КАК ХОРОНИЛИ КОРНЕЯ ЧУКОВСКОГО

НА ПОХОРОНАХ КОРНЕЯ ЧУКОВСКОГО

Умер последний человек, которого еще сколько-нибудь стеснялись. В комнате почетного президиума за сценой в ЦДЛ - многолюдная очередь. Стоим в ожидании, когда нас выведут в почетный караул к стоящему на сцене гробу. В основном тут - незнатные. Лишь незадолго до конца прощания появляются те, кто по традиции завершает ритуал, кто попадает потом на ленты кино и фото хроники: Полевой, Федин. Говорят, Лидия Корнеевна Чуковская заранее передала в Правление московского отделения Союза писателей список тех, кого ее отец просил не приглашать на похороны. Вероятно, поэтому не видно Арк. Васильева и других черносотенцев от литературы. Прощаться пришло очень мало москвичей: в газетах не было ни строки о предстоящей панихиде. Людей мало, но, как на похоронах Эренбурга, Паустовского, милиции - тьма. Кроме мундирных, множество "мальчиков" в штатском, с угрюмыми, презрительными физиономиями. Мальчики начали с того, что оцепили кресла в зале, не дают никому задержаться, присесть. Пришел тяжело больной Шостакович. В вестибюле ему не позволил снять пальто. В зале запретили садиться в кресло. Дошло до скандала.

Гражданская панихида. Заикающийся С. Михалков произносит выспренние слова, которые никак не вяжутся с его равнодушной, какой-то даже наплевательской интонацией: "Oт Союза писателей СССР...", "От Союза писателей РСФСР...", "От издательства Детская литература...", "От министерства просвещения и Академии педагогических наук..." Все это произносится с глупой значительностью, с какой, вероятно, швейцары прошлого века во время разъезда гостей вызывали карету графа такого-то и князя такого-то. Да кого же мы хороним, наконец? Чиновного бонзу или жизнерадостного и насмешливого умницу Корнея? Отбарабанила свой "урок" А. Барто. Кассиль исполнил сложный словесный пируэт для того, чтобы слушатели поняли, насколько он лично был близок покойному. И только Л. Пантелеев, прервав блокаду официозности, неумело и горестно сказал несколько слов о гражданском лике Чуковского. Родственники Корнея Ивановича просили выступить Л. Кабо, но когда в переполненном помещении она присела к столу, чтобы набросать текст своего выступления, к ней подошел генерал КГБ Ильин (в миру - секретарь по оргвопросам Московской писательской организации) и корректно, но твердо заявил ей, что выступать ей не позволит. Причина? "Записалось на выступление много народу, а время не ждет. К. И. надо похоронить засветло..."

Старая песня! Точно так же спешили закопать Пастернака (один из руководителей Литфонда, некто Елинсон, выхватил тогда лопату у слишком медлительного могильщика и сам начал забрасывать гроб землей); на похоронах Эренбурга выдавались пропуска для "узкого круга", в результате большинство друзей покойного не попали на Новодевичье кладбище, где Б. Слуцкому из-за спешки отказали в праве произнести прощальную речь; в минувшем июле, когда хоронили Паустовского, снова не получили слова его близкие и друзья - надо было торопиться в Тарусу, зато потом, на шоссе Москва - Таруса, те же "торопильщики" на полчаса остановили похоронный кортеж, чтобы помешать молодежи добраться до могилы К. Г. Тот же провокационный трюк повторился у гроба Анны Андреевны Ахматовой. Сначала людей заставили больше часа толочься в полной неизвестиости возле морга больницы им. Склифасофского. Потом вдруг - скорее, скорее! - десятиминутное прощание под непрерывное понукание милицейского и литфондовского начальства.

Откуда этот страх перед покойниками? Да ведь традиция! Уже двести лет без малого вот так хоронят русских литераторов. Через поколения жандармов и литературных сексотов дошел сей подлый и трусливый ритуал и до нас. П о цепочке, как говорится, от бенкендорфа и булгарина к Ильину и Михалкову. Литературные охранники всегда остро чуют опасность прорыва подлинных человеческих чувств, прорыва, вызванного острой болью утраты. У гроба большого писателя неизменно возникает электрическое поле общественного протеста. Интеллигенты, в обычные дни рассеянные, задавленные трудностями жизни, возле дорогих могил вдруг видят себя сообществом единомышленников, единоверцами. В такие часы для них особенно невыносима официальная ложь. Люди хотят правдивого слова. Даже молчальники становятся ораторами. Власти - прежние и нынешние - от века не утруждали себя диалогом: они просто высылали к Литературным мосткам дополнительные наряды полиции.

... Тело Корнея Ивановича выносят из зала. При жизни он был на голову выше большинства своих собеседников. Теперь его тело кажется огромным. Автобусы и легковые машины направляются в Переделкино. Траурный митинг на косогоре Переделкинского кладбища. Грязь. Вязнем в раскисшей глине. На обнаженные головы падает мокрый снег. Толпа растет. Сбегаются местные жители Переделкина в ватниках и сапогах. Странная толпа: не поймешь, кого больше, - обывателей, интеллигентов или чинов милиции. В центре человеческого клубка поставленная стоймя черно-алая крышка гроба и вынесенный на двух столбах радиорепродуктор. Из репродуктора равнодушный голос Михалкова звучит еще более мертво и фальшиво. Избитые истины о том, что Чуковского знают и любят дети и взрослые. Потом такая же избитая, прочитанная по бумажке речь председателя райисполкома, в ведение которого входит поселок Переделкино. Мятые слова, ни одной живой интонации, ни одного искреннего личного воспоминания. "Родина не забудет... встречи с ним всегда радовали..." В двух шагах от трибуны - сосны, под которыми лежит гений российской словесности Борис Пастернак. Хороним великолепного знатока русского языка Корнея Чуковского. В толпе десятки русских писателей, мастеров слова. А чиновники на трибуне бубнят своим скудным и нищим языком многотиражки.

Но вот в группе "начальства" возникло какое-то беспокойство. Пожелал выступить Павел Нилин. Ильин и Михалков не впускают его на трибуну, но с упрямым Нилиным спорить трудно. Вот он уже на помосте, огромный, косолапо переступающий на шатких досочках. Поднял большую руку. Люди замерли. Прислушались. Над грязным косогорам впервые зазвучала человеческая речь. Нилин вспоминает: всего месяц назад они с Корнеем Ивановичем гуляли вот тут по полям, и К. И. мечтательно говорил, что только бы ему перетянуть эту осень, а там уж видно будет. Нилин отвечал ему, что перетянет К. И. и эту, и много других осеней и весен: при бодрости духа его и тела еще закроет он глаза многим нынешним молодым. Чуковский смеялся. Ему было приятно, что Нилин не верит в его, Чуковского, близкую смерть.

И мы, стоящие рядом с оратором, живо представляем себе, как на пустой полевой дороге, опираясь на свою мощную трость, смеется Корней Иванович. Ведь все, кто знали и не раз видели эту картину: Корней смеется, жестикулирует, а то и озорно, как мальчишка горланит. Нилин говорил: мы еще сейчас до конца не понимаем, кого потеряли. Должно пройти какое-то время, чтобы те, кого пока так мало в нашей стране, те, кто составляет ничтожно тонкий слой народа, - интеллигенция - поняли, кого оставили они на Переделкинском погосте в этот хмурый октябрьский день. Нилин хотел сказать еще что-то, но вдруг осекся, всхлипнул и, махнув рукой, сошел с трибуны.

Глухо застучали молотки по дереву, толпа стала подаваться на верхушку холма, поближе к вырытой могиле. Пролезаем между оград, продираемся через голые кусты. Человеческие толпы заполнили могилу Пастернака. Отсюда хорошо виден последний акт похорон.

Они были очень разными: одухотворенный, идущий по жизни как корабль под полными парусами Борис Леонидович и прочно стоящий на земле, мудрый и хитрый мужичок Корней Иванович. Дружбы между ними не было, хотя в душе каждый не мог не уважать другого. Смерть стерла внешнее, случайное в отношениях двух наших наибольших, наших наставников. Осталась память о людях, само существование которых делало этот мир более человечным, более надежным и справедливым. Теперь им лежать рядом и оставаться в нашей памяти!

Заложив руки в карманы, хозяйски позыркав по сторонам, идут к своим машинам милицейские "мальчики". Медленно, неохотно откатывается от кладбищенского холма людской поток. Люди останавливаются, сбиваются в группы. Сейчас, когда рассыпалась толпа, видны те, кто составляли истинное ядро ее, те, кому действительно дорог Чуковский: полтора десятка писателей и ученых, среди них И. Грекова, Л. Кабо, Б. Ямпольский, П. Нилин, Г. Свирский, Э. Герштейн, О. Чайковская, старые библиотекари, университетская молодежь.

Да, не хочется покидать этот холм. За суетой обряда, за словесной шелухой для каждого начинает проступать сам факт - нет больше Корнея и без него трудно представить нашу жизнь.

Юлиан Григорьевич Оксман

Печатается по машинописи из архива Ю. Г. Оксмана с его поправками в тексте.