Владимир СОЛОВЬЕВ | ТВАРЬ И ТВОРЕЦ
Несколько дней назад популярная «Независимая газета» (Москва) дала полосу под сокращенную версию рассказа Владимира Соловьева «Тварь и творец» о преследовании автора за его роман-трактат «Кот Шрёдингера» с легко угадываемым прототипом. В параллель в Америке последовал разгром ряда прокремлевских организаций, члены которых участвовали в попытке политицида известного русско-американского писателя. Ввиду политической важности означенных событий публикуем полную версию рассказа «Тварь и творец».
Photo copyright: clarkart.edu
ТВАРЬ И ТВОРЕЦ
Быль – с небылицей
1.
Это как в той даосской притче про молодого гиппомана, с которого начинаю этот сказ взамен эпиграфа, потому как эпиграф у меня уже есть. Повелитель чжурчжэньского государства Цзинь послал его купить себе скакуна, чтобы тот не касался праха и не оставлял следа, а спустя три месяца лошадник сообщил о приобретенной им гнедой кобыле, которая на поверку оказалась черным, как ворон, жеребцом. «Что он понимает в лошадях, если не может отличить жеребца от кобылы и путает масть?» – жалился правитель старому лошаднику, который из-за возрастной немощи предложил своего ученика взамен. «Неужто он и вправду достиг этого? Постигая сущность, он забывает несущественные черты, прозревая внутреннее, он теряет представление о внешнем». Само собой, новый конь не знал себе равных.
Не сравниваю конечно, наипаче тайную сущность, а точнее секретную миссию моей сопутницы я распознал не с ходу, да и не уверен до сих пор, но что игнорирую внешнее – один в один к моей лысой прозе. Хоть мы и провели часа три, наверное, наедине, боюсь, не узнал бы, повстречай ее снова в подлунном мире. Да и причем здесь внешний лик, когда цепляла младая плоть? Эвфемизм Бродского: зачем вся дева, раз есть колено? В отличие от Фауста, я не готов продать за секс душу по той единственной причине, что сумлеваюсь в ее существовании.
Потому и не помню ее лица, цвета волос или глаз. Что я, когда сразу после смерти Пушкина друзья спорили о цвете его глаз. Я – подавно: не могу помнить, чего в упор не видел. Не совсем в упор, мы шли рядом по лесной дороге, а когда стали спускаться к океану по узкой крутой запретной тропке, пошли гуськом, я пропустил ее вперед, и она оборачивалась и протягивала мне согнутую руку, когда спуск становился опасным. Сначала я отверг ее помощь, а потом воспользовался – не из предосторожности, а из вожделения, кайфуя от прикосновения к ее телу. «Это не харассмент», пошутил я, удерживая ее руку выше локтя дольше положенного и касаясь пальцами подмышных волос этой натуралки, как она себя представила с самого начала, когда я спросил, не феминистка ли она. – «Даже если харассмент, мгновенно откликнулась она, то мой, а не твой». – «Не возражаю».
Сама по себе ее плоть меня и возбуждала, независимо от формальных, то есть зримых знаков этой плоти, хотя уже на океане я обнаружил в моей случайной подруге высокую миловидную приманчивую особу, отметив про себя, что не сплоховал, и старческая похоть меня не подвела. Другой вопрос, насколько она была случайной и сама по себе и сама наша встреча. Жена, увидев ее издали, когда мы уже приближались по дикому пляжу к официальному с лайфгардами, ограниченному красными и зелеными флажками, сразу заподозрила неладное, тем более, я несколько раз ее окликал, пока она, наконец, обернулась и пошла в нашу сторону, а Нежа протянула мне руку и мгновенно испарилась в направлении кемпинга, в котором я ни разу ее больше не встретил, хотя мы оба уезжали только через два дня, если брать на веру всё, что она мне плела эти три часа. А что ей плел я? То, что мне пришлось кликать жену несколько раз, в порядке вещей: интровертка, вызвать ее из самопогружения нелегко. Помню, как в другой жизни мой питерский знакомый, случайно увидев ее, безответно кричал через весь автобус – обернулись все разноименные женщины, окромя окликаемой.
Сын, пока я отчитывался на следующий день в своем приключении, позвонив ему в Аляску, сначала порадовался за меня и даже слегка позавидовал: «У меня так не выходит», но я его успокоил, назвав свою спутницу геронтофилкой. Чтó его смутило, так это совпадение – в тот же день через тысячи американских миль между Лонг-Айлендом и Ситкой к нему в галерею заявилась соплеменница моей спутницы с сильным акцентом по-английски, пока не перешла на русский с меньшим акцентом – четыре года в Петербургском универе. За пару недель до этого, когда на том же Длинном Острове мы напрямик столкнулись с российском десантом, сброшенным незнамо с каким именно заданием ради двух русско-американских писателей, к сыну в тот же день явилась россиянка. Игра? Напоминание, что я уязвим – у меня есть сын? Случайность? Совпадение? Совпадение как неявное проявление тайной закономерности?
It could have been accidental, писал мне сын. But seems too strange to be a coincidence. How she followed you everywhere you went. Seems unnatural. There was also no reason for the one in Sitka Slovenian woman to come on to me so strong for no apparent reason, just as the one for you on Long Island. Was not natural behavior.
Особенно для натуристки! Далее в письме сына следовало сравнение наших с ним словенок, славянок, ариек, к которым семитов тянет с неодолимой силой, Гитлер прав.
Here was a young, good looking, sexy fellow Slovenian. A fellow Slovenian is more likely to follow orders. My Slovenian woman was also very strange. Clearly sent to me. And very insistent. Stayed for almost an hour. Very surprised I didn’t ask her out. I finally had to tell her I had to get back to work.
Обе его славянки – словенка и русская – были привлекательны и откровенно моему одинокому сыну предлагались, но обеих он отверг, хоть и по разным причинам. Одну как замужку, эмпирически не признавая благодаря своему горькому матримониальному опыту супружеских измен, а другую идеологически – как религиозную фундаменталистку, будучи практикующим шаманом с позитивным отношением к Христу как к коллеге и негативным к христианству с его некрофилией.
Какой чудный рассказ про gerontophile from Slovenia вы оба сгубили! – досадовал я на жену и сына. – Не говоря, что, возможно, оклеветали невинную девушку. Да, надо быть бдительным, но не мнительным. Хотя где кончается одно и начинается другое? Как в том анекдоте про человека с манией преследования, выслушав которого психиатр говорит: «Это не мания преследования. Вас, действительно, преследуют».
Меня, действительно, преследуют, хотя не уверен на все сто, что словенка, которую я по недослуху принял поначалу за словачку, из моих преследователей, но вынужден перевести мой сказ в иной формат, чем предполагал до замучивших меня с отмашки жены и сына сомнений. Или подозрений? Вот именно – песня зреет, хоть и не знаю сам, во что она вызреет. Процесс писания – процесс познания. Иначе зачем браться? Принцип удовольствия тоже имеет место быть, кто спорит? Как с женщиной – правы мои предки, что ставили в сексуальном акте на первое место процесс познания: лучше глагола для соития с тех пор не придумано, чем «познать». В просторечии: «Парень девушку **** – хочет познакомиться». Хотя, конечно, своя своих не познаша, чужая душа потемки и проч. Если любовь не передается половым путем, то тем более… Что мы знаем о других, тем более о женщине, если она «ангел залгавшийся» по Пастернаку? Даже о самих себе что мы знаем? Сколько недоговоренностей, фантазий и лжи, когда мы наедине с собой. Я, например.
А подкатывала ко мне моя геронтофилка, как к сыну русская со словенкой? Честно, я тоже не был безынициативен. Притяг был взаимным, если только она не на задании, как решили жена с сыном. Даже если: одно другому не мешает, успокаивал я себя. Мы были довольно откровенны друг с другом, она, пожалуй, даже больше со своим натуризмом. Вспомнил вольтеровского Простодушного, который ничему не учился, а потому не имел предрассудков. Она отвергла сравнение: кончала американский колледж, который, однако, еще больше укрепил ее в натуристских воззрениях – и в подтверждение вытащила из рюкзака бестселлер о близости человека к природе как базовом инстинкте и неизбежном императиве. В самом деле, она не простодушная натуралка. Когда я показал ей обглоданные кусты, с которых прошлый раз срывал ягоды: «Дикая малина, но слаще», она дала им точное английское название, которое тут же вылетело у меня из головы. И назвала другой куст с сочными ягодами с косточкой внутри, которыми мы с ней лакомились, и я галантно протянул ей горсть собранных, а она вместо того, чтобы взять, запрокинула голову и открыла рот – по-детски, доверчиво, трогательно. Что мне оставалось? По-отцовски был тронут, по-мужски возбужден. Лесная наша прогулка приобретала интимный характер.
В лесу было прохладно, а на океане липкая предгрозовая духотища – Нежа все время оттягивала прилипшую к груди рубашку. Не удержался и указал ей на корморана, который с той же целью геральдически растопырил крылья. «Он их сушит», поправила она. По пути попадались самоубивцы-мечехвосты как свидетельство щедрости или бесхозности Творца – бесполезно было вбрасывать их обратно в воду в надежде на воскрешение. Между камнями застрял левиафан – гниющая туша гигантской черепахи: как она сюда добралась с Сейшельских островов, чтобы встретить здесь смерть после, наверное, 150-летнего существования? Нас окружали тайны природы, но самой загадочной была моя спутница. Когда мы с ней присели на камень, они разбросаны ледником по воде и берегу, а некоторые опасно повисли на песчаных склонах, готовые вот-вот сорваться при любой сдвижке, а то и возврате ледникового камнепада и придавить случайных путников вроде нас с ней, Нежа продолжала проветривать свою грудь, а поймав мой взгляд, попридержала рубашку, чтобы я лучше рассмотрел – под ней не было грудей, одни соски:
– Нечего стесняться – нечем хвастать, – сказала она. – Зато лифчик не нужен.
– Это не помешало мне кормить дочку – молочные железы работали безотказно, – продолжала она на волнующую ее, а теперь и меня тему.
С трудом преодолел желание дотронуться до ее сосков – плоскодонка возбуждала меня больше, чем если была грудастой.
– В детстве ждала, когда вырастут, а потом стеснялась своего безгрудия особенно на нудистских пляжах, пока не сделала однажды мужскую прическу и вышла на пляж в одних трусах как пацан. Никто не подозревал во мне женщину, из-за чего припозднилась с дефлорацией. А потом проблема с сексом – никогда топлес.
– И с мужем?
– С ним особенно. Он итальянец, хоть и в четвертом поколении, ни слова на языке предков, но всем видом и привычками типичный, вот и оттягивается на стороне на чужих сиськах.
– Говорят, у итальянцев самый большой член из европейских, – сообщил я ни к селу, ни к городу.
– Природа позаботилась, в эрегированном состоянии разные пенисы выравниваются, – утешила меня Нежа. – Лично я разницы не замечала.
– У вас свободный брак?
– И да и нет. У нас уговор – генитально друг другу не изменять.
– ???
Меня не только поразила, но и озадачила ее откровенность.
– Пояс верности взять. Отправляясь освобождать Святую землю, рыцарь был озабочен исключительно охраной влагалища своей жены и запечатывал вход. До других частей тела ему было фиолетово.
– В заботе о потомстве, наследовании титула, я знаю? – возразил я.
– Не только. Ты рационализируешь рыцарские представления, а те были на уровне инстинкта. Каковыми и остались у вашего брата. А ты бы что предпочел – чтобы жена изменяла генитально, ректально, орально?
– Предпочел, чтобы не изменяла никак.
– Увиливаешь от ответа, – не отреагировала она на мою шутку. А что если и вовсе агеластка? У природы есть чувство юмора? Или только у человека, пусть он и часть природы?
– Потому что моя жена не любительница оралки, – промолчал я. – Уж в этом я не сомневаюсь: никому!
– Жена тебе изменяет? – прервала мое молчание Нежа.
– Если б знать наверняка! – рассмеялся я. – А так на уровне сомнений и догадок. Ты вышла замуж девицей?
– Не думаю. Кой-какой опыт уже был.
– А теперь представь, что никакого?
– Твоя жена добирает на стороне для расширения сексуального опыта?
– Я бы так не сказал. Скорее сожалеет, что у нее нет этого опыта, а потому комплексует, чувствуя недобор. Какое ни есть, а приключение. Не с кем сравнивать. А так одни только фантазии. Понятно, с воображаемым соперником я не выдерживаю сравнения. У нее комплекс моей неполноценности, которого у меня нет.
– Это я заметила.
Себе в объяснение я привел известную историю с известным композитором, пенек, урод уродом, а успех у баб феноменальный: «Мне бы только ее до рояля дотащить, а там она моя».
– А тебе бы только разговорить женщину?
– Еще лучше с моими русскими читательницами – почитательницами, – похвастал я. – На одной тусовке вежливо так попросил соседку: «Можно вас попросить передать мне…» – «Вам можно всё».
– Вся ваша любовь начинается с кончика пениса и кончается вторжением во влагалище, – ни с того ни с сего объявила Нежа. – Остальное – баловство, шалости.
– А для вас?
– И для нас. – И опять без всякого перехода: – А тебе жена делает BJ?
– BJ?
– Blowjob, – пояснила Нежа.
– Нет. Я – да. Шалости не шалости, но жена считает пенисуальный секс человеческим, а оральный – божественным.
Куда нас занесло! Я терял нить разговора и жалел о сказанном. Я устал говорить по-английски, а каково ей слушать мой ломанный и с акцентом? Зато словарный запас у меня богаче. А столько я давно не говорил – даже по-русски. Телепередача длится час, а жена обрывает меня на полуслове. Sapienti sat? В ломоносовском переводе, быстрый разумом Невтон? Я про жену.
– Так в чем тогда проблема? – попытался я сфокусировать наш треп.
– Если мне кто нравится, могу сделать минет.
Не врубился. Какое всё это имеет отношение к нам с ней на этом диком безлюдном одиноком пляже с разбросанными по нему ледниковыми камнями? Это, что, предложение обремененному годами спутнику, все еще охочему до клубнички, точнее безгрудой земляничины, как в американском сленге обозначены женские соски: strawberries.
– Ты геронтофилка? – воспользовался я эвфемизмом.
– ???
Я объяснил.
– В юности меня тянуло к тем, кто постарше, потом пошли ровесники, включая мужа, а теперь снова кто старше. С ними забавней да и в ласках они изобретательнее, изощренней, опытнее. Взаимное притяжение. Они по другой причине. Как ты, например.
– Как я, – подтвердил я и задал свой рутинный вопрос-коронку:
– Кто кого больше любит – ты мужа или он тебя?
– Никто никого. Наш брак не по любви, а когда подзалетела.
– Подзалетела?
– Да и пора – не девочка. Дань природе. И чтобы остаться в Америке. А теперь наш брачный союз держится благодаря дочке, которую он любит больше…
– …чем тебя?
– … чем я ее люблю. Единственная женщина, которую он любит. Папина дочка. Мне уже по плечо. Вот они и влюблены друг в друга. Чем это кончится? А я никогда ни в кого не влюблялась. Безлюбая. И в меня никто.
– А себя ты любишь?
– Не знаю, но с собой мне лучше, чем с другими. Сама по себе. Как та кошка.
И вдруг:
– Какой ты счастливчик, что живешь с любимой женщиной.
Этого она никак не могла знать иначе, как из моего досье, скорее, чем прозы, если только она не скрывает знания великого и могучего, усомнился я, но это потом, спустя, опосля, а тогда никаких подозрений, я пустился в откровения, о чем теперь жалею и по другим причинам. Такая откровенность с незнакомкой? Гипноз? Не исключено.
– Само собой я. Изначально и до сих пор. Благодаря ей, не стал педофилом, потому что полюбил ее девочкой. Благодаря ей, стал писателем, потому что она никогда меня не дослушивает и обрывает на полуслове.
Нежа была осведомлена о моей фрилансевой профессии с самого начала, когда спросила, retired ли я, и я ответил, что писатель не бывает retired.
– Что мне остается? Писать. В том числе про нее, но под личиной других вымышленных персонажек. А все равно конфликты. Прекращает со мной отношения, общаемся письменно. Переписка из двух углов. Вот, например, – и процитировал наизусть: Как чуждо и отвратительно мне — воровство (иначе не назовешь!) моей био и жизни (дословное), иначе — приватизация чужой жизни и твоя грязная, примитивная и убогая ее интерпретация. Убожество и ощущение, что измаралась в грязи. Она не понимает, что ее жизнь, даже до и без меня – это и моя жизнь. Для нее было – не было, но прошло, а мне сверлит мой мозг, кошмарит сны и зашкаливает в явь.
– Она тоже писатель?
– Лучше меня, зато я беру количеством – пишу, как заводной таракан. С полсотни книг и тысячи газетных публикаций там и здесь. У меня встает, когда ее читаю – любой текст, от письма до художки. Образы, стиль, даже почерк – всё возбуждает сексуально. Нераздельность чувства, пусть и эклектика: эрос, психея, пневма, горнее и дольнее, физика и метафизика. А так, конечно, одиночество вдвоем. Она – моя антитеза без никакой надежды на семейный синтез. Потому и возбуждает до сих пор – как полная противоположность. Никак у к ней привыкнуть. Приедается всё, Лишь тебе не дано приеб*ться. Тьфу, не приеб*ться, а примелькаться.
– Я не все понимаю, что ты говоришь.
– Клятый акцент!
– Нет, незнакомые слова. Что такое solitude?
– Loneliness.
– Ты одинок с любимой женщиной?
– Мне больше свезло, чем ей, – сказал я. – С античных времен известно, что влюбленный божественней любимой. Рай, пусть и со всеми симптомами ада. Любовь, как неизлечимая болезнь – с болью, с ревностью, с сомнениями, над пропастью во лжи. Даже с ненавистью – от любви до ненависти один шаг. Женщина горше смерти, а уж Соломон знал в этом толк. Есть гипотеза, что Джек-Потрошитель убивал молодых женщин, мстя за поруганную любовь. Брал реванш, как Дант своей «Комедией» за унижение любви: Беатриче над ним насмехалась. Если бы у Потрошителя был поэтический дар, его жертвы остались бы живы. Если бы Гамлет был писатель, как Шекспир, он бы сам описал свою рефлексивную драму, без никаких экшн. Не сравниваю, но я бы тоже натворил разных бед, если бы не самовыражался в слове.
_ Это уже не по моим мозгам. Об этом твои романы?
– Романы – тоже. Но романы не бывают совершенными, в них много провалов, длиннот, ненужностей. Даже в таких великих и любимых, как «Дон Кихот», «Шум и ярость», «Холодный дом», «Леопард», «Обретенное время», «Бесы».
– Я не читала ни одного, только фильм «Леопард» видела и всё знаю про Дон Кихота. Имя нарицательное.
– Потому я и пишу новеллы. Отчасти. На романы ни у кого больше нет времени, тем более, по ним поставлены фильмы, соуп-оперы, мюзиклы, Иное дело рассказ: от силы полчаса на прочтение.
– А на написание?
– Зависит. Пара-тройка дней. Теперь, наверное, неделя. А бывало и на одном дыхании, если Муза прискочит на Пегасе. Не отрывая задницу от стула, даже без пи-пи, благо мочевой пузырь пока что крепкий, – похвастал я.
– Ты изменяешь жене? – оборвала Нежа мои литературные исповедания.
– Бывает. В ее отсутствие. По физической нужде. Все-таки лучше, чем рукоблудие. – Ты уверен?
И без всякого перехода:
– Сейчас она отсутствует?
– К чему ты клонишь? – не спросил я, памятуя ее адюльтерное отношение к феллации.
– В данный момент – да. Сама видишь, мы с тобой здесь вдвоем.
Я весь дрожу в нетерпеже, как сказал один мой дружок.
Чем бы кончилась эта история, если бы я не увидел вдали мою жену? А если они с сыном возвели напраслину на мою словеночку? Мы успели обменяться телефонами, и меня так и подмывает набрать ее номер, если только не фейк. А она? Раздаются телефонные звонки, но я не подхожу, а на ответчике ничего нет – песни без слов. А если отвечаю, слышу в трубке далекое дыхание безответного собеседника. Случайность? Не суть.
Я там, где меня нет, а там, где я есть, меня нет. Отсутствие есть присутствие. Плох тот преступник, который не может совершить преступление в свое отсутствие, привет Честертону. Еле дождался следующего трипа на Длинный остров. Стыдно сказать, запасся виагрой, не полагаясь на прежнюю прыть. Нет, предложенная оралка меня не устроит – традиционалист кондовый. Как тот средневековый рыцарь, помешан на вагине. Чувствую себя Мафусаилом с мечтой испытать напоследок утраченную сладость секса с таинственной незнакомкой, пусть и секретный агент. Все лучше для души, чем следить, как вымирают в ней все лучшие воспоминанья. О любимой жене и думать не мог. Была не была.
2.
Вот почему не поехать ну никак не мог, пусть тучи над городом встали и сгущаются лично надо мной – рука правосудия длиннее ног предателя? И это несмотря на предупреждение человека, профессионально отслеживающего мои лонгайлендовские похождения:
– Don’t rush your fate.
Все еще испытываю судьбу? Отчасти из любопытства, рутинно навещая мою Йокнапатофу, где и разворачиваются литературные и, увы, нелитературные, недовоплощенные в слове интриги, как, например, эта, о которой пишу и надеюсь ее закончить, если она меня не прикончит. Что меня манит, приманивает, заманивает сюда? Вот беда, люблю одинокие прогулки по многомильным диким тропам в лесу и без никаких троп в дюнах, где невидимо рядом моя Муза, и я записываю под ее диктовку сюжеты, образы, мысли, а жена – еще и далекие, за буйки, заплывы, не будучи профессиональной пловчихой, а так, по-собачьи. «Ты им не нужна, успокаиваю жену, им нужен я». Начало этим злоключениям описано в «Агасфере», но продолжение следует и меня тянет на Длинный Остров, как ночного мотылька на огонь. А теперь вот еще надежда, страх и желание повстречаться вновь с моей словенкой-славянкой. Желание в смысле вожделение. На ловца и зверь бежит. Будь что будет.
В самом начале лесной дороги бальзаковского возраста скороходка, притормозив свой бег рысцой, ошарашивает меня. Не только русской речью, но что узнала:
– Владимир Соловьев?
В глухом лесу, где можно пройти мили и не встретить живой души, услышать свое имя?
– Нет, я Рабинович, – наполовину правда: девичья фамилия моей матери. По любому, моя рабиновичская версия этнически правдоподобна. Да и грех отрекаться от своих предков. Я виноват, что по отцовской линии из кантонистов, а те отслужив четверть века в армии, брали фамилии своих военачальников?
– Ты в этом уверен?
– В себе, как в тебе, – но до нее, вижу, не доходит смысл моей фразы.
– Странно, – и листает свой телефон.
– Владимир Соловьев – это московский телешоумен, – подсказываю я.
– Есть еще здешний: писатель Владимир Соловьев Американец.
– Не слыхал.
– Вот он!
На старой 40-летней давности фотке не узнаю самого себя. Она – тем более.
– What’s in a name? – и в ответ на ее недоумение предлагаю русский аналог: – Что в имени тебе моем? В смысле, имя – звук пустой, – без ссылки на Гете.
Нет, с мировой поэзией она не в ладах. И продолжила свой джоггинг.
Оставил ее в сомнениях, зато у меня больше никаких сомнений в наводчице. Любительница – доброволка? Непрофессионализм профессионалки? От новичка еще никто не умирал? Скоро я потерял ее из виду, выкинул из головы и дал волю своему воображению в ожидании незнамо кого – Эроса или Танатоса? Либо обоих в одном скорее всего образе Нежи с ее нежным таким именем, пусть по виду не из неженок?
Узнáю ли я ее, вот в чем вопрос. В мои закатные годы все молодухи на одно лицо, потому что лицо – последнее, что меня в них прельщает. Только сейчас я усек, что в прошлый раз, возможно, спутал им карты, когда увлек Нежу на запретно-заветную нехоженую тропу, им неведомую. Вот они и потеряли мой след. Промахнулись – мишень оказалась подвижной. Вспоминаю как Нежа обеспокоилась, когда мы спустились к океану и я повел ее по берегу: «А как мы пойдем обратно?» Отсутствие ориентации в незнакомом месте? Топографический кретинизм? Или нарушение договоренности с коллегами, а вынуть сотовый не посмела? Что меня ждало, пойди я лесной дорогой? Кто нас поджидал? Смерть мафусаила, да еще в глухом лесу с глубокими лощинами и крутыми обрывами – сама по себе алиби. Я неуязвим только в Ахиллесовой пяте. А что ждет меня сейчас, если я повстречаю мою роковуху?
Эмпирик, я не верю в свою смерть и не боюсь ее, ни разу не испытав, нет ее в моем опыте. Наглядный пример: боюсь пчел и ос, которые кусали меня, зато до недавнего времени не боялся змей, пока меня не ужалила одна, когда я плыл по ньюгемпширскому понду. Ядовитых в Новой Англии нет, но эта оказалась перерожденка, хорошо еще, ядовитая не смертельно. Вот почему желание перевешивает страх, как у юной целки, когда я углубляюсь в лесные дебри. Я и есть целка.
Дождит, но от этого острее запах жимолости – единственный цветок, который узнаю еще до того, как вижу. Она цветет по нескольку раз в году, дурманя мой мозг и вызывая умственные и сексуальные галлюцинации. Еще я люблю паразитку-глицинию, которая оказывает честь деревьям, на которых паразитирует. Но ее время прошло – она цветет здесь весной взамен северной сирени, а жимолость напоминает запахом наш жасмин, даром что с той же буквы.
Слышу где-то вдали шаги – или мне кажется? Оборачиваюсь – нет, не кажется. Вглядываюсь в приближающуюся фигуру – женщина или мужчина? Из-за пелены мелкого дождя не разобрать. Потом оно исчезает – свернул с тропы? Жду. Мимо пробегает пугливая лань и останавливается бесстрашный бурундучок с раздутыми щечками, разгадывая, к какой природе принадлежит неподвижный путник – живой или мертвой? Стою ни живой, ни мертвый, вот оно снова мелькнуло, опять исчезло, потом появилось и остановилось, замерло. Он/она меня видит, и я его/ее вижу, и он/она видит, что я вижу его/ее с телефоном в руке. Советуется с начальством? Вынимаю свой и проформы ради делаю вид, что сообщаю незнамо кому о моем преследователе. Или охранителе? Ангел-хранитель? Так и стоим оба-два с телефонами под дождем. Оно не выдерживает первым и идет прямо на меня. Мужик. В темных очках, косит под голливудского персонажа. Зачем очки в сумеречном дождевом лесу? Друг или ворог? Я уже стал их путать. Охотится за мной или крышует? Какая, к черту, разница – напряг, по любому. Бремя страстей человеческих. Проходит мимо не глядя, как будто меня нет. Свой. Гора с плеч. Моя милиция меня бережет, но сбережет ли? Свой среди чужих – чужой среди своих. Для тех я – целевой объект, для этих – нажива, подстава. Охота пуще неволи: тем и другим выгоднее, чтобы охота осуществилась, а сам по себе объект – по фигу.
Исчез не только страх, но и желание, которое я хотел подстраховать – скорее, чем стимулировать – афродизиаком. Боюсь собственных желаний, паче их исполнения. Как услышанные молитвы, по Терезе Аквильской, горше безответных.
Свобода! Иду налегке, упиваясь безопасностью и одиночеством. Немногие мне нужны, мне нужен один, мне никто не нужен. И вдруг чувствую, что не совсем один – мне больше никто не нужен, кроме моей Музы с ее спешным шепотком, только бы расслышать, различить слова, связать во фразы, запомнить, записать, воплотить. Нет, я не из тех, кто, не дожидаясь вдохновения, мастурбирует словом – мне позарез моя Муза. И вот впервые в жизни ощущаю ее легкое нежное прикосновение к моему плечу.
Оборачиваюсь: подмена. Отрезвление: взамен желанной Музы – желанная возжеланная вымечтанная всамделишняя Нежа. Муза Нежа? Зато теперь есть возможность ее рассмотреть и запомнить. Если успею воспользоваться моим знанием.
Высокая, спортивная, блондинистая, синеглазка, круглолица, славянка, арийка, свободная ниспадающая блуза, под которой не то что полногрудие, но что-то угадывается, не совсем безгрудие, странным образом возбудившие меня прошлый раз земляничные соски. Могли и отрасти за пару недель, нет? Или накладные? Что я плету! Рука так и тянется к моей Кире Найтли, но засовываю руку в карман и нащупываю заветную виагру. Грудастая или безгрудая, Нежа меня колышет сейчас, как и тогда. Похоть или прихоть?
– Что ты меня рассматриваешь? Не узнаешь твою Нежу?
– Мою? – удивляюсь я молча. – Быка за рога? Соскучилась и осмелела? Новая Нежа покруче прежней. А узнаю ее не по внешним признакам, а токмо по зову плоти. Имею в виду свою.
– И да и нет, – уклончиво говорю я. – Что-то в тебе изменилось, хотя с тех пор прошло всего ничего.
– Прическа, наверное. Была в парикмахерской.
– Прическа? Я не помню ее прежней прически. Даже цвет волос не приметил, – думаю я. – Акцент? Стало более резким, что ли. Или мне кажется?
– Прошлый раз ты был более разговорчив, – говорит Нежа. – Особенно, когда пустился в рассуждения о связке эротики и эстетики.
– И что я тебе тогда наплел?
– Все я не запомнила и не все поняла. Что у тебя эрекция на искусство. На обнаженок, решила я. На них тоже, хотя не на всех: Венера Джорджоне тебя возбуждает, а эпигонская Венера Тициана оставляет равнодушным. Потому что у Венеры Джорджоне глаза прикрыты, она погружена в сон, в подсознание, пальцы между ног, а тицианова бодрствует и кокетничает, глядя на зрителя, и рука легко, бессмысленно едва касается лобка. Или Вернера с зеркалом, написанная Веласкесом со спины, на которую у тебя встает, а на обнаженную маху Гойи – нет. Что-то в этом роде, я не могу воспроизвести точно. Что тебя возбуждают не только ню, но и музыка, архитектура, книги, не имеющие прямого отношения к сексу. Что каждый раз в Пестуме у тебя эрекция на Храм Посейдона, вплоть до оргазма, а потом плачешь от счастья. И еще сравнил себя с эквестрианом перед палаццо Пегги Гуггенхайм – там у всадника стоячий фаллос на Венецию, как на женщину. Что ты тварь и творец в одном лице.
– У тебя хорошая память, Нежа, – говорю я, испытывая удовольствие от произнесения ее имени. – Ты помнишь то, что вылетело у меня из головы.
Чтобы так запомнить то, что не поняла? – усомнился я. – Записала, погуглила, а потом выучила наизусть. Вот и шпарит, как по писанному. И все равно в ее буквальном пересказе мои слова кажутся мне слишком, что ли, прямолинейными, без оттенков, нюансов и тонкостей, даже пошлыми, когда Нежа напоминает, к чему я клонил:
– Да еще отвесил мне комплимент. Что воспринимаешь меня, как произведение искусства – красивая и возбуждающая.
Никак не реагирую, блюду дистанцию, веду себя остраненно, это Нежа берет меня за руку.
– Пошли. Где твоя волшебная тропа?
– А ты не помнишь?
Тропа в полумиле отсюда, но легко пройти мимо, не заметив. Не развилка двух лесных дорог, а незаметный такой аппендикс влево от главной дороги. Я сам обнаружил эту тропинку случайно и не сразу обнаружил в следующий раз. Зато потом.
– Вспомню, когда дойдем до нее.
Звучит правдоподобно, но это как раз и смущает. Моя Нежа скорее бы призналась, что позабыла, а эта Нежа убеждает меня, что вспомнит. Две Нежи? Нежа и Лженежа? А если эта Лженежа выучила назубок то, что настоящая Нежа тогда записала? Пусть двойница – еще вопрос, кто из них сексапильней, соблазнительней, желанней. Желание создает объект, а не наоборот, мне ли не знать? Не то чтобы творю из ничего, я не Бог, нужен подходящий материал, чтобы сотворить Галатею, добавив в глину слюну и сперму.
Какая разница для старческой плоти, когда вожделею каждую, любую? Или обеих? Зачем мне две Нежи? Зачем им две Нежи? Кто из них Нежа, а кто Лиса Патрикеевна на самоуверенного Колобка? Забегаю вперед со своим спойлером, да?
Ну, что Кот Шрёдингера читал Кота Шрёдингера никаких сомнений – помимо кой-каких данных, конфиденциально сообщенных мне как подсадной утке скорее, чем потенциальной жертве, как еще объяснить такой пристальный интерес героя к автору через своих соглядатаев на далеком от Кремля атлантическом острове? Если бы не Кот Шрёдингера, эта история не возникла – ни на деле, ни в слове. Не вопрос, что прототип узнал себя в литературном персонаже, пусть не один в один, мог бы счесть за комплимент – не камуфляжа ради усложнил автор своего героя супротив реала, а чтобы моя зашкварная мениппея не села на мель. И то правда, что роман-трактат начинается со смерти вымышленного деспота, а это вряд ли по ндраву реальному деспоту, возомнившему себя Кощеем Бессмертным, который унес в могилу секрет бессмертия, не поделившись со своим дженериком – соплеменником. А тот оказался любителем русского фольклора, поставив «Колобка» в один ряд с «Войной и миром», которую вряд ли перечитывал со школы – две его любимые книжки.
Что такого Кот Шрёдингера нашел в этой простенькой сказке, что идентифицирует себя с Колобком? Что общего между квантовым котом и сказочным колобком? Присоединился было к заокеанским разгадчикам, пока не уразумел, что мой герой узнаёт и отождествляет себя вовсе не с Колобком, а с Лисой, что перехитрит, обманет и слопает Колобка. То бишь меня. Без вариантов. Охранной грамотой могла бы послужить Нобелька, что не светит при жизни, а покойникам, увы, не дают. У кремлевского затворника фора во времени. Вот он и манипулирует Нежами, как клонами. Сколько их у него в запасе? А не появится ли еще одна Нежа, коли моему либидо без разницы? Тех же Дмитриев было три: эпилептический Дмитрий Иоаннович, который смертельно поранил себя гвоздем, играя в тычку, и два Лжедмитрия – Первый и Второй. Это не Кот Шрёдингера, а Владимир Соловьев идентифицирует себе с Колобком и ждет не дождется очередной Нежи, мечтая об изначальном оригинале.
Кто из нас первым проговаривается, но оба переходим на русский с облегчением. Чтобы та Нежа скрывала свое знание, а эта обнаружила случайно? Легкий акцент, если только не напускной. А если та самая словенка, которая изучала русский в Питере и явилась к сыну в его ситкинскую галерею три недели тому? А если – упование? предвкушение? надежда? – это одна и та же моя – не моя Нежа? И сладок нам лишь узнаванья миг. А миг неузнаванья, который вот-вот неизбежно наступит? Я хочу прежнюю Нежу, но не прочь и эту, даже если она похитила айдентити моей Нежи. Копия может быть совершеннее оригинала, утешаю себя, запутавшись окончательно. Нежа, Нега…
Русский язык мгновенно переводит стрелки нашего разговора на Россию. Прошлый раз Нежа тоже вякала что-то о девственной безлюдной Сибири, последней надежде человечества, ее не коснулось хищное человечество. На что я ответил новоявленной Грете Тунберг, что этой надежде не суждено сбыться ввиду китайской экспансии, а косоглазым Сибирь демографически до зарезу. На этот раз разговор с географии переходит на этнос с политическим уклоном, она меня подначивает, но я игнорирую ее наскоки незнамо на кого, на самом деле на меня, а потому говорю о традиционных русских ценностях – от психопатологии графа Толстого до сделки с совестью Достоевского. Для вящей убедительности ссылаюсь на марказа де Кюстина, Фрейда, Лу Саломе – что русские слишком поздно приняли христианство по сравнению с другими народами и держат Бога «в левой подмышке» (Лесков), а потому небесное воспринимают чересчур конкретно, зато земное без никакого чувства вины. А отсюда уже такое буквальное, а значит искаженное, без ответвлений и разветвлений восприятие западных идей – социализм безнадежно обрусел на советской почве, как прежде христианство на российской, когда вера и церковь разошлись, верующие ушли в раскол – стригольники, жидовствующие, староверы, изуверы, типа скопцов, либо, наоборот, адепты сексуальных оргий-мистерий. Практика и теория пошли врозь в обеих религиозных системах – в христианстве и социализме. Оба учения были высвобождены, выхолощены, освобождены русскими от морального содержания. В итоге такой мгновенный обвал обеих доктрин в начале и в конце прошлого века. Как рукой смыло.
В деревянное ухо, хоть и чувствую глухое несогласие, пусть для нее и китайская грамота. Тут только я понимаю, что говорю сам с собой, а это есть тавтология, потому что ничего нового я для себя не открываю, зная если не сызмала, то давным-давно.
Мы уже совсем рядом с моей запретно-заветной. Узнáет или пройдет мимо? Мне бы самому не выдать себя излишним безразличием к этому едва заметному ответвлению от лесной дороги.
– А ты рассказ обо мне сочинил? – напоминает Нежа о моем обещании, которое я дал скорее гипотетически, когда говорил о спайке эротического и эстетического и в качестве примера привел мою спутницу, к которой испытываю сейчас двойное, двойственное чувство.
Нежа приобнимает меня, я чувствую ее грудь, совсем небольшую, второй размер наверное – или это игра ложного воображения, типа предостережения? Не все ли равно – чем одна Нежа опаснее другой? Ее заинтересованность в моем рассказе о себе льстит автору – чувствую себя в безопасности. А если это расчет в расчете на мое тщеславие? Они изучили меня достаточно, чтобы подловить на сексе, почему не психологию творчества, хотя бы поверхностно, перед тем, как заняться мною вплотную.
– Еще нет. Материал недособрал
– Вот почему я здесь. У тебя еще есть время, – и я не понимаю, что это – обещание? намек? вызов? угроза? – А вот и наша заповедная тропа, – говорит Нежа и, не дожидаясь меня, сворачивает с дороги.
– Я тебя догоню, – и сглатываю виагру.
И тут только до меня доходит. Нет, не потому, что присвоила мою секретную тропу, коей я единственный и безраздельный владетель, назвав ее нашей. И не потому, что так легко нашла. Это еще куда ни шло. Встреча – невстреча. Неузнаваемо в ней то, что можно изменить, чему можно подражать, но невозможно скопировать:
– Голос, читатель!
Она удаляется, не оглядываясь. Так во мне уверена? Или, наоборот, боится выдать неуверенность? Витязь по имени Гамлет застыл, как вкопанный, на распутье, боясь потерять из виду прелестную, обольстительную, зовущую Нежу или Ненежу, не все ли теперь равно! Почему не поддаться похоти, да хоть прихоти? Даже если умопомрачение. А любовь не умопомрачение? А жизнь? Даром, что ли, я принял тайком виагру? Пусть у меня исчез генетический инстинкт самосохранения. А что мне терять? Жизнь? У жизни на краю? Жалеть буду по любому. Об упущенной возможности, если не последую за ней. В обратном случае на жалость времени в обрез, в последнее мгновение разве, ха-ха. Юмор висельника.
– Ты любовь или смерть? – кричу ей молча вдогонку, не смея двинуться с места.
– Одно не противоречит другому, сам талдычил об Эросе и Танатосе, – отвечаю себе за нее.
– Весь вопрос, что раньше – любовь или смерть? – говорю я вслух.
– Я геронтофилка, а не некрофилка, – мгновенно откликается Нежа, не оборачиваясь. – Расслабься. Помнишь Клео?
– Клео?
– Клеопатра.
Тропинка петляет, и вот уже Клео скрылась за поворотом.
Еще не поздно догнать.
Или пусть мечта остается мечтой, как Нобелька, химера любого русского писателя?
Исполнение желаний есть смерть?
Смерть естественней, чем жизнь?
Владимир СОЛОВЬЕВ
Владимир Исаакович Соловьев – известный русско-американский писатель, мемуарист, критик, политолог.
Комментариев нет:
Отправить комментарий