СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ ИСЛАМИЗМА

Скромное обаяние исламизма

Виктор ВОЛЬСКИЙ

Вперед – в темное прошлое!

С лета прошлого года, когда «Исламское государство» заявило о себе как о серьезной силе и наводнило эфир и социальные сети леденящими кровь картинами своих зверств, среди мусульманской молодежи резко возросла популярность этого движения, поставившего себе целью вернуть мир во времена мрачного средневековья.По данным комиссии экспертов, отслеживающих реализацию международных санкций, наложенных на «Аль-Каиду», приток иностранных бойцов, готовых принять мученический венец во имя Аллаха, круто идет вверх, и ныне в рядах вооруженных сил Исламского государства сражается свыше 25 000 фанатиков из сотни с лишним стран мира, в том числе из Европы и Америки.

Социалистам, которые ныне полностью господствуют на Западе, все ясно: марксизм, который они истово исповедуют, учит, что человек есть «гомо экономикус», чье умонастроение и поведение зависят целиком и полностью от экономических факторов. Экономика – базис, все остальное – надстройка, играющая подчиненную роль. Религия – «опиум для народа», духовные потребности человека – блажь. «Униженные и оскорбленные» восстают против общества и радикализуются сугубо в силу своего бедственного материального положения.

(Хотя тут возникает деликатный момент: поскольку левые с легкой руки Обамы категорически отказываются признать, что исламизм имеет какое-либо отношение к исламу, им приходится изворачиваться и доказывать, что исламисты, во имя Аллаха объявившие войну безбожному Западу, сами не знают, что говорят, сами не понимают истинной природы своих претензий к цивилизованному миру. Дескать, мы лучше них знаем, что такое ислам и что мусульманам на самом деле нужно.)

Из этого вытекает, что для успешной борьбы с исламским радикализмом необходимо просто накормить голодных и дать бедным работу.  То есть единственный верный путь к преодолению исламистской угрозы заключается в организации программы занятости для безработных, как нам бодро и безапелляционно объяснила бывший зам пресс-секретаря Госдепартамента Мари Харф.

Для проверки этой теории, выдаваемой за непреложную истину, доктор Марион ван Зан, научный сотрудник независимого голландского научно-исследовательского института RISBO, ассоциированного с факультетом социологии Университета Эразма Роттердамского, провела в Бельгии длившееся пять лет широкомасштабное этнографическое исследование семей радикализованных молодых людей.

И оказалось, что расхожая догма не соответствует действительности. На основании собранных ею данных голландская исследовательница пришла к выводу, что основная масса юных мусульманских радикалов принадлежит отнюдь не к нищему андерклассу, а к вполне зажиточному среднему классу.

Вообще обширная литература по исламскому экстремизму и терроризму убедительно свидетельствует, что люди низкого общественно-экономического статуса, маргиналы и обиженные судьбой не составляют главной силы терроризма. Дискриминация тоже не может считаться серьезным побудительным фактором, разговоры о ней – как правило, пустые слухи или злонамеренная, своекорыстная ложь.

Низкое социальное и материальное положение и отсутствие возможностей для достижения успеха в жизни – реальность для очень многих, но лишь единицы «униженных и оскорбленных» вступают на путь экстремизма, чтобы отомстить обществу. Если бы нищета и безнадежность были главной мотивацией терроризма, основными поставщиками террористов были бы самые неблагополучные и бедные страны и классы. Но мы знаем, что это не так. Участники терактов 11 сентября 2001 года все как один были выходцами из зажиточных и даже знатных семей.

Известно также, что разбойная романтика исламистского, да и любого другого террора обладает неодолимой привлекательностью для горячих молодых людей, включая даже представителей высших сословий. Впрочем, так было всегда. Например, первый принц крови герцог Орлеанский Филипп славился либеральными взглядами. Во время Великой французской революции он примкнул к революционерам, отказался от титула, стал «гражданином», взял фамилию Эгалите (равенство) и проголосовал в Конвенте за смертную казнь своего родственника короля Людовика XVI. Жизнь свою гражданин Эгалите окончил, как приличествует пламенному революционеру, на эшафоте.

Многие представители русской знати, мучаясь от безделья и чувства вины перед «малыми сими», воспитанные отечественной литературой в духе преклонения перед народом, шли в революцию. Князь Кропоткин и тверской помещик Михаил Бакунин вышли отнюдь не из низов. В партии большевиков дворян было ни много ни мало – 20%. Между прочим, вдвое больше чем евреев, на которых антисемиты привычно возлагают вину за революцию (как, впрочем, и за все остальные беды, включая измену идеалам этой самой революции).

Еще один стереотип, который опровергла доктор ван Зан, гласит, что радикализация является результатом провала попыток молодых мусульман интегрироваться в европейское общество. Однако, как она установила, на самом деле все наоборот: именно успешная интеграция порождает предпосылки радикализации. Причем чем выше уровень интеграции этих людей, тем выше этот риск.

Социологи называют это явление интеграционным парадоксом. Он означает, что дети и внуки иммигрантов, родившиеся и выросшие в Европе, жаждут интегрироваться в общество. Их отличают повышенные ожидания и необычная чувствительность: малейшая заминка на этом пути, самый мимолетный признак реальной или кажущейся дискриминации вызывают у них резко негативную реакцию, настраивает их против общества и способствует их отчуждению, порождая стремление искать психологическое убежище среди своих единоплеменников.

Нечто подобное можно наблюдать среди негритянских студентов самых престижных американских университетов. Это сливки негритянского общества, самые способные и амбициозные. Но лучшие из лучших в гетто – это совсем не то же самое, что выпускники действительно лучших школ страны. В стране слепых и кривой король, но среди зрячих кривой – всего лишь кривой.

И понятно, какое горькое разочарование ждет этих молодых людей, привыкших считать себя солью земли, когда, попав по льготным квотам в престижные университеты, они очень быстро начинают понимать, какая дистанция отделяет их от куда более способных сокурсников. Можно себе представить, какой шок они переживают.

Что делать? Лучше всего для них было бы честно признать, что не по Сеньке шапка, и, пока не поздно, перевестись в рядовые университеты, чьи академические требования были бы им вполне по плечу. Но кто из этой самонадеянной молодежи, привыкшей считать себя элитой, способен на столь беспощадную честность в самооценке?

Поэтому в массе своей они идут другим путем. Сознание своей неконкурентоспособности порождает у них озлобление и ненависть к «несправедливому» обществу, на которое они взваливают вину за свои психологические терзания. Они замыкаются в своем кругу, взаимно укрепляясь в своем негативизме, ведут себя вызывающе и предъявляют начальству непомерные требования, которые насмерть перепуганная университетская администрация услужливо спешит удовлетворить.

Но вместо того, чтобы умилостивить недовольных представителей обиженного «меньшинства», попустительство и поблажки вызывают у них еще большее озлобление как лишнее доказательство их унизительного положения. Они понимают, что не в состоянии подняться на уровень своих более талантливых сверстников, и это вызывает у них ненависть и жажду мести. Комплекс неполноценности выводит их на путь радикализации.

Но в основе радикализма лежит еще один фактор, который толкает молодежь к отторжению ценностей своего общества. Культура безудержного потребительства, бездумная погоня за материальными благами при забвении духовных потребностей, особенно остро испытываемых в юности, опустошает душу, порождает разочарование в жизни и мизантропию. И в какой-то момент неутоленная духовная жажда толкает молодых людей на противостояние обществу. А мусульманскую молодежь в странах Западной Европы – к возвращению в веру отцов.

На Западе царит безбожная левая идеология, которой нечего предложить детям и внукам из мусульманско-иммигрантской среды,  чьи духовные корни уходят в культуру, пропитанную верой. Их семьи, добившиеся материального благополучия, в состоянии обеспечить своим отпрыскам все блага современной жизни – компьютеры, смартфоны, автомобили и прочие атрибутами «красивой» и беззаботной жизни.

А вот чего погоня за материальными благами дать не может – это наполнить жизнь духовным содержанием. Мусульмане из низших классов поглощены борьбой за жизнь, им не до духовных исканий, зато их более зажиточных соплеменников сытое, досужее существование побуждает задумываться над вопросом о смысле жизни. Они ищут и не находят на него ответа в современном западном обществе. Итогом является разочарование и стремление к чему-то иному, что в состоянии удовлетворить их запросы нематериального свойства.

Опыт свидетельствует, что многие неорадикалы-исламисты, прежде чем у них произошла мусульманская епифания, полностью вписывались в жизнь современного европейского общества, получали образование, успешно работали, предавались всем привычным радостям жизни, употребляли алкоголь и наркотики, имели друзей из немусульманской среды. Но в какой-то момент у них наступает фаза пресыщения, и они обращаются к исламу. А со временем свойственный юному возрасту максимализм приводит их на путь радикализации.

Так как же все-таки бороться с воинствующим исламом? Исторический опыт свидетельствует, что религиозному фанатизму можно с успехом противопоставить только еще более интенсивный фанатизм того же рода. В этом смысле поучителен опыт испанской Реконкисты и крестовых походов за освобождение Гроба Господня из рук «нечестивых сарацин».

Однако, поскольку ждать христианского пробуждения на Западе, по-видимому, бесполезно, придется нам запастись терпением и сдерживать напор исламизма до тех пор, пока не иссякнет его религиозный импульс. И уж во всяком случае не рассчитывать на победу над эсхатологической воинственной религией посредством программы общественных работ. Хотя убедить в этом Мари Харф вряд ли удастся.