первенство», и лидером советских шахмат, уже двукратным чемпионом СССР Михаилом Ботвинником. Формально вызов бросил Флор, но инициатива исходила от советской стороны: советником полпредства в Праге был тогда известный большевик и шахматный мастер Александр Ильин-Женевский, который всё и устроил, посулив Флору солидный гонорар в валюте и роскошные условия. И не обманул. «Крыленко организовал матч с большим размахом. Играли в Колонном зале Дома союзов. Участников разместили в гостинице “Националь”, счет у нас в ресторане был открытый. (…) Флор всему этому удивлялся. Он, видимо, думал, что советские шахматисты всегда так живут» (из книги М.Ботвинника «К достижению цели», 1978). В стране тогда была карточная система, но что-что, а пускать пыль в глаза иностранцам у нас умели!

Московская половина матча сложилась для Ботвинника неудачно: в шести партиях он потерпел два поражения. Шансов отыграться на столь короткой дистанции, тем более против «непробиваемого» чеха, практически не было. Флор потом писал:«Ботвинник, чрезвычайно симпатичный юноша, с самого начала был убежден, что матч проиграет. То, что позднее произошло, было, полагаю, для него и для всей советской шахматной общественности большой неожиданностью». Еще бы: Ботвинник выиграл две партии подряд, 9-ю и 10-ю, и сравнял счет! В последней, 12-й, соперники по предложению Флора расписали ничью… Крыленко был счастлив! И на заключительном банкете заявил: «Ботвинник в этом матче проявил качества настоящего большевика…»

А что же Флор? Говоря о матче, он никогда не позволял себе ничего лишнего. А вот с близкими людьми иногда бывал откровенен. Писатель Владимир Мощенко многие годы был другом Сало Михайловича и, главное, записывал беседы с ним, которые и легли в основу его романа «Сало Флор. Горький чешский шоколад». Так вот Флор как-то обмолвился: «В общем, так скажу: я отблагодарил хозяев за гостеприимство». А на вопрос, при чем здесь «благодарность», когда он сам же писал о депрессии после поражения в 9-й партии, воскликнул: «Какая там депрессия! Знаете, чему я научился у мудрого Ильина-Женевского? Дипломатии! Понятно? (…) Никаких особых срывов – так, рабочие моменты. И я хотел, чтобы действительно был праздник. У всех, не только у меня – и у Ботвинника, и у Моделя с Рагозиным, и у товарища Крыленко – шефа советских шахмат. Я сказал Раисе (будущая жена, с которой Флор познакомился во время матча. – С.В.), что жду новых приглашений в Москву! Ей это понравилось. Мне – не стану скрывать – тоже».

Вот такая история. «Смыслов, Бронштейн, Спасский и Корчной вообще скептически относятся к проигрышу Флором двух партий подряд», – утверждает Генна Сосонко в книге «Мои показания» (2003) и приводит слова Смыслова: «Сало рассказывал мне, что тогда в Ленинграде получил в конце матча роскошный подарок – соболиную шубу. Правда, когда он в Праге пошел к меховщику, оказалось, что шуба совсем не соболиная, а из хорька…»

В матче с Сало Флором советский чемпион Михаил Ботвинник, по сути, впервые заявил о своих притязаниях на скипетр шахматного монарха. Шарж Ю.Юзепчука в журнале «Смена» (1933)

Еще дороже и помпезнее были Московские турниры 1935 и 1936 годов, призванные испытать на практике силу наших мастеров, выросших уже при советской власти. Приезд звезд мировых шахмат во главе с Ласкером, Капабланкой и Флором вызвал в стране новый приступ «шахлихорадки» и выдвинул целую плеяду молодых талантов… Цель, намеченная Крыленко в середине 30-х и получившая затем одобрение на самом верху, была достигнута в 1948 году, когда Михаил Ботвинник выиграл матч-турнир на первенство мира!

Зарубежные корифеи с самого начала заняли сугубо прагматическую позицию: мол, хрен с ней, с политикой, она только мешает зарабатывать. Поэтому они охотно посещали «шахматное Эльдорадо», как с легкого пера Сало Флора окрестили Советский Союз, а потом расточали похвалы в адрес хозяев. Понять их можно: принимают по-царски, селят в лучших гостиницах, в ресторанах открытый счет, призы в валюте – чего еще желать?! После войны шахматный бум в СССР принял совсем уже гротескные формы, и западным гроссмейстерам отнюдь не хотелось прозябать в стороне от пышущего жаром очага шахматной культуры. Поэтому холодная война – холодной войной, а турниры – турнирами, тем более что призы не пахнут. В общем, как говорил незабвенный Давид Гоцман, «картина маслом»…

Первым, кто вывернул эту благостную картинку наизнанку, навел тень на советский плетень и светлый образ Ботвинника, да еще призвал вспомнить о морали и не позволять коммунистам использовать шахматы в политических целях, был экс-чемпион СССР Федор Богатырчук. Попав после войны в Канаду, он сразу же послал письмо в «Chess» – самый авторитетный тогда шахматный журнал. Едва ли Федор Парфеньевич предполагал, что его статья «Шахматы красной пропаганды» вызовет столь яростную полемику, но бабахнуло здорово. Еще бы! Это была первая публичная попытка открыть западной общественности глаза на положение дел в советских шахматах, в которых – как и во всем советском спорте – якобы одни любители и никаких профессионалов. На самом деле, если вы хотите добиться успеха, то должны распрощаться со своей профессией и всецело посвятить себя шахматам. Только тогда государство вас поддерживает: выделяет стипендию, организует творческие сборы, оплачивает поездки за рубеж. Например, Ботвиннику «дали специального тренера, который сопровождал его на первоклассные курорты перед каждым серьезным турниром. О расходах он мог не беспокоиться». Богатырчук же, несмотря на свои успехи (призер четырех чемпионатов СССР, чемпион страны), вынужден был, по сути, оставить шахматы, поскольку не мог расстаться со своей профессией врача и ученого.

Экс-чемпион СССР Федор Богатырчук был первым, кто попытался открыть западной общественности глаза на истинное положение дел в советских шахматах

По словам Ф.П., «шахматы в Советском Союзе перестали быть просто игрой» и давно превратились в дело государственной важности. На их распространение «тратятся громадные суммы», но «утверждения красных пропагандистов, что шахматы необходимы для культурного развития молодого поколения, являются лишь дымовой завесой для сокрытия истинных целей». В частности, «за границей шахматы используются красной пропагандой как метод воздействия на интеллектуалов. Гигантское развитие шахмат в СССР преподносится в качестве показателя высокого интеллектуального уровня масс, конечно, “возможного только в советском государстве”».

Реакция на письмо была предсказуемой: кто-то, подобно Андре Жиду, отчетливо видел тоталитарную сущность советской системы и не обманывался насчет достижений «в области балета», однако другие, как в свое время Лион Фейхтвангер, всё еще принимали сталинские декорации за правду жизни и мечтали о таком же «светлом будущем». К счастью, левацкая фронда, охватившая значительную часть западных интеллектуалов после войны, с годами поутихла. Одних излечило «дело Сланского» (1952), когда была повешена верхушка чехословацкой компартии, других – кровавая бойня в Будапеште (1956), ну а кто-то сохранял иллюзии вплоть до советских танков на улицах Праги (1968)…

Особый интерес в письме вызвал рассказ о Московском турнире 1935 года, где Ф.П. в очередной раз победил Ботвинника (к слову, такого счета с ним не имел больше никто: три победы, две ничьи и ни одного поражения!). Точнее, не о самом турнире, а о последствиях этой победы. В 1936 году три киевских шахматиста написали форменный донос на Ф.П. в газете «Комунiст», и он получил повестку в отдел пропаганды КП(б)У. Ему удалось отмести все обвинения, и тогда начальник «со скрытой угрозой» произнес: «Ваша последняя победа над Ботвинником в турнире, который имел огромное значение для престижа Советского Союза, также может быть объяснена не самым благоприятным для вас образом»!

Подробности «допроса» Богатырчук привел в книге «Мой жизненный путь к Власову и Пражскому манифесту» (Сан-Франциско, 1978), которую я готовлю к изданию в России. Но находка в украинском эмигрантском ежемесячнике «Федералист-демократ», выходившем в Канаде под редакцией Ф.П., стала настоящим откровением. В 1953 году он опубликовал там свои «Воспоминания бывшего советского шахматного мастера» – рассказ о той самой истории, но гораздо полнее, чем в книге! Статья большая, ограничусь только фрагментом:

Фрагмент той самой статьи в украинском эмигрантском ежемесячнике «Федералист-демократ» (1953), который выходил в Канаде под редакцией Богатырчука

«Когда я, беспартийный интеллигент, получил вызов в обком, то уже знал, что меня ждут большие неприятности, и еще неизвестно, вернусь ли я домой. Во время чистки все партийные организации выполняли функции НКВД, и очень часто те, кого вызывали по какому-нибудь делу, арестовывались на месте и препровождались в тюрьму.

(…) Я решил свое оправдание строить на своих успехах в шахматной игре. Я указал, что кроме советских шахматных чемпионатов я принимал участие и в двух московских международных турнирах, и в первом из них (1925 г.) даже завоевал приз, став выше таких буржуазных корифеев, как Рубинштейн, Земиш, Ейтс и другие.

– А я припоминаю другой случай, – сказал т-щ Н. – Ваш выигрыш у Ботвинника на московском международном турнире 1935 года. Эту ответственную партию вы выиграли в тот момент, когда лично для вас этот выигрыш не имел значения, поскольку у вас не было никаких видов на приз, а вот Ботвиннику это поражение могло испортить виды на первое место. Разве, выигрывая партию у Ботвинника, вы не знали, что вы косвенно подрываете престиж пролетарского государства, о чем тогда заботился Ботвинник?

В голосе т-ща Н. я услышал явно угрожающие интонации.

Я вспомнил, что мой пропуск был нанизан на штык красноармейцем, стоявшим у входа, и мне, выражаясь языком того времени, сделалось очень “моркотно”.

Однако я совладал с собой и указал Н., который, по-видимому, на мое счастье, никаким шахматистом не был, что я выиграл у Ботвинника в тот момент, когда у него было такое хорошее положение в турнире, что проигрыш не мог ничего испортить. Кроме того, я отметил спортивное качество выигранной мной партии, которая удостоилась высокой оценки всех участников турнира, в том числе и буржуазных. На мой взгляд, добавил я, хороший выигрыш у советского чемпиона другим советским мастером только поднимает престиж советского шахматного искусства.

– Мы беспокоимся сейчас не о советском шахматном искусстве, а о первом в мире пролетарском государстве, – заявил Н., – и для его престижа мы должны быть готовыми пожертвовать всем, а не только шахматной партией».

То, что ради «государственных интересов» советские шахматисты могут специально проиграть друг другу или сделать ничью, подозревали уже с середины 30-х годов. Однако ни прямых улик, ни утечек информации с нашей стороны не было, и свидетельство Богатырчука стало первой ласточкой. Потом, как ни странно (видимо, не просчитав всех последствий), разоткровенничался Ботвинник.

Сначала в «Аналитических и критических работах. 1923–1941» (1984), где он впервые прокомментировал партию с Чеховером из того же турнира. Я бы ее и не заметил, если бы Юрий Львович Авербах не сказал мне однажды: «А знаешь, почему эту партию Ботвинник не комментировал при жизни Чеховера? Думаю, у них была договоренность на этот счет». Действительно, ни в одном сборнике Ботвинника этой блестящей, с жертвой двух коней, партии нет. А ведь она игралась в самый критический момент (в 16-м туре), когда, потерпев поражения от Ильи Кана (13-й тур) и Богатырчука (15-й), Ботвинник остро нуждался в победе, чтобы сохранить шансы на первый приз. А теперь почитайте его послесловие к шедевру:«Такие партии редки в моей турнирной практике, поскольку, следуя совету Капабланки, я всегда стремился избирать более простые пути, если они находились. Но все же такие партии у меня встречались – можно сослаться, скажем, на встречу с Портишем (1968). Партия же с Чеховером произвела такое впечатление, что даже нашлись ”специалисты”, утверждавшие, что она была заранее составлена. Предположим, что я еще мог оказаться под подозрением, но разве это было справедливо по отношению к честному Вите Чеховеру?»

Что касается «честного Вити Чеховера», то вот свидетельство Петра Романовского, которому в 1941-м на допросе в «Большом доме» на Литейном проспекте в Ленинграде показывали донос на одного шахматиста: «Перед глазами П.А.Романовского лишь мелькали строчки, но и этого ему было достаточно, чтобы узнать почерк с характерными узкими высокими буквами и косым наклоном. Заметил Петр Арсеньевич и автограф, тот самый, что много раз видел на бланках для записи партий. Он принадлежал одному из тех, кто жил по принципу: большая карьера стоит малой подлости. Особенно, если одновременно светила карьера и этюдиста, и шахматного писателя, и пианиста» (из книги С.Гродзенского «Лубянский гамбит», 2004). Трудно не узнать в этом портрете мастера Виталия Чеховера, возможно, считавшего полезным для карьеры умышленно проиграть влиятельному лидеру советских шахмат.

Да и как ответить на очевидный вопрос: почему после двух нулей Ботвинник идет на острейшую игру, рискуя потерять всё? Психологическая загадка. Эта атака по принципу «пан или пропал» настолько выбивается из его стиля, что единственный похожий пример он сумел отыскать только в партии 1968 года!

В мемуарах Ботвинника «У цели» (1997; полная версия книги «К достижению цели») есть еще более красноречивые эпизоды. И если в первом с инициативой, чтобы соперник «сплавил партию», выступил Крыленко, то во втором – сам Андрей Жданов, входивший в ближайшее окружение Сталина!

Шулерскую фразу Крыленко, приведенную Ботвинником, процитировал затем Генна Сосонко в своем эссе о двукратном чемпионе СССР Григории Левенфише:

«”Не было, не было и быть не могло, чтобы на Левенфиша могло быть оказано давление, дабы он проиграл мне партию”, – сердился Ботвинник, когда заходила речь о Третьем московском турнире 1936 года. Видимо, позабыв, как на финише предыдущего турнира, когда они с Флором остро конкурировали, к нему в номер зашел Крыленко и предложил: “Что скажете, если Рабинович вам проиграет?”».

Напомню, что в турнире 1935 года Ботвинник с Флором пришли к последнему туру наравне, первому предстояло играть с И.Рабиновичем, второму с Алаторцевым. Ботвинник пишет, что с гневом отверг предложение Крыленко, а на вопрос шефа:«Но что же делать?» – ответил: «Думаю, что Флор сам предложит обе партии закончить миром; ведь нечто подобное он сделал во время нашего матча…» И добавил: «К тому же он может бояться, что Рабинович мне ”сплавит” партию». Лучше б Михаил Моисеевич этого не писал! Тогда бы следующая его фраза не выглядела так убийственно: «Тут же заходит С.Вайнштейн: Флор предлагает две ничьи». Значит, Флор и впрямь боялся, что «здесь нечисто играют»!

Но вернемся к турниру 1936 года: «На сей раз Капабланка, соперником которого был Элисказес, опережал Ботвинника на пол-очка, но тому предстояла партия с Левенфишем. “Положение ваше затруднительно. Все поклонники Ботвинника жаждут вашего поражения, – говорил Капабланка Левенфишу во время прогулки в саду у кремлевской стены в день тура. – Не беспокойтесь, я вас выручу и выиграю у Элисказеса”. Он действительно выиграл, а партия Левенфиш – Ботвинник закончилась вничью. Рассказывая об этом эпизоде в книге, Ботвинник с плохо скрываемым раздражением употребляет странно звучащий по-русски оборот: “Левенфиш позволил себе распустить слух, что его заставляют проиграть в последнем туре”. Но чем больше он сердился и говорил “не было”, тем становилось очевиднее: было, было» (из книги «Мои показания», 2003).

Богатырчук о матч-турнире 1948 года: «Если в турнире при пяти игроках команда из трех сильных мастеров начнет действовать сообща, то ни у Капабланки, ни у Ласкера, ни у Алехина не будет ни малейшего шанса стать чемпионом». Слева направо: П.Керес (СССР), В.Смыслов (СССР), С.Решевский (США), М.Эйве (Нидерланды) и М.Ботвинник (СССР)

Второй эпизод еще показательней. Опасаясь, что шахматной короной может завладеть американец, Жданов перед московской половиной матч-турнира 1948 года (первая половина прошла в Гааге) вызвал Ботвинника на заседание секретариата ЦК, где присутствовали также Ворошилов и Суслов. Михаил Моисеевич начал убеждать, что причин для волнений нет. «Но все же мы опасаемся, что чемпионом мира станет Решевский, – сказал Жданов. – Как бы вы посмотрели, если бы советские участники вам проигрывали нарочно?» Ботвинник, по его словам, «потерял дар речи», а когда обрел, то наотрез отказался. Но Жданов настаивал, и тогда Ботвинник предложил: «Хорошо, оставим вопрос открытым, может быть, это и не понадобится?» Жданов радостно согласился, добавив: «Мы ВАМ (на этом слове он сделал ударение) желаем победы!»

В таком важном государственном деле, по-видимому, все средства были хороши. Слово Льву Альбурту, самому знаменитому после Корчного шахматному «невозвращенцу»: «У экс-чемпиона мира Макса Эйве, когда он ехал в Москву, конфисковали в Бресте тетради с шахматными записями (как уточняет Ботвинник, “секретными дебютными анализами Эйве”. – С.В.).Таможенники, видите ли, вообразили, что это шифр. По просьбе Ботвинника тетради потом вернули (Эйве был растроган и сердечно благодарил), но копии записей каким-то образом попали к советским гроссмейстерам. Власти провели свою партию в отличном стиле…» (из мюнхенского журнала «Страна и мир», 1986).

Итоги матч-турнира породили новую волну слухов о «договорных» партиях между советскими игроками. Особенно подозрительно выглядел разгром, учиненный Ботвинником одному из главных фаворитов – Паулю Кересу: четыре поражения подряд! (Лишь в пятой партии, которая уже ни на что не влияла, эстонец забил «гол престижа».) Но главный упрек, брошенный Богатырчуком в адрес ФИДЕ, состоял в другом: как же они могли допустить, чтобы на трех представителей СССР приходилось всего два игрока из других стран? Вот фрагмент открытого письма Ф.П., опубликованного журналом «Canadian Chess Chat» (1950):

«Все, за исключением полных простаков, сейчас хорошо знают, что шахматы в СССР подчинены политике, а все шахматные мастера не более чем пешки в руках машины коммунистической пропаганды. Ввиду этого факта ФИДЕ имела право предположить, что в таком важном политическом событии (с точки зрения советской пропаганды), как чемпионат мира, со стороны советских шахматных мастеров возможна некая командная работа. А если в турнире при пяти игроках команда из трех сильных мастеров начнет действовать сообща, то ни у Капабланки, ни у Ласкера, ни у Алехина не будет ни малейшего шанса стать чемпионом. Я просмотрел все партии этого турнира, и некоторые партии, сыгранные между советскими мастерами, изумили меня своей бессодержательностью.

В особенности Керес против Ботвинника совершенно не выказал своего мастерства. Тот же Керес играл с Эйве и Решевским в своей обычной манере с поразительной легкостью. Конечно, этот факт можно объяснить превосходством Ботвинника, но я знаю игру обоих и совсем не уверен в этом превосходстве. Игра Смыслова с Ботвинником также не была столь впечатляющей, какой она была временами в партиях с другими мастерами.

Зная о методах советской пропаганды, я не сомневаюсь, что слабая игра объясняется скорее влиянием соответствующих инструкций, чем игровым превосходством Ботвинника. Другие турниры с участием советских мастеров позволяют подозревать ту же самую командную игру…»

Москва, 4 июля 1955. На прием в резиденции американского посла по случаю Дня независимости были приглашены участники матча СССР – США. Сэмюэль Решевский (в центре) с советскими вождями Н.Хрущевым (справа) и Н.Булганиным (слева)

Матч-турнир 1948 года стал первым случаем, когда звание чемпиона мира разыграли не в матче, а в турнире (правда, проведенном в пять кругов, чтобы минимизировать элемент случайности). Причиной этого была смерть Александра Алехина в 1946 году, который ушел непобежденным чемпионом. Если Алехин и его предшественники по трону сами выбирали себе соперников, то теперь ситуация изменилась. Вступив после войны в ФИДЕ, советская федерация добилась принятия новой системы розыгрыша первенства мира, разработанной Ботвинником. Зональные турниры, затем межзональный и, наконец, турнир претендентов, победитель которого выходил на матч с действующим чемпионом.

В условиях, когда добрая половина участников отборочных турниров была из СССР, западные шахматисты не имели шансов прорваться сквозь «советский строй». Ведь наши игроки могли делать между собой быстрые ничьи, получая необходимую передышку, либо даже проигрывать одному из своих, чтобы вывести его в лидеры.

Показателен межзональный турнир 1952 года в Стокгольме, где советские участники расписывали друг с другом короткие ничьи, даже не считая нужным имитировать видимость борьбы. Впрочем, когда я спросил Авербаха о причинах такого «пацифизма», он ответил, что никаких указаний из Москвы не было, просто они сами не хотели рисковать. Охотно верю, но спортивным такое поведение не назовешь… Кончились все эти «ничейные» ухищрения  жутким скандалом, разразившимся после турнира претендентов на Кюрасао (1962), где трое из наших участников – Тигран Петросян, Пауль Керес и Ефим Геллер – все 12 партий между собой закончили вничью. Будущий чемпион мира, американец Бобби Фишер был настолько шокирован, что опубликовал в журнале «Sports Illustrated» статью под заголовком «Русские подмяли мировые шахматы», где прямо обвинил Петросяна, Кереса и Геллера в сговоре! Дискуссия не утихает до сих пор. С неожиданным заявлением выступил не так давно Виктор Корчной: «Этот заговор был направлен против меня – точнее, против меня с Фишером».

Юная американская звезда Бобби Фишер еще не знает, что ждет его от Т.Петросяна и Е.Геллера в турнире претендентов (1962)… После Кюрасао о такой сцене уже не могло быть и речи!

Так был сговор или нет? Незадолго до смерти гроссмейстер Алексей Суэтин выпустил книгу «Шахматы сквозь призму времени» (1998) – едва ли не самую откровенную в российской шахматной мемуаристике. Вот строки о Кюрасао: «Главное острие подготовки нашей славной когорты было направлено против 19-летнего Фишера, выросшего в грозного конкурента отечественной школы. Но звездный час американца еще не пробил. Фишер был еще неопытен и весьма уязвим в дебюте, что наши гроссмейстеры использовали сполна, ловя его на заготовленные варианты и задав хорошую “трепку”. В то же время тройка первых призеров еще до начала турнира заключила “пакт о ненападении” друг на друга. Турнир проходил в четыре круга при восьми участниках. Так что каждый из них, по сути, играл не 28, а 20 партий. Прямо скажем, солидная экономия сил».

Одними ничьими дело, понятно, не ограничивалось. Претендентское дерби в Цюрихе (1953) памятно благодаря замечательному сборнику Бронштейна «Международный турнир гроссмейстеров». Но лишь в конце жизни Давид Ионович решился рассказать, как всё было на самом деле. Глава в нашей с ним книге «Давид против Голиафа» (2002) так и называется – «”Сплавка” в Цюрихе». Остановлюсь только на ключевых моментах.

Победители претендентского дерби в Цюрихе (1953): Василий Смыслов, Сэмюэль Решевский, Пауль Керес и Давид Бронштейн, который лишь на склоне лет решился поведать о закулисных махинациях на том турнире

«Турнир был изнурительным и нервным: два месяца игры, 30 туров! Руководство делегации (зампред Спорткомитета Д.Постников, его заместитель Мошинцев из КГБ и гроссмейстер Бондаревский, по совместительству из тех же органов) нагнетало страсти, все время напоминая, что никак нельзя пропустить вперед Решевского. Выйди он на Ботвинника, нам всем бы не поздоровилось. Еще бы: девять советских участников не смогли удержать одного американца!

А тот, как назло, шел в лидерах вместе со Смысловым. (…) Как бы то ни было, “тройка” решила действовать. Вызвали Кереса на берег Цюрихского озера и в течение трех часов уговаривали сделать белыми быструю ничью со Смысловым, чтобы в следующем туре тот мог всеми силами обрушиться на Решевского (мне об этом в тот же вечер рассказал Толуш, секундант Кереса).

Керес мужественно выдержал натиск. Может, он и обещал подумать, но на игру пришел в боевом настроении. Однако был весь красный, возбужденный, и я видел, что играть он не в состоянии. Видел это и Смыслов, который внезапно подошел ко мне (чего никогда не делал во время игры) и спросил: “Что это Пауль так зло на меня смотрит? Обидел я его, что ли?” Я не знал, что ответить, и промолчал – а вдруг Смыслов не в курсе? Керес, конечно, проиграл.

“Тройка” решила ковать железо, пока горячо. Сначала убедили Геллера, что Бронштейн завтра якобы требует от него очко, чтобы не пропустить вперед Решевского. Затем вызвали к озеру меня и сказали: Геллер уже получил приказ вам проиграть! Я пробовал возражать, но допустил ошибку, упирая не на то, что всё это вообще неспортивно, а на факт проигрыша Геллером пяти партий. “Вы что, хотите парня совсем угробить?” – “Нет-нет, он согласен, он патриот”. Я сделал вид, что согласен, а сам решил схитрить и играть тупо на ничью, чтобы исключить проигрыш. (…)

Я наивно думал, что на Геллере разговор закончится. Ан нет. “Теперь вот что, – сказал Постников, закуривая очередную папиросу (рядом угрюмо шагал “комиссар”). – После Геллера у тебя Смыслов. Учти, его перед партией с Решевским волновать нельзя! Он должен знать, что ты потом с ним сделаешь быструю ничью”. – “Но у меня белые!” – “Какая разница? Мы не можем рисковать, что в турнире победит американец”. – “Но я тоже могу победить в случае удачного финиша?” – “Я сказал: ничья и быстро! – отрезал Постников и веско добавил: – Мы только что получили шифрованную телеграмму от Романова: «Игру между советскими участниками прекратить». Понял?”

Я обомлел от такой лжи. Мой взгляд не понравился Мошинцеву, и он решил усилить давление, выпалив на повышенных регистрах: “Вы что же, всерьез думаете, что мы приехали сюда в шахматы играть?!” Тут уж крыть было нечем. “Значит, так, – продолжил кагебист. – Перед партией со Смысловым вы зайдете к нему в номер и договоритесь, как сделать ничью. Всё понятно?” Я понуро кивнул. И меня оставили одного созерцать озеро…

Придя на партию с Геллером, я увидел, что на нем нет лица. Неужели и впрямь согласился проиграть? Однако он, как я понял уже много позже, получил от Бондаревского указание выиграть, наказав меня за “жадность”! И пока я лавировал в своем лагере, “тупо играя на ничью”, Ефим методично усиливал позицию. Все же надо бы мне играть повнимательней, но я попросту зевнул пешку и проиграл. (…)

В день партии со Смысловым, часов в двенадцать, ко мне зашел Мошинцев: “Вы уже были у него?” – “Нет”. – “Тогда пойдемте”. И буквально подтолкнул меня к соседнему номеру: “Заходите, Смыслов вас ждет”. Хотя мы были соседи, я ни разу не заходил к нему. Сейчас под конвоем пришлось постучаться. “Войдите”. Вхожу. Вижу унылую картину: у окна, не глядя друг на друга, сидят двое – Смыслов и его секундант Симагин. Здороваюсь, подхожу. Симагин отводит глаза и демонстративно смотрит в окно. Говорю о погоде, еще о какой-то ерунде… Смыслов нервно перебивает: “Нет, Дэви, скажи, как мы будем играть?” Я что-то мямлю… “Нет, как мы будем играть? – И неожиданно говорит: – Вот Керес играл на выигрыш и проиграл…” Мне стало ясно, что он с самого начала знал про весь этот дьявольский спектакль. “Ладно, – отвечаю, – как-нибудь сыграем”. И быстро ухожу. Мошинцев за дверью ждет меня: “Договорились?” – “Да”. И он отстал…»

Заканчивая свой рассказ, Бронштейн пишет, что лично к Василию Смыслову у него претензий нет: «Дело не в нем, а в самой системе, царившей тогда в советских шахматах. Разве я не понимаю, что каждый из нас мог оказаться в такой ситуации?»

Казалось бы, между тем, что произошло на Кюрасао и в Цюрихе, разницы нет. И там, и там была успешно решена задача не пропустить к матчу на первенство мира «чужака». Но разница есть, и существенная! Правда, чтобы заметить ее, надо быть Корчным: «Конечно, советское спортивное руководство устраивало заговоры – это было известно еще раньше. Один из самых знаменитых – турнир претендентов в Цюрихе (1953), когда было сделано всё, чтобы выиграл Смыслов, а не Бронштейн. Это была очень хитрая комбинация, но продуманная сверху. А вот то, что случилось на Кюрасао, – не было задумано сверху. В том-то и штука, что всё было спланировано Петросяном и его окружением. Чем данный заговор и отличался от всех остальных советского периода».

Название книги самого знаменитого из шахматных «невозвращенцев» говорит само за себя. На родине она была издана только в 1992 году

По сути, Виктор Львович утверждает: наши шахматисты и сами, без всяких указаний сверху, при случае использовали «командную игру», о которой писал Богатырчук. Закрывая глаза на то, что это противоречит принципам «fair play» – честной игры, а значит, рано или поздно жди расплаты (мы же с детства знаем, что «жухала долго не живет»).

Скандал на Кюрасао вышел советским шахматистам боком, похоронив столь удобные для них турниры претендентов. Настойчивость американцев вынудила ФИДЕ отказаться в 1964 году от порочной практики и начать проводить матчи претендентов – один на один, чего и добивался Фишер. В конце концов, несмотря на все преграды, он пробился к матчу на первенство мира и в 1972 году отобрал у Спасского шахматную корону, которой до этого четверть века безраздельно владели советские чемпионы!

Не помог и административный ресурс, которым так сильны были советские шахматы. Напуганный фантастическими результатами Фишера в матчах претендентов (с Таймановым – 6:0, с Ларсеном – 6:0 и с Петросяном – 6,5:2,5!), Спорткомитет СССР объявил «всеобщую мобилизацию». То, что в подготовке Спасского участвовали опытные тренеры, различные спортивные, медицинские и научно-исследовательские организации, что сама подготовка проходила на правительственных дачах и в санаториях и, разумеется, за государственный счет, не удивляет: в советском большом спорте это было нормой. Но вот обязать почти всю элиту советских шахмат, включая экс-чемпионов мира, представить под грифом «секретно» отчеты с их оценкой стиля и силы игры Фишера, а заодно, для сравнения, и Спасского – стало настоящим ноу-хау руководства Спорткомитета! В детальном исследовании приняли участие Петросян, Спасский, Таль, Ботвинник, Смыслов, Керес, Тайманов, Корчной, Геллер, Авербах, Бондаревский, Болеславский, Полугаевский, Котов… А позднее всплыли из небытия и секретные документы ЦК КПСС, из которых стало ясно, какую роль в борьбе за мировую корону играли… политические гроссмейстеры со Старой площади.

Расплата за грехи. В 1972 году Роберт Фишер отобрал у Бориса Спасского шахматную корону, которой до этого четверть века безраздельно владели советские чемпионы!

Карикатура из журнала «Chess Life». На столе газета с результатами матчей Фишера с Таймановым, Ларсеном и Петросяном. Рядом со Спасским – дебютные справочники на 1.е4. Напротив – генсек Л.Брежнев и премьер-министр А.Косыгин. Мудрый вождь спрашивает: «Но Борис, а что будет, если он не сыграет 1.е4?»

Придумка, видно, понравилась, и в дальнейшем точно так же пытались действовать и при подготовке Анатолия Карпова к матчам с Фишером и Корчным. Естественно, подобное никогда не афишировалось – отчеты носили закрытый характер и не предназначались для печати. Недаром ироничный Михаил Таль приписал к своему посланию: «Прошу извинить за несовершенство стиля. Ведь этот “труд” не будет опубликован, разве что через Х+1 лет в антологии, посвященной моему творчеству».

Но он ошибся. Все эти документы впервые увидели свет в нашей с Дмитрием Плисецким книге «Russian versus Fischer» (1994; «Русские против Фишера», 2004), подтвердив библейскую истину – всё тайное однажды станет явным!