Секс на пляже не так хорош, как можно подумать
Материал любезно предоставлен Tablet
Никто не помнит, когда именно, но в какой‑то момент популярный пляж на северной окраине Тель‑Авива вместо Шератон‑пляжа стали называть Мецицим‑пляжем. Скорее всего, это случилось примерно тогда же, когда «Мецицим» — позабытый киношедевр начала 1970‑х годов — неожиданно стал культовым, обрел поклонников без числа и славу одного из самых любимых в Израиле фильмов всех времен.
«Мецицим» («Соглядатаи») вышел в 1972‑м; недавно ему исполнилось 50 лет. Кое‑кто считает его величайшим фильмом в истории израильского кинематографа. Один из редких случаев, когда кинокритики и массовая аудитория единого мнения о фильме не имеют. Но, пожалуй, это объясняется тем, что они, когда смотрят «Мецицим», видят два разных фильма.
Сюжет «Мецицим» крутится вокруг компании взрослых мужчин, которые не хотят взрослеть. Представьте себе средиземноморский вариант бездельников Ричарда Линклейтера или Кевина Смита , или, может, «Банды Сейнфелда». Гутте (в исполнении Ури Зохара, он же режиссер фильма) и Эли (Арик Эйнштейн, он вместе с Зохаром написал сценарий) — два приятеля слегка за тридцать, день‑деньской околачиваются на пляже и изо всех сил помогают друг другу коротать время так, чтобы не замечать очевидного: обоим давным‑давно пора взять на себя ответственность за свою жизнь.
Они тусуются на пляже, клеят девок и устраивают дурацкие приколы. Красавчика‑музыканта Эли дома ждут маленькая дочка и любящая жена, но он предпочитает проводить время на пляже с Гутте, постоянно жалуется на жизнь и откровенно пренебрегает брачными клятвами. Арик Эйнштейн как‑то назвал героя Эли «дерьмецом».
Гутте работает спасателем, живет в халупе на пляже и разрешает Эли пользоваться ею для сексуальных утех. И хотя Гутте каждый день по долгу службы постоянно гоняет тех, кто подглядывает за женщинами в пляжных душевых, он и сам не прочь посмотреть сквозь дырку в стенке — всякий раз, как Эли после концерта в клубе удается залучить в его халупу очередную поклонницу.
Сегодня «Мецицим» — часть израильской истории и веха тель‑авивской культуры. Это был первый из фильмов «Тель‑авивской трилогии» Ури Зохара: следом вышел «Эйнайим гдолот» («Большие глаза»), в нем Зохар и Эйнштейн снова снялись в главных ролях — пожалуй, второй фильм превзошел «Мецицим» в качестве (но не в популярности), и «Хацилу эт а‑мацил» («Спасти спасателя»), последний фильм Зохара, донельзя оглупленная версия «Мецицим» в вопиюще дурном вкусе, чем, наверное, и объясняется кассовый успех фильма.
В наше время вряд ли найдешь израильтянина, который не посмотрел бы «Мецицим» хотя бы раз‑другой, а то и сотню раз. Городские власти снесли старую халупу, приспособили пляж под нужды семей, а не беспутных подростков, былых его завсегдатаев, скучающие солдаты по‑прежнему веселят друг друга скабрезными цитатами из фильма (да будет вам известно, что любовь израильских солдат к израильским культовым фильмам не иссякает), а стареющие представители богемы с облезающим загаром хвалятся, что в далекой юности снимались в массовке «Мецицим».
Сегодня в это трудно поверить, но, когда «Мецицим» только вышел на экраны, зрители не выстраивались в очереди к кинотеатрам, дабы его посмотреть. За долгие годы провалу картины в прокате нашли массу объяснений, обратившихся в миф. А поскольку мифология в Израиле обычно связана с той или иной войной, одни полагают, будто «Мецицим» провалился, так как его выпустили на экраны перед самой Войной Судного дня. Но премьера фильма в ныне закрытом тель‑авивском кинотеатре «Орли» состоялась за десять месяцев до внезапного нападения арабской коалиции, так что это объяснение не выдерживает критики. Другое объяснение — пожалуй, более правдоподобное, — заключается в том, что «Мецицим» фильм для лета (хоть в нем и нет обязательного для таких фильмов счастливого конца), а вышел зимой. Ни один человек в здравом уме не стал бы выпускать «Бриолин» в декабре: заставить зрителей тащиться по морозу, чтобы понаблюдать за тем, как Ури Зохар поджаривает свою потную волосатую задницу на пляже, — не лучшее решение. Кроме того, большинство израильских зрителей вряд ли были готовы к сквернословию и беспутству Ури Зохара. Через несколько недель после премьеры «Мецицим» в одном из интервью его обвинили в вопиющей и совершенно избыточной вульгарности, и Зохар в ответ процитировал Ленни Брюса , одного из своих кумиров: «Если Б‑г создал тело и тело нечисто, виновен в этом изготовитель».
В июне 1973 года «Мецицим» участвовал в конкурсе 23‑го Берлинского международного кинофестиваля, и приняли его хорошо, но на долгие годы о фильме позабыли. В 1980‑х его вновь показывали на большом экране — в артхаусных тель‑авивских кинотеатрах: тогда‑то с помощью видеомагнитофонов он и начал обретать культовый статус.
Ури Зохар и Арик Эйнштейн были звездами израильской индустрии развлечений: тем удивительнее, что изначально «Мецицим» провалился в прокате. Оба артисты широкого профиля и добились в шоу‑бизнесе многого. Зохар был популярным актером, комиком (порой его называют первым в Израиле стендапером), телеведущим. И хотя на телевидении он вел в основном программы, рассчитанные на массовую аудиторию (одно время — первую в Израиле телевизионную игру, местную разновидность «У меня есть тайна» ), он неизменно стремился стать серьезным режиссером и снимать авторское кино.
К моменту выхода «Мецицим» Зохар уже мог похвастаться впечатляющей фильмографией — от сатирических комедий до очень личных модернистских кинокартин, созданных под влиянием французской новой волны. Сперва Зохар, как многие режиссеры мира, придерживался метода «один фильм для денег, один для души» (чаще всего тот, что для денег, снимали, дабы покрыть убытки от того, который для души). Похоже, в «Мецицим» он решил объединить то и другое, слить воедино два противоположных жанра, традиционно рассчитанных на два разных типа зрителей.
Арик Эйнштейн, певец, актер и комик, был не меньшей звездой. Он умер в 2013 году, но по сей день считается одним из символов израильской культуры и величайшим израильским певцом всех времен. В начале 1970‑х Зохар и Эйнштейн совместно делали телепередачу со скетчами и песнями, «Лул» («Курятник»), тоже ставшую культовой. Актеров и авторов передачи прозвали «Бандой “Лул”»; они вместе спродюсировали альбомы, которые тогда выпускал Эйнштейн, и пару фильмов, в том числе и «Мецицим».
«Банда “Лул”» запомнилась не только своим мастерством, но и стилем жизни. Ури Зохара, Арика Эйнштейна, Шалома Ханоха (популярный в Израиле рокер, он написал музыку для «Мецицим») и их друзей будут вечно хвалить — или хулить — за то, что они принесли в еврейское государство дух 1960‑х. Они принесли музыку, стиль (хиппи их назвать нельзя, хотя одевались они небрежно и носили длинные волосы), наркотики и самое главное — свободную любовь. «Мецицим» (вместе с кое‑какими музыкальными альбомами, фильмами и прочими артефактами) стал символом тель‑авивской богемы конца 1960‑х — начала 1970‑х. И то, что Мона Зильберштейн, секс‑символ и восходящая звезда «Мецицим», запомнившаяся зрителям сценой, в которой Ури Зохар из шланга смывает с нее песок, впоследствии умерла от передозировки героина, ничуть не повредило популярности фильма.
В 2014 году израильские журналисты Орли Вильнаи и Гай Мероз в своей передаче на израильском Десятом канале выпустили расследование, в котором утверждали, что Зильберштейн во время съемок «Мецицим» подвергалась сексуальной эксплуатации и домогательствам (и не она одна). Судя по скандальным роликам в рекламе передачи, Вильнаи и Мероз подготовили бомбу замедленного действия, но, как чаще всего и оказывается в случае с такими роликами, их обещание (или угроза) оказалось пустышкой. История, показанная в передаче, основывалась не на доказательствах, а на домыслах. Один из интервьюируемых упомянул об изнасиловании, но непонятно, кто и кого насиловал. Что же до Зильберштейн, покойной звезды фильма, единственным свидетелем у журналистов выступил ее родственник: он заявил, что, судя по выражению лица Зильберштейн на экране в знаменитой сцене изнасилования, ее и правда насиловали. Хотя она ничего ему об этом не говорила и он не утверждает, будто бы слышал об этом от кого‑то еще. Но у нее же все на лице написано. То, что его родственница просто хорошая актриса и сыграла правдоподобно, ему, видимо, в голову не пришло.
Общее мнение после выхода передачи Вильнаи и Мероза было таково: это пустая погоня за сенсацией и чистой воды охота на ведьм. Никто и не утверждает, будто бы члены «Банды “Лул”» были паиньками. В рок‑н‑ролльной тусовке Тель‑Авива 1970‑х годов, как и везде, были и плохие парни, которые вели себя плохо, и поклонницы, готовые на все, лишь бы обратить на себя их внимание. Это было частью игры, частью бесконечной и бездумной вечеринки. С сегодняшней точки зрения большая часть того, что тогда творилось, отвращает и возмущает, но ничего нового нам в телепередаче не показали.
До последнего десятилетия, когда стало набирать обороты движение против сексуальных домогательств, «Мецицим» вызывал разве что ностальгию. Во многом обаяние фильма связано с его местным колоритом, с тем, что его авторам на диво удалось воплотить определенный момент в истории Тель‑Авива. Своим реалистичным очарованием «Мецицим» обязан и правдоподобным героям, и снимавшимся в нем непрофессиональным актерам, и превосходной операторской работе Адама Гринберга (впоследствии он иммигрировал в США и был номинирован на «Оскар» за работу над фильмом «Терминатор 2: Судный день»). Иосиф Шрик, тогдашний кинокритик газеты «А‑Арец», 40 лет назад описал это очень красиво: «Камера Адама Гринберга следовала за актерами — ни дать ни взять бродячий пес». И как бы возмутительно и вульгарно ни говорили, ни вели себя Гутте, Эли и их друзья, камера смотрела на них с любовью. В этом и заключается магия кинематографа: зритель невольно влюбляется в то, на что камера смотрит с любовью.
«Мецицим» получился атмосферным и, конечно, забавным. На первый взгляд кажется, что это уморительная комедия — по вульгарности она может сравниться с «Американским пирогом», — и все же «Мецицим» не просто ностальгический израильский фильм, а нечто большее. Арик Эйнштейн не раз говорил, что фильм не понимали и не понимают. Он сочетает элементы двух противоположных жанров, господствовавших в те годы в израильском кинематографе (популярных комедийных мелодрам, прозванных «фильмами‑бурекасами », и авторского кино, которое любили критики, но широкая публика не замечала): неудивительно, что зрители в нем не разобрались. Но тот, кто пересматривает его сейчас, не может не поддаться его неотступной, гнетущей меланхолии. За маской беззаботности скрывается душераздирающее одиночество Гутте и ощущение, что даже если 1960‑е были славной порой свободы и легкомыслия, пустота гедонистского образа жизни оставила в душе многих глубокие раны.
Если рассмотреть широко известную биографию Зохара и историю израильского общества, становится ясно: то, что на первый взгляд может показаться беззаботной комедией о компании никчемных пляжных бездельников, на деле суровое изображение неизбежного кризиса самоопределения, с которым столкнулось еврейское государство через четверть века после его основания.
В основе сюжета «Мецицим» лежит глубокий экзистенциальный кризис, через который довелось пройти Зохару, — кризис, свойственный всему его поколению. Новым израильтянам, рожденным в конце 1930‑х и в 1940‑х, был чужд пылкий сионизм родителей‑иммигрантов, приехавших в Палестину строить государство для своего народа; вдобавок они не сочли нужным оправдать родительские ожидания. И в «Мецицим» изображен не сплоченный сильный коллектив, основа Израиля, а потерянные одиночки, что ведут иллюзорную жизнь, променяв возвышенные идеалы отцов на дешевые развлечения: выпить, пообжиматься на песочке с аппетитной фотомоделью — ну или хотя бы понаблюдать за этим сквозь дырку в стене.
И если в США в 1960‑х годах дух свободной любви сопровождался антивоенными протестами, в Израиле он отдавал эскапизмом. Вскоре после премьеры «Мецицим» закончилась эйфория Шестидневной войны, страна пережила травму войны Судного дня. В те дни почти никто в здравом уме не стал бы протестовать против военных действий Израиля. Зохар и его друзья не желали ни сражаться, ни вести жизнь на манер ашкеназской буржуазии, чего от них ожидали. Они предпочитали тусоваться на пляже, как беззаботные подростки. Единственная проблема заключалась в том, что они для этого были слишком стары. Однажды Эйнштейн вспоминал в интервью, как после премьеры «Мецицим» некий кинокритик написал, что им с Зохаром в их возрасте не пристало играть роли пляжных парнишек — но ведь в этом‑то вся соль. И им, и Израилю давно пора повзрослеть.
Презрение Гутте и Эли к истеблишменту и буржуазии легко сопоставить с разочарованием в американской мечте, изображенном в таких фильмах, как «Беспечный ездок» и «Полуночный ковбой» (оба вышли за несколько лет до «Мецицим»). Но, разумеется, это израильский вариант, и в реальном мире Ури Зохар разрешил это противоречие очень по‑еврейски.
Многие полагают, будто бы бесцельное существование протагонистов «Мецицим» (в некотором смысле основанное на том, как жила «Банда “Лул”») в конце концов обратило Зохара в хозер бе‑тшува . На пике успеха Зохар решился сменить свет рампы на свет более яркий, подобно многим его друзьям и сверстникам из числа тель‑авивской богемы. (Бывшая жена Арика Эйнштейна и их дети тогда же стали ортодоксами; в конце концов две дочери Эйнштейна вышли за сыновей Зохара.) Отказ от идеалов предков, должно быть, породил у поколения Зохара серьезный отцовский комплекс, и обращения к Б‑гу следовало ожидать.
В 1977 году Зохар ушел из шоу‑бизнеса, поступил в иерусалимскую ешиву и стал раввином. О прежней жизни напоминали только рекламные ролики, которые он снимал для предвыборной кампании ШАС, ультраортодоксальной религиозной политической партии.
Из «Мецицим» предельно ясно — по крайней мере, тем, кто сумел разглядеть в фильме не только утехи самцов: Зохар принадлежал к потерянному поколению, и это поколение стремилось обрести новый смысл жизни, поскольку утратило тот, что был у родителей. Мятущаяся душа Зохара обратилась к Б‑гу. Подожди он лет двадцать, и отупляющая капиталистическая погоня за богатством, настигшая и Израиль, быть может, дала бы ему, как и прочему светскому населению страны, новый смысл жизни.
Зохар оставил сферу развлечений, стал раввином, и это избавило его от необходимости отвечать на обвинения, которые предъявляют фильму с тех пор, как появилось движение #MeToo. Летом 2020 года Рон Хульдаи, мэр Тель‑Авива, дабы идти в ногу со временем, велел убрать со стены мурал, на котором парни с Мецицим‑пляжа подсматривают за женщинами в раздевалке. Прежде этот мурал (художник Рами Меири, 2002 год) уже оскверняли феминистки‑активистки, и на волне протестов, прокатившихся по стране после зверского группового изнасилования 16‑летней девушки в Эйлате, мэр принял решение мурал уничтожить.
«Свобода творческого самовыражения — важная ценность нашего города, но из‑за того, что многие полагают, будто этот мурал легитимизирует дурной и противозаконный поступок, мы решили избавиться от него, — написал Хульдаи в твиттере после того, как мурал стерли. — Мы уничтожили мурал, но не историю и не изображающий ее фильм: скорее, это такое послание, которое мы желали бы передать будущим поколениям».
Рами Меири, «крестный отец» израильского стрит‑арта, заявил, что мурал вовсе не подразумевал агрессии по отношению к женщинам: точно так же его можно истолковать в противоположном смысле, однако признался, что сегодня уже не написал бы ничего подобного.
Многие утверждают, что в наше время такой фильм, как «Мецицим», уже не сняли бы. Некоторые полагают, что его и показывать не стоит. В последние месяцы идут бурные споры и обсуждения, не следует ли вообще запретить этот фильм в израильских кинотеатрах, можно ли его транслировать по телевизору или нет. Похоже, «пробужденное поколение» с его правилами политкорректности, не колеблясь, вовсе его уничтожит.
И я не понимаю, почему. «Мецицим» описывает культуру изнасилования, но не воспевает ее. Гутте и Эли, два основных персонажа, не примеры для подражания и не были задуманы таковыми. Они выведены не в качестве положительных героев, на которых следует равняться. Они далеко не совершенные, грустные, жалкие. Неспособность к эмоциональной близости с женщинами — которых они воспринимают исключительно как сексуальный объект или как лекарство для своего раненого эго и бесконечной пустоты — лишь наглядное доказательство их трагедии.
Фильм реалистично изображает тип мужчины‑маргинала, существовавший в израильском обществе тех лет. Не идеализирует и даже не легитимизирует его. Напротив, показывает его в самом неприглядном виде. И если через 50 лет после съемок эта жемчужина кинематографа станет жертвой культуры отмены, это, на мой взгляд, тоже будет трагедия.
Статья представляет собой отрывок из опубликованного в 2017 году эссе Даны Кесслер «Несвятая земля: нетрадиционный гид по Израилю».
Оригинальная публикация: Sex on the Beach Is Overrated
Комментариев нет:
Отправить комментарий