Здесь, в суверенном пространстве неадекватных реакций и асимметричных ответов, слова могут иметь сколько угодно значений, кроме первоначального: самоуправление, суверенитет, суд и сыр... Кто попробует отечественный сыр — наш пальмомасловый кукиш миру — тот поймет меня. Словосочетания усугубляют положение. Мы находим в рутырнете определение Российской Федерации, и нас распирает от гордости — вот он какой райский-рай, но от физического контакта с любой госуслугой в любой ее форме на теле налогоплательщика всякий раз остается след кованого сапога. Кто мы? Где мы? Зачем мы?
Чтобы восстановить смысловую ориентацию, попробуем отказаться от пребывания в крайних состояниях психики и направим если не шаг, то взгляд в сторону истины.
Начнем с места, на котором стоим. Под нами Россия. Как писал классик, "здесь сильно штормит". Причин много. Главная опять-таки в подмене понятий. Российская Федерация не является федерацией. Парочка регионов обладает некоторой степенью самостоятельности, но самостоятельность эта есть результат "чисто пацанского" соглашения, а не конституционной нормы. В России нет должного уровня порядка (при переизбытке органов "правопорядка"), чтоб считаться унитарной. В общем, вместо того чтобы обманывать себя и других и рассуждать на тему гибридной федерации или унитарного государства с элементами суверенной демократии, не лучше ли честно признать, что Россия находится на той же стадии социально-политического и гуманитарного развития, что и первые в человеческой истории государства — города. Только движется в противоход цивилизации. От сложной нестабильной институциональности к первобытному хаосу элементарных частиц.
Города-государства возникают на пересечении торговых путей и/или источников воды в тот момент, когда из десятка банд разбойников, промышляющих на прилегающей к торговым путям территории, выделяется одна мощная банда, мощная настолько, что рискует выйти из засады на большую дорогу и поставить блокпост, ограничивающий движение караванов и исключающий возможность обхода. Вот и первая граница. Таможня. Регулярные поборы оказываются много выгоднее и менее рискованными, чем одноразовые гоп-стопы, когда первый налогоплательщик убеждает себя в том, что такса за проезд, выход и вход, это не грабеж, а право собственника территории.
Дальше — больше. Это еще не марксизм-ленинизм, но уже аутохтонный процесс. Доход группировки позволяет ей огородить свой блок-пост высокими крепкими стенами и торговать безопасностью. Например, предоставлять укрытие или сопровождать караваны из точки "А" в точку "Б". Искушение "приватизировать" караван в промежутке между ними бледнеет в сравнении с перспективными показателями долгосрочного сальдо прибылей и убытков. Слухи о спокойном месте привлекают к городу собирателей и хлебопашцев. За умеренную плату труженик полей и лесов передает городу на хранение зерно и за плату получает его обратно, а если зерна на посев не хватает, то всегда можно получить его в "ипотеку" под подушный залог. Проблема не в этом. Человеку присуща способность делиться с ближним. Проблема в пропорции. Город-государство, город-пирамида забирает на рубль, а возвращает на копейку. Но все-таки возвращает, отметим. В старые недобрые времена безвозвратно убили бы. Система распределения-перераспределения расползается во все стороны: требует счета, учета, контроля, аргументации собственной необходимости, обороны себя, знаков отличий — материальных и высших. И много еды. Здравствуйте, товарищи бюрократы, бумагомаратели, стукачи, надзиратели и жрецы. Еще одна проблема — пропорция системы и человека.
Долгие тысячелетия борьбы между многообразием и унификацией, мракобесием и здравым смыслом, духом и жиром уравновешивают баланс между системой и человеком. У нас все процессы идут намного быстрее. И мы (как мы все понимаем, но, может быть, не всем нам в этом хочется признаваться) движемся в обратном направлении...
Россия — это Москва, а Москва — это город. Здесь сходятся все финансовые потоки. Сюда идут караваны с баблом. Не по дорогам. Иностранцы (америкосы) научили переводить деньги через ноутбук-шмоутбук. Пока деньги идут, бумагомаратели, стукачи, надзиратели и жрецы реализуют план полного и окончательного отказа города-государства от своих государственных обязательств. Медицина уже существует только для того, чтобы отделить больных от здоровых, читай, лишних от временно трудоспособных. Школы — чтобы научить детей быть послушными. Социалка ограждает сильных от слабых. С барского стола к столу населения одной седьмой части суши летят даже не крошки, а плевки и окурки...
Население молчит. А что скажешь, если должен много и долго — и потенциально не можешь отдать. Если продал себя в "ипотеку" в обмен на ячейку из гипсокартона рядом с воняющей свалкой, на бездорожье. И это логично, ведь дороги не нужны, потому что деньги в Москву поступают через ноутбуки.
Из прилегающих территорий интерес есть только к самовозобновляемым, то есть: с нефтяными вышками, газовыми качалками и рудниками...
То, что не хочет/не может самовозобновляться, доживает до пенсионного возраста. Или не доживает. Второе удобней. А ради удобства можно повысить порог пенсионного возраста.
Этот город-государство никому ничего не должен. Все должны ему. Но что дальше? Ведь с одной стороны, для аргументации собственной необходимости городу требуется все больше еды и материальных знаков отличий. С другой стороны, размер регулярно взимаемых поборов стал сопоставим с максимально возможной добычей одноразового грабежа.
Такие образом, перспективные показатели долгосрочного сальдо прибылей и убытков уступают искушению "приватизировать" караван и... сбежать.
Но сбежать, как поет соловьев, "что ж вы, суки американские, сделали...", в общем-то, некуда...
Вот такое оно, здесь и сейчас, государство...
Виталий Щигельский