Книга непрощания
ЖАН‑КЛОД ГРЮМБЕР
Жаклин Жаклин
Перевод с французского Нины Хотинской. — М.: Книжники, 2023. — 280 с.
Можно было бы, конечно, сказать, что «Жаклин Жаклин» — книга прощания. Только на самом деле никакая это не книга. Разве что формально: напечатано, в обложке, переведено на другие языки…
Формальные признаки обманывают, как им и положено.
На самом деле это сплошной крик.
И никакого не прощания, а наоборот: его невозможности, неприемлемости. Крик отчаянного, категорического, упрямого отказа прощаться вопреки очевидности. Продолжение разговора тогда, когда разговор уже немыслим, — но без него еще более немыслимо.
Весь текст, уместившийся под эту обложку, представляет собой письмо (почти дневник, хроника внутренней жизни, даже даты кое‑где стоят, — но дневник, обращенный к единственному адресату). Письмо это совершенно личное, полное интимных подробностей, которые внешним читателям было бы неловко видеть, если не иметь в виду, что все это общечеловеческое. Письмо, предназначенное той, которая уже никогда его не прочитает, — любимой жене автора. О ней ни разу не сказано «она». Всегда «ты».
Жан‑Клод Грюмбер — драматург, сценарист, прозаик, один из самых известных современных французских писателей — о себе говорит здесь совсем мало: главным образом о ней, о том, что с ней связано, — а связано с ней, получается, все: Грюмбер прожил со своей Жаклин шесть десятков лет.
«В сущности, я занял твое место, оставив мое собственное вакантным».
Она умерла от неизлечимого рака, когда он был в отъезде, представляя где‑то очередную свою книгу («Самый дорогой товар»: трогательная сказка о чудесном спасении еврейской девочки во времена Холокоста, «притча о победе жизни над смертью»; получившая всемирное признание, эта книга вышла в издательстве «Книжники» в русском переводе в 2020 году). Не в силах простить себе, что не был рядом в момент ее смерти, не готовый с этим смириться, Грюмбер снова и снова возвращается памятью и воображением в тот майский день 2019 года, когда, как он чувствует, провалил важнейшее испытание своей жизни.
«Как бы то ни было, я не сидел подле тебя в 23:20 4 мая <…> Чтобы сдать экзамен, чтобы перейти в выпускной класс, надо было всего лишь быть спокойным, все принять, сесть подле тебя, ласково взять тебя за руку и прижаться губами к твоим холодеющим пальцам, потом к твоему запястью, пока оно не станет ледяным, и прошептать тебе, что я… Ты была права, как всегда, ты была права, лучше бы мне уйти первым, ты осталась бы подле меня и сдала бы этот экзамен».
Он вообще постоянно возвращается в любую из точек их общей утраченной жизни, какая только вспомнится. Поэтому у книги‑письма нет жесткой структуры, линейного сюжета — текст растет во все стороны сразу. А название книги — не столько название, сколько окликание, заклинание, усилие вызвать из небытия единственного адресата.
Вся эта книга — усилие отменить время. И это усилие в каком‑то смысле удается: автор говорит о любимой в настоящем времени, даже вспоминая о ее похоронах («был чудесный весенний день, как ты любишь», рассказывает он Жаклин о том дне). Их отношения не были идиллическими, автор честен с собой и с нами: в их долгой жизни было немало конфликтного и трудного, и он это помнит.
«На каникулах, где‑то, в Греции или в Андалусии, все вокруг прекрасно, погода отличная, жизнь хороша, живи да радуйся, вот только у нас с тобой все плохо. Мы не ссоримся, мы просто игнорируем друг друга. Я говорю белое, ты говоришь черное. Ты говоришь да, я говорю нет. Когда я приближаюсь, ты удаляешься».
Теперь настала пора увидеть, насколько все это было неважно и не имело отношения к любви и глубокой связи людей друг с другом.
В книге две переплетающиеся друг с другом тематические линии: разговор с любимой (он же — личная, биографическая память, восстановление прожитого) — и память надличная, семейная, родовая, трагическая еврейская память XX века.
Вторая линия пробивается не сразу и крепнет постепенно: основательная, последовательная еврейская рефлексия начинается ближе к концу второй сотни страниц.
Вообще тема еврейства основополагающе важна и для автора, и для его адресата. Разговоры с Жаклин на эту тему Грюмбер продолжает по сию пору, возвращаясь к тем, что были начаты больше полувека назад, когда собеседники далеко не во всем соглашались друг с другом: «Мы много спорили… — вспоминает он. — Спорили обо всем и особенно о нас. “О нас” — это значит о нас, евреях».
В молодости Жаклин утверждала, ссылаясь на Жан‑Поля Сартра, что «евреи всегда остаются евреями из‑за антисемитизма или благодаря ему». Независимо от того, писал ли подобное Сартр (Грюмбер в этом сомневается), автор «Жаклин Жаклин» категорически против такой точки зрения.
«Евреи есть евреи, ответил я тебе не задумываясь, потому что их родители были евреями, и родители их родителей тоже, и так далее до начала истории евреев, которое, так уж вышло, является и началом западной цивилизации. И в силу этой истории, прожитой предыдущими поколениями, евреи и есть евреи, по своей культуре, своей древней религии, разумеется, вот по всему поэтому еще и сегодня есть люди, на словах и без них считающие себя евреями. Антисемиты же все это время способствовали лишь уничтожению евреев».
И далее: «Сегодня я знаю, почему мы сделали выбор остаться евреями, что не дало нам сбросить груз иудаизма после войны, после геноцида: мы сыновья и дочери этой истории, даже если ничего не знаем о религии — о Талмуде, каббале, Торе, — мы первое поколение после геноцида, те, кому повезло случайно выжить, кто, как мы с тобой, был на волосок от этой мясорубки. Те, которые могли бы вовсе не жить. Нам понадобилась почти вся наша жизнь, чтобы наконец признать, что мы — выжившие в великой бойне, и это тоже нас с тобой связало».
Надо сказать, само еврейство он, выросший без отца, в каком‑то смысле прочувствовал в полной мере, только соединившись с ней: «Благодаря твоему отцу, твоей матери и тебе я тоже смог вкусить жизни в полной еврейской семье, говорившей на идише, семье, открытой жизни, будущему и надежде, семье дружной и щедрой <…> Нет, решительно, это не антисемиты делали меня с годами, с десятилетиями все больше евреем, это любовь, твоя любовь, наша любовь».
В целом тема еврейской судьбы не главная в рассказанной истории, она то и дело отходит на второй план, но ее присутствие не перестает ощущаться.
Катастрофу европейского еврейства оба героя книги застали, будучи детьми: оба родились незадолго до Второй мировой войны, оба потеряли в ней родных. Более того, Катастрофа связала их, как оказалось, задолго до встречи: «…изучая в подробностях тот состав, что увез моего отца в Освенцим, — пишет Грюмбер, — мы обнаружили, что в том же составе ехали твои дядя и тетя, родная сестра твоей матери».
Затронувшая, казалось бы, самый край сознания, его «сумерки», Катастрофа стала решающей для мировосприятия обоих — только по‑разному.
Для французского еврея Грюмбера тема еврейских судеб в годы нацизма стала ведущей темой размышлений и писательской работы (русскоязычные читатели имеют об этом представление не только благодаря «Самому дорогому товару»: в «Книжниках» в 2010 году выходили его пьесы «Дрейфус…», «Ателье» и «Свободная зона»).
В случае Жаклин, варшавянки по рождению, утратившей в Катастрофе весь мир своего детства, ее влияние оказалось парадоксальным: соприкосновение со смертью в самом начале жизни вызвало дерзкое, страстное, принципиальное жизнелюбие. Любовь к своим еврейским корням, к языку идиш составляла важную часть этого жизнелюбия.
Отождествляя любимую с самой жизнью, автор прав: Жаклин всей своей личностью спорила со смертью и победила даже тогда, когда смерть ее забрала. Книга об этом: о жизни и счастье. О страстной любви — до гроба, за гробом, вопреки гробу, — с которой ничего не могут поделать, как бы ни старались, ни старость, ни телесная немощь, ни смерть: «…за всю свою жизнь, — говорит автор, — я не был так счастлив, как в те несколько месяцев, когда твой рак отпустил нам с тобой еще немного жизни». И еще о том, что жизнь переполнена самой собой в каждой своей точке, даже в последней, даже в точке своей невозможности.
Прощается ли Грюмбер этой книгой с жизнью? Пожалуй, да. «Нет, нет, я не вернусь в школу жизни, я исключен из нее навсегда, я возвращаюсь в школу смерти». Но с любимой — нет. По всем приметам нерелигиозный, лишенный, кажется, всяких надежд на личное бессмертие и загробное утешение, автор заканчивает книгу встречей: «Спрыгнув с поезда со шляпой в руке, я крикну во все горло: “Жаклин! Жаклин!” — и ты бросишься в мои распахнутые объятия, шепча своим грудным голосом: “Жан‑Клод, Жан‑Клод…”»
Книгу Жан-Клода Грюмбера «Жаклин Жаклин» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»
Комментариев нет:
Отправить комментарий