КЕМ БЫЛ МИХАИЛ БУГАКОВ?

КАК МОГ ВАШ Б-Г?

Возвращение к старой теме

Зачем это? К чему в тысячный раз обсуждать, как относились к евреям те или иные значимые в мировой истории культуры и науки лица? Да какая, собственно, разница: любил ли потомков Яакова Рихард Ваг­нер или Дмитрий Менделеев? Бог с ними, с усопшими, или черт — нам с вами знать не дано.

Так откуда этот острый, ревнивый и нервный интерес? Зачем эти вечные споры, оправдания, обвинения или сведения счетов? Долго не мог решить для себя все эти вопросы, пока, наконец, не понял природу этого интереса. Крайне любопытны, особенно после Холокоста, пути зла в человеке. Как могло случиться, что на пике развития цивилизации ряд европейских наций были отброшены даже не в средневековье, а во времена работорговли и людоедства. Победа толпы, охлоса, черни — слишком простой ответ. Тело без головы двигаться не в состоянии. Может быть, на «голову» ложится гораздо больше вины, чем нам порой кажется.

Какой интеллект нынче зомбирует наследников нацизма — исламский фашизм? Ста­рого коричневого пойла достаточно, но и новых расистских помоев полное корыто. Какие тайные или открытые силы интеллекта подпитывают вечные силы кровавого Молоха. Надеюсь, всем этим активно занимаются ара­бисты, специалисты по исламу. Нам же остается одно: разбираться в своем собственном давнем наследии.

«Чтобы рассмотреть опубликованную статью господина Красильщи­ко­ва «Евреи Октября и Михаил Бул­га­ков» («ЕС», №16 (189), 2004 г.)целиком, надо написать другую, еще более объемную, чем эта, про которую можно сказать: темно, неясно и запутанно… Поэтому ограничусь отдельными замечаниями… Не был Булгаков христианином, религиозным человеком — еще в юности он отказался от веры и стал атеистом», — пишет читатель Юрий Кривоносов в ответ на мою давнюю работу.

«Не был христианином». Булгаков не был церковным человеком, но хри­стианином, причем православным, был. К разгулу атеизма в СССР он относился и с гневом и с пристрастием. Именно потому он жестоко наказал за атеизм бедного Берлиоза. «Каждому по вере». Именно в этом был убежден Михаил Афанасьевич Булгаков. И здесь я с ним совершенно согласен. Вопрос только — по какой вере? Классик был убежден, что только по христианской в его личной трактовке. В этом и состоит пафос «иерусалимской» части великого романа. Спорить тут, как будто, не с чем. Но вот спорят.

Не был Булгаков человеком церкви, но эта мода пошла от другого могучего классика — Толстого Льва. Да и саму проповедь Иешуа Булгаков позаимствовал у Льва Николаевича.

«У меня теперь одно желание в жизни — это никого не огорчить, не оскорбить, никому — палачу, ростовщику — не сделать неприятного, а постараться полюбить их». Лев Тол­стой — Владимиру Стасову, письмо 1880 года.

Конечно же, ничего нового не изобрел Михаил Булгаков, утверждая вместе со своим героем, что «все люди добрые». Только Лев Николае­вич не мог знать, как поведут себя марки-крысобои в застенках Лубян­ки, но Булгаков-то умер в год кровавого триумфа Сатаны. Что это? Обычная инерция либерализма или религиозный догматизм? Не знаю. В любом случае, на основании центральной части романа «Мастер и Маргарита» атеистом Михаила Афанасьевича назвать никак нельзя.

«Булгаков не был антисемитом хотя бы уже потому, что женился на Елене Сергеевне, — пишет читатель, — урожденной Нюренберг, деда которой звали Мордко-Лейба, а отца — исконно — Шмуль-Янкель (она, кстати, стала прототипом Мар­гариты)».

Что это доказывает? Означенный Шмуль-Янкель успешно стал Серге­­ем Марковичем.

Есть здесь, правда, одна странность. Алексей Варламов в своей книге «Михаил Булгаков» цитирует М. О. Чу­дакову: «Новые архивные изыс­кания показали, что будущий отец Е. С., крестившись уже взрослым человеком, оставался в еврейской общине — то есть оставался евреем по быту, обиходу и самочувствию и после принятия христианства, что крещение было формальным актом, необходимым, чтобы стать преподавателем».

Но далее тот же Алексей Варламов пишет: «В 1899 году Нюренберг вступил в брак с дочерью православного священника Александрой Алек­санд­ровной Горской… И так произошло сли­яние двух великих кровей».

Спасибо автору книги, православному человеку, за комплимент еврейской крови, но изысканиям Чу­да­ковой верится с трудом. Не мог в те годы «еврей по самочувствию» жениться на дочери православного священника, счастливо прожить с ней годы и родить четверых детей.

Наверняка еврейская половина Еле­ны Сергеевны не казалась Бул­га­ко­ву радостным откровением. Он был согласен, что «причудливо тасуется колода! Кровь!», но дал героине своей не «великую» еврейскую кровь, а кровь высокой ари­сто­кра­т­ки — королевы Марго.

Нужно признаться, что и сама «королева» не слишком гордилась своим еврейским папой. Мариэтта Чу­да­кова в «Материалах к биографии Е. С. Бул­гаковой» пишет, что вдова классика была «не слишком политкорректна в еврейском вопросе». Вот в это можно поверить. Доказательств обратного не имеется.

Булгакова, думаю, не устраивало и еврейство другого прототипа — бога-сына — Иешуа из «Мастера и Мар­гариты».

Еврейство писательских жен того времени, как и пристрастие вождей большевиков к дочерям «избранного народа», — явление любопытное, но те же Вячеслав Молотов или Клим Ворошилов были не адептами иудаизма, а преданными функционерами своей атеистической и, по сути, юдофобской и антисионистской власти.

Первая жена Бориса Пастернака тоже была еврейкой, но это не помешало поэту-еврею всю жизнь от своего еврейства бежать, не стесняясь антисемитских пассов, а супруга Оси­па Мандельштама, Надежда Яко­в­левна, исконная и «посконная» еврейка, успешно приняла православие и даже устраивала у себя дома молитвенные собрания. А сколько в мире нашем обычных евреев, женатых на еврейках, но при этом ярых антисемитов? Множество.

Повторяю, этими фактами я вовсе не хочу принизить поэтический гений Бориса Леонидовича и Осипа Эмиль­евича, да и на мужество и дар На­де­ж­ды Яковлевны не собираюсь бросать тень. Только факты вещь упрямая. Да и характеристика личности человека, подчас, никакого отношения к его способностям не имеет. Любил, возможно, Булгаков свою еврейку-Мар­гариту, а евреев, мягко говоря, недолюбливал. Ну и что?

Да, и не забыть бы, что в дневнике своем, письмах и прозе Булгаков выступал не гонителем еврея вообще , а против тех потомков Яакова, кто впал в воинствующее безбожие и гнал чужую веру, походя втаптывая в грязь себя же, свое избранничество от Б-га, а не от дьявольской силы большевизма.

В давней статье я писал о времени страшном, об особой породе потомков Яакова — о евреях Октября. О том, что это жестокое и подлое время коверкало людей и более сильных, чем Михаил Афанасьевич. Я писал, что еврейский грех участия в Октябрьском перевороте не мог не сказаться на отношении таких личностей, как Булгаков, к еврейскому народу в целом, но здесь надо признаться, что и в молодости Михаил Афанасьевич избегал контактов с евреями. Воспитывался он в ор­то­до­к­сально-православной киевской семье, и такое поведение, скорее, было нормой, чем исключением.

В той давней статье я и не думал оценивать творчество писателя. Счи­таю романы, повести и пьесы Ми­ха­и­ла Афанасьевича вершинами не только русской, но и мировой культуры, но при этом не хотел бы невольно впасть в своего рода аберрацию, когда большому таланту художника приписывается величие мыслителя. Увы, чаще всего, особенно в русской литературе, философ и художник не ладят друг с другом.

В связи с этим меня и интересовал феномен юдофобии не базарного, заборного типа, а юдофобии интеллектуальной, которой давно болели и болеют «коренные» литераторы Рос­сии. Вот и все. Где здесь «темнота, неясность и запутанность»?

«В этом романе нет «антисемитской трактовки истории распятия Христа», — пишет читатель, — потому что во внутреннем романе — романе Мастера — нет самого Христа, его Иешуа не Иисус Христос, а бродячий проповедник. И если даже допустить, что Иешуа и есть Христос, то получается наоборот — Булгаков «снимает» с евреев вину за это распятие: толпа не кричит «Распни его!» — она вообще безмолвствует, а Ка­и­фа не есть еврейский народ, как Сталин не был представителем русского народа…»

Позвольте, а вождем какого народа был сухорукий параноик Коба? Он, как выясняется, и по сей день носит «имя Россия». Да и Каифа совершенно не случайно оказался первосвященником Второго Храма. По­до­зреваю, что мой критик само понятие «народ» ставит вне подозрений. Увы, опыт века ХХ идеализм этот опровергает.

Но вернемся к «отсутствию» Иису­са в романе. Верно, Булгаков имя Христа меняет, как и переписывает само Евангелие, а вот Иуду оставляет Иудой, так как прекрасно знает, что большая часть современных ему евреев — потомки колена Иуды. Юдо­фобская традиция, основанная на «кровавом навете», должна быть соблюдена. Все остальное, включая ревизию Нового завета, допустимо.

Не забудем и то, что и себя самого Булгаков считал распятым святым. Гвозди в его крест вбивали люди разных наций, но особенную боль писателю доставляли удары еврейского молотка. Сама возможность соотнести Мастера и Иешуа в романе наглядно свидетельствует об этом.

Напомним, что симпатичный дьявол в «Мастере и Маргарите» не еврей, согласно древней христианской традиции, а «скорее всего немец». Булгаков явно непоследователен, заставляя Левия Матвея быть посланником Га-Ноцри, но откровенное презрение Сатаны и самого писателя к этому сборщику податей очевидно. Булгаков даже Иуду лишил возможности покаяния, искупления вины самоубийством. Писатель сам казнит предателя. Тем самым ни на миг не забывая о чистоте трактовки «кровавого навета».

Казалось бы, современная православная церковь должна была принять главный пафос «Ие­ру­са­лим­ской части» романа Булгакова, но принять, понять и осмыслить «Мас­те­ра и Маргариту» она, как правило, не смогла.

Официальную позицию цер­кви к роману Булгакова иеромонах Иов (Гумеров) обозначает так: «Для христианина любой конфессии демонизм романа М. Булгакова очевиден. Мы получили истину священной истории, свидетельство о нашем искуплении из рук богодухновенных апостолов — учеников Спасителя ми­ра. В романе М. Булгакова новозаветная история рассказана устами сатаны. Автор путем продуманной и четкой композиции предлагает нам вместо Священного Писания взгляд на Сына Божия, Спасителя мира, и на евангельскую историю глазами того, кто сам называет себя профессором черной магии».

Здесь явное передергивание: Во­ланд в романе всего лишь свидетель всей этой истории с распятием, подтверждающий авторскую гипотезу-догадку. Увы, Сатана — есть свидетель всего сущего в нашем грешном мире. Булгаков же перечеркивает не только еврейство Христа, но еврейское звучание (от Матфея) Евангелия. Именно эта часть кажется ему сомнительной. Верно, писатель неразборчив в поисках свидетелей. Точнее, его выбор зиждется на авторитете, пусть князя тьмы, но все-таки Князя, а не какого-то жалкого сборщика налогов. Здесь чисто отечественная вера в хозяина, презрение к плебею и монархизм самого Булгакова.

Иеромонах Иов закономерно не касается причины булгаковской ереси. И суть ее — в извечной муке православия при осознании еврейской природы Христа. Отсюда, и только, страсть к ревизии Нового Завета. Судьба обрезанного в положенный срок сына Б-жьего напрочь перечеркивает религиозный догмат веры, связанный не только с антисемитизмом «кровавого навета», но и с претензией на «Третий Храм».

«Дневники Булгакова были в 1926 году изъяты у него при обыске вместе с рукописью «Собачьего сердца» и находились около двух лет в «органах», — пишет читатель. — Затем с помощью Максима Горького они были ему возвращены, после чего он дневники сжег и никогда больше их не писал. То, что потом публиковалось, было, якобы, копиями, изготовленными «органами», следовательно, вполне могло быть фальшивками, состряпанными с целью дискредитации писателя — такие вещи, как известно, практиковались».

Не думаю, что это так, просто потому, что кроме прямых юдофобских выпадов, есть в его письмах антисемитизм, скажем так, косвенный. На­пример, Булгаков возмущен открытием советского посольства в Париже и ролью в этом деле премьера Эррио: «У меня нет никаких сомнений, что он еврей. Люба (Любовь Белозерская — вторая жена Булгакова. Прим. А. К.) мне это подтвердила… Тогда все понятно». Из письма брату Николаю.

Михаил Афанасьевич не сомневается, что только властный еврей в Париже мог пустить в великий город большевистскую заразу.

Впрочем, возможно, что откровенно юдофобский дневник Булгакова был талантливо, подчеркну это, расцвечен «органами», но предположить, что и черновики замечательного романа писались «авторами в штатском» никак не могу.

Мы же в одной из редакций романа читаем:

— Кто ты, незнакомец? Кто твои родители?

— Я сириец.

В окончательном варианте «Ма­с­тера» Булгаков смягчил свою позицию, сделав сирийцем только отца Га-Ноцри. К концу 30-х годов его антисемитизм слегка поутих. Возможно, под влиянием вынужденного ухода евреев из политической жизни страны, да и сама юдофобия у Кремля был не в чести, а Булгаков все-таки надеялся роман на Родине опубликовать. Есть, впрочем, еще одно важное свидетельство «сдачи позиций». В той же редакции читаю:

— Знаю, знаю, Пилат, — сказал тихо Каифа. — Ты ненавидишь народ иудейский и много зла ему причинишь, но вовсе ты его не погубишь!

Наступило молчание.

— О род преступный! О темный род! — вдруг негромко воскликнул Пилат.

Не Каифа плох и несправедлив, а род Каифы. Это проклятье в окончательной редакции романа отсутствует.

Тем не менее Булгаков дает свою версию «кровавого навета», но выступает не только с подтверждением вины «темного рода», он, напомню, мораль читает в духе Льва Толстого: «Все люди добрые». Добр палач у Льва, добр Марк-Крысобой у Ми­хаила.

Но как такую проповедь соединить с откровенной юдофобией? Выходит, все люди добрые, кроме «рода преступного, темного рода». Значит, и морализаторству Булгакова грош цена и разит от него ложью, лицемерием…

Еще одно свидетельство шаткости, лживости и опасности либеральных посылов.

Максим Горький в очерке о классике приводит слова Льва Толстого: «...наши попы, конечно, не помирятся с Мендельсоном в церкви. Один тульский поп уверял меня, что даже Хрис­тос не был евреем, хотя он сын еврейского Б-га и мать у него еврейка; это он признавал, а все-таки говорит: «Не могло этого быть». Я спрашиваю: «Но как же тогда?» Пожал плечами и сказал: «Сие для меня тайна».

Было это тайной и для «атеиста» Михаила Афанасьевича Булгакова. Ев­рейский мозг занят теодицеей, диалогом с Б-гом, русский порой мучается над неразрешимой загадкой, как в еврейской семье мог родиться ребенок нееврей.

Как мог

Ваш Б-г,

Землей владея,

Избрать в любимцы иудея?

ОТВЕТ

А не находите ли странным,

Что вам, смиренным христианам,

Пришел на ум такой вопрос,

Когда ваш бог — еврей Христос.

Самуил Маршак. «Английские 

эпиграммы разных времен»

Смею отметить еще одну проблему судьбы М. А. Булгакова. Подлин­ный талант кормится любовью. Детей у Булгакова не было (да он и не хотел их иметь), русскую деревню он ненавидел, к природе относился холодно, даже насчет искреннего его чувства к последней, третьей, жене у исследователей его жизни и творчества есть сомнения. Все перечисленные «любови» могли быть защитой от превратностей жизни, но Булгаков был безоружен перед «веком-вол­ко­да­вом». Но писал-то гениальные вещи! Где исток его силы? Думаю, больше всего на свете Михаил Афанасьевич любил самого себя. Любил с таким отчаянным фанатизмом, что любовь эта стала мощным двигателем его таланта. Он верил себе, своему окружению, своим идеям без тени сомнения. А безоглядная любовь к своему миру всегда соседствует с отрицанием мира чужого. И нет в этом случае поля, на котором можно найти согласие. ты — не я, и этого достаточно.

Что еще можно добавить? Увы, наив­ные параллели между силой писательского дара и мировоззрением литератора невольно заставляют нас лгать, создавать мифы и не верить очевидному. Ничего не поделаешь, такие великие мастера русской прозы, как Николай Гоголь, Федор Дос­то­ев­ский и Михаил Булгаков были антисемитами. Никто не назовет бездарными графоманами таких современных авторов, как Солженицын, Васи­лий Бе­лов или Распутин, но и юдофилами их признать никак невозможно. Ничего не поделаешь, как говорила Фаина Раневская: «Талант, как прыщ, может вскочить на любой заднице».

Убежден, что хроническая юдофобия — тяжкий симптом психического заболевания, а от любых болезней души и тела ни один из смертных не забронирован. Душа же людей талантливых обнажена до предела, и защитные механизмы в ней работают плохо.

Вот почему в последнее время все чаще думаю, что сама юдофобия многим, измученным человеческим несовершенством талантам, нужна была как лекарство, как спасение от суицидального ужаса мизантропии, ненависти к людям вообще и к своему народу в частности. Это только гению Пушкина было не страшно «презирать людей». Впрочем, кто знает, может быть, это презрение и толкнуло его под пулю Дантеса.

В предсмертных словах самоубийцы, Маяковского, «любовная лодка разбилась о быт» принято находить прямую жалобу на неудачу поэта в личной жизни. Это не так. О «быт», о саму действительность разбилась любовь Маяковского к миру, в котором он жил, к Стране Советов, которую пытался воспеть. Пьесы «поэта революции» «Баня» и «Клоп» — прямое тому доказательство.

Измученный болезнью души и тела Булгаков жалел, что нет у него пистолета. Судьба приговорила писателя к мучительной смерти. «Каждому воздастся по вере», — думал он прежде. Вспоминал ли об этом, умирая?

Михаил Афанасьевич Булгаков скон­чался от неизлечимой в то время болезни, хоть и не старым человеком, но в своей постели, и все же и ему было невыносимо трудно выдерживать дуэль со своим безумным, кровавым, безбожным временем и народом, покорно в этом времени живущем. Из этой непереносимой боли и возник его антисемитизм как возможное бегство из мрака мизантропии, смертельного для любви, как основы творчества.