ПРОЗА

Чао, бабушка!

Рассказ

Яков Фрейдин

Поделиться

Каж­дый раз, ког­да я бы­ваю в Ри­ме, не­дале­ко от цен­траль­но­го вок­за­ла Тер­ми­ни са­жусь на трам­вай Nо. 19 и еду на клад­би­ще «Чи­мите­ро Ве­рано» что­бы на­вес­тить мою ба­буш­ку Зи­ну (Зель­ду). По­лучи­лось так, что по­кинув СССР на 92-м го­ду жиз­ни, она до Аме­рики не доб­ра­лась и наш­ла упо­ко­ение в Веч­ном Го­роде, на 29-м учас­тке ев­рей­ской сек­ции ста­рин­но­го клад­би­ща. Я кла­ду на гра­нит­ное над­гробье ма­лень­кий ка­мешек, при­сажи­ва­юсь ря­дом и мыс­ленно про­бегаю по при­мет­ным по­воро­там её неп­росто­го жиз­ненно­го пу­ти.

Ро­дом она бы­ла из Смо­лен­ской гу­бер­нии, из не­боль­шом го­род­ка Ве­лижа, но пер­вую по­лови­ну сво­ей жиз­ни про­жила на се­веро-вос­то­ке Бе­лорус­сии в Ви­теб­ске; там же выш­ла за­муж, там ро­дились у неё двое де­тей: моя бу­дущая мать и сын, ко­торо­го заб­ра­ла вой­на.

Ве­ро­ят­но, имен­но Ви­тебск дал Зи­не стой­кость и ду­шев­ные си­лы на всю ос­тавшу­юся жизнь. Не знаю, как сей­час, но лет 100-150 на­зад стран­ным мес­том был этот на­поло­вину ев­рей­ский го­род. Имен­но так — стран­ным и уди­витель­ным. Бы­ло в нём что-то не­обыч­ное: не то воз­дух ка­кой-то осо­бен­ный, не то сол­нце там све­тило ин­тенсив­нее, а мо­жет эмо­ци­ональ­ная энер­гия ко­пилась в его нед­рах, бур­ли­ла и рва­лась вып­леснуть­ся на­ружу. Ка­залось, зем­ля не мог­ла сдер­жать этот глу­бин­ный на­пор и от­то­го вспу­чива­лась зе­лёны­ми хол­ма­ми, ко­торые рез­ко взды­мались над ов­ра­гами и под­бра­сыва­ли в не­бо лю­дей и жи­вот­ных. Они взле­тали ввысь, но вот чу­до — об­ратно не па­дали, а, слов­но нас­ме­ха­ясь над зем­ным при­тяже­ни­ем, пла­вали се­бе сре­ди об­ла­ков над бе­лока­мен­ны­ми хра­мами, зе­лёны­ми са­дами и по­чер­невши­ми от дож­дей кры­шами изб и си­нагог, что с до­кумен­таль­ной точ­ностью отоб­ра­зил в сво­их кар­ти­нах Марк Ша­гал. А ещё хол­мы Ви­теб­ска, буд­то в ла­донях, удер­жи­вали ре­ку За­пад­ная Дви­на, во­ды ко­торой спер­ва озор­но из­ви­вались по го­роду, а за­тем вы­рыва­лись на прос­тор и убе­гали прочь по­даль­ше на се­вер, в щед­ром стрем­ле­нии по­делить­ся с дру­гими го­рода­ми и стра­нами мощ­ным эмо­ци­ональ­ным за­рядом, ко­торо­го в Ви­теб­ске бы­ло в из­бытке.

Энер­гия, кло­котав­шая под ков­ра­ми зе­лёных хол­мов, при­води­ла к то­му, что, слов­но гри­бы пос­ле лет­не­го дож­дя, то и де­ло в Ви­теб­ске и его ок­рес­тнос­тях воз­ни­кали уди­витель­ные та­лан­ты. По­нача­лу они там рос­ли и креп­ли, на­питы­вались жи­витель­ны­ми со­ками чуд­но­го го­рода, бу­дора­жили мес­тную жизнь, а ког­да ста­нови­лось им тес­но в уз­ких улоч­ках, рас­те­кались по все­му све­ту. На па­мять при­ходят име­на ху­дож­ни­ков Ильи Ре­пина, И­егу­ды Пэ­на, Ка­зими­ра Ма­леви­ча, Мар­ка Ша­гала, Ро­бер­та Фаль­ка, ки­нема­тог­ра­фис­та Бо­риса Вол­че­ка. А ещё скри­пача Бо­риса Гут­ни­кова, ком­по­зито­ра Мар­ка Фрад­ки­на, пи­сате­ля Ла­заря Ла­гина (Гин­збур­га) — то­го, ко­торый при­думал Ста­рика Хот­та­быча, и прек­расно­го по­эта и пе­ревод­чи­ка Са­му­ила Мар­ша­ка. Ма­ло то­го, не­дале­ко от Ви­теб­ска пол­то­ра ве­ка на­зад ро­дил­ся Фё­дор Мах­нов, са­мый вы­сокий че­ловек, ког­да ли­бо жив­ший на зем­ле, его рост был 285 см. Да, неч­то мис­ти­чес­кое бы­ло в этом го­роде.

Вот в та­ком не­обыч­ном мес­те жи­ла моя ба­буш­ка Зи­на. Впро­чем, что­бы на­питать­ся энер­ги­ей это­го го­рода на­до бы­ло ещё иметь под­хо­дящий ха­рак­тер. Не каж­до­му это да­но, но у Зи­ны имен­но та­кой ха­рак­тер был — во­левой, храб­рый, да и ума не за­нимать, что бы­ло весь­ма за­мет­но. Ей да­же проз­ви­ще да­ли: «Вас­са Же­лез­но­ва» — по име­ни ге­ро­ини из­вес­тной пь­есы Мак­си­ма Горь­ко­го. По­это­му, сто­ит ли удив­лять­ся, что го­ду эдак в 1919-м её выз­ва­ли в го­род­ской от­дел ВЧК и та­мош­ний на­чаль­ник ска­зал:

— Ты ба­ба мо­лодая, энер­гичная и с го­ловой. Вот мы тут с то­вари­щами по­куме­кали и ре­шили выд­ви­нуть те­бя на от­ветс­твен­ную дол­жность. Наз­на­ча­ем те­бя глав­ным аг­ро­номом Бе­лорус­сии. Зав­тра и прис­ту­пай, оп­равды­вай вы­сокое до­верие!

Тут, нес­мотря на со­лид­ность это­го уч­режде­ния, не мог­ла она удер­жать­ся от сме­ха: — Да вы что, граж­да­не-то­вари­щи, серь­ёз­но? Ка­кой же из ме­ня аг­ро­ном? Я ведь го­род­ская — свёк­лу от бе­рёзы не от­ли­чаю… Вы уж ко­го пог­ра­мот­нее по­ищи­те.

— Ах вот ты как! – Ра­зоз­лился этот то­варищ в ко­жан­ке и злоб­но хлоп­нул ре­воль­ве­ром об стол, — не же­ла­ешь под­чи­нять­ся ре­волю­ци­он­ной дис­ципли­не? Я вот те­бе щас пу­щу пу­лю в лоб и враз у те­бя гра­мот­ности-то при­бавит­ся!

А что? Он и пус­тил бы, не впер­вой ведь. Что она мог­ла сде­лать? Ска­зала «еду», взя­ла ман­дат и вер­хом на ло­шади по­еха­ла по де­рев­ням. Но, как я ска­зал, бы­ла у неё го­лова на пле­чах, по­это­му в пер­вом же се­ле наш­ла са­мого зна­юще­го кресть­яни­на и поп­ро­сила, что­бы он ей объ­яс­нил, что на­до в это вре­мя го­да де­лать? Ка­кие по­левые ра­боты, ка­кие се­мена, ког­да и как са­жать и про­чие пре­муд­рости кресть­ян­ско­го де­ла. Всё в кни­жеч­ку за­писа­ла и по­еха­ла в дру­гую де­рев­ню. Там соб­ра­ла му­жиков и уже, как зап­рав­ский аг­ро­ном, ста­ла да­вать им ука­зания: что и как в по­ле де­лать, что, ког­да и как са­жать, и так да­лее. Удив­ля­лись му­жики – го­род­ская, а ведь как всё до­под­линно зна­ет! Так це­лый год и про­рабо­тала «аг­ро­номом», по­ка не от­пусти­ли. Обош­лось…

Пос­коль­ку, как из­вес­тно, про­тиво­полож­ности схо­дят­ся, во­левая и силь­ная ба­буш­ка Зи­на вес­ной 1921 го­да выш­ла за­муж за доб­ро­го, скром­но­го и ра­ботя­щего че­лове­ка, мо­его де­душ­ку Мо­исея. Ему, по­хоже, вол­шебный го­род не пе­редал сво­его эмо­ци­ональ­но­го за­ряда — был он че­ловек ти­хий, не­кон­фликтный и скру­пулёз­но чес­тный. Кто зна­ет, быть мо­жет эти его ка­чес­тва при­вели к то­му, что не при­шёл­ся он ко дво­ру со­вет­ской влас­ти, ибо дол­го на сво­боде жить она ему не поз­во­ляла. Мо­исея пос­то­ян­но арес­то­выва­ли. По ка­ким по­водам? Да не всё ли рав­но! У них ведь как — ес­ли на­до план по арес­там вы­пол­нять, то по­вод всег­да най­дёт­ся, был бы че­ловек под ру­кой. В те го­ды сро­ки да­вали ещё не­боль­шие, по­это­му де­душ­ку от­прав­ля­ли в тюрь­му или ла­герь сна­чала на два го­да, по­том че­рез не­кото­рое вре­мя на три, а за­тем сро­ки ста­ли длин­нее. Так что быть на во­ле ему при­ходи­лось ма­ло, и под­ни­мать дво­их де­тей, Со­ню и Аб­ра­шу, ба­буш­ке при­ходи­лось в ос­новном од­ной.

Ба­буш­ка с деть­ми (1928). Сни­мок сде­лан для от­прав­ки де­душ­ке в ла­герь.

А по­том нас­ту­пило вре­мя, ко­торое сей­час на­зыва­ют Го­лодо­мором. В Бе­лорус­сии был он не так ужа­сен, как на Ук­ра­ине, но всё же… В го­роде по­яви­лись го­лода­ющие ук­ра­ин­ские кресть­яне, ко­торые до­бира­лись ту­да в по­ис­ках еды. Слов­но приз­ра­ки бро­дили они по ули­цам и умо­ля­юще про­тяги­вали ру­ки, а ког­да го­лод уно­сил ос­татки их сил, ло­жились на зем­лю и нав­сегда за­тиха­ли. Но и на­селе­нию Ви­теб­ска то­же приш­лось ту­го: лю­ди жи­ли впро­голодь, про­доволь­ствия ка­тас­тро­фичес­ки не хва­тало, пол­ки ма­гази­нов бы­ли пус­ты и за вся­кой ме­лочью выс­тра­ива­лись длин­ные оче­реди. Ра­зуме­ет­ся, преж­де все­го го­лод на­валил­ся на семьи реп­ресси­рован­ных. В 1932 го­ду, в ак­ку­рат пос­ле Ха­нуки, де­душ­ку опять арес­то­вали, при­чём с пол­ной кон­фиска­ций иму­щес­тва, что поч­ти га­ран­ти­рова­ло его семье го­лод­ную смерть. НКВДшни­ки, с лос­ня­щими­ся от сы­тос­ти фи­зи­оно­ми­ями, при­еха­ли на гру­зови­ке и заб­ра­ли из до­ма аб­со­лют­но всё: ме­бель, по­суду, дет­ские кро­ват­ки, иг­рушки, унес­ли всё съ­едоб­ное, отоб­ра­ли день­ги, да­же обыс­ка­ли 10-лет­нюю Со­ню, мо­ею бу­дущую мать, и её 9-лет­не­го бра­та. Наш­ли у них в кар­ма­нах по ма­лень­кой мо­нет­ке, Ха­нука-гельт, что отец по­дарил на праз­дник, от­ня­ли и эту ме­лочь. Ба­буш­ку с ра­боты уво­лили и тог­да она по­няла — го­лод­ная смерть сто­ит у по­рога их пус­то­го до­ма и с не­тер­пе­ни­ем ждёт сво­ей тра­пезы. Я го­ворю «ба­буш­ка», но бы­ло ей тог­да толь­ко 38 лет. По­нача­лу она про­сила со­седей и род­ню по­мочь, кто чем мо­жет, хоть ка­кой-то едой. Од­на близ­кая родс­твен­ни­ца рав­но­душ­но от­ка­зала со сло­вами: «Ды­рявый ме­шок всё рав­но не на­пол­нишь». Дру­гие спер­ва по­мога­ли, но все са­ми жи­ли впро­голодь и че­рез нес­коль­ко дней да­вать пе­рес­та­ли. Что­бы ку­пить хоть ка­кие-то про­дук­ты де­нег не бы­ло, и есть ста­ло со­вер­шенно не­чего.

Она одол­жи­ла у со­сед­ки ка­занок и нож, об­ди­рала со стен обои и вы­вари­вала из них крах­маль­ный клей, что­бы чем-то на­кор­мить де­тей. У них бо­лели жи­воты, они пос­то­ян­но пла­кали от го­лода и бо­ли, а че­рез нес­коль­ко дней пла­кать уже не бы­ло сил, прос­то ле­жали на го­лом по­лу пус­той ком­на­ты и мол­ча смот­ре­ли в по­толок впа­лыми гла­зами. Это­го зре­лища Зи­на вы­нес­ти не мог­ла, что-то в её го­лове сдви­нулось, ра­зум по­мутил­ся, она выш­ла из до­ма и поб­ре­ла к мос­ту, под ко­торым тек­ли чёр­ные во­ды ре­ки. Под­ня­лась на се­реди­ну мос­та, пе­рег­ну­лась че­рез пе­рила, зап­ро­кину­ла го­лову, и зак­рыв гла­за бро­силась вниз.

Но нет! Нет! Этот уди­витель­ный го­род не поз­во­лил ей уй­ти вот так — ни за что, рань­ше вре­мени, по­ка не вы­рас­ти­ла она де­тей и не дож­да­лась му­жа из ла­геря. В Кни­ге Су­деб бы­ла за­писа­на для неё ещё дол­гая, хо­тя и тя­жёлая жизнь. В са­мый пос­ледний миг чьи-то цеп­кие ру­ки ух­ва­тили Зи­ну сза­ди, втя­нули об­ратно на мост и сквозь за­тума­нен­ное соз­на­ние ус­лы­шала она сло­ва: «Ты что, ба­ба, сов­сем оду­рела? Грех это. Ну-ка, отой­дём от это­го мес­та по­даль­ше».

Она не пом­ни­ла, как дол­го сто­яла, ут­кнув­шись лбом в ка­кой-то за­бор, мед­ленно при­ходя в се­бя, а по­том но­ги са­ми по­вели её об­ратно к до­му — ту­да, где бы­ли её де­ти. Бре­ла мед­ленно, не за­мечая ни­чего вок­руг, слов­но сом­намбу­ла, как вдруг зап­ну­лась она обо что-то по­катое. Опус­ти­ла гла­за и раз­гля­дела на зем­ле у се­бя под но­гами мёр­тво­го че­лове­ка. Ру­ки его бы­ли ши­роко рас­ки­нуты, зим­нее сол­нце от­ра­жалось в не­видя­щих гла­зах и око­ченев­шие паль­цы пра­вой ру­ки сжи­мали бу­лыж­ник. Ба­буш­ка скло­нилась, при­под­ня­ла ру­ку мер­тве­ца что­бы сло­жить её ему на грудь, и вдруг уви­дела, что не ка­мень дер­жа­ли его паль­цы, а бы­ла это боль­шая кар­то­фели­на. Ви­димо, до­был её где-то этот нес­час­тный, но до рта до­нес­ти уже не хва­тило сил, так и умер. Зи­на схва­тила кар­то­фели­ну, при­жала к гру­ди бес­ценный по­дарок с то­го све­та и по­бежа­ла до­мой.

С той ми­нуты что-то из­ме­нилось в её жиз­ни — от кар­то­фели­ны, ко­торую по­дарил ей мер­твец, пош­ла у неё по­лоса удач. На дру­гой же день смог­ла най­ти ра­боту в ма­гази­не ско­бяных то­варов, по­лучи­ла аванс и ку­пила ов­ся­ной кру­пы. По­нем­но­гу от­корми­ла де­тей, да и са­ма стал при­ходить в че­лове­чес­кое об­личье. Че­рез ме­сяц Со­ня и Аб­ра­ша дос­та­точ­но ок­репли и смог­ли опять пой­ти в шко­лу, жизнь ста­ла ху­до-бед­но на­лажи­вать­ся.

Прош­ло нес­коль­ко лет и на­валил­ся 37-й год. Го­род пог­ру­зил­ся в оце­пене­ние и страх, од­на­ко Зи­не это вре­мя при­нес­ло не го­ре, а ра­дость — у Мо­исея за­кон­чился оче­ред­ной срок. Под са­мый Но­вый Год его из ла­геря от­пусти­ли и он вер­нулся до­мой. Из­мождён­ный, боль­ной, и хо­тя бы­ло ему лишь 45 лет, на вид мож­но бы­ло дать все 60. Но ведь жи­вой вер­нулся!

За­был я ска­зать, что ба­буш­ка в мо­лодос­ти, да и в бо­лее зре­лом воз­расте, бы­ла со­бой хо­роша. Лю­ди го­вори­ли, что бы­ли в ней бла­город­ная стать и биб­лей­ская кра­сота: вы­сокая, строй­ная, с во­ронь­ими вь­ющи­мися во­лоса­ми и боль­ши­ми ка­рими гла­зами. Да и ве­ла се­бя со­от­ветс­твен­но, по-цар­ски. Мно­гие на неё заг­ля­дыва­лась, и на бе­ду где-то че­рез пол­го­да пос­ле то­го, как Мо­исей вер­нулся до­мой, приг­ля­нулась она од­но­му не­годяю — мес­тно­му упол­но­мочен­но­му НКВД. Стал он к ней подъ­ез­жать и де­лать вся­кие нед­вусмыс­ленные пред­ло­жения. Но она ему пря­мо ска­зала: «От­ва­ли и не прис­та­вай. У ме­ня муж есть и ник­то кро­ме не­го мне не ну­жен». На что этот упол­но­мочен­ный так яз­ви­тель­но ей от­ве­тил: «Ну, твой муж – моя за­бота, с ним-то мы быс­трень­ко уп­ра­вим­ся, а пос­ле ты са­ма ко мне при­бежишь». И той-же ночью за де­душ­кой опять приш­ли, доп­ро­сили с прис­трас­ти­ем и да­ли де­сят­ку по 58-й статье. За­тем от­пра­вили его по эта­пу в Яку­тию — са­мое хо­лод­ное мес­то на этой пла­нете.

Ба­буш­ка под­лости не про­щала и сми­рить­ся с та­ким по­воро­том судь­бы бы­ло не в её ха­рак­те­ре. Она под­ка­ра­ули­ла в подъ­ез­де то­го са­мого НКВДеш­ни­ка, сво­ей же­лез­ной ру­кой взя­ла его за гор­ло, к сте­не при­дави­ла и в ухо про­шипе­ла: «Му­жа мо­его в ад от­пра­вил, сам за ним и пой­дешь». По­том сде­лала неч­то в те го­ды не­мыс­ли­мое и смер­тель­но опас­ное. Поп­ро­сила со­седей приг­ля­деть за деть­ми, се­ла на по­езд и по­еха­ла в Мос­кву на при­ём к «все­со­юз­но­му ста­рос­те» Ка­лини­ну жа­ловать­ся на НКВД. За­писа­лась на при­ём и, на удив­ле­ние, че­рез нес­коль­ко дней Ка­линин её при­нял, выс­лу­шал и ска­зал, что раз­бе­рут­ся. Не­понят­но, то ли дей­стви­тель­но «ста­рос­та» по­мог, но вер­нее все­го удач­но по­дос­пе­ли пе­реме­ны и чис­тки, ко­торые по­вёл Бе­рия пос­ле сня­тия Ежо­ва. Это­го не­годяя упол­но­мочен­но­го вско­ре арес­то­вали и расс­тре­ляли, а де­душ­ку че­рез пол­го­да вы­пус­ти­ли, так что ока­зал­ся этот срок са­мым ко­рот­ким в его ла­гер­ной би­ог­ра­фии. Вер­нулся он до­мой из Яку­тии в на­чале 39-го го­да сов­сем об­мо­рожен­ный, а по­том дол­го и тя­жело бо­лел.

Моя бу­дущая мать Со­ня ха­рак­те­ром пош­ла в свою мать — та­кая же ак­тивная, сме­лая и во­левая. В 40-м го­ду она ста­ла чем­пи­он­кой Бе­лорус­сии по стрель­бе из мел­ко­кали­бер­ной вин­товки. Тог­да это был по­пуляр­ный спорт – го­тови­лись к вой­не. А ког­да в 1941 го­ду на­чалась вой­на с Гер­ма­ни­ей, её брат Аб­ра­ша, ему как раз ис­полни­лось 18 лет, в са­мые пер­вые дни вой­ны ушёл на фронт и вско­ре по­гиб. В на­чале и­юля нем­цы под­хо­дили к Ви­теб­ску и тог­да всю дев­чачью стрел­ко­вую ко­ман­ду выз­ва­ли на сбор­ный пункт и ска­зали, что их заб­ро­сят за ли­нию фрон­та на па­рашю­тах. Кто-то из дев­чо­нок спро­сил: «А ка­кое нам вы­дадут ору­жие?» От­вет был в ду­хе то­го вре­мени: «Ни­како­го ору­жия у нас для вас нет. Ког­да при­зем­ли­тесь, убь­ёте нем­цев под­ручны­ми средс­тва­ми, зав­ла­де­ете их ору­жи­ем и бу­дете с этим ору­жи­ем во­евать. На сбо­ры два ча­са». Со­ня при­бежа­ла до­мой и ста­ла скла­дывать ве­щевой ме­шок. Ба­буш­ка за­подоз­ри­ла не­лад­ное и спро­сила:

— Где ты про­пада­ла? Нем­цы к го­роду под­хо­дят, со­бирай­ся ско­рее, пос­ледний по­езд ухо­дит. На­до бе­жать на вок­зал.

— Нет, я в эва­ку­ацию не еду, — ска­зала моя бу­дущая мать, — нас с де­воч­ка­ми заб­ра­сыва­ют на па­рашю­тах к нем­цам в тыл во­евать.

Ба­буш­ка не на шут­ку рас­серди­лась:

— Ты эту дурь из го­ловы выб­рось! Я вот те­бя сей­час заб­ро­шу в ва­гон, и тог­да бу­дет те­бе наш тыл, а не в не­мец­кий!

Воз­ник боль­шой скан­дал. Ба­буш­ка сна­чала за­пер­ла Со­ню в ком­на­ту что­бы про­реве­лась, а по­том они с де­душ­кой си­лой уво­лок­ли её на вок­зал и за­пиха­ли в пос­ледний по­езд, что ухо­дил на вос­ток. Еха­ли дол­го, под бом­бёжка­ми и обс­тре­лами, но вы­жили. Так по­пали они в эва­ку­ацию на Урал. А по­том, уже пос­ле вой­ны моя мать уз­на­ла, что её под­ру­жек, тех, ко­торых заб­ро­сили на па­рашю­тах за ли­нию фрон­та, нем­цы ещё в воз­ду­хе пе­рес­тре­ляли и ник­то жи­вой да­же не при­зем­лился. Та­ким об­ра­зом, бла­года­ря ба­буш­ке у ме­ня воз­ник шанс по­явить­ся на свет.

По­хорон­ку на сы­на ба­буш­ка по­лучи­ла уже на Ура­ле, но по­дели­лась этой страш­ной но­востью толь­ко с до­черью. Му­жу ре­шила по­ка ни­чего не го­ворить — зна­ла, что это­го он не пе­режи­вёт. Она и моя бу­дущая мать хра­нили тай­ну все во­ен­ные го­ды. Они да­же из­редка пи­сали от име­ни Аб­ра­ши под­дель­ные пись­ма, ко­торые де­душ­ке са­мому про­читать бы­ло труд­но из-за пло­хого зре­ния, и Со­ня чи­тала ему вслух. Ког­да в пос­ледний ме­сяц той вой­ны ро­дил­ся я, моя мать хо­тела наз­вать ме­ня име­нем сво­его по­гиб­ше­го бра­та, как это обыч­но при­нято в ев­рей­ских семь­ях, но ба­буш­ка вос­про­тиви­лась: «Ес­ли вы ре­бён­ка так на­зовё­те, — ска­зала она, — Мо­исей сра­зу до­гада­ет­ся, что Аб­ра­ши уже нет в жи­вых. Он это­го не пе­режи­вёт». По­это­му ре­шили они наз­вать ме­ня в честь мо­его пра­деда, ба­буш­ки­ного свёк­ра рав­ви­на Яко­ва, то­же уби­того нем­ца­ми в са­мом на­чале вой­ны. А ког­да приш­ла по­беда, ба­буш­ка при­дума­ла ис­то­рию, буд­то выз­ва­ли её в во­ен­ко­мат и со­об­щи­ли, что сы­на не де­моби­лизу­ют, а нап­равля­ют для даль­ней­шей служ­бы в груп­пу ок­ку­паци­он­ных вой­ск в Гер­ма­нии. Де­душ­ка, по­хоже, по­верил, впро­чем, ра­но или поз­дно прав­да дол­жна бы­ла всплыть, что и слу­чилось. Спус­тя го­да пол­то­ра он на­шёл в ко­моде спря­тан­ную по­хорон­ку, с тру­дом про­читал, и че­рез нес­коль­ко дней его не ста­ло — ис­терзан­ное сер­дце ста­рого зэ­ка это­го уда­ра не вы­нес­ло. Так, в свои 53 го­да ба­буш­ка ста­ла вдо­вой.

Где-то лет че­рез семь, а мо­жет де­сять пос­ле вой­ны ба­буш­ка по­еха­ла в Бе­лорус­сию что­бы ра­зыс­кать мо­гилу сы­на; и ещё бы­ла у неё на­деж­да уз­нать об­сто­ятель­ства его ги­бели. Ка­ким-то об­ра­зом ей уда­лось вы­яс­нить наз­ва­ние по­сёл­ка, вбли­зи ко­торо­го в бою по­гиб Аб­ра­ша. При­еха­ла она ту­да, ста­ла по­казы­вать лю­дям сним­ки сы­на, и мес­тные кресть­яне, муж с же­ной, при­вели её за око­лицу к брат­ской мо­гиле, пок­ры­той гра­нит­ной пли­той, под ко­торой ле­жали по­гиб­шие маль­чи­ки. Сре­ди дру­гих имён на пли­те зна­чилось «Уго­рец, Аб­рам Мо­исе­евич 1923-1941». Дол­го сто­яла она у мо­гилы, гла­дила ла­донью имя сы­на на пли­те и слё­зы тек­ли по её ще­кам. За клад­би­щен­ской ог­ра­дой соб­ра­лась вся де­рев­ня, лю­ди мол­ча за ней наб­лю­дали, о чём-то шеп­та­лись, дол­го не ухо­дили. Кресть­ян­ка, что сто­яла у мо­гилы ря­дом с ба­буш­кой, взя­ла её за ру­ку и ти­хо про­гово­рила:

— Я тво­его сы­на хо­рошо пом­ню. Он был единс­твен­ным сол­да­том, кто ещё жи­вой ос­та­вал­ся пос­ле то­го боя, но ра­неный и хо­дить не мог. Его к се­бе в са­рай заб­рал наш пред­се­датель сель­со­вета — вон, гля­ди, он там с краю сто­ит, за ог­ра­дой. А ког­да че­рез нес­коль­ко дней в се­ло заш­ли нем­цы и ста­ли про ев­ре­ев спра­шивать, он их к са­раю при­вёл и тво­его сы­на от­дал. Один не­мец по­дал ему пис­то­лет и го­ворит: «Сам стре­ляй». Пред­се­датель пис­то­лет у нем­ца взял и выс­тре­лил маль­чи­ку в го­лову, а по­том ута­щил те­ло и бро­сил вот сю­да в яму к дру­гим мёр­твым сол­да­там. Нем­цы ему за это пуд му­ки да­ли.

Ба­буш­ка у мо­гилы сы­на

Ни сло­ва не ска­зала ба­буш­ка, уш­ла за де­рев­ню в по­ле и там до но­чи од­на прос­то­яла. А ког­да ста­ло сов­сем тем­но, по­доб­ра­ла у до­роги тя­жёлый ка­мень, спря­тала его за па­зуху и пош­ла к из­бе то­го пред­се­дате­ля. Но сде­лать то, что за­дума­ла, ей не поз­во­лили. Не­ожи­дан­но выш­ли из тем­но­ты нес­коль­ко мес­тных му­жиков, ви­димо сле­дили за ней, ка­мень от­ня­ли, ру­ки ей скру­тили, заб­ро­сили в ку­зов по­лутор­ки и увез­ли на стан­цию. Ког­да по­дошёл по­езд, за­пиха­ли её в ва­гон и ска­зали: «У­ез­жай от­сю­да, по­ка це­ла, и ни­ког­да боль­ше в на­ших кра­ях не по­яв­ляй­ся».

***

— Что ж, мне по­ра, — го­ворю я и под­ни­ма­юсь с гра­нит­ной пли­ты, — здесь по­ложе­но го­ворить: riposare in pace. По­лагаю, за три де­сят­ка лет в этой зем­ле ты на­учи­лась по­нимать по-италь­ян­ски? Чао, ба­буш­ка…

Я вы­хожу за во­рота вы­сокой кир­пичной сте­ны ста­рого клад­би­ща и пеш­ком иду об­ратно к цен­тру Ри­ма, что­бы вновь влить­ся в нес­конча­емый кру­гово­рот жиз­ни ве­лико­го го­рода…

_________________
©Jacob Fraden, 2020
Рас­ска­зы и эс­се Яко­ва Фрей­ди­на на его веб–сай­те  www.fraden.com/рас­ска­зы
Кни­ги Яко­ва Фрей­ди­на мож­но при­об­рести ЗДЕСЬ:  http://www.fraden.com/books