Странствующий рыцарь в зачарованном лесу

Максим Кантор. Странствующий рыцарь в зачарованном лесу

Когда смотришь карту средневековой Европы, видишь, что леса властвуют на европейском пространстве. Шервудский лес или Бернсдейлский лес, Мурмальский лес или Бодурский лес – их могущество сопоставимо с графствами. Леса населены львами и драконами, гномами и девами озера, – причем, это не сказочная метафора, но факт: в раннем Средневековье львы обитали в Европейских лесах – вплоть до Франции; низкорослое племя пиктов, колдуньи и прорицательницы, коих путник мог принять за ведьм, – это столь же естественные подробности жизни, как сегодняшний компьютер. Скорее всего, уцелевшие от ледникового периода рептилии и были теми драконами, которые доживали свой век в пещерах и озерах.

Странствующий рыцарь в лесу встречался со всей историй разом – от юрского периода включительно.

Шагнуть в чащу – значило отказаться от власти городов и попасть под защиту иной, возможно, более могущественной власти – стихий и духов. Раб бежит от жестокого хозяина в лес и становится не просто вне закона королевства; он становится вне законов непрочной цивилизации. Странствующий рыцарь средневекового эпоса, отправляясь в лес, переходил в иную реальность: за опушкой кончается логика города, наступает иной мир. Помните, как рыцарь Тристан и его возлюбленная Изольда бегут от короля Марка в лес Моруа; как Николетт и Окассен спасаются в лесном шалаше; сравните это с бегством Мэрион и Робина в Шервудский лес; кстати сказать, обе фабулы ткутся параллельно с робингудовским циклом.

Между прочим, столкновение Робин Гуда с лесниками (это один из самых частых эпизодов баллад) есть не что иное, как встреча с духом леса; во многих рыцарских романах возникает фигура загадочного и властного лесника, встречающего странствующего рыцаря – так, Ивейн («Рыцарь со львом») встречает лесника у источника; так герой «Мула без узды» встречает виллана-лесника; так Окассен встречает одичавшего в лесу крестьянина; лесник – опасен и непредсказуем, он может быть и добр, и зол – в точности как в балладах о шервудском странствующем рыцаре.

Робин Гуд из Шервудского леса – это звучит как титул загадочного графа; как таинственный герб на щите неизвестного рыцаря.

Цикл баллад о Робин Гуде, в котором каждая баллада дополняет предыдующую и все сплавлены сюжетом жития главного героя, – есть не что иное, как рыцарский эпос.

Воспринимая истории о лесном разбойнике вне общей линии повествования, масштаб замысла понять трудно; однако перед нами именно эпос, прошедший в своем возникновении необходимые стадии – от анонимного (народного) творчества до осмысленного авторского сочинения.

Создан эпос в ту пору, когда появились первые рыцарские романы, и это тоже рыцарский роман. Грань между жестой (так определяют жанр первых сочинений о Робине – так называют фольклорное описание жизненного пути), рыцарским романом и житием святого – в Средние века весьма условна, размыта. Скажем, история любви Тристана и Изольды претерпела ряд трансформаций, пока не превратилась в роман Кретьена де Труа, а потом и Жана Бедье. То же самое касается и монументального «Парцифаля» баварца Вольфрама фон Эшенбаха, и историй Гальфрида Монмутского, и поэм о крестовых походах.

Определяя жанр (через определение жанра – дидактический пафос) произведения, надо учесть, что Средневековье представляет густое сплетение жанров в принципе: самым выразительным сочетанием жанров является готический собор, в котором авторство отдельной скульптуры растворяется в общем замысле. Собор – рвущееся в небо здание, устремленное каждой линией в облака – утверждает идею бесплотного единения с Богом, но отдельная скульптура в соборе (любимый мотив – Неразумная дева, например) может быть исключительно земным.

Трубадур Бернарт де Вентадорн, куртуазный поэт, принимает участие в крестовом походе, каковой обрастает сочинениями отнюдь не куртуазного толка – однако отделить одно от другого невозможно, да и не нужно. Вентадорн воспевает Альенор Аквитанскую, вдохновительницу Второго крестового похода, и отблеск большого костра ложится и на лирику – но лирика от того не менее изыскана.

Сочетание куртуазного слога и кровавого эпоса – не редкость: бывший трубадур, епископ Тулузы Фолькета (воспетый, кстати сказать, Данте в 9-й песне «Рая»), возглавил крестовый поход против альбигойцев, вместе с де Монфором. И эти события происходят на юго-западе Франции практически одновременно с тем, как на севере Англии, в Шервуде и Бернсдейле, охотятся за мятежным Робин Гудом. Это только кажется, что одно далеко от другого; истории Англии и Франции так переплетены в эти годы, что перед нами просто параллельный неф в том же самом средневековом соборе.

События, описанные в балладах о Робине, происходят на несколько лет раньше похода на альбигойцев – и параллельно Третьему крестовому походу, затеянному Ричардом Львиное сердце, сыном Альеноры Аквитанской.

Кажется необязательным знать все эти подробности, но персонажи властно напоминают о себе, исторические фигуры возникают сами собой – подобно скульптурам в соборе, неожиданно появляются в нишах, их находишь спрятавшимися за колонны.

Тот же самый Симон де Монфор, который ведет войска на альбигойцев, будет подавлять баронские восстания в Англии после правления Иоанна Безземельного, брата Ричарда Львиное сердце – с Иоанном и Ричардом не раз встретится Робин Гуд. Стоит взглянуть на одного из персонажей баллад, как за его плечом открывается весь огромный собор Средневековья.

Лирика буквально внедрена в эпос, биография – в движение толп, баллада – в историю: все переплетено так, чтобы мы ощутили, насколько густо заселен смыслами лес Средневековья.

Развести жанры, представить события менее запутанными, разложить собор на составные детали, отделить соборную скульптуру от трехнефной структуры – задача нелепая.

Остается добавить, что средневековый собор – это одновременно и лес.

Более того, собор – это, прежде всего, лес. Именно ощущение леса как волшебной, не подвластной разуму субстанции и породило архитектуру собора. Взгляните на переплетающиеся аркбутаны у вас над головой – это ветви сплелись в причудливый узор, взгляните на табернакли – это гнезда на деревьях, смотрите на колонны – ведь это стволы деревьев. На каждом надгробии собора вы найдете дракона – как правило, фигуры драконов помещают в изножье – так вообразите, сколько же драконов таилось в средневековых лесах.

-- 2 --

Нащупывая различия между фольклорной жестой и куртуазным романом, надо указать на изощренный характер переживаний героя. В куртуазном рыцарском романе появился особый, не свойственный фольклорному житию, нравственный идеал, провоцирующий поступок; целью странствующего рыцаря является недостижимое совершенство: иногда это поиск Святого Грааля, но в целом рыцарь ищет способ доказать любовь к Прекрасной Даме небывалыми подвигами. Жизнь, ставшая бесконечным подвигом во имя любви к Даме, получила название куртуазной – горе и боль в таком случае переживаются как комплимент, который рыцарь преподносит возлюбленной. Куртуазное служение рыцаря Прекрасной Даме имеет важную составляющую: Прекрасная Дама – это не просто выбранная в качестве идеала красавица в далеком замке; Прекрасная Дама – это земное воплощение Богоматери. Служа Даме, странствующий рыцарь переживает чувства, скорее напоминающие религиозный экстаз, нежели земное чувство к конкретной особе. Одновременно с рыцарским романом существует провансальская куртуазная поэзия, в которой этот мотив – слияния образа Богоматери с Прекрасной Дамой – звучит в полную силу; и крещендо достигает эта тема в «Новой жизни» Данте, написанной в те же годы. Структура «Божественной комедии», собственно говоря, вполне соответствует куртуазному рыцарскому роману: Данте предпринимает опасное путешествие во славу Прекрасной Дамы, Беатриче. Он спускается в Ад, проходит его круги, исследует Чистилище – и, прежде чем перейти в Рай, где он и встретит Беатриче, Данте подвергается практически тем же опасностям, каким подвергаются рыцари, отправившиеся на поиски Грааля ради своей Дамы. Пылающие озера, реки крови, неприступные скалы – это пейзаж дантовского Ада, но это и обычный антураж средневековых приключений рыцаря. Даже традиционные звери, охраняющие вход в волшебный замок, здесь присутствуют: Парцифаль или Гавейн непременно встречают свирепых львов; в случае Данте – это лев, пантера и волчица. И путешествие традиционно начинается в темном лесу – в сумрачный лес попадает всякий странствующий рыцарь, попадает в лес и Данте, «земную жизнь пройдя до половины». Таким образом, «Комедию» флорентинца вполне можно и даже следует рассматривать как инвариант куртуазного рыцарского романа; что же касается влияния провансальской поэзии на автора «Новой жизни», то об этом говорено многажды.

Как и классический образец странствующего рыцаря, Робин Гуд скитается в темных лесах; это человек благородного происхождения, скрывающий свое имя, что также является одним из атрибутов куртуазного сюжета. Робин носит капюшон (Hood), закрывающий его лицо – это именно рыцарская деталь, особенность странствующего рыцаря, хранящего инкогнито; именно так поступал Ричард Львиное сердце, возвращаясь из Святой земли и скрывая королевский лик под капюшоном. Параллель с королем Ричардом и даже дружба с ним – подчеркнуты в робингудовском эпосе весьма часто. Пряча свое происхождение (в реальности он – граф Хантингтон), обедневший рыцарь Роберт повторяет классический сюжет рыцарской эпопеи: он становится Робином Капюшоном, так же точно, как становился Ивейн – Рыцарем со Львом. Но и храня инкогнито, скрываясь от света, рыцарь готов спешить на зов Прекрасной Дамы, рискуя всем – так Робин Гуд спешит в Лондон по прихоти королевы Кэтрин. Или отправляется на опасный бой, узнав, что дочь короля насильно выдают замуж. Эти поступки – абсолютно стандартное, принятое рыцарское служение. Порой служение Прекрасной Даме (кстати говоря, безразлично какой: английской королеве или бедной вдове из деревни – так и Парцифаль, служа единственной, готов откликнуться на каждый зов обиженной женщины), служение женщине реальной приобретает сакральный оттенок. Робин Капюшон – исключительно набожный рыцарь, его можно сравнить с тем «рыцарем бедным», что «сгорел душою» от страсти к Богоматери. Достаточно сэру Ричарду Ли сказать, что за него может поручиться Дева Мария, как Робин Гуд становится его защитником. Почти в каждой балладе подчеркивается преувеличенная страсть Робин Гуда к Деве Марии. Религиозный аспект баллад о Робин Гуде часто выпадает из внимания (опускался этот аспект и русскими переводчиками), но между тем это существенная – чтобы не сказать «главная» – мотивация поступков героя. Вне служения Деве – понять цикл Робин Гуда адекватно невозможно. Так, баллада о путешествии Робина в Скарборо и его схватке с морскими пиратами построена на том, что Робин Гуд, нанимаясь рыбаком, принимает имя Симона, того самого рыбака, который стал апостолом Петром. Утвердив связь с апостолом, Робин Гуд завершает это приключение тем, что на деньги, отобранные у пиратов, строит сиротский приют. В другой балладе («Робин Гуд и монах) Робин попадает в беду только потому, что он отправился в Ноттингем поклониться Деве Марии, в храм, носящий ее имя, – опасное путешествие, предпринятое ради Дамы, это основа любого куртуазного сюжета. Не перечесть баллад, в которых Робин Гуд меняется одеждой с пилигримом, предстает паломником, идущим в Святую землю. Принять облик паломника, служа своей Даме, – типичный сюжетный ход рыцарского романа – вспомним хотя бы Тристана, одевшегося паломником.

Мало этого: среди прочих баллад присутствует та, в которой христианский воин Робин Гуд вступает в бой с мусульманином, принцем Арагонским, и его подручными-великанами; поединок Робина, Скейтлока и Джона с тремя мусульманскими воинами схож с поединком Роланда, Брандимарта и Оливьера с тремя сарацинскими воинами, это классический сюжет. «Песнь о Роланде» показывает нам десятки подобных поединков, а «Тирант Белый» описывает бой с турецким султаном; да и Сервантес, создавший рыцарский эпос столетия спустя, любил этот мотив. Принц Арагонский, окруживший Лондон войсками, возникший как по волшебству на страницах робингудовского эпоса, – разве он не напоминает страшного султана, чинившего козни на пути Дон Кихота?

-- 3 --

Робин Гуд бродит по лесу в поисках приключений и утверждая справедливость; именно утверждение справедливости и наказание насильников и есть его миссия. Он спасает сыновей вдовы, приговоренных к неправедной казни; он кормит сирот; он вразумляет гордецов и наказывает скаредов; все эти деяния совершенно соответствуют образу поведения странствующего рыцаря. Сочетание слов «благородный разбойник» вводит читателя в заблуждение; этим словосочетанием тщились разрешить недоумение, возникающее в связи с деяниями Робин Гуда. Он нетипичный разбойник; это не мятежник Кед, не Стенька Разин; не Ванька Каин. И его лесное братство ничем не напоминает французскую Жакерию. Эпос о Робин Гуде безусловно выпадает из разбойничьих и пиратских историй, коих в Европе множество. Роберт Хантингтон – беззаконный бродяга, но не разбойник. На самом деле, Робин Гуд – «разбойник» в той же степени, в какой Дон Кихот – сумасшедший. То есть, Дон Кихот, разумеется, находится во власти фантазии: он считает, что институт рыцарства не умер, и ему надлежит в одиночку оборонять мир от зла – но, помимо этого желания сверхмиссии, рыцарь Дон Кихот – абсолютно здравый и крайне умный человек, подающий моральный пример окружающим. Так и Робин Гуд является разбойником лишь с точки зрения сборщика налогов – шерифа; но по сути Робин Гуд – рыцарь, совершающий подвиг по восстановлению справедливого порядка жизни. Служение истине (в случае Робин Гуда это прежде всего служение Прекрасной Даме) требует обогреть сирот и не мириться с произволом сильного; так рыцарь и поступает. Никакого «благородного разбойника» в помине нет – есть странствующий рыцарь, пустившийся в опасное путешествие. Лицемерие епископа, алчность священников, коварство аббатиссы – это тоже вполне ложится в традицию рыцарского романа. Рыцарь служит Святой Деве, но это не исключает его конфронтации с земной церковью, часто весьма лицемерной. (Ср. Главным оппонентом Дон Кихота выступает ученый каноник, а Данте на своем пути в Аду встречает немало священнослужителей, отметивших себя коварством.)

Характерен поединок с Гаем Гисборном, рыцарем-антагонистом; это именно рыцарский поединок, восстанавливающий статус Робин Гуда в его рыцарской ипостаси. Важно и то, что Робин Гуд не расстается с мечом, что подчеркивается в каждой балладе. Робин воспринимается сегодняшними читателями как лучник, бьющий без промаха в цель (на самом деле, в числе его соратников есть йомены, стреляющие лучше него – Маленький Джон или Скейтлок), но прежде всего Робин вооружен мечом, который в лесу скорее бесполезен, однако упоминается всегда. Меч – атрибут рыцарства, поэтому и храним. Немаловажно и то, что Робин Гуд, согласно одной из версий, участвовал в крестовом походе вместе с Ричардом.

Собирает своих рыцарей Роберт Капюшон так же точно, как король Артур собирает рыцарей Круглого стола, а Пантагрюэль (вот еще один рыцарский роман – «Гаргантюа и Пантагрюэль», – переросший свой жанр) – собирает своих учеников. Собирание по всему свету рыцарей Круглого стола, собирание учеников Пантагрюэлем или собирание Робин Гудом своей лесной компании имеет весьма четкий адрес: призвание Иисусом апостолов.

Собственно, алгоритм призвания апостолов на служение повторяется в каждом рыцарском романе непременно – каждому новому рыцарю дается возможность себя проявить; нередко рыцарь из противника становится другом, часто незнакомец проходит своего рода инициацию: он вступает в поединок или в спор с королем и доказывает свою состоятельность (ср. Панург, вступающий спор с Пантагрюэлем, поединок Парцифаля с Красным Рыцарем или даже поединок Гавейна с Ланцелотом, кончившийся трагически).

Как это и положено в рыцарском романе, часть баллад посвящена именно процессу собирания братства: читателю представляют одного за другим будущих спутников Робин Гуда.

Мы знаем двенадцать последователей Робин Гуда, нам рассказаны обстоятельства, при которых они присоединились к «мастеру»: Малютка Джон, Скарлет, Мач, Мук (сын мельника), брат Тук, Скейтлок (он же беглый Ганвелл, сын графа Максфилда), Алан-э-Дейл, кожевник, лесничий, Ричард Ли, повар Артур из Бленда, медник. Вряд ли число двенадцать является случайным – поскольку и спутников Пантагрюэля ровно двенадцать. Рыцарей Круглого стола тоже именно двенадцать (эту цифру называет Джон Драйтон, приводя всех рыцарей поименно, включая будущего убийцу Артура – Мордреда), речь идет именно об избранных, хотя общее количество воинов вокруг Артура достигает и ста пятидесяти, и тысячи по разным источникам. Так и общее количество молодцов из Шервуда мы не знаем точно – иногда сорок, иногда несколько сотен. То, что среди последователей Робин Гуда часто присутствуют его противники (лесничий, например, или брат Тук), абсолютно соответствует как рыцарским, так и христианским традициям (ср. превращение Савла в Павла). Характеристики, данные членам лесного братства, пестры – авторы баллад иногда трунят над склонностью выпить и драчливостью Джона (играющего классическую роль Ланцелота при Артуре); над обжорством брата Тука (уместно вспомнить насмешливые описания сенешаля Кея, молочного брата короля Артура). Отношения странствующего рыцаря Робин Гуда с его женой Мэрион удивительно целомудренны, о них говорится осторожно и уважительно. Можно понять, что у пары были дети, хотя мы не знаем, как они воспитывались. Лесной подвиг Робин Гуда продолжался тринадцать лет – причем никакой иной цели, помимо восстановления справедливости, подвиг не имел.

И, наконец, гибель Робина, случившаяся вследствие предательства, соответствует как традициям рыцарского романа, так и христианской традиции.

-- 4 --

Включив робингудовский эпос в контекст средневекового куртуазного романа, надо привести еще одну параллель – вспомнить еще одного певца Прекрасной Дамы, живущего вне общества и вне закона. Баллады этого поэта легко соотнести с балладами о Робин Гуде еще и потому, что грубый, подчас циничный язык поэзии скрывает героя, судящего общество с позиций морали. «Малое завещание» Франсуа Вийона, построенное как краткий пересказ злоключений, приключений и претензий к властям, перекликается с «Малой жестой о Робине Гуде».

И есть еще одно замечательное произведение гуманистической литературы, прославляющее лесные баллады, – классическое произведение английской литературы, ставшее практически фольклорным, так вросло оно в культуру Англии. Я имею в виду приключения Винни-Пуха и его друзей в лесах Сассекса. Молодцы из зеленого леса: Пятачок, Тигра, Сова, Кенга, Иа, Кролик и Ру, не говоря уже о Винни-Пухе, сочинителе баллад, – живут той же привольной самодостаточной жизнью, что и компания Робин Гуда. Даже характеры во многом схожи: огромный наскакучий Тигра, которого тем не менее держат за подростка и «деточку» – это несомненно Малютка Джон; Пятачок – это юный Мач, отшельник Филин (в русском переводе Сова) – это брат Тук, ворчун, живущий в отдаленном аббатстве, а вечный нытик Иа-Иа имеет прообразом сэра Ричарда Ли. Даже истории (отдельные главы винни-пухового эпоса) напоминают баллады и схожи сюжетами с балладами робингудовского цикла. Джон выручает плененного Робина (ср. Тигра выручает заблудившегося Кролика), Винни-Пух попадает в ловушку для Слонопотама (ср. Робин Гуд окружен в доме вдовы), и так далее. Баллада, в которой Пух и Пятачок строят новый дом для меланхолика Иа, в точности воспроизводит сюжет, в котором Робин и Джон возвращают родовой замок удрученному рыцарю Ричарду Ли. Перед нами – архетип сюжета; дом – как это явствует из Писания и как это принято среди странствующих рыцарей – всегда оставляют и уходят прочь; однако тот, кто оставил дом в поисках истины и служения, наделен способностью давать приют страждущим и создавать дом иного рода. Лесной кров разбойников или общежитие на Пуховой опушке – это тот идеальный дом, данный взамен реального, в котором воплощен образ духовного общения и союза сердец.

Собственно, Винни-Пух – это тоже инвариант странствующего рыцаря, блуждающего по Зачарованному лесу, – вспомните последнюю главу, данную нам, читателям, в подсказку, где добрый король Кристофер Робин посвящает Винни-Пуха в рыцари. «Встань, сэр Винни-Пух де Медведь, вернейший из моих рыцарей».

Обозначив все эти имена, мы получаем своего рода координаты жития рыцаря, широту и долготу контекста, в котором расположен робингудовский эпос. Между Данте и Франсуа Вийоном, между Кретьеном де Труа и Винни-Пухом расположен свод баллад о знатном графе из Северной Англии, который ушел в леса, чтобы бороться с несправедливостью. Этот граф принял имя Робин Капюшон. Он мешал обирать бедняков, наказывал алчных богачей. Робин Гуд был рыцарем без страха и упрека и всегда вступался за обиженных. Иной цели, помимо рыцарского служения, – Робин Гуд не имел.

Важно то, что свободное бытие в Шервудском лесу и является само по себе конечной наградой за путешествие, полное опасностей. Робин Гуд и рыцари его «Лесного стола» не алчут иных привилегий – их сегодняшнее бытие описано как абсолютно самодостаточное.

В этом смысле эпос Робин Гуда является зеркальным к артуровскому циклу. У рыцарей Круглого стола нет иных целей и иной награды, помимо собственно нахождения в числе избранных за Круглым столом. Так и Шервудский лес есть конечная цель молодцов в зеленом линкольнском сукне. Любопытно, что тема застолья, столь часто встречающаяся в балладах о Робин Гуде, только подчеркивает параллель с Круглым столом. Этот лесной Круглый стол для отверженных был создан в Шервудском лесу – и остался в памяти людей как символ свободного братства равных.

В мире, где злых великанов, коварных султанов, преступных законников и жестоких королей все еще много, очень важно хранить память о рыцарском долге. Рыцарская традиция существует, и собор вольного леса всегда будет противостоять тюрьме и произволу.