среда, 17 августа 2016 г.

ГИГАНТОМАНИЯ АБРАМА ИОФФЕ


Круглый советский дом Абрама Иоффе на 1 млн. человек

27.07.2016
дома-1
В 1931 году основатель советской физики Абрам Иоффе выступил с инициативой строить в СССР огромные дома — на 1 млн. человек каждый. Он рассчитал, что такие дома — они должны быть круглыми — станут обогреваться теплом человеческих тел. В этих строениях должна была протекать вся жизнь людей — рождение, воспитание, работа и смерть.
Абрам Иоффе на научной конференции предложил следующую концепцию урбанизма в молодом советском государстве.
Исходя из того, что человек является источником тепла и при хорошей теплоизоляции жилище могло бы не нуждаться в отоплении, Иоффе предложил строить огромные дома без окон, через которые тепло утекает. Ведь окна нужны для дневного освещения, а современные электролампочки дают свет, которые в качественном отношении ничуть не уступает солнечному свету, а может и превосходить его.
Тепло от ламп и кухонных плит добавится к выделяемому жильцами. По тепловыделению три человека равны одной секции батареи парового отопления. Тепла будет столько, что его даже зимой придётся выводить через мощную вентиляцию, а отопление совсем не понадобится. А чтобы уменьшить относительную площадь стен, выходящих на улицу и теряющих тепло, надо строить огромные круглые дома радиусом в километр. Конечно, с точки зрения экономии тепла самым выгодным был бы дом в виде шара, но он пока сложен для строительства.
Это будет социалистический город в одном здании на 1 млн. жителей. Его строительство обойдётся гораздо дешевле, чем создание обычного города из множества домов на миллион населения. Ведь почти все стены будут внутренними, и от них потребуется только хорошая звукоизоляция. На одного человека в таком городе Иоффе предусматривал 35 кв. м.
дома-2
В доме академик предлагал разместить и предприятия, учреждения, рабочие места, так что максимальное расстояние от квартиры до работы составит не более 500 метров. Дойти от жилья до самого удалённого места работы можно будет за 7-8 минут ходьбы пешком не по скользким улицам, не в переполненных трамваях, а по коридорам, без галош, зонтиков и гриппа. Транспорт в таком доме-городе не понадобится, разве что кое-где устроить движущиеся тротуары типа конвейера. Поскольку отпадут затраты времени и сил, как физических, так и моральных, на поездку из дома на работу и обратно, повысится и производительность труда. Рабочий день для жителей такого дома-города Иоффе предлагал сократить до 5 часов.
Хотя обитатели смогут проводить жизнь, не выходя из дома-миллионника, где есть всё необходимое, жизнь в таком городе необычайно приблизит человека к природе. Через три минуты человек может оказаться вне города, не на мощёной улице, а среди настоящей природы.
Разумеется, в сталинское время попыток осуществить идею Иоффе не предпринималось. Вместо этого по плану индустриализации возводились посады вокруг заводов, состоявшие из бараков и даже землянок. До наших дней никаких прорывов в отечественном градостроительстве больше не случалось.
(Цитаты: «Дом на миллион жильцов», журнал «Наука и жизнь», №7, 2016)

ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ И РОССИЯ

Александр Ахиезер: Когда в России появится государство?

17.08.2016
общество-1
Российский философ Александр Ахиезер ещё в начале 2000-х констатировал, что проект создания государства и его институтов в России провалился. Россия населена архаизированным народом с крестьянским сознанием, которому государство не нужно, а нужен лишь царь и несколько его слуг. Власть же вынуждена лавировать в условиях массового незрелого государственного сознания, незрелых, утопических требований к государству.
Почему в России не приживаются политические институты, а власть всегда вынуждена лавировать между архаикой и мобилизацией по западному образцу? Российский философ Александр Ахиезер в 2002 году в журнале «Неприкосновенный запас», №6, попытался ответить на этот вопрос.
«Историческое развитие раскола дает ключ к объяснению российской истории. Она вся прошла под знаком различных форм раскола. Например, в стране сложились две формы сакральности и легитимности, противостояние между которыми, их взаиморазрушение преобладали над диалогом. Это сакральность архаичного типа, связанная с вечевым идеалом, и сакральность христианства, унаследовавшая потенциал осевого времени, то есть в конечном итоге потенциал либерально-модернистского идеала, хотя и в сильно усечённом виде.
Другой яркий пример раскола можно видеть в гражданской войне начала ХХ века, произошедшей между вечевыми архаичными догосударственными силами, умеренным утилитаризмом и развитым утилитаризмом, либерально-модернистскими силами. Победили те, на стороне которых было подавляющее большинство, «человеческий фактор». Новая власть пыталась преодолеть раскол, решить проблемы массовым насилием, уничтожением части населения, что привело лишь к подрыву жизненных сил общества, а в конечном итоге и к краху государственности, к национальной катастрофе 1991 года.
общество-2
Выход из сложившейся ситуации может быть найден лишь при условии развития способности преодоления раскола через развитие государства, диалогических, демократических институтов в масштабе всего социума, на основе соответствующей культуры.
Важнейшая форма раскола сложилась между государством и самоорганизовавшимся в локальные миры народом, не знающим гражданского общества. На Западе крах государства приводит к тому, что общество тут же его воспроизводит. С известной натяжкой можно сказать, что сам крах государства на Западе есть результат стремления и способности общества заменить его другим государством, отвечающим новому уровню подлежащих разрешению проблем. В России дело обстоит иначе. Для её культуры первична вера в необходимость быстрого бездумного инверсионного разрушения старого, абсолютная уверенность, что идеальное новое — например, социализм или капитализм — моментально или почти моментально возникнет само собой.
Это различие в культуре проливает свет на проблему: «Существует ли гражданское общество на Западе и в России?» Ответ лежит на поверхности. Крах государства на Западе, по сути, невозможен, так как общество постоянно готово к его восстановлению в той или иной форме. Именно это свидетельствует о наличии там гражданского общества. В России такой крах — национальная катастрофа. Достаточно взглянуть на его механизм.
Социальный катаклизм практически никогда не происходит в результате вооруженного уничтожения власти оппозицией, несущей новую государственность. Большевики, для того чтобы вписаться в западную модель «революции», выдумали залпы «Авроры» и штурм Зимнего. Государство в критической ситуации просто сгнивает, как помидор, исчезает как носитель конструктивных функций. Равнодушное общество перестает замечать государственную власть, её поддерживать, воспроизводить, и тем более не делает ни малейших поползновений защищать её в момент развала.
Например, когда вследствие двух национальных катастроф в России ХХ века произошло отстранение от власти первых лиц в государстве, Николая II и Михаила Горбачёва, не нашлось ни одного человека, попытавшегося их защитить. Даже великие князья не поддержали царя. Это означает, что в России общество (в европейском смысле этого слова) не способно не только формировать государство, но, в особо критических ситуациях, и воспроизводить его. Общество для этого институционально не организовано, государство не является для людей ценностью, во всяком случае, в такой степени, чтобы желать и уметь квалифицированно его создавать и репродуцировать. В лучшем случае оно борется за государство, но для того, чтобы воспрепятствовать восстановлению старого.
общество-3
Равнодушное отношение к кризису государственности, даже к его отсутствию продолжается до тех пор, пока положение без власти не становится невыносимым для каждого человека. Это хорошо видно на примере Смуты, произошедшей после смерти Ивана IV. Государственность либо восстанавливается на основе старой государственности, как это было в 1991 году, либо воспроизводится виртуозами демагогии, маргиналами, способными имитировать массовые догосударственные мифы и играть роль фольклорных культурных героев, как это было в 1917 году. Всё это означает, что в стране нет гражданского общества, то есть основы воспроизводства государства. Близко к пониманию этой специфики российского общества подошел Антонио Грамши в «Тюремных тетрадях», в которых писал, что при ослаблении государства в Европе гражданское общество восстанавливает ситуацию, в России же рушится всё.
Глубокая причина этой специфики заключается в том, что основная масса населения России состояла из крестьян, участвовавших в государственной жизни не иначе как бесконечными повинностями и тягостной службой, а само государство возникло в результате насильственного объединения племен. Племена быстро исчезли, люди лишились важного института защиты от власти. Поэтому крестьяне на протяжении веков были уверены, что «начальство не нужно», то есть государственный аппарат излишен. Нужен лишь царь — как хранитель правды и справедливости — имеющий лишь несколько слуг. С социокультурной точки зрения они экстраполировали на царя свой опыт архаичного тотемизма, господствующего в догосударственных локальных мирах, основанных на чисто эмоциональных отношениях, на натуральном хозяйстве.
Мощный пласт архаичной культуры, который продолжал господствовать на протяжении последующих веков, хотя и подвергался возрастающему разрушительному давлению утилитаризма и либерально-модернистского идеала, тем не менее, продолжал играть важную роль как культурное основание государства. Такое общество мало походило на западные.
общество-5
Что же касается столь важного для западной политической теории представления о силовом превосходстве государства как важнейшей предпосылки теории либерального государства, то этот принцип в такой прямолинейной формулировке вряд ли годится для России. История страны не была пронизана соответствующими, вросшими в толщу народа, массовыми институтами, соединяющими народ и государство. Ещё и сегодня на выборах люди, по сути, избирают себе тотема по своему вкусу, в соответствии с мифологическими и утилитарными ожиданиями, то есть того, кто будет, как они полагают, за них решать и о них заботиться.
Общество не научилось осознанно выбирать и формировать возможности для реализации потенциала своей собственной жизни, самому искать эффективный путь, которому все сами должны учиться следовать, критически изменяя меру возможности различных вариантов жизни. Разнообразие российского отношения к государству расположено в основном между полюсами традиционного неприятия государства и веры в него.
Существует точка зрения, что специфика России — сильное государство. Мне кажется, что это не совсем верно. Государство, на протяжении своей истории четыре раза без какого бы то ни было внешнего вмешательства буквально растворявшееся в воздухе, не могущее устоять не только против активизации смуты, но и против массового настроения, которое можно выразить крестьянскими словами «не сойдем с печи», — не может быть названо сильным. Оно предпринимало жесточайшие ответные удары против смуты, когда находило для этого поддержку у части общества, но в этом оно было свирепым, а не сильным. Сущность России не сводится к сильному государству, во всяком случае, не больше, чем к смуте. Россия может быть понята через динамику, происходящую между устойчивой государственностью и смутой.
Проблема государственности в России заключается, прежде всего, в развитии массовой ответственности за него, способности его воспроизводить, изменять отношение к выборам, возможности развития свободы в реализации частной конструктивной инициативы. Российское государство в конечном итоге решает совершенно иную задачу, чем либеральное государство Запада. Оно лавирует в условиях массового незрелого государственного сознания, незрелых, утопических требований к государству, утопического гипертрофированного представления о его возможностях и столь же утопического (но со знаком минус) представления о собственных (государственных) способностях.
общество-6
В такой ситуации бессмысленно мечтать о всеобщем господстве либеральной культуры. Проблема заключается в том, как формировать государство именно в этих условиях. В России накопился большой опыт в этой области. Например, большевизм, паразитируя на отсталости общества, пытался, сочетая идеологическое манипулирование, активизацию массовой ненависти и массовый террор, решить эту задачу. Однако эта попытка закончилась очередной национальной катастрофой. Поэтому российская политическая теория ещё не решила для себя не только вопрос: как возможно либеральное государство, но и другой вопрос: как вообще возможно в России государство на основе сложившейся сложной картины динамики культуры?
(Фотографии — Евгений Канаев)
+++
Ещё в Блоге Толкователя об идеях Александра Ахиезера:
Прогноз Ахиезера из 1979 года: Перестройка, авторитаризм, архаизация, конец имперства
Ещё не началась перестройка, а историк Ахиезер уже в 1979 году прогнозировал не только её неизбежное появление но и – неизбежный провал. Он верно предугадал, что после либерализации Россия вернётся к авторитаризму, а её культура латиноамериканизируется. Но эта архаизация и станет могильщиком системы.
архаик-6
***
Россия между архаизмом и тоталитаризмом
Великий русский философ Александр Ахиезер ещё в начале 1990-х прогнозировал крах либерального проекта в России. Своё убеждение он основывал на том, что в России сложились два субэтноса: европеизированное меньшинство и архаичное русское большинство. Власть вторых приводит к хаосу и локализму, а первых – к тоталитаризму, единственно способному удержать государство и цивилизационные основы.
крестьяне-1
+++

ДНЕВНИК СМЕРТИ

history

Дневник смерти


16.08.2016

Август 1942 года, свеча тускло освещает чердак дома бывшего царского офицера, где 15-летний Ромка пишет дневник. В нем все про смерть: «вчера расстреляли пять тысяч евреев», «видел человека, который по дороге к яме жевал хлеб», «милиционеры за минуту выпивают литр, но тут же трезвеют от ужасного зрелища». Через три года этот дневник станет одним из доказательств зверств нацистов на Нюрнбергском процессе. К тому моменту Ромка уже год, как будет воевать сам, пообещав отомстить за смерть любимой девочки Фриды.
Свой дневник он начал вести в 15 лет. На первый взгляд, ничего необычного, ведь в подростковом возрасте почти все начинают вести личные записи. Пишут о первых секретах от родителей, первой влюбленности и сопутствующих ей переживаниях. Разница была только в том, что этот мальчик описывал смерть – повседневную обыденность его жизни. Для украинского городка Кременец во время трехлетней его оккупации фашистами смерть стала явлением будничным.
И вот все эти три страшных года юный мальчишка вел свой дневник втайне: уединялся от всех в комнате, дожидался, когда все уйдут, а порой и вовсе писал лишь при тусклом свете свечи в темном подвале или на чердаке. Такое занятие вполне могло закончиться трагически, и он это прекрасно осознавал, несмотря на свой юный возраст. Впрочем, каждая строка в этом дневнике свидетельствует, что писал его уже не просто мальчик Ромка, а Роман Александрович Кравченко-Бережной. Взросление произошло молниеносно: рассудительность в оценке происходившего, ненависть к врагам, клеймение позором их приспешников и стыд за людей. За тех из них, кто с безразличием, а порой и злорадством наблюдал за убийствами евреев. В августе 1942 года в Кременце было убито более десяти тысяч евреев. Через три года после этого дневник Романа Кравченко признают историческим свидетельством и используют в качестве доказательства зверств нацистов на Нюрнбергском процессе. Для самого же Романа Александровича читать и вспоминать об этом в будущем было всегда мучительно трудно, ведь среди жертв трагедии была и его первая любовь – светловолосая девочка-еврейка с «серьезными темными глазами» и «гордо поднятой головой».
Возможно, даже не стоит пытаться пересказывать описанные автором события – лучше просто привести запись из дневника. «11 августа. Пишу о вчерашних событиях. Вчера не мог, не был в силах. За вчерашний день расстреляны около пяти тысяч человек. У нас за городом – старый окоп длиной около километра. Окоп Якутского полка, стоявшего в нашем городке при царе. Там производят экзекуцию. Вывоз из гетто начался приблизительно в три часа утра и продолжался до поздней ночи. Ужасное зрелище! Ворота гетто широко открыты, и за ними – очередь обреченных, по двое в ряд. Подъезжает автомобиль, очередь в молчании подвигается, первые пары укладываются на дно грузовика, следующие – на них, так – в несколько слоев. Полное молчание – ни говора, ни крика, ни плача. Пьяные в стельку шуцманы подгоняют отстающих прикладами, ими же утрамбовывают лежащих в грузовике. Грузовик отъезжает, дает газ и мчится за город. Навстречу едут такие же грузовики с высокими дощатыми бортами, наполненные одеждой. На ней сидит «милиционер», с довольным видом играет дамским зонтиком. Вид у него довольный недаром: полные карманы часов, пять вечных перьев, несколько костюмов и каракулевое пальто он оставил по дороге в верном месте. Кроме того, он выпил уже, по крайней мере, литр. Грузовик мчится за город. Четыре шуцмана, стоящие по углам, то и дело матерятся и опускают приклады на спины лежащих. И вот место назначения. Грузовик останавливается, обреченные сходят, раздеваются тут же, мужчины и женщины, и по одному движутся ко рву. Ров наполнен телами людей, пересыпанными хлорной известью. На валу сидят два раздетых по пояс гестаповца, в руках пистолеты. Люди спускаются в ров, укладываются на трупы. Раздаются выстрелы. Все кончено. Следующие!
Не знаю, что может чувствовать человек в свою последнюю минуту, не хочу думать, можно сойти с ума. Были такие, кто пробовал сопротивляться, не хотел раздеваться, не хотел входить в ров. С ними кончали на месте и сбрасывали в яму. Видел и человека, который, направляясь к яме, жевал хлеб. Милиционеры, единственные непосредственные свидетели всего этого, после нескольких минут пребывания там трезвеют. Их заряжают новой порцией алкоголя. Гестаповцам заряжаться не надо. Им это не впервой. Они забрасывали еще живых людей гранатами в ямах в Ровно и наблюдали потом, как земля двигалась под напором шевелящихся тел, это на них не действовало. Они расстреливали бесконечные ряды людей, выстроенных над дорожными рвами в Киеве. Они перед погромом в Дубно отделили всех специалистов, предложили им выбрать по одному ребенку из своих детей и возмущались, впадали в бешенство, когда эти несчастные отказывались работать, прося, чтобы их расстреляли вместе с семьями.
Один за другим едут автомобили. Уже вечер, они не так наполнены – на дне сидят женщины, девушки, дети. Одна бессмысленно улыбается. Другая поправляет платочек на голове. Да вы же через десять минут будете убиты, поймите это, сопротивляйтесь, наконец!!! Нет. Люди в апатии, лишь бы скорее кончилось, лишь бы скорей. Так действуют голод, побои.
Вот едет Арек 3., мой приятель. Сидит с краю, голова опущена за борт машины, он смотрит на камни мостовой, мелькающие под колесами. Каждый камень – ближе к цели, ближе к концу жизни человека, не видевшего еще жизни. Я не забуду его лицо – лицо человека, который знает, что через несколько минут будет мертв, а через час его тело, разъедаемое хлоркой, будет покрыто еще несколькими слоями тел. Надо быть в положении этих людей, чтобы перечувствовать все то, что чувствовали они, по крайней мере, те из них, кто мог еще думать и чувствовать. Сегодня гестапо уехало в Почаев и Вишневец. Там сегодня происходит то же, что у нас – вчера».
Так был описан первый день трагедии в дневнике Романа Кравченко. И это был далеко не последний день, когда в грузовиках из гетто людей тысячами вывозили на смерть. Рома провожал взглядом каждый из них, и судя по записям, у него не было «сочувствия», была скорее огромная боль. Боль за каждого из тех, кого он провожал взглядом на гибель. А еще в нем теплилась надежда. Надежда на то, что скоро придут большевики (новости с полей сражений он получал через самостоятельно собранный радиоприемник, что каралось смертью) и очередной грузовик не успеет вывезти из гетто Фриду. Последний предвоенный год они сидели в школе за одной партой. И лучшими воспоминаниями Ромки было то, как она случайно касалась его руки своей. «Родители ее, конечно, не запрещали нашего общения, но и не приветствовали. Такие ортодоксальные евреи были...» – вспоминал Роман Александрович. Но зато вот его отец не только не запрещал мальчику встречаться с Фридой, но поощрял их общение. Особенно тогда, когда каждого еврейского жителя обязали носить желтые нашивки и горожане попросту стали отворачиваться от них. 
По воспоминаниям Романа Александровича, понять этого его отец – офицер бывшей царской армии, которому два года Первой мировой принесли шесть орденов, шесть ранений и инвалидность к 22 годам – просто не мог. Как и его сын. Ромка был одним из немногих, кто не скрывал своего общения с евреями и открыто защищал их. Беря за руку Фриду, он не только не обращал внимания на презрительное: «Смотри, с жидовкой идет», но и вступал в кулачный бой со сверстниками, которые вслед за родителями повторяли обидные высказывания. Ромка часто писал в своем дневнике, насколько страшно смотреть на взрослых, возраст которых никак не сказывался на мудрости, а стадный инстинкт или страх уничтожал в них все человеческое. Писал он и о своей вере в победу и скорейшее бегство немцев. Все это, как известно, случится, но уже после того, как в одном из грузовиков он увидит Фриду.
«19 августа. Сегодня везли Ф. Не могу отдать себе отчета в моих чувствах. Очень тяжело, стыдно. За людей, которые смотрят на это с безразличием или злорадством. «Что, он жалеет жидов? Идиот!» Чем Ф. хуже вас? Да она в десять раз превосходит тебя, одного с другим, во всех отношениях! Единственная девочка, с которой я был всегда искренен, а так отрадно иметь друга, который понимает тебя и соглашается с тобой. Она была хорошая девочка и храбрая. Она ехала стоя, с гордо поднятой головой. Это было полчаса назад, в шесть часов тридцать пять минут 19 августа 1942 года – я уверен, она и умирая не опустит голову. Когда пишу, из тюрьмы доносятся выстрелы. Вот опять! Может быть, он был предназначен Ф.? В таком случае ей теперь лучше. Нет, ей теперь никак. Не могу представить: Ф. раздетая, тело засыпано хлоркой. Раны. Привалена кучей таких же тел. Ужас, какой ужас! Ф., знай, я помню тебя, и не забуду, и когда-нибудь отомщу!»
Через несколько дней, когда фашисты стали продавать вещи убитых, на страницах дневника появилась «единственная мечта» – «получить в руки автомат». И после того как Советская армия освободила в марте 1944-го Кременец, мечта эта осуществилась. Рома взял в руки автомат и, несмотря на имевшуюся у него бронь, присоединился к войскам, в рядах которых в итоге брал Берлин. Зная, что может погибнуть во время боев, он сообщил в письме отцу, где спрятал дневник. Отец, прочитав, передал дневник в Чрезвычайную комиссию по расследованию преступлений нацистов. В 1946 году дневник прислали родителям со следующим сопроводительным письмом: «Задержка с возвращением Вам дневника вызвана обстоятельствами, связанными с Нюрнбергским процессом. С благодарностью возвращаем дневник Вашего сына. Ответственный Секретарь Чрезвычайной Государственной Комиссии (П. Богоявленский)». Дневник был передан отцом в краеведческий музей Кременца, где он хранится и поныне. Сам Роман Кравченко-Бережной стал кандидатом физико-математических наук, написал на основе своего дневника документальную повесть и ушел из жизни в мае 2011 года. В момент презентации книги его спросили, зачем же он все-таки отклонил бронь и пошел в армию, на что Роман Александрович, не задумываясь, ответил: «Вы же понимаете – мне было за кого мстить».


Алексей Викторов

ПЛОХИЕ ГЕНЫ

style

Jewish.ru

Плохие гены


17.08.2016

– Где же твоя невеста?
– В зале, с подругами. Скоро ты ее увидишь.
– Что она там делает?
– Псалмы читает.
– Ты это серьезно?
– Деда, ты же в Израиле. У нас такая свадьба – настоящая, еврейская, как положено. Посмотри – уже хупу установили. Я так рад, что ты приехал, что ты сегодня с нами, – обнял Миша пожилого мужчину.
Они были очень похожи – дед и внук. Оба худощавые, подтянутые, почти одного роста, со смуглой кожей и одинаковой формой носа с обязательной горбинкой. Только один был совсем седой, с глубокими морщинами, а другой – юный, черноволосый, с сияющими глазами.
– Ты родителям моей Гилы понравился. Я тебя сейчас еще с ее дедушкой познакомлю. Надеюсь, вы подружитесь. Я ему о тебе рассказывал, – Миша взял деда за руку и повел мимо уже накрытых столов, не забывая приветствовать продолжающих прибывать гостей.
Чуть в стороне от празднично украшенной открытой площадки, где почти не было слышно гула голосов, одиноко курил трубку старик в элегантном костюме. Он сидел за маленьким столиком, откинувшись на спинку плетеного кресла. Казалось, он задумался о чем-то своем, далеком от сегодняшней свадебной суеты. Миша окликнул его тихонько: «Лев Борисович, познакомьтесь, пожалуйста, это – мой дедушка. Он тоже Борисович, только Михаил. Меня в его честь назвали».
Лев Борисович обернулся в кресле, потянулся за тростью, чтобы встать, поднял глаза и застыл, полусогнувшись, одной рукой опираясь на палку, другой – на спинку кресла. Через секунду трубка выпала у него изо рта и покатилась по траве.
1992 год. Москва
Периодически Михаил Борисович сам себя мысленно хвалил за то, что вовремя сориентировался и сдал партийный билет еще в 89-м. Всё, что удалось накопить за годы непосильной работы на руководящих позициях в партии, ушло в дело. Бизнес процветал, под рукой были всё те же верные люди, превратившиеся из вторых и третьих секретарей райкома в директоров по финансам и помощников по связям с общественностью. Правда, и связи у Михаила Борисовича, и «общественность» вокруг него были своеобразными. Однако этот факт его не смущал: торговля компьютерами процветала, на таможне тоже были «свои» из бывших комсомольских лидеров, так что груз обычно шёл.
Только вот просьба сына не давала покоя. В Израиль репатриироваться он удумал, когда в Союзе такие возможности открываются! Никакие уговоры не помогали. «Куда ехать? – вопрошал Михаил Борисович. – В пустыню? С маленьким ребенком в воюющую страну? Вот уж не ожидал, не ожидал… Жена сказала, что разрешение придется подписать – нельзя, мол, детей удерживать, у них своя жизнь. Своя жизнь? А родителей одних оставлять – это как?»
1949 год. Москва
Лёва убегал. Он бежал от школы, от учителей, от друзей, которым еще недавно доверял. Лёве было больно. Где-то в груди нарастала эта боль и вырывалась наружу совсем еще детскими слезами. Он бежал по пустырю, начинавшемуся сразу за школьным двором. Ноги скользили по ледяной корке, Лёва упал и только тогда услышал, что кто-то кричит ему издали. Лёве не хотелось подниматься, он просто сидел на промерзшей земле и смотрел, как, тоже скользя, к нему спешит Ида. Эта девочка была его одноклассницей. Из-за маленького роста и плохого зрения она всегда сидела за первой партой. Лёва вспомнил, что сегодня, когда перед всем классом с него снимали пионерский галстук, он увидел у Иды за очками слёзы.
Подбежав к Лёве, она протянула ему руку – думала помочь встать. Но он помотал головой, и Ида опустилась с ним рядом, прямо на лед.
– Возьми, это твой – лежал на полу, я подобрала, – она достала из портфеля и протянула Лёве красный галстук.
– Зачем он мне теперь?
– Возьми, спрячь. Это, наверное, какая-то ошибка, они перед тобой еще будут извиняться. Знаешь, я тоже никогда бы не смогла отказаться от своего папы, никогда. Только у меня нет папы… похоронка пришла еще в начале войны, я совсем маленькая была. Скажи, а что такое безродный космополит? Посмотри, я специально записала, – Ида повернула к нему ладошку с выписанными чернильным карандашом странными словами.
– Я не знаю, правда – не знаю! В той статье в газете еще написали, что папа оклеветал советский народ. А он просто писал рассказы на идише. Я читал, там было про дружбу народов и ничего плохого.
– Он очень хороший, твой папа. Моя сестра в университете учится, он у них лекции по истории читал. Сестра говорила, что его все студенты любили, даже аплодировали ему после лекций – так интересно было.
– Да-а-а-а-а, – Лёва вытер кулачком глаза, – знаешь, у нас мама еще куда-то пропала. Ушла, сказала, что на допрос вызывают, и не вернулась. Три дня уже дома нет. Мы с Мишей одни.
– А что Миша?
– Плохо всё. Он перед своим классом заявил, что осуждает папу. Говорит, что ему, как комсомольцу, по-другому нельзя, ему в институт поступать, он ведь в выпускном классе учится.
– Ой! Что же делать? Давай сейчас ко мне пойдем, поужинаешь у нас. Мама обрадуется. Холодно тут, – у Иды дрожали губы.
– Нет, нельзя мне к вам. Да и вам не нужно, чтобы я приходил. Домой пойду. Ты иди, Ида, завтра увидимся.
Утром она долго ждала Лёву возле школьных ворот, забежала в класс уже после звонка. Лёвы нигде не было, на его месте за партой сидел кто-то новенький. Все делали вид, что ничего особенного не случилось – занятия шли, как обычно, только на переменках никто не смеялся и не бегал по коридору, все ходили, как пришибленные. В конце дня Ида не выдержала, подошла к учительнице и спросила, не знает ли она, когда Лёва в школу придет.
– Лёва с нами больше не учится, – резко ответила учительница, отводя глаза.
– Перешел в другую школу?
– Нет, он теперь в специальном интернате, его немного перевоспитают, и он выйдет оттуда настоящим советским человеком.
– Зачем в интернат? Зачем? У него же брат есть старший – Миша.
– Миша – достойный юноша, комсомолец, гордость школы. А ты, Ида, слишком много вопросов задаешь. Ты, конечно, умница-отличница, но не забывай, к какому народу принадлежишь… Многие ваши в антисоветской деятельности замешаны. Вот, как Лёвины и Мишины родители… космо… космо… в общем – буржуазные националисты! Только Миша – молодец, быстро разобрался, что ему с ними не по пути. А Лёва – нет. И перестань реветь! Ты же пионерка! Стыдно за тебя.
Иерусалим. После хупы
Быстрые ритмы сменяли друг друга – гости танцевали. Молодожены веселились с друзьями, а их родители принимали поздравления. Официанты разносили вино, звенели бокалы, аромат жарящегося на открытом огне мяса смешивался с запахами трав и цветов. Разноцветные огни заливали лучами танцевальную площадку. Праздник был весёлым и вкусным – как и положено на еврейской свадьбе.
Только за одним дальним столиком, куда звуки музыки доносились приглушенно, было совсем не весело. Там уже почти час молча сидели трое пожилых людей – двое мужчин и женщина. Лев Борисович сжимал в руке давно погасшую трубку, Михаил Борисович смотрел куда-то вниз, опершись локтями на стол и подперев голову ладонями. Он заговорил первым:
– Не смотри на меня так! Я хотел помочь, но не мог. Как тебя было из лагеря вызволить? Время такое было. Я тебе посылки передавал, тайно. Не знаю, доходило ли что-то до тебя. Да, я боялся, что ты после освобождения ко мне приедешь, боялся, боялся, боялся… Я знал о тебе всё, и про Иду знал. Ты ни разу мне на письмо не ответил… Я понимаю. Мои все думают, что ты молодым умер. Так я им рассказал.
– И я своим сказал, что ты умер.
Оба вновь замолчали.
– Вы правильно поступили, что ничего молодым не рассказали, – нарушил молчание женский голос. – Нельзя портить этот день ни детям, ни внукам. Да что там день, всю жизнь могли им переломать. Когда-нибудь придёт время, будет подходящий момент, тогда и расскажете. А пока – молчите!
– Ида, что делать? Они же родственники, – прошептал Лев Борисович.
– Ничего не делать. Я уже с раввином обсудила, спросила, как будто судьбой своих знакомых интересуюсь. Раввин сказал, что Тора не запрещает, в иудаизме разрешен такой брак. Они ведь даже не двоюродные, а троюродные. Все будет хорошо. Еще раввин говорил, при родственных браках хорошие гены в детях только усиливаются. Плохие тоже, правда, усиливаются. Но ведь у нас… нет плохих генов. Я имею в виду…
– Бабушка, танцевать, немедленно танцевать! Что вы все здесь сидите? – подбежала Гила к их столику.
Стройная, в белоснежном, украшенном жемчугом платье, с диадемой волосах, Гила в свете праздничных огней казалась неземным созданием, просто ангелом. Все трое застыли, но долго любоваться собой внучка им не позволила – взяла Иду за руку и увела в центр зала, в круг танцующих. К Михаилу Борисовичу и Льву Борисовичу подошел Миша и жестом подозвал фотографа. «С внуком на память», – сказал он и встал между двумя дедушками.


Наталья Твердохлеб

ЖЕЛЕЗНЫЕ ЕВРЕИ

style

Железные евреи


16.08.2016

В продолжение истории олимпийской славы Jewish.ru вспоминает своих чемпионов-тяжелоатлетов. Почему Фаина Мельник отлупила трех джигитов в Нальчике и стала видеть вещие сны, как Исаак Бергер заставлял залы визжать, а свою кипу на голове – уважать, и кому Григорий Новак доказал, что советский килограмм равен ровно тысяче «французских грамм».
Советская спортивная школа пестовала всякие чемпионаты, проводились даже официальные состязания среди сельских спортивных обществ. И вот 1970 год, город Нальчик, молодая спортсменка из армянского ДСО «Севан» рано утром спешит через городской парк на соревнования. За ней увязываются трое джигитов. «Давай познакомимся, красавица! – наверное, что-то такое они заливали. – Чисто кристально посидим!» Стандартное «Простите, я тороплюсь» мужчин не убедило, и они продолжили наседать. В итоге один с травмами попал в больницу, а двое других вместе с девушкой – в отделение милиции. Следователь предложил пострадавшим написать заявление об избиении, но, прыская от смеха, предупредил, что об этом узнает весь город. Вот так постояла за себя, но пропустила соревнования в Нальчике – довольно, впрочем, ерундовые – Фаина Мельник. На тот момент она числилась победительницей пока лишь только товарищеского матча между США и СССР по метанию диска.
Она совершенно случайно попала в спорт. Родилась в 1945 году, в свои 25 поехала в Киев поступать в сельскохозяйственную академию, и сидя в парке неподалёку от дома своей тётки, наблюдала за тренировкой десятиборцев на стадионе. Короткий разговор с одним из парней, и вот Фаина Мельник уже стоит перед тренером, который говорит ей: «Здоровая ты, будешь кидать». Что именно кидать и куда – не пояснил. И, кстати, была она не такой уж здоровой: при росте 170 сантиметров – 70 килограммов весу. Тренер тут же написал адрес института и велел Фаине шевелиться, потому что на следующий день приём документов заканчивался. Успела, и назавтра была уже студенткой Московского педагогического института имени Крупской. Она сутками тренировалась и не видела вокруг себя ничего – только спорт. Утром шла в сектор метания – по двести бросков за тренировку, вечером – тренажёрный зал, однажды подсчитала, что за тренировку в общей сумме подняла 36 тонн. В 1971-м и 1974-м она станет чемпионкой Европы, неизменной рекордсменкой мира будет с 1971 по 1978 годы.
Она умела видеть вещие сны, что ваша Татьяна: перед победой в Мюнхене в 1972-м ей приснилась золотая груша, а перед Московской Олимпиадой 1980 года она видела, как огромный поток лавы нёс её в лодке в пропасть. Лодка больше напоминала гроб, такой, с крышкой, и во сне она думала, что если крышка захлопнется – со спортом будет покончено. Крышка захлопнулась: за 13 дней до начала выступлений она порвала мышцу плеча. Совсем не покладистая девочка Фаина Мельник сама говорила, что сглаживать углы в конфликтной ситуации не умеет. В 1972-м рассталась со своим тренером, Кимом Буханцевым, который «непорядочно себя повёл». Ближе к 80-м отношения с коллегами стали рушиться, спорт в финале часто показывает некрасивую свою сторону. Жизнелюбивая Фаина к тому времени уже определила себе новую цель, помимо традиционной тренерской карьеры. В свои 35 лет чемпионка мира по метанию дисков решила стать стоматологом. И стала. В нулевых она уже работала в Москве в Центральной стоматологической поликлинике МВД России, не зря же, в конце концов, столько времени выступала за «Динамо».
Ну, а другой человек был, похоже, специально послан на землю, чтобы войти в залы атлетической славы. И он точно выполнил это предназначение. Тончайше проработанная архитектура тела, живой характер, улыбка, больше похожая на провокацию – залы визжали. Он был идолом американской атлетической тусовки уже в 50-х. Исаак Бергер родился в 1936 году в Иерусалиме, ещё подростком эмигрировал с родителями в США и в 1955 году стал гражданином Америки. Отец Исаака был раввином и всячески поощрял его увлечение силовыми видами спорта, считая, что поднятие тяжестей – один из видов упражнений танахического цикла. «Я хотел стать сильным, чтобы давать сдачи своим бруклинским обидчикам, которым не нравилась моя кипа на голове», – говорил впоследствии чемпион. И добавлял, что история его народа наглядно демонстрирует – евреи просто обязаны быть сильными и духом, и телом.
Он завоевывал титул чемпиона мира в 1958 и 1961 годах, являлся двенадцатикратным чемпионом Соединённых Штатов и обладателем шести мировых рекордов – это тот самый тяжелоатлет, впервые в истории поднявший вес, вдвое превышающий его собственный, и это не считая рекордов в рывке и толчке. Ближе к концу спортивной карьеры он всерьёз занялся бизнесом, и это смягчило уход из спорта. Накануне своего 70-летия в разговоре с публицистом Евгением Геллером Исаак Бергер сказал: «Сегодня еврейские родители считают более подходящими для карьеры своих детей такие области человеческой деятельности, как медицина, правоведение, программирование и т.п. Может быть, это и правильно...» Во времена олимпийской славы главным своим соперником он считал сначала советского штангиста Евгения Минаева, а потом японца Иосинобу Мияке, но еврейская спортивная история сравнивает его, прежде всего, с великим Григорием Новаком.
23 рекорда мира и 86 рекордов СССР. В 1919 году в Чернобыле родился Григорий Новак – первый советский чемпион мира. 1946 год, Париж. Он прилетел в составе делегации спортсменов в день открытия чемпионата мира по тяжёлой атлетике. Никто толком не понимал, будут они участвовать в состязаниях или же их привезли в качестве зрителей. Но к вечеру всё решилось положительно, и в семь часов десять атлетов в красных трико с большим советским гербом стояли на сцене спортивного дворца «Шайо». Всесоюзный рекорд Григория Новака к тому времени был 135 килограммов, но он не был мировым. Мировой, в категории 82,5 килограмма, принадлежал американцу Джону Дэвису – 125 килограммов, с этого веса Новак начал своё парижское выступление, а следующим заказал 140. Новый рекорд судьям отчаянно не хотелось засчитывать, к тому же, согласно французским весам, Новак весил 82,6 килограмма – чуть больше, чем требовала категория. Но тут за атлета вступилась публика, потребовавшая замены судей. В новый состав включили советского арбитра, и Новак таки установил мировой рекорд, обыграв своего последнего соперника по сумме на 35 килограммов, введя Советский Союз в славу мировой спортивной атлетики. Французские газеты накануне выступления писали о прибытии загадочных русских силачей – «бурлаков и носильщиков» и предполагали, что «в русском килограмме семьсот французских граммов». Оценив реальные силы советского богатыря, по окончании чемпионата газетчики извинялись: «Теперь стало ясно, что советский килограмм весит ровно тысячу французских граммов».
В 1952 году он взял серебро в Хельсинки, и в том же году партия обнаружила наличие у Новака родственников в Париже. У него и его отца Ирмы отнимут партбилеты. По обвинению в махинациях Григория Новака дисквалифицируют, а выплату 500 тысяч рублей за все установленные им рекорды отменят. Через несколько лет всё вернут, но это окажется уже не так важно. Кроме честолюбия у Новака была ещё одна страсть с юности – цирк. Туда он и отправился, распрощавшись с большим спортом. Через несколько лет рекордсмен Советского Союза, заслуженный мастер спорта, первый в истории советский чемпион мира станет ещё и заслуженным артистом РСФСР и с огромным успехом в компании со своими сыновьями будет демонстрировать невероятные атлетическо-акробатические трюки и звать себя просто Григорий Ирмович Новак. Без всяких титулов.

Алена Городецкая
jewish.ru

17 УДИВИТЕЛЬНЫХ ФАКТОВ


УНИКАЛЬНЫЕ ФОТО