САМАЯ БОЛЬШАЯ ТАЙНА...

Юрий Сапрыкин /

 Сегодня 

Самая большая тайна — как это поколение прошло через ад

В Еврейском музее и центре толерантности открылся обновленный зал «Послевоенный период: от Катастрофы к возрождению», охватывающий историю жизни советских евреев с 1946 по 1960-е годы — экспозицию переработали и расширили. В совместном проекте «Сноба» и Еврейского музея писатели, актеры, журналисты вспоминают своих родственников и их судьбы до, во время и после Великой Отечественной. В первом выпуске — журналист Юрий Сапрыкин и его дед Митя, который дошел до Праги, выпускал первую в стране жвачку и никогда не терял бодрости

Фрагмент из видео «Воспоминания о дедушке»

Юрий Сапрыкин

+T-

Деда звали Митя, Дмитрий Митрофанович. В начале 30-х он приехал строить новую Москву, как тогда это представлялось — очередной большой проект первых пятилеток, из которого позднее вырос город Новомосковск, родной для меня.

Он сначала пошел воевать на финскую войну. Успел демобилизоваться. И тут началась Великая Отечественная. Его призвали, но удивительная вещь: он опоздал на сборный пункт. Однако его особенно не ругали, не репрессировали почему-то. А те, с кем он должен был уйти, все это ополчение, их кинули на фронт, и они полегли в первую неделю — все его друзья, знакомые. А его, так как он имел чуть ли не офицерское звание после финской, отправили в зенитные войска, и он командовал взводом девиц, как в фильме «А зори здесь тихие».

У них был огромный прожектор, и они с этими девицами далеко не на передних позициях катились и освещали вражеские самолеты, а зенитки по ним палили. Шуток на эту тему хватило до моей юности.

Дошли они с этим прожектором до города Праги. Все эти четыре года он провел на войне. Сейчас ужасно интересно, как это все было, на уровне бытовых подробностей, а спросить уже нельзя.

До войны дед бегал стометровку в сапогах за девять секунд — если верить бабушке. Усейн Болт до сих пор не может пробежать. Еще дед был человеком, который выпускал первую отечественную жвачку.

Больше всего жвачка была похожа на ирис «Кис-кис», и жевать ее было, прямо скажем, неудобно. Она прилипала к зубам. Но первые самолеты тоже плохо летали

После войны он работал директором местного хлебозавода. Дед по натуре был стартапер и хотел внедрить везде инновации. В какой-то момент, прослышав, что все сходят с ума по какой-то заокеанской заразе, он на заводе наладил выпуск жвачки. Больше всего она была похожа на ирис «Кис-кис», и жевать ее было, прямо скажем, неудобно. Она прилипала к зубам. Но первые самолеты тоже плохо летали.

Я однажды потащил его в местный театр, где разыгрывали среди ветеранов подписку на собрание сочинений Набокова. Очень странная история. В 89-м, по-моему, году библиотека «Огонька» впервые напечатала Набокова — четыре черных книжечки. Что это такое и с чем его едят, никто не понимал. Было понятно, что это страшный дефицит. И раз дефицит, нужно дать ветеранам. Но даже на ветеранов не хватило, поэтому подписку решили разыграть. Со всего города собрали ветеранов, посадили на сцену комиссию, которая «с помощью генератора случайных чисел» должна была определить победителя. Чтобы принять участие в розыгрыше, нужно было заполнить специальную карточку, и один ветеран написал «подписка на Бокова». Был такой Виктор Боков, известный крестьянский поэт. Нам, конечно, ничего не досталось. А книжки я потом прочитал, когда они уже были никому не нужны.

Дед воспитал моего отца. Сколько он посадил деревьев, не сосчитать. И построил маленький домик — на шести сотках. Все там было сделано его руками. Он не пил, не курил, всегда был подтянутый до конца жизни. И умер внезапно.

Самая большая тайна для меня — как это поколение прошло через ад. Такого ада никогда не было. И как они после этого чувствовали себя супербодрыми и веселыми людьми — такими супергероями, королями вселенной.

Я у деда не замечал рассуждений вроде «можем повторить», «хорошо бы еще раз кому-нибудь рога обломать». Да ему никогда в голову бы не пришло рассуждать об этом — взять в руки оружие, стремиться к этому. Он сидел на лавке возле своего дома, помахав лопатой, смотрел на солнце, на деревья, которые посадил сам. И от особой задумчивости начинал петь песни — советские песни. Бернеса очень любил. И песни были все про то, что не надо больше войны. Русские этого не хотят. Я даже спою сейчас одну:

Люди, прошу вас,
Потише, потише,
Войны пусть сгинут во мгле.
Аист на крыше,
Аист на крыше,
Мир на земле.

Евгений Бабушкин: