История Ближнего Востока редко терпит простые ответы. Иногда народы создает культура, иногда — вера, но чаще всего — война, коррупция и бюрократия. Так появилось понятие "палестинский народ": не как этнос, не как древняя общность, а как результат политического конструирования и операций разведок, затянувшегося на десятилетия.
В начале XX века на карте Османской империи не существовало страны под названием "Палестина" (да и раньше ее никогда не было). Была южная часть Сирии, административно подчиненная Дамаску, и прибрежные земли, находившиеся в орбите Египта. В британских документах времен мандата арабское население этой территории обозначалось просто — "арабы", без этнических уточнений "палестинец".
Даже лингвистика выдает этот факт. Север говорит по-сирийски, центр — по-иордански, юг и побережье — на египетско-синайском наречии. Исследователи диалектов (Bergsträsser, Blanc, Holes) указывают: речь местных жителей — смесь соседних говоров. Она не могла сложиться у этнически замкнутого народа. Это речь перекрестков — людей, приходивших с разных сторон.
Арабские элиты подмандатного периода не мыслили себя "палестинцами". Резолюции первых арабских конгрессов 1919–1920 годов прямо называли эту территорию "южной Сирией" и требовали включить ее в состав сирийского государства. Газа тяготела к Египту и жила под его экономическим влиянием, а бедуинские племена Негева — к Синаю и Трансиордании.
Сионистская репатриация все изменила. Еврейская алия принесла в регион капитал, инженерное образование, больницы, электростанции. Начали работать фабрики и порты, появились кибуцы, авиалинии, ирригация. Британские отчеты того времени писали о "новой экономике", создавшей тысячи рабочих мест и ставшей магнитом для соседних арабов.
Комиссия Пиля (Peel Commission Report, 1937) признала, что рост арабского населения объясняется притоком мигрантов, привлеченных процветанием еврейского сектора.
Демография подтверждает слова комиссии. В 1922 году британцы насчитали 590 тысяч арабов. К 1947-му, по оценке комиссии UNSCOP, — 1,23 миллиона. Прирост — 2,6% в год, тогда как в Сирии и Египте того времени — не выше 1,8%. Hope-Simpson Report (1930) прямо указывал на "значительную нелегальную иммиграцию через северную границу" и "египетских рабочих на юге, поселившихся в районе Газы".
В научной модели естественного прироста того времени такое ускорение невозможно. Следовательно, значительная часть "местных" арабов 1940-х — это приезжие последних двух десятилетий. Около 170 тысяч человек, по минимальным подсчетам, прибыли в поисках работы из Сирии, Трансиордании и Египта.
Арабские восстания 1920–1939 годов стали реакцией не на "угнетение", а на модернизацию. Новая экономика ломала старые иерархии. Муфтий Иерусалима Амин аль-Хусейни превратил страх перед изменениями в политическое оружие. Погромы 1920-го в Иерусалиме, 1921-го в Яффе, 1929-го в Хевроне, восстание 1936–1939 годов — все они подпитывались его пропагандой. Британская комиссия Шоу писала о "религиозно-политическом подстрекательстве", а комиссия Пиля называла погромы "организованным выражением страха перед еврейским успехом".
После поражения в войне 1948 года та же пропаганда сработала наоборот: "Уходите, пока арабские армии не очистят землю от евреев". Сотни тысяч людей покинули свои города, надеясь вернуться после победы. ООН оценивала число беженцев в 711–750 тысяч человек. Если исключить тех, кто прибыл в Палестину в 1920–1940-х, остается около 550–580 тысяч оседлых жителей — феллахов, горожан, бедуинов. Не депортация, а бегство из зоны войны, вызванное страхом и ложными обещаниями.
Резолюция Генассамблеи ООН № 302 (UNGA Resolution 302, 1949) создала UNRWA — Ближневосточное агентство помощи палестинским беженцам (United Nations Relief and Works Agency for Palestine Refugees in the Near East). Ему поручалось временно помочь тем, кто "потерял дом и средства к существованию". Но уже через несколько лет агентство оказалось в кризисе.
В 1950-х годах денег не хватало, арабские страны отказывались интегрировать переселенцев, а доноры — продолжать финансирование. В отчетах комиссара UNRWA за 1954–1956 годы звучит паника: "Средства истощаются, правовая определенность статуса беженца отсутствует". США и Великобритания обсуждали возможность ликвидации агентства. Чтобы выжить, UNRWA пошло на шаг, который изменил саму суть проблемы: решением администрации было признано, что статус беженца передается по наследству по мужской линии "до окончательного решения вопроса".
Так гуманитарная программа превратилась в бюрократическую машину. Конвенция о статусе беженцев (Refugee Convention, 1951) говорит, что статус носит индивидуальный и временный характер, но UNRWA создало исключение, не утвержденное Генассамблеей. Результат — взрыв численности: от 700 тысяч в 1949 году до почти шести миллионов сегодня. 40% этих людей имеют гражданство других стран, но агентство продолжает считать их беженцами.
С каждым новым поколением число "жертв 1948 года" растет, а сама история бед превращается в экономическую систему, где пособие заменяет профессию, а статус — гражданство.
Сравнение напрашивается само собой. В те же годы Израиль принял около миллиона евреев, изгнанных из арабских стран. Никто не называл их "вечными беженцами". Государство дало им гражданство, работу, образование. Евреи Багдада и Александрии стали гражданами Хайфы и Беэр-Шевы. Палестинские лагеря превратились в символ нищеты и разрухи, еврейские поселки — в города и агломерации.
Сегодня многие называют распространение израильского права на Иудею и Самарию "аннексией". Но аннексия возможна только в отношении суверенной территории другого государства. После 1948 года у этих земель не было признанного суверена: иорданская аннексия 1950 года признана лишь двумя странами. Резолюция Совета Безопасности № 242 (UNSC Resolution 242, 1967) требует "безопасных и признанных границ", а не ухода к линиям 1949 года. Следовательно, юридически речь идет не об аннексии, а о реализации права на безопасность и управлении спорной территорией без законного владельца.
История XX века развела два пути, начинавшиеся на одной земле. Один путь выбрал знание, труд и науку. Израиль стал страной инженеров, врачей и исследователей. За семьдесят лет он превратил болотистые низины и пустыню в центры медицины, агротеха, обороны и образования. Здесь ценится то, что можно создать.
Другой путь выбрал фикцию, пропаганду и террор. Вместо университетов — лагеря БАПОР, вместо права — лозунги. Там, где можно было строить, начали взрывать. Война стала профессией, а статус беженца — фамильным титулом. Путь науки создал жизнь. Путь террора создал бесконечное ожидание смерти.
Это не борьба "двух народов", а борьба двух цивилизационных принципов: созидания и разрушения. История оставила шанс всем — но использовать его смогли не те, кто громче жаловался, а те, кто строил. Израиль доказал, что даже на песках и болотах можно вырастить сады, если выбирать труд, а не мифы и лозунги. И возможно, когда-нибудь те, кто живет в тени старых лагерей, поймут, что путь начинается не с оружия, а с книги, не с лозунга, а с работы, не с брошенного камня в машину, а с протянутой руки для приветствия.
