Нью-Йорк как село Степанчиково:
Вадим Россман
Типаж Зохрана Мамдани, кандидата в мэры Нью Йорка, вывел Достоевский в повести «Село Степанчиково и его обитатели».
«Я задыхаюсь от вашего хлеба. Ваши перины давят меня. Ваши конфеты были для меня кайенским перцем» - так обращается приживальщик Опискин к приютившему его помещику Ростаневу. То же самое в адрес США и капитализма говорят молодые яппи в куфьях голосом кандидата в мэры Мамдани, который стал новой инкарнацией Фомы Опискина.
Крупный, статный, по-военному решительный, но неумный хозяин усадьбы Егор Ростанев, в прошлом гусарский полковник, - герой повести - превращается буквально в ходящего на цыпочках угодника, чтобы не потревожить и не прогневать своенравного приживальщика Фому Фомича Опискина. Помещик Ростанев боится нарушить «мир» в доме, последние свои решения согласовывает с Опискиным и изо всех сил старается ублажить его причуды.
Фома Фомич становится у Ростанева главным управляющим и моральным советником – «совестью дома». Вокруг него складывается коалиция наиболее невротичных домочадцев, которые буквально души не чают в моралисте Фоме. Массовка - в виде Обноскина, Мизинчикова и других - хоть и не в восторге от Фомы, поддакивают и не смеют ему перечить. Тематика грехов, борьбы со страстями, презрение к деньгам, чинам и богатству переполняют речи Фомы, который позиционирует себя бессеребренником, действующим из любви ко всем людям.
Фому Фомичу порядки в доме Ростанева, у которого и за чей счет он живет, кажутся глубоко порочными и постыдными. Он докучно и часами наставляет домочадцев и буквально терроризирует их своими нравоучениями. Опискин криминализирует даже воспоминания. Попрекая полковника за «самолюбивость и бахвальство» - за одно упоминание о своей службе в полку и привязанности к нему солдат и однополчан.
Отчаявшись, Ростанев пытается откупиться от Фомы и просит за очень крупную сумму денег покинуть его дом. Но тем только навлекает на себя негодование Опискина, которому по ходу опять удается внушить помещику чувство вины. Ростаневу приходится буквально на коленях каяться в своей щедрости, ибо оказывается что своим предложением денег он оскорбил Фому, выказав спесивость и распущенность. (Фома всячески куражится над Ростаневым, не приминув в очередной раз выразить презрение к деньгам: «Я пройду по вашим кредитным билетам, и буду сыт благородством души своей»). Чтобы загладить вину, говорит ему Фома, вы должны теперь совершить «множество подвигов».
Проповеди и программа улучшения нравов Фомы – это конечно аналог «прогрессивизма» Мамдани, который тоже охотно произносит моралистические тирады и грозится навести свои порядки в погрязшем в грехах Нью-Йорке.
Прибыв из Уганды в столицу мировых финансов, семья Мамдани немедленно засучила рукава и приступила к своим урокам нравственности. Как и у Фомы, для каждого домочадца, у Мамдани нашлись cвои нотации. Мамдани заявляет что никаких миллиардеров и толстосумов в городе Уолл Стрита быть не должно, так как такое богатство безнравственно. В Нью-Йорке, самом крупном еврейском городе, он обещает создать фронт борьбы с исламофобией, арестовать Натанияху и всячески способствовать интифаде и борьбе с сионизмом. В Нью Йорке, столице бизнеса и недвижимости, он берется взять под контроль домовладельцев и запретить высокую арендную плату, а также национализировать продукты питания через госконтроль над магазинами. Главной опасностью для системы общественной безопасности Зохран обьявляет полицию Нью-Йорка, которую описывает как банду расистов и гомофобов. Источником всех экономических и нравственных проблем он, не стесняясь, называет белых американцев, их привычки и предрассудки, а главное «белые привилегии», которые позволили им «монополизировать власть и медиа». (Почти все медиа в Нью Йорке уже давно контролируют единомышленники Мамдани.) Налоги он пообещал взимать главным образом в богатых белых районах, чтобы окоротить амбиции толстосумов. За их счет горожане должны быть обеспечены субсидированным жильем, бесплатным транспортом и детскими садами, а малоимущие группы населения – доходом и бенефитами. Такие чрезвычайные налоги на «белых» послужат созданию достойных условий жизни для малоимущих.
Кульминация добродетели Мамдани наступает в его коммунистической программе, которая включает в себя все компоненты программы большевиков за исключением разве что продразверстки – контроль за рентной платой, создание национализированной системы продуктовых магазинов, введение высоких налогов на белых и богатых, драматическое повышение минимальной заработной планы. По сути его программа нравственного возрождения великого города сводится к тому, что он называет «демократическим социализмом», который он пытается продать американцам как наследие Мартина Лютера Кинга.
Опискин в повести с основаниями позиционирует себя как человек, который много страдал и унижался («ради генеральского хлеба»). Он воплощает самолюбие, оскобленное всеми прежними неудачами. В этом и состоит причина его успеха, так как Ростанев «стыдился даже предположить в человеке дурное» и приписывал все неблагородные поступки Фомы «прошлым страданиям» и бедам.
Мамдани же нередко приходится самому изобретать страдания. По его версии, его семья стала жертвой исламофобов еще в Индии. На него тяжелым бременем также якобы легли тяготы иммиграции, хотя его недавняя гламурная свадьба, по свидетельству прессы, проходила с большим, прямо царским, размахом и с многочисленной вооруженной охраной. Зохран любит подчеркивать, что не владеет даже автомобилем. А в заявлении в университет он буквально выдавал себя за афро-американца, сломленного годами дискриминации.
Подобно тому как Опискин заставляет Ростанева каяться за свое щедрое предложение денег, чтобы он покинул его дом, и принуждает его к обращению к нему как к «вашему превосходительству», Мамадани и его круг «прогрессистов» (нередко в куфьях) вынуждают политиков и оппозиционных им интеллектуалов непрерывно каяться за свои невольные преступления, за свое воспитание и за саму принадлежность к западной цивилизации. Мамдани знает как поддерживать комплекс вины ньюйоркцев в тонусе, постоянно вворачивая идеи колониальной вины, и, как оказалось, их легко уязвить.
Опискин, пользуясь тем, что его невозможно напрямую осудить без риска прослыть “нравственно глухим”, заставляет хозяев плясать под свою дудку. Подобно этому Мамдани с подчиненными ему группами лоббистов и полезных идиотов используют аналогичный приём, управляя риторикой крупных игроков через угрозу “общественного осуждения”. Ради сохранения «коалиции» и для того чтобы не прослыть исламофобами, лидеры демпартии США уже делегировали все полномочия Мамдани. При этом идейный и моральный шантаж заменяет им реальную власть. Ведь и Опискин и Мамдани позиционируют себя немыслимыми правдолюбцами. Отметим в скобках, что Опискин,по замыслу Достоевского, по-видимому как раз и был пародийным портретом социалистов и петрашевцев (примечательно, что вечерами Фома сочиняет книгу о «производительных силах»).
«Ты - возвышенный человек, Фома. Я подлец пред тобой, Фома. Как я мог быть так подл ... на коленях готов просить прощения,» - признается Фоме раскаивающийся Ростанев. В подобном духе вторят ему и ростаневы из еврейской общины Нью Йорка.
Сатира Достоевского находит таким образом прямое продолжение в современной политической жизни, где угождение меньшинствам превращается из свободного выбора в вынужденную тактику выживания. Ростанев — это архетип прекраснодушного лидера, который ради мнимого общественного мира теряет самостоятельность и точку опору в себе.
Разумеется, между Мамадани и Опискиным есть важные отличия. Хотя Фома Фомич и требует величать себя «вашим превосходительством» и заставляет Егора Ростанева признать что он заслуживает чина генерала, трудно представить его себе в костюме и в галстуке баллотирующимся в мэры Степанчиково или, скажем, Санкт-Петербурга. Опискин немолод, происходит из нижних слоев общества и немало испытал в детстве. Зохран Мамадани молод и происходит из очевидно привилегированных слоев. Однако, он вынужден имитировать страдания людей третьего мира (для этого выпускник одного из самых элитных американских колледжей – Боудин - на камеру несколько раз ел руками) и представлять себя лишенцем – бедным иммигрантом, мусульманином, страдающим от исламофобии, жертву клеветы и нападок, и, конечно, выходцем из бедного порабощенного континента. (При этом проживает зажиточный перспективный молодой градоначальник в дорогой квартире, которую снимает по льготным ценам для людей с низким доходом.)
Наконец, если Фома – персонаж сугубо индивидуальный, то «Мамдани» – это социальный тип. В этом же амплуа подвизался и профессор постколониальных исследований в Колумбииcком ун-те, лидер прохамасовских студенческих протестов Махмуд Халиль или Омар Фатех, кандидат в мэры Миннеаполиса. Последний, не стесняясь, обьявил «белых» «главной внутренней угрозой Америки». Мамдани, безусловно, самый из них харизматичный, но всех этих моралистов объединяет риторическая фиксация на собственной виктимности и враждебность самым основам западной цивилизации: идеям свободы, частной собственности и свободного предпринимательства.
С Фомой, тем не менее, у всех у них немало общего. Если Опискин, по своему собственному признанию, с юности мечтал написать сочинение, от которого «затрещит вся Россия», то Мамдани хочет cтать градоначальником в Нью-Йорке, да так, чтобы от этого затрещала вся Америка и посыпались основы капиталистической цивилизации толстосумов. Как Опискин, так и Мамдани злоупотребляют гостеприимством ростаневых и эффективно эксплуатируют их благородство и моральные принципы, для того чтобы лучше и смешнее поглумиться над ними и разрушить тот дом, который дал им приют и благами которого они годами пользуются.
«Достоин ли я генеральского чина. Я хочу проверить ваш ум,» - задает риторический вопрос Ростанину Опискин, припирая его этим вопросом к стенке.
«Достоин ли я звания градоначальника? На кону ваш ум» - как бы вторит ему Мамдани, с недоумением поглядывая на огорошенных еврейских избирателей, некоторые из которых уже висят у него на плече.
Исход выборов пока окончательно не предопределен, хотя налицо явное превосходство и триумф новой редакции Фомы. Все будет зависеть от степени размягченности морали и ума многочисленных нью-йоркских избирателей. Сам Ростанин стал «почитать среду за четверг» и стал человеком, которого «не может быть смиреннее и на все согласнее».