Как в царской России православные и черносотенцы запрещали театральные постановки

10.07.2017

Нынешний крестовый поход служащих РПЦ против театральных постановок и кинофильмов почти один в один повторяет практику их коллег начала ХХ века. Духовная цензура формально имела право вмешиваться только в духовную литературу. Но на практике черносотенцы и высшее духовенство вынуждали светские власти цензурировать или запрещать пьесы. Так, фактически были запрещены все пьесы Леонида Андреева за «кощунство». Иногда МВД могло отбиться от православных только тем, что взваливало ответственность за постановки на местную полицию, а та охотно принимала на себя роль «плохих бояр».

Опера «Тангейзер», кинофильм «Матильда» — похожее гонение церковных властей на светскую культуру происходило сто лет назад. Как православные и черносотенцы «регулировали» культуру в начале ХХ века, рассказывается в книге Мирона Чудновцева «Церковь и театр. Конец XIX — начало XX в.» (изд-во «Наука», 1970)

Как запрещали постановку «Каина»

В 1907 году Московский Художественный театр решил поставить «Каина» Байрона. Вот что рассказывает о результатах этого намерения Немирович-Данченко: «Общая цензура и даже театральная разрешили, но предупреждали, что в данном случае совершенно необходимо разрешение духовной цензуры. Дело дошло до высшего духовного учреждения — святейшего синода. Там постановку запретили. Я напряг все пружины; мы тогда имели уже огромный успех, и у нас в Петербурге были большие связи. Хлопоты привели меня к главному лицу, протестовавшему против постановки,— экзарху Грузии. Тот тоже, как и митрополит Владимир, сразу взял тон гневный: «Вы что же это собираетесь выводить на театральные подмостки: жертвоприношение? И кому жертвоприношение? Богу? И кого же вы на сцену выводите для этого — Адама? Адама, причисленного к лику святых? И Авеля. А вам не известно, что Авель числится на две ступени выше Адама в иерархии святых?»

«Каин» был запрещён. Нельзя не удивляться тому, с какой самоуверенностью действовала духовная цензура, компетенция которой ограничивалась по закону одной лишь духовной литературой. Нельзя не удивляться и тому, как покорно и безропотно уступала ей свои прерогативы светская цензура.

Как запрещали постановку «Саломеи»

Приведём несколько типичных примеров.

В 1908 году на сцене театра В.Ф.Комиссаржевской в Петербурге готовилась к постановке пьеса О.Уайльда «Саломея». Пьеса и до этого ставилась не раз в различных переводах и переделках на протяжении ряда лет. В конце августа было получено разрешение Главного управления по делам печати. В начале октября в соответствии с установленным порядком театр представил цензурованный экземпляр пьесы петербургскому градоначальнику. Разрешение последнего было дано уже на следующий день. После этого в течение трёх недель помощник градоначальника подписывал афиши, содержавшие анонсы о готовящейся постановке. За десять дней до премьеры градоначальник разрешил продажу билетов на объявленные спектакли. На генеральной репетиции, состоявшейся 27 октября, присутствовали помимо помощника градоначальника пристав, представители духовного ведомства и драматической цензуры. Всё, казалось, обстояло благополучно. Но на следующий день, за несколько часов до премьеры пьеса была неожиданно запрещена по распоряжению градоначальника, так что дирекция театра даже не успела предупредить публику об отмене спектакля.

(Николай Калмаков. «Саломея». Эскиз костюма к спектаклю «Саломея» по пьесе О.Уайльда в Драматическом театре В.Ф.Комиссаржевской. 1908. Бумага, акварель)

Что же случилось?

Ещё задолго до генеральной репетиции церковно-черносотенная пресса в обычном присущем ей стиле открыла поход против постановки «Саломеи». Газета «Колокол», считавшаяся органом синода и черносотенцев, писала: «Покоренный ад в XX веке христианской эры восстаёт снова. Он настойчиво борется с христианством, и тьма языческая застилает мир, стараясь затмить знамение креста. Русские потерянные христиане в союзе с масонами поспешили подхватить позорную новинку («Саломею»)». Синод сочувственно отнёсся к этим выступлениям и поручил тамбовскому епископу Иннокентию доложить свои соображения по поводу готовившейся постановки. Вскоре епископ доложил синоду, что «враги православия задумали наиболее ярко представить в грубо искажённом и святотатственном виде одну из самых драгоценных страниц евангельской истории». Призывая синод воспрепятствовать появлению пьесы Уайльда на сцене, епископ предупреждал: «Если мы, призванные стоять на страже православия, допустим это новое кощунство над христианством, то история не забудет наших имён и об оскорблении христианства камни возопиют».

На основании доклада епископа Иннокентия синод признал необходимым запретить постановку «Саломеи». Постановление состоялось на следующий день после генеральной репетиции, и премьера была сорвана. А 5 ноября 1908 года министр внутренних дел Столыпин разослал всем губернаторам циркуляр, в котором открыто признавал, что действует на основании постановления синода.

Итак: около ста человек трудились над постановкой пьесы; были затрачены громадные средства на изготовление декораций, костюмов, бутафории; были соблюдены все условия, требуемые законом, и тем не менее на основании явно незаконного вмешательства синода постановка была запрещена.

Быть может, переделка, принятая театром Комиссаржевской, отличалась от предыдущих переделок чем-либо неприемлемым для религиозного сознания? Нет, не в этом дело. Ведь наряду с ней были запрещены и все другие пьесы, шедшие благополучно несколько лет и не вызывавшие никаких недоразумений. Суть дела заключалась просто в том, что синод нашел момент подходящим для того, чтобы потуже «завинтить гайки», а министерство внутренних дел послушно выполнило его волю.

Как запрещали постановки Леонида Андреева

Подлинным гонениям подверглась драматургия Леонида Андреева.

Ещё в 1906 году, запрещая «Савву», цензор отмечал, что Андреев изображает в своей пьесе монахов «развратниками, не верующими в бога и живущими в монастыре только ради куска хлеба».

Запрещение в 1908 году другой пьесы Андреева, «Царь-Голод», мотивировалось не только тем, что автор «в полусимволической, полубеллетристической реальной и грубой форме призывает на протяжении шести картин к разрушению нынешнего социального строя путём восстания, насилия и убийства «сытых», но и тем, что в пьесе имеет место «глумление над религией».

Но «Анатэма» Андреева, несмотря на всю придирчивость драматической цензуры, была разрешена и ставилась едва ли не на всех театрах. Московский градоначальник генерал-майор Адрианов, просмотрев пьесу на сцене Московского Художественного театра, также не нашёл в ней ничего нецензурного. Сообщая об этом Столыпину, он писал: «Я пришёл к убеждению, что пьеса не может оказать дурного влияния на общество, так как впечатления от неё быстро изглаживаются, и полагаю, что вскоре охладится в публике и самый интерес к пьесе».

Но церковники встретили «Анатэму» в штыки. Митрополит Московский и Коломенский ополчился на неё как на «богохульнейшую карикатуру на христианство», а епископ Прилукский приравнивал её постановку к «публичной проповеди безбожия и антихристианства».

Поход против «Анатэмы» не обошелся и без участия пресловутого реакционера-епископа Гермогена. В проповеди, произнесённой им в Саратовском кафедральном соборе, он нападал на пьесу и призывал губернатора уберечь русское юношество от тёмной и злой силы. Одновременно он вошел в синод с ходатайством о запрещении пьесы. Такое же требование содержалось и в изданной им брошюре «Нынешние исследователи анатэмы и его крамолы».

Синод, со своей стороны, заслушал специальный доклад ректора Петербургской духовной академии епископа Феофана и постановил разослать во все епархии циркуляр, запрещавший духовенству под страхом лишения сана читать и хранить печатные экземпляры пьесы. С жестокими нападками на «Анатэму» набросились и черносотенцы. В своей печати они обвиняли пьесу в оскорблении религиозного чувства.

Как и в других случаях, они и теперь не ограничивались литературной полемикой и прибегали к своим излюбленным методам — к угрозам и шантажу. Тульские черносотенцы грозили цензуре, что пожалуются царю, если она не запретит пьесу. Такая же угроза в адрес министра внутренних дел Столыпина содержалась в заявлении, поданном ему астраханскими монархистами. Обвиняя его в попустительстве и требуя запрещения пьесы, черносотенцы указывали, что она «не сходит со сцен к великому соблазну нравственной и религиозной части населения и в угоду кучке интеллигентной черни». Копию своего заявления черносотенцы распространили среди депутатов Государственной думы. Саратовские же «союзники» угрожали, что разнесут театр «с булыжниками и бутылками в руках», если пьеса не будет снята с репертуара.

Главное управление по делам печати оказалось в трудном положении. Пренебречь требованиями объединённых сил церковников и черносотенцев оно считало невозможным. Но, с другой стороны, прямо запретить им же самим разрешенную ранее пьесу было бы равносильно признанию своей беспомощности и беспринципности. Кроме того, не могло же оно полностью пренебречь и мнением широкой театральной общественности.

Чтобы как-то выйти из щекотливого положения, Главное управление по делам печати придумало следующий хитроумный трюк. В ноябре 1909 года оно разослало губернаторам циркуляр, в котором заявляло, что содержание пьесы «не может служить поводом к запрещению её постановки», но вместе с тем делало оговорку, открывающую шлагбаум для любого произвола: «Несомненно, однако, что в том случае, если бы местный антрепренер не соответствующей содержанию пьесы обстановкой отдельных сцен придал им кощунственный характер, то пьеса могла бы быть запрещена в порядке циркуляра министра внутренних дел от 23 января 1908 года за № 919».

Само собой разумеется, что местная администрация, привыкшая не церемониться с театром, могла при желании любую обстановку отдельных сцен признать «не соответствующей содержанию пьесы», чем полностью аннулировалось бы полученное ранее разрешение драматической цензуры. Так оно и случилось: в связи с циркуляром Главного управления по делам печати пьеса Андреева была запрещена в Могилеве, Гродно, Харькове, Самаре, Ярославле, Владивостоке, Житомире, Астрахани, Полтаве и многих других городах. Когда же появились слухи о недовольстве пьесой придворных кругов, Столыпин разослал губернаторам циркуляр, повсеместно запрещавший постановку «Анатэмы».

(Появление ангела в прологе спектакля «Анатэма» в МХТ)

Аналогичная судьба постигла и пьесу Андреева «Жизнь человека». Драма была разрешена и поставлена в начале 1907 года в Петербурге театром Комиссаржевской. В Москве премьера пьесы состоялась в Московском Художественном театре в конце того же года. В обоих театрах пьеса делала сборы, и никаких недоразумений постановки её не вызывали. Но в некоторых провинциальных городах местные черносотенцы и духовенство «не приняли» пьесы. С осуждением её выступили архиепископ Харьковский Арсений, иеромонах Илиодор и другие видные представители церкви, а заодно с ними и черносотенцы. «Пять дней кряду ставится кощунственная пьеса Андреева «Жизнь человека»; на сцене выведен бог, которому человек произносит страшные проклятья»,— телеграфировал председатель одесского «Союза русского народа» в Главное управление по делам печати. Вслед за телеграммой черносотенцы устроили на очередном спектакле возмутительный скандал.

Главное управление по делам печати снова оказалось перед дилеммой: угодить церковникам и черносотенцам, пожертвовав своим престижем и общественным мнением, или пойти на конфликт с реакционерами. Выходом из противоречивого положения явился всё тот же трюк.

Хитрый трюк с «плохими боярами»

Как же реагировала местная администрация? Из множества имеющихся фактов приведем лишь один, но достаточно красноречивый и убедительный.

Вот что сообщал в письме, адресованном редакции театрального журнала, антрепренер В.М.Янов. Получив цензурованный экземпляр пьесы и тем самым разрешение на её постановку, он отправился со своей труппой в гастрольную поездку. До появления указанного циркуляра Главного управления по делам печати пьеса была поставлена в ряде городов (Тверь, Орел, Тула, Тамбов, Саратов), не вызвав никаких недоразумений. Сборы не только покрывали расходы, но ещё приносили предпринимателю прибыль.

Но вот появился циркуляр, и началась вакханалия. Ссылаясь на него, симбирский полицмейстер запретил спектакли. Долго пришлось упрашивать, пока он, наконец, согласился отменить свое распоряжение. Казанский полицмейстер категорически запретил постановку. В Вятке разрешение было получено лишь за несколько часов до поднятия занавеса, причем антрепренер должен был дать подписку, что пьеса будет исполнена «добросовестно» и в театре не будет никаких беспорядков. В Вологде полицмейстер запретил продажу билетов. Лишь в 2 часа ночи антрепренеру удалось найти его, чтобы вручить цензурованный экземпляр. На следующий день полицмейстер потребовал, чтобы при постановке «Некто в сером» стоял не в том углу, где по авторской ремарке ему полагалось, а в другом, на что антрепренер, разумеется, согласился, хотя вносить изменения в цензурованный экземпляр запрещалось. После этого разрешение было получено, но по городу уже прошел слух о запрещении пьесы, что, естественно, самым печальным образом отразилось на сборе.

(«Жизнь Человека» Леонида Андреева, 1907. «Пьяницы», эскиз худ. В.Егорова)

По приезде труппы в Ярославль оказалось, что предварительно расклеенные афиши сорваны, так как полицмейстер отменил спектакли и билеты возвращены. Начались розыски полицмейстера, уговоры, и, наконец, в 12 часов ночи разрешение было получено. Но так как дело происходило накануне праздника, то за ночь удалось отпечатать и разбросать анонсы лишь к трем часам дня. Сбор был сорван. То же повторилось в Костроме: к приезду труппы афиши были сорваны, билеты возвращены. В конце концов губернатор дал разрешение на спектакль, но это уже не спасло сбора. Во Владимире спектакли также были запрещены. Так как во всех городах приходилось терпеть одни убытки, то в Иваново-Вознесенске дело было прекращено. Заложив личный багаж, декорации и другое театральное имущество, антрепренер кое-как довёз труппу до Москвы.

В таком положении находился не один Янов. Все антрепренеры, въезжая в тот или иной город, не были уверены в том, что у них состоятся спектакли, и все они, как и Янов в его письме, могли бы воскликнуть: «Как можно вести при существующих условиях театральное дело?»