— Ну, что Рабинович, не унимаемся, — здесь прокурор сделал риторическую паузу и проглотил слюну. — Любить советскую власть мы вас заставить не можем, но уважать советский закон мы вас заставим.
Я подумал, что он смог бы без пауз, если поставить слюноотсос. А какой пафос. Ну да, они же на своем сраном юрфаке изучают ораторское искусство. А говорит как бы не мне, а этому пожилому склеротику в додероновском костюме. Он здесь главный, а этот молодой при нем — бумагу подать, записать, напомнить. Шестерка. А вот назначение четвертого мне не понятно. Подождем, сейчас все выяснится. Старец в додероне отрекомендовался: “Полковник Комитетеа Государственной Безопасности Сергеев...”
— Юрий Владимирович, – дополнил я. У гебешников, после того как генсеком стал Андропов, появилась новая мулька, представляться Юриями Владимировичами. И я понял, что попал, когда он изумленно вскинул брови.
— Полковники КГБ тобой занимается. Гордись, Рабинович, ты вошел в историю, — сказал мне вечный распиздяй — внутренний голос.
— Паспорт с собой? – спросил шестерка (старший лейтенант навскидку). Я достал из кармана паспорт и, чтобы не обнаружить дрожь в руках, кинул ему через стол на папку с бумагами. Вышло дерзко. Внутренний голос хохотнул. Гебешники переглянулись, а сам я от ужаса покрылся холодным потом.
Неделю назад в нашем доме был обыск. На автобусе с борисовскими номерами приехали семь в штатском и майор в милицейской форме. Майор открывал мероприятие:
"Согласно постановлению будет произведен обыск, оставайтесь на своих местах, предъяивите добровольно золото–валюту, литературу, наркотики." Потом уже майор стоял в стороне и ни во что не вмешивался. Когда штатские на кухне стали нюхать баночки со специями, моя мама спросила: "Скажите, что вы ищете, я вам сама покажу где это лежит?" Ну, да, подумал я, покажи им, мамуля, где у тебя хранится анаша...
К 1984 году я собрал и запустил по Минску целую библиотеку самиздата. Дома старался больше одной книги не держать. Но случилось так, что из Москвы привезли Дар Набокова. На неделю. Это была какая–то затертая пятая копия с чернильными поправками там, где букв уже и не разобрать. Снимать ксерокс с такого экземпляра не имело смысла. Я разделил книгу на две части и отдал в работу двум машинисткам. Первой, пожилой тетке, которая провела за машинкой всю свою жизнь, можно было смело доверять, ей было все равно, что печатать — двенадцать копеек страница. В содержание текста она никогда не вникала. А вот со второй, молоденькой симпатичной рыжей девочкой по кличке Лиса из хорошей, вполне лояльной и даже консервативной еврейской семьи, я тогда крутил роман. Она, собственно, и машинисткой никакой не была, а просто взялась помогать нашему "безнадежному делу". Опьяненная знакомством и любовью с таким охуительным поцем как я, Лиса писала стихи, слушала музыку, танцевала... и проебала задание. В какой–то момент у меня на руках оказались четыре хорошего качества машинописных копии — Дар Набокова–часть вторая, которые за неделю напечатала старая машинистка. Я не знал что мне с этим делать. Сбрасывать вторую часть книги читателям без первой, не имело смысла. Не соединишь их вместе, пойди найди потом эту вторую часть, когда появится первая. Сколько раз приходилось мне встречать в самиздате такие, разделенные навсегда, книги.
Эти четыре копии второй части, без названия, без указания автора, изьятые из моего письменного стола во время обыска, лежали теперь перед тем самым чмырем, должность и роль которого в прокурорском спектакле я пока не установил. Он перебирал листочки, вычитывал, шевеля губами и делал широкие закладки на которых что–то писал.
"Бля, да это же какой–то эксперт" – догадался внутренний голос. — Опять нас посадят, — сказал он мне.
Я вспомнил, как впервый раз, пять лет назад, меня ввели в прокурорский кабинет, о как это было страшно впервый раз, и хуиная рожа городской прокурор, сидя за огромным, как Красная площадь столом, сказал: 'Я вас арестовываю, Рабинович', и красиво расписался на какой–то уже готовой бумаге. И в тот же момент сопровождающие ментовские лица подхватили меня под руки, усадили в машину и отвезли на Володарку.
Сейчас, во второй раз, мне было уже не так страшно, но было жалко родителей. Я решил не дразнить этих хуесосов и не залупаться с ними, прикинулся шлангом.
— А что я такого сделал? — сказали мы в унисон с внутренним голосом, так, что никто ничего не заметил.
— Как что! — деланно завопил из своего угла прокурор Первомайского района, — вы систематически распространяете клеветнические измышления собственного сочинения, порочащие наш общественный и государственный строй.
— Измышления собственного сочинения? Клава, я хуею, — сказал внутренний голос. Мне показалось, что он сказал это слишком громко. Возникла пауза.
— Владимир Борисович, — вдруг сказал с искренней обидой полковник, — вы хоть понимаете, что делаете? Вы нашему отделу портите статистику. У нас в республике нет политических осУжденных. А вы, молодой еще человек, выросший и воспитанный в советской стране. — Он заглянул в бумажку. — Окончили пединститут, служили в армии, работали на производстве, чего вы хочите?
— Я бы, с вашего позволения, уехал в Израиль.
— Заявление в ОВИР подавали?
— Подавал.
— Ну, и что?
— Отказали.
— Значит, ваш выезд в Израиль считается нецелесообразным.
— А какая ваша цель? — раньше, чем я успел что–то сказать, спросил внутренний голос.
"Смотри, — сказал он мне, — cейчас он пизданет: 'Наша цель – коммунизм.', а ты спросишь, так что же вы бля, без меня коммунизм не можете построить?
Но полковник замолчал, сбитый с толку репликой, и я услышал как он, в старческом забытьи, чавкнул съемным протезом.
Прокурор был моложе и в реакции быстрее:
— Должен вас предупредить, Рабинович, что ваши действия подвпадают под статью 190 прим УК БССР...
— Волга подвпадает в Каспийское море. – сказал внутренний голос.
И в этом момент произошло незаметное событие, которое изменило весь ход. Лейтенант или старший лейтенант, тот который состоял шестеркой при склеротичном полковнике, закончил заполнять, отпечатанный типографским способом бланк, и протянул мне паспорт. Я думаю, что в нем сработал обыкновенный бюрократический инстинкт, желание избавиться от лишнего — отдал документ и больше ответственности не несешь.
"Паспорт вернули, значит арестовывать не будут", — сказал внутренний голос и окончательно оборзел:
— А почему клеветнические? — спросил он вызывающе.
— Почему клеветнические! — оперно воскликнул прокурор и сделал знак чмырю–эксперту. Эксперт оказался дОцентом кафедры филфака БГУ. Не знаю чего он там в носу преподавал, но с литературным русским у него были проблемы. Когда дОцент стал читать из Набокова с твердыми 'ч' и 'г', я понял что сейчас обосцусь от смеха. Так бы оно и вышло, но чувак вдруг запутался в сложной набоковской, на пол страницы, конструкции, и замолчал.
Должен признаться, что я и сам несколько увлекся этой постановкой и встретившись взглядом с прокурором понял, что согласно внутреннему ходу театрального действия для полковника КГБ Сергеева, я должен подать примирительную реплику, но внутренний голос меня опередил:
— А почему собственного сочинения?
— Напрасно, Владимир Борисович, вы держите нас за дураков, — погнал не мне, а какой–то условной публике в зале, прокурор. Вот отправленное в 1979 году письмо двоюродной сестре в Израиль. Вы признаете авторство?
— Признаю, – сознался я.
"Нихуя себе, они хранили это письмо 6 лет", — сказал внутренний голос.
— Наша экспертиза произвела стилистический анализ текста и установила, что письмо и эта, с позволения сказать, литература, — он взвесил в руках четыре экземпляра второй части, — принадлежат одному автору.
— Ну, — сказал внутренний голос, — такого подарка я от этих долбоебов не ожидал.
Я сдержал чувства и только спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— Мы хотим, чтобы вы чистосердечно раскаялись в содеянном и дали нам письменное обещание больше не нарушать закон.
Лейтенант положил передо мной типографски отпечатанный двойной лист. На первой странице были вписаны мои персональные данные. Дальше от моего имени шло как бы заявление, суть которого сводилась к следующему: "распространял клевету и больше этого делать не буду."
Выглядело все не страшно, но в самом деле эту бумагу подписывать было ни в коем случае нельзя. Подписав, я признавал, что знаю, что распространяю клевету и знаю о том, что то, что я распространяю, есть клевета. И в случае рецедива это давало гебне возможность меня сразу же, без церемоний, посадить. На последней странице внизу мелкими буквами : Отпечатано в типографии издательства ЦК КПБ 50 000 экз.
— Нихуя себе тираж для Беларусии, — сказал внутренний голос. Значит мы не одиноки, значит нас много. Тьмы и тьмы. Вот найти бы остальных и устроить им тут, блядь, революцию.
"Заглохни, мишугене, — сказал я внутреннему голосу, — если ты хочешь, чтобы нас отсюда выпустили."
— Ладно, — согласился я, обращаясь к прокурору, так и быть подпишу, но с одним условием, вы (я обратился к гражданину полковнику) дадите мне справку, что автором этой книги являюсь я, Рабинович Владимир Борисович, еврей 1950 года рождения, тюремная кличка Волоха–фельдмаршал. Эта книга называется Дар. Автор ее Владимир Набоков. У вас на руках вторая часть, а я вам еще принесу первую.
Владимир Владимирович Набоков русский и американский писатель родился 10 апреля 1899 года... и я прочитал им маленькую лекцию о жизни и творчестве. В конце внутренний голос припиздел: "А за книгу Дар Владимиру Набокову в 1953 году была присуждена Нобелевская премия."
Нобелевская премия их доконала.
— Нет. Мы таких справок не даем – поспешно сказал прокурор.
— Ну, на нет и суда нет. Я, в таком случае, ничего подписывать не буду, сказал внутренний голос. На этом позвольте откланяться.
— Что ты делаешь, — сказал я ему, зачем ты их злишь.
— Не сцы в сапог, не делай пыли, — сказал мне мой внутренний голос. — Ты что не видишь, что мы их сломали.
Он встал и направился к выходу.
— Я вас не отпускаю! – крикнул прокурор.
— Вы в каком качестве меня сюда пригласили. Если в качестве подозреваемого, обвиняемого или свидетеля, то по какому делу? — спросил у них внутренний голос.
— Мы вас вызвали для беседы, — сказал прокурор.
— А если для беседы, то позвольте мне эту беседу закончить.
Прокурор посмотрел на полковника. Полковник вяло махнул рукой, пусть идет, заебал. Было заметно, что он сильно устал.
Мы шли по Ленинскому проспекту на восток. И внутренний голос говорил мне, что власть сегодня такая же тупая и дряхлая, как этот полковник. И напрасно я их так боюсь.
Возле центрального входа в Ботанический сад я остановился и купил две порции шоколадного мороженнго за 28 копеек каждую. Себе и внутреннему голосу.
Я подумал, что он смог бы без пауз, если поставить слюноотсос. А какой пафос. Ну да, они же на своем сраном юрфаке изучают ораторское искусство. А говорит как бы не мне, а этому пожилому склеротику в додероновском костюме. Он здесь главный, а этот молодой при нем — бумагу подать, записать, напомнить. Шестерка. А вот назначение четвертого мне не понятно. Подождем, сейчас все выяснится. Старец в додероне отрекомендовался: “Полковник Комитетеа Государственной Безопасности Сергеев...”
— Юрий Владимирович, – дополнил я. У гебешников, после того как генсеком стал Андропов, появилась новая мулька, представляться Юриями Владимировичами. И я понял, что попал, когда он изумленно вскинул брови.
— Полковники КГБ тобой занимается. Гордись, Рабинович, ты вошел в историю, — сказал мне вечный распиздяй — внутренний голос.
— Паспорт с собой? – спросил шестерка (старший лейтенант навскидку). Я достал из кармана паспорт и, чтобы не обнаружить дрожь в руках, кинул ему через стол на папку с бумагами. Вышло дерзко. Внутренний голос хохотнул. Гебешники переглянулись, а сам я от ужаса покрылся холодным потом.
Неделю назад в нашем доме был обыск. На автобусе с борисовскими номерами приехали семь в штатском и майор в милицейской форме. Майор открывал мероприятие:
"Согласно постановлению будет произведен обыск, оставайтесь на своих местах, предъяивите добровольно золото–валюту, литературу, наркотики." Потом уже майор стоял в стороне и ни во что не вмешивался. Когда штатские на кухне стали нюхать баночки со специями, моя мама спросила: "Скажите, что вы ищете, я вам сама покажу где это лежит?" Ну, да, подумал я, покажи им, мамуля, где у тебя хранится анаша...
К 1984 году я собрал и запустил по Минску целую библиотеку самиздата. Дома старался больше одной книги не держать. Но случилось так, что из Москвы привезли Дар Набокова. На неделю. Это была какая–то затертая пятая копия с чернильными поправками там, где букв уже и не разобрать. Снимать ксерокс с такого экземпляра не имело смысла. Я разделил книгу на две части и отдал в работу двум машинисткам. Первой, пожилой тетке, которая провела за машинкой всю свою жизнь, можно было смело доверять, ей было все равно, что печатать — двенадцать копеек страница. В содержание текста она никогда не вникала. А вот со второй, молоденькой симпатичной рыжей девочкой по кличке Лиса из хорошей, вполне лояльной и даже консервативной еврейской семьи, я тогда крутил роман. Она, собственно, и машинисткой никакой не была, а просто взялась помогать нашему "безнадежному делу". Опьяненная знакомством и любовью с таким охуительным поцем как я, Лиса писала стихи, слушала музыку, танцевала... и проебала задание. В какой–то момент у меня на руках оказались четыре хорошего качества машинописных копии — Дар Набокова–часть вторая, которые за неделю напечатала старая машинистка. Я не знал что мне с этим делать. Сбрасывать вторую часть книги читателям без первой, не имело смысла. Не соединишь их вместе, пойди найди потом эту вторую часть, когда появится первая. Сколько раз приходилось мне встречать в самиздате такие, разделенные навсегда, книги.
Эти четыре копии второй части, без названия, без указания автора, изьятые из моего письменного стола во время обыска, лежали теперь перед тем самым чмырем, должность и роль которого в прокурорском спектакле я пока не установил. Он перебирал листочки, вычитывал, шевеля губами и делал широкие закладки на которых что–то писал.
"Бля, да это же какой–то эксперт" – догадался внутренний голос. — Опять нас посадят, — сказал он мне.
Я вспомнил, как впервый раз, пять лет назад, меня ввели в прокурорский кабинет, о как это было страшно впервый раз, и хуиная рожа городской прокурор, сидя за огромным, как Красная площадь столом, сказал: 'Я вас арестовываю, Рабинович', и красиво расписался на какой–то уже готовой бумаге. И в тот же момент сопровождающие ментовские лица подхватили меня под руки, усадили в машину и отвезли на Володарку.
Сейчас, во второй раз, мне было уже не так страшно, но было жалко родителей. Я решил не дразнить этих хуесосов и не залупаться с ними, прикинулся шлангом.
— А что я такого сделал? — сказали мы в унисон с внутренним голосом, так, что никто ничего не заметил.
— Как что! — деланно завопил из своего угла прокурор Первомайского района, — вы систематически распространяете клеветнические измышления собственного сочинения, порочащие наш общественный и государственный строй.
— Измышления собственного сочинения? Клава, я хуею, — сказал внутренний голос. Мне показалось, что он сказал это слишком громко. Возникла пауза.
— Владимир Борисович, — вдруг сказал с искренней обидой полковник, — вы хоть понимаете, что делаете? Вы нашему отделу портите статистику. У нас в республике нет политических осУжденных. А вы, молодой еще человек, выросший и воспитанный в советской стране. — Он заглянул в бумажку. — Окончили пединститут, служили в армии, работали на производстве, чего вы хочите?
— Я бы, с вашего позволения, уехал в Израиль.
— Заявление в ОВИР подавали?
— Подавал.
— Ну, и что?
— Отказали.
— Значит, ваш выезд в Израиль считается нецелесообразным.
— А какая ваша цель? — раньше, чем я успел что–то сказать, спросил внутренний голос.
"Смотри, — сказал он мне, — cейчас он пизданет: 'Наша цель – коммунизм.', а ты спросишь, так что же вы бля, без меня коммунизм не можете построить?
Но полковник замолчал, сбитый с толку репликой, и я услышал как он, в старческом забытьи, чавкнул съемным протезом.
Прокурор был моложе и в реакции быстрее:
— Должен вас предупредить, Рабинович, что ваши действия подвпадают под статью 190 прим УК БССР...
— Волга подвпадает в Каспийское море. – сказал внутренний голос.
И в этом момент произошло незаметное событие, которое изменило весь ход. Лейтенант или старший лейтенант, тот который состоял шестеркой при склеротичном полковнике, закончил заполнять, отпечатанный типографским способом бланк, и протянул мне паспорт. Я думаю, что в нем сработал обыкновенный бюрократический инстинкт, желание избавиться от лишнего — отдал документ и больше ответственности не несешь.
"Паспорт вернули, значит арестовывать не будут", — сказал внутренний голос и окончательно оборзел:
— А почему клеветнические? — спросил он вызывающе.
— Почему клеветнические! — оперно воскликнул прокурор и сделал знак чмырю–эксперту. Эксперт оказался дОцентом кафедры филфака БГУ. Не знаю чего он там в носу преподавал, но с литературным русским у него были проблемы. Когда дОцент стал читать из Набокова с твердыми 'ч' и 'г', я понял что сейчас обосцусь от смеха. Так бы оно и вышло, но чувак вдруг запутался в сложной набоковской, на пол страницы, конструкции, и замолчал.
Должен признаться, что я и сам несколько увлекся этой постановкой и встретившись взглядом с прокурором понял, что согласно внутреннему ходу театрального действия для полковника КГБ Сергеева, я должен подать примирительную реплику, но внутренний голос меня опередил:
— А почему собственного сочинения?
— Напрасно, Владимир Борисович, вы держите нас за дураков, — погнал не мне, а какой–то условной публике в зале, прокурор. Вот отправленное в 1979 году письмо двоюродной сестре в Израиль. Вы признаете авторство?
— Признаю, – сознался я.
"Нихуя себе, они хранили это письмо 6 лет", — сказал внутренний голос.
— Наша экспертиза произвела стилистический анализ текста и установила, что письмо и эта, с позволения сказать, литература, — он взвесил в руках четыре экземпляра второй части, — принадлежат одному автору.
— Ну, — сказал внутренний голос, — такого подарка я от этих долбоебов не ожидал.
Я сдержал чувства и только спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— Мы хотим, чтобы вы чистосердечно раскаялись в содеянном и дали нам письменное обещание больше не нарушать закон.
Лейтенант положил передо мной типографски отпечатанный двойной лист. На первой странице были вписаны мои персональные данные. Дальше от моего имени шло как бы заявление, суть которого сводилась к следующему: "распространял клевету и больше этого делать не буду."
Выглядело все не страшно, но в самом деле эту бумагу подписывать было ни в коем случае нельзя. Подписав, я признавал, что знаю, что распространяю клевету и знаю о том, что то, что я распространяю, есть клевета. И в случае рецедива это давало гебне возможность меня сразу же, без церемоний, посадить. На последней странице внизу мелкими буквами : Отпечатано в типографии издательства ЦК КПБ 50 000 экз.
— Нихуя себе тираж для Беларусии, — сказал внутренний голос. Значит мы не одиноки, значит нас много. Тьмы и тьмы. Вот найти бы остальных и устроить им тут, блядь, революцию.
"Заглохни, мишугене, — сказал я внутреннему голосу, — если ты хочешь, чтобы нас отсюда выпустили."
— Ладно, — согласился я, обращаясь к прокурору, так и быть подпишу, но с одним условием, вы (я обратился к гражданину полковнику) дадите мне справку, что автором этой книги являюсь я, Рабинович Владимир Борисович, еврей 1950 года рождения, тюремная кличка Волоха–фельдмаршал. Эта книга называется Дар. Автор ее Владимир Набоков. У вас на руках вторая часть, а я вам еще принесу первую.
Владимир Владимирович Набоков русский и американский писатель родился 10 апреля 1899 года... и я прочитал им маленькую лекцию о жизни и творчестве. В конце внутренний голос припиздел: "А за книгу Дар Владимиру Набокову в 1953 году была присуждена Нобелевская премия."
Нобелевская премия их доконала.
— Нет. Мы таких справок не даем – поспешно сказал прокурор.
— Ну, на нет и суда нет. Я, в таком случае, ничего подписывать не буду, сказал внутренний голос. На этом позвольте откланяться.
— Что ты делаешь, — сказал я ему, зачем ты их злишь.
— Не сцы в сапог, не делай пыли, — сказал мне мой внутренний голос. — Ты что не видишь, что мы их сломали.
Он встал и направился к выходу.
— Я вас не отпускаю! – крикнул прокурор.
— Вы в каком качестве меня сюда пригласили. Если в качестве подозреваемого, обвиняемого или свидетеля, то по какому делу? — спросил у них внутренний голос.
— Мы вас вызвали для беседы, — сказал прокурор.
— А если для беседы, то позвольте мне эту беседу закончить.
Прокурор посмотрел на полковника. Полковник вяло махнул рукой, пусть идет, заебал. Было заметно, что он сильно устал.
Мы шли по Ленинскому проспекту на восток. И внутренний голос говорил мне, что власть сегодня такая же тупая и дряхлая, как этот полковник. И напрасно я их так боюсь.
Возле центрального входа в Ботанический сад я остановился и купил две порции шоколадного мороженнго за 28 копеек каждую. Себе и внутреннему голосу.
Комментариев нет:
Отправить комментарий