12 окт. 2019 г., 22:26 (9 часов назад)
|
12.10.2019 20:48 Автор: Елена Фанайлова Фото:Проект Викимедиа
Русско-польская война. Перечитывая Бабеля
"Опубликовав "Конармию", которая увековечила бездарную русско-польскую кампанию 1920 года, он нажил могущественных врагов". Из-за этой фразы я отправилась перечитывать "Конармию" и читать конармейский дневник Исаака Бабеля 1920 года. Бабелю 26 лет, он командирован из Одессы от газеты "Красный кавалерист" для описания будённовского похода на Польшу, который длится с апреля по август и заканчивается разгромом РККА под Варшавой. Около 70 страниц дневника утрачены, он сохранился благодаря киевским друзьям писателя, неизвестно, была ли копия в его архиве на момент ареста. Меня интересовала прагматика этого документа.
Записи начинаются с даты 3.06.20, Житомир, затем Ровно. На протяжении короткого текста локации меняются примерно 50 раз. Смордва, Козино, Лешнюв, Броды, Хотин, Шторм, Хорупань, снова Смордва, Демидовка, Радзивлиллов. "Что с Одессой?" "Лешнюв. Украина в огне. Врангель не ликвидирован". Гржималовка. Берестечко. Лашков, Галиция. Буёк – 35 вёрст от Львова. Порады. Нивица. Витков. Замостье. Наконец, Бабель в Замостье, где Красная армия терпит сокрушительное поражение от поляков, место, вошедшее в странном контексте в советский победительный нарратив: "На Дону и в Замостье тлеют белые кости... помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши штыки". Бой при Замостье определил и поражение русских войск под Варшавой, после которого честолюбивый кремлевский план дойти до Берлина, оставив Польшу за собой "как пустую землю", уже не мог осуществиться.
Из записей Бабеля нельзя понять ни хода боев, ни тактики военачальников. Встречи с Будённым и Тухачевским – в рамках пары построений, Бабель, судя по точке описания, где-то не в первых рядах бойцов. Траектория движения красных казаков – это перечисление населенных пунктов. Но можно понять устройство тогдашней жизни украинского центра, Волыни и Галиции. Всё, где Бабель оказывается, это еврейские местечки или польско-украинские поселения с сильным присутствием еврейской жизни. С симпатией описанные чешские крестьяне Волыни, они хозяйственнее всех. С ностальгией по большой европейской культуре – разбитые и разграбленные польские поместья, с подробным перечислением старинных книг, изысканной утвари, комнаты молодожёнов. Образованные украинские националистки, верящие в свою республику, и самоотверженные русские медсёстры, неизбежные давалки офицерам. Практически без эмпатии, с раздражением упоминаются казаки, ядро будённовский армии. Кубанские лучше донских. Все насилуют баб и дограбливают недограбленное польской армией, терроризируют мирное население, которое ждало кто освободителей, а кто просто передышки. Пленных поляков надо защитить от бессудной казни, но польские листовки армии Юзефа Пилсудского вызывают презрение идейного коммуниста. Евреи страдают больше, их громят и эксплуатируют все стороны конфликта. Бабель молится в синагогах, тех, что ещё не разрушены, и в разрушенных тоже, и много разговаривает с евреями; судя по тексту, только с ними он и разговаривает, за остальными наблюдает.
С самого начала дневника Бабеля я понимаю, что его перечисление городов и городков – частичная карта восточноевропейского еврейства, исчезнувшего с лица земли в результате Холокоста. Её можно восстановить в воображении также по Башевису-Зингеру и по тетралогии Юлиана Стрыйковского (на русский переведен роман "Аустерия"). Я понимаю также, что Теодор Герцль и Владимир Жаботинский уже написали свои труды и кое-кто из собеседников Бабеля мог их читать.
В середине конармейского дневника я догадываюсь, что это "Кровавые земли" Тимоти Снайдера. История катастрофы пространства, которому потом суждено оказаться между Гитлером и Сталиным. Только Гитлер ещё не пришёл к власти, а Сталин вот-вот получит выговор за неудачную варшавскую кампанию. Оба они отыграются на пакте Молотова – Риббентропа, уберут Польшу как досадную границу между Берлином и Москвой – так её воспринимали в обеих столицах по итогам международных соглашений после Первой мировой. Польша получила слишком много бонусов, на геополитический вкус и новой русской власти, и немецких патриотов; Пилсудский хотел ещё больше географии, собственно, Будённый должен был его развернуть.
На всём корпусе чтения я вспоминаю Йозефа Рота с его образом Первой мировой войны, и Генриха Белля с его образом Второй, в его романе "Поезд приходит по расписанию" под Стрыем погибнет его герой, весь текст пытаясь избежать этой смерти. Галиция и Волынь – заколдованное пространство в сражениях ХХ века, судя по эмоционально-символическому заряду документов и художественных текстов о двух мировых войнах. В постколониальных войнах ХХI века этот регион возникает в политической метафизике Европы как непонятная Москве и Киеву, Варшаве и Берлину вечная Вандея, что видно сейчас, к примеру, на социологии украинского сопротивления "формуле Штайнмайера".
И еще один текст, "Внутренняя колонизация" Александра Эткинда, в оптике которого хорошо читается дневник Бабеля. Читать его современными глазами – значит понимать, что гражданская война была в том числе проектом повторной колонизации Украины с прицелом на Польшу, а Германия была пределом мечтаний Кремля, но ресурса не хватило.
Разумеется, дневник Бабеля – это литература факта, которую так любил Виктор Шкловский и которую он не смог защитить. Цена вопроса была жизнь: до литературы ли тут, когда тебя убивают. Тип литературного идеологического мышления, сформированный путем искусственного отбора эстетом Сталиным, вполне успешен и сегодня. Выжила литература факта в Польше. В России конармейский дневник идеально мог бы быть поставлен Театром.doc. Фраза о бездарной русско-польской кампании 1920 года принадлежит американской писательнице Элиф Батуман, роман "Бесы", глава "Бабель в Калифорнии".
Елена ФАЙНАЛОВА
Источник: "Радио "Свобода"
Записи начинаются с даты 3.06.20, Житомир, затем Ровно. На протяжении короткого текста локации меняются примерно 50 раз. Смордва, Козино, Лешнюв, Броды, Хотин, Шторм, Хорупань, снова Смордва, Демидовка, Радзивлиллов. "Что с Одессой?" "Лешнюв. Украина в огне. Врангель не ликвидирован". Гржималовка. Берестечко. Лашков, Галиция. Буёк – 35 вёрст от Львова. Порады. Нивица. Витков. Замостье. Наконец, Бабель в Замостье, где Красная армия терпит сокрушительное поражение от поляков, место, вошедшее в странном контексте в советский победительный нарратив: "На Дону и в Замостье тлеют белые кости... помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши штыки". Бой при Замостье определил и поражение русских войск под Варшавой, после которого честолюбивый кремлевский план дойти до Берлина, оставив Польшу за собой "как пустую землю", уже не мог осуществиться.
Из записей Бабеля нельзя понять ни хода боев, ни тактики военачальников. Встречи с Будённым и Тухачевским – в рамках пары построений, Бабель, судя по точке описания, где-то не в первых рядах бойцов. Траектория движения красных казаков – это перечисление населенных пунктов. Но можно понять устройство тогдашней жизни украинского центра, Волыни и Галиции. Всё, где Бабель оказывается, это еврейские местечки или польско-украинские поселения с сильным присутствием еврейской жизни. С симпатией описанные чешские крестьяне Волыни, они хозяйственнее всех. С ностальгией по большой европейской культуре – разбитые и разграбленные польские поместья, с подробным перечислением старинных книг, изысканной утвари, комнаты молодожёнов. Образованные украинские националистки, верящие в свою республику, и самоотверженные русские медсёстры, неизбежные давалки офицерам. Практически без эмпатии, с раздражением упоминаются казаки, ядро будённовский армии. Кубанские лучше донских. Все насилуют баб и дограбливают недограбленное польской армией, терроризируют мирное население, которое ждало кто освободителей, а кто просто передышки. Пленных поляков надо защитить от бессудной казни, но польские листовки армии Юзефа Пилсудского вызывают презрение идейного коммуниста. Евреи страдают больше, их громят и эксплуатируют все стороны конфликта. Бабель молится в синагогах, тех, что ещё не разрушены, и в разрушенных тоже, и много разговаривает с евреями; судя по тексту, только с ними он и разговаривает, за остальными наблюдает.
С самого начала дневника Бабеля я понимаю, что его перечисление городов и городков – частичная карта восточноевропейского еврейства, исчезнувшего с лица земли в результате Холокоста. Её можно восстановить в воображении также по Башевису-Зингеру и по тетралогии Юлиана Стрыйковского (на русский переведен роман "Аустерия"). Я понимаю также, что Теодор Герцль и Владимир Жаботинский уже написали свои труды и кое-кто из собеседников Бабеля мог их читать.
В середине конармейского дневника я догадываюсь, что это "Кровавые земли" Тимоти Снайдера. История катастрофы пространства, которому потом суждено оказаться между Гитлером и Сталиным. Только Гитлер ещё не пришёл к власти, а Сталин вот-вот получит выговор за неудачную варшавскую кампанию. Оба они отыграются на пакте Молотова – Риббентропа, уберут Польшу как досадную границу между Берлином и Москвой – так её воспринимали в обеих столицах по итогам международных соглашений после Первой мировой. Польша получила слишком много бонусов, на геополитический вкус и новой русской власти, и немецких патриотов; Пилсудский хотел ещё больше географии, собственно, Будённый должен был его развернуть.
На всём корпусе чтения я вспоминаю Йозефа Рота с его образом Первой мировой войны, и Генриха Белля с его образом Второй, в его романе "Поезд приходит по расписанию" под Стрыем погибнет его герой, весь текст пытаясь избежать этой смерти. Галиция и Волынь – заколдованное пространство в сражениях ХХ века, судя по эмоционально-символическому заряду документов и художественных текстов о двух мировых войнах. В постколониальных войнах ХХI века этот регион возникает в политической метафизике Европы как непонятная Москве и Киеву, Варшаве и Берлину вечная Вандея, что видно сейчас, к примеру, на социологии украинского сопротивления "формуле Штайнмайера".
И еще один текст, "Внутренняя колонизация" Александра Эткинда, в оптике которого хорошо читается дневник Бабеля. Читать его современными глазами – значит понимать, что гражданская война была в том числе проектом повторной колонизации Украины с прицелом на Польшу, а Германия была пределом мечтаний Кремля, но ресурса не хватило.
Разумеется, дневник Бабеля – это литература факта, которую так любил Виктор Шкловский и которую он не смог защитить. Цена вопроса была жизнь: до литературы ли тут, когда тебя убивают. Тип литературного идеологического мышления, сформированный путем искусственного отбора эстетом Сталиным, вполне успешен и сегодня. Выжила литература факта в Польше. В России конармейский дневник идеально мог бы быть поставлен Театром.doc. Фраза о бездарной русско-польской кампании 1920 года принадлежит американской писательнице Элиф Батуман, роман "Бесы", глава "Бабель в Калифорнии".
Елена ФАЙНАЛОВА
Источник: "Радио "Свобода"
Комментариев нет:
Отправить комментарий